CC BY
40
УДК 94(470+571)
СМЕНА РЕЛИГИОЗНОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ КАК ФАКТОР В ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЯХ КАБАРДИНЦЕВ
В ХУШ - НАЧАЛЕ XIX века
© 2008 г. Э.Ю. Хубиев
Институт гуманитарных исследований Правительства КБР и КБНЦРАН, 360000, г. Нальчик, ул. Пушкина, 18, KBIG@mail. ru
Institute ofHumanities Research of Government KBR and KBSC RAS, 360000, Nalchik, Pushkin St., 18, [email protected]
Исследуется один из малоизученных аспектов исламизации народов Центрального Предкавказья. Эти процессы рассматриваются в контексте нарастания колониальной экспансии царизма в регионе и обусловленных ею трансформаций традиционной сословной структуры в Кабарде, а также взаимоотношений между кабардинскими князьями и соседними народами.
Ключевые слова: религиозная идентичность, исламизация, шариатское движение, христианизация, социальные трансформации, конфессиональная принадлежность, социальная элита.
The article investigates one of insufficiently known aspects of Islamization ofpeople of the Central Ciscaucasia. These processes are considered in the context of increasing colonial expansion of tsarism in the region and the transformations of traditional class structure caused by it in Kabarda, as well as mutual relations between Kabardian nobility and neighbouring people.
Keywords: religious identity, Islamization, shariat movement, Christianization, social transformations, confession affiliation (accessory), social elite.
До второй половины XVIII в. исламизация кабардинского общества оставалась незавершенной. Это проявлялось в преимущественно внешней религиозности, неразвитости мусульманской инфраструктуры (мечети, школы и т.п.), отсутствии многочисленного слоя духовенства. В большей степени исламизирован-ными являлись господствующие сословия, в то время как в среде зависимых граждан сохранялось значительное количество доисламских пережитков.
Однако, несмотря на поверхностный характер ис-ламизации, кабардинцы считались мусульманами задолго до конца XVIII в. Этот факт, можно сказать, определял религиозную принадлежность не только феодалов, но и их подвластных, независимо от степени соблюдения ими религиозных канонов.
Нередко ошибочные сведения о состоянии религиозности различных сословий кабардинского общества, а также подвластных кабардинским князьям соседних народов в определенной мере стимулировали прозелитизм со стороны Российской империи.
Смена религиозной идентичности различными группами кабардинского общества становится важным фактором социально-политической истории Кабарды в XVIII в. В историографии эта проблема в основном затрагивалась в связи с бегством кабардинских крестьян в русские крепости [1-6]. Однако при рассмотрении ее в более широком контексте общественных отношений становится очевидным, что смена религиозной идентичности являлась важным фактором не только в межсословных отношениях, но и во взаимоотношениях Кабарды с соседними народами и государствами.
В политических взаимоотношениях с Россией углубление внутренней исламизации кабардинского общества не меняло прежних политических обязательства Кабарды. В сообщении Коллегии иностранных
дел от 3 декабря 1720 г. посол Саадет-Гирей Салтана-лиев от имени кабардинских князей заверял Петра I в «непременном подданстве и верности его царскому величеству», даже несмотря на то, что они приняли магометанскую веру [7, с. 29]. Как явствует из того же документа, их прежнее состояние в «христианской вере» служило важным фактором в отношениях кабардинских владельцев с русским царем Алексеем Михайловичем. Поэтому, перейдя в другую религию, они, должно быть, посчитали необходимым подтвердить неизменность своей политической ориентации на Россию.
Согласно условиям Белградского мирного договора, завершившего русско-турецкую войну 17351739 гг., наряду с объявлением Кабарды независимой «барьерной» зоной между Российской и Османской империями, в п. 8 допускалась возможность перехода кабардинцев в русское или турецкое подданство, если они принимали в той или иной стороне соответственно христианство или ислам. В частности, было согласовано «обоюдных подданных назад не возвращать, которые в той или другой стороне тамошний закон примут ... всякому подданному Бл[истательной] Порты, желающему вступить в христианский закон, дозволить в Российской империи убежище, равно как и всякому российскому подданному, в ее, напротив того, областях принимающему магометанский... а и все те, которые из сего вольного народа пожелают принять христианский закон, отвержены быть не могут» [8, с. 78]. Причем данное условие неоднократно подтверждалось до второй половины XVIII в. [8, с. 78, 88, 103].
Характеризуя перспективы христианизации Малой Кабарды, астраханский губернатор П. Кречетников считал, что «не имея ни книг, ни грамоты и будучи не магометанами или только одним словом и склонно-стию владельцев магометанский закон носят, то легко
ожидать должно, что все примут христианскую веру, да и не трудно посредством сообщения нашего народа совсем их язык, яко не имеющий своего основания, тож и обычаи истребить» [8, с. 17].
Российские представители использовали вышеупомянутое условие договора как основание для возрождения христианства среди кабардинцев. Но это обстоятельство самым негативным образом сказывалось на социально-политической стабильности в Кабарде.
В августе 1759 г. малокабардинский владелец Кур-гока Канчокин, притесняемый владельцами Большой Кабарды, выехал в Кизляр и «по собственному его желанию принял там святое крещение» [5]. Это был исключительный случай, которым Россия просто не могла не воспользоваться. Кабардинский князь в поисках защиты и покровительства не только присягал на верность России (как это делали до него многие кабардинские князья), а шел на крайнюю меру: принимал христианство, изъявив при этом желание поселиться со своими подвластными как раз в том месте, где планировалось основать русскую крепость.
Еще одним конфликтом, обусловленным сменой религиозной идентичности, стали события вокруг крещения кабардинского владельца Кургоки Кончокина (Андрея Иванова). В октябре 1760 г. по дознаванию коллегии иностранных дел было установлено, что «он, Андрей Иванов, крестился по согласию трех двоюродных его братьев, дабы чрез то по причине чинимых им от владельцев Большой Кабарды обид, получать им к переселению своему при здешних границах на выбранном ими к тому месту позволение, а более никаких к тому причин не оказывается» [8, с. 204]. После конфирмации и принесения присяги на верность русскому престолу, Кончо-кин был вознагражден 500 р., а его уздени, пожелавшие креститься, получили по 30 р. [8, с. 222].
Русское правительство, приняв 15 октября 1762 г. решение об отведении места для поселения К. Канчо-кина и его подвластных в урочище Моздок, рекомендовало им «переходить самим, без здешней помощи для того, что, будучи постановлено по настоящему между Всероссийской империей и Портой Оттоманской трактату, кабардинский народ оставить вольным, всякое малейшее сего вольного народа принуждение было бы несходно с оным трактатом (курсив наш. -ЭХ.)» [8, с. 15].
Примечательно, что в отношении К. Канчокина приводились аргументы, что ему не могло быть отказано в крещении «как свободному и ни от кого не зависящему владельцу» [8, с. 78]. Более того, уточнялось, что «именно ему повелено, чтобы он принимал к себе только таких, которые креститься пожелают, ни мало не содержа при себе, которые находились бы в природном своем законе, и отсылая их тотчас назад, хотя б они и собственно ему принадлежащими были» [8, с. 79].
Еще в самом начале XVIII в. французский путешественник Ферран подметил, что в Кабарде «невольники исповедуют веру своих господ, если господин магометанин, то и невольники делаются магометанами» [9, с. 112]. Тем не менее другие факты свидетельствуют, что кабардинское крестьянство было исламизиро-
вано в меньшей степени, чем их владельцы. Впоследствии для российского правительства это стало одним из средств проведения в Кабарде политики, «разделяй и властвуй», сопровождавшейся не только социальным, но и в определенной мере религиозным расколом.
Эта тенденция стала проблемой в русско-кабардинских отношениях еще в начале XVIII в. В письме Петру I от 5 декабря 1717 г. кабардинские князья просили русскую сторону не принимать беглых крепостных, перешедших в христианство. Как уверяли писавшие, наши «служители из рабов наших от нас уходят и крестятся не для того, чтобы христианскую веру принять, но чая, что будут вольными и освободятся от неволи» [7, с. 15].
Новая волна крестьянских побегов пришлась на 60-е гг. XVIII в., когда потворствование бегству крепостных крестьян стало действенным методом ослабления и последующего покорения Кабарды. По этому поводу И. Дебу писал: «Кабардинцы почувствовали великое угнетение от построения в 1763 году на их земле крепости Моздока, а еще более, когда подданные и начали перебегать в оную, где окрестясь, селились целыми слободами...» [10, с. 60].
Следует при этом отметить, что некоторые крестьяне, приняв христианский закон, возвращались в Кабар-ду, а их бывшие владельцы отказались содействовать царским властям в возвращении новых российских подданных [10, с. 236-237]. В частности, в указе Коллегии иностранных дел говорилось, что «беглые к ним (кабардинцам. - Э.Х.) христианского закона всякого звания люди возвратно требуются», на что был получен ответ: «Они, хотя и крещеные, только природные кабардинцы, которых по их кабардинским обычаям им выдавать невозможно и обидно» [8, с. 236].
В сообщении о событиях 1767 г. ясно указывается на высокую степень исламизации кабардинских крестьян, которая уже не допускала смены религиозной идентичности как средства в конфликте с владельцами. В рапорте кизлярского коменданта Н.А. Потапова от 7 июля 1767 г. отмечалось, что лидеры 10 тыс. восставших оброчных крестьян, обратившись за покровительством к русским властям, «объявили единственно, что они креститься, а также в Моздок и в Кизляр переходить не хотят. А кто из них пожелает, тем не возбраняют и не удерживают...» [8, с. 244].
В декабре 1779 г. в общую присягу, взятую царскими властями с кабардинцев, был внесен пункт, предоставлявший «черному народу» право отходить от владельцев и поселяться в пограничных районах в случае повышения феодальных повинностей и требований переселяться в другие места. Как отмечает В.К. Гарданов, «этим постановлением фактически было сведено на нет данное грамотой Екатерины II обещание кабардинским владельцам не принимать беглых холопов, если даже они примут христианство» [11, с. 156].
В рескрипте де Медему от 30 апреля 1773 г. Екатерина II, подводя некоторые итоги политики России в Кабарде за 10 лет, прошедшие после строительства крепости Моздок, вместе с тем анализирует перспективы развития кабардино-русских отношений. В част-
ности, ею отмечается взаимосвязь между конфессиональной принадлежностью кабардинцев и их внешнеполитическими ориентациями.
В 1771 г. русское правительство в ответ на прошение кабардинцев, переданного через двух послов: Кургоку Татарханова и Джанхота Сидакова - пошло на уступки в вопросах о возвращении беглых крепостных, уплате по 50 р. за каждого христианского невольника из грузин, об оставлении в Кабарде имущества владельцев и узденей, переселившихся в пределы России. Об этом было объявлено в грамоте Екатерины II от 9 августа 1771 г. [7, с. 301-302]. При решении этого вопроса, как отмечает В.Н. Кудашев, «играли роль, конечно, соображения чисто религиозные - покровительство христианам» [12, с. 63].
Рассмотренные факты позволяют сделать вывод, что конфессиональная принадлежность в XVIII в. считалась важным критерием принадлежности к традиционной системе межсословных и административно-политических отношений в Кабарде. Переход отдельных кабардинцев из ислама в христианство являлся попыткой вырваться за рамки устоявшихся социальных связей. Обращает внимание тот факт, что смена религиозной идентичности происходила на разных уровнях сословной иерархии как в среде крестьянства, так и дворянства. Перемена религии должна была закрепить выход новообращенных христиан из традиционной нормативной системы межсословных и политических отношений. Такие шаги преследовали сугубо «мирские» интересы.
Русские власти со своей стороны, следуя четким установкам политики прозелитизма, отказывались принимать беглых крестьян, не желавших креститься. Как отмечает Х.Ж. Беров, это были беглецы из районов, где позиции ислама были более сильны [6, с. 226].
Как считает А.В. Малашенко, «христианизация на Северном Кавказе так и не превратилась в один из главных инструментов российской политики. Напротив, российская экспансия стимулировала исламиза-цию на Северном Кавказе, в известном смысле способствовала консолидации внутри различных этносов, а также между ними» [13]. Исламизаторская политика кабардинских князей представляет в этом плане достаточно наглядный пример.
Русские военные власти, с одной стороны, признавали за кабардинскими феодалами право распространять свою власть на соседние народы, надеясь с их помощью увеличить число российских подданных, а с другой - повели христианскую агитацию в регионах со слабо выраженной религиозной доминантой [14]. Более того, исламизации христианизирующихся народов противопоставлялись самые решительные меры. После разгрома Кабарды генералом Якоби 6 декабря 1779 г. малокабардинские князья и уорки присягнули «не препятствовать верноподданному Ея императорскому величеству осетинскому народу в принятии ими святого крещения и в переходе на поселение в Моздок и в прочие места (курсив наш. - Э.Х.)» [Цит. по: 15, с. 96].
Как отмечается в материалах П.Г. Буткова, в течение 1772-1773 гг. владельцы Малой Кабарды «препятство-
вали проезду в Моздок осетин к восприятию христианского закона [16, с. 94]. Тем временем желание выйти из подчинения Кабарде стали высказывать царскому командованию на Кавказе осетины - валагирцы. Они также совмещали этот шаг с переходом в христианский закон и российское подданство [16, с. 311].
Наиболее восприимчивой к христианству оказалась восточная часть Осетии. Подстрекаемая миссионерами и военными то на конфронтацию с феодалами Кабарды, то к переселению на плоскость, то бросаемая российскими властями на произвол судьбы по причине «затруднений» в «обороне их» [17, с. 183], христианская часть Осетии оказалась наиболее слабым звеном в традиционной структуре военно-политических взаимоотношений, сложившихся на Центральном Кавказе [18], где исламская идентичность играла роль связующего идеологического фактора.
Те же самые факторы привели к принятию ислама и социальной элитой осетин-дигорцев. В «Древних обрядах Дигорского общества», собранных в 1844 г. по заданию русских военных властей на Кавказе, отмечалось: «Все старшины закона магометанского, который приняли они от кабардинцев в то время, когда до русского управления они были под властью кабардинских князей. Из прочих... половинная часть идолопоклонники, а другая христиане (курсив наш. - Э.Х.)» [19, с. 34]. От кабардинцев ислам приняли владельцы осетинских обществ, граничащих с Кабардой. Первоначально исламизация коснулась преимущественно социальных верхов Осетии, особенно дигорских и тагаурских феодалов (чьи владения граничили непосредственно с Кабардой), а затем зависимых от них крестьян. В первой половине XVIII в. здесь уже существовал ряд населенных пунктов (Кобан, Кора-Урсдон, Караджаево-Хазнидон, Донифарс и др.), жители которых в подавляющем большинстве были приверженцами ислама [20, с. 188-189].
По мнению Пфафа, для того чтобы обезопасить себя от набегов кабардинцев, многие пограничные аулы Осетии были вынуждены принимать новую веру [21, с. 97]. Под влиянием кабардинцев ислам распространился только среди дигорцев, тагаурцев и курта-тинцев [22, с. 289-291]. В ряд местностей Северной Осетии ислам не проник лишь потому, что они находились на удалении от Кабарды и, опасаясь кабардинцев, а зачастую и будучи с ними во враждебных отношениях, осетины «не хотели иметь с ними общей религии и давать к себе доступ кабардинским муллам» [21, с. 95-96].
По свидетельству Л. Штедера, во второй половине XVIII в. все фамилии дигорских феодальных владельцев были уже мусульманами. Они вступали в брак только между собой либо со своими единоверцами из знатных кабардинских фамилий [23, с. 35].
Кабардинские князья издавна получали с ингушей определенную подать, однако в 1770-х гг. ее поступление прекратилось. Согласно жалобе кабардинских князей, этот народ «по самопроизвольному своему желанию» вступил в подданство российскому престолу и «начал веру греческого исповедования принимать» [23, с. 306-307]. С целью вернуть данников в
повиновение кабардинские князья стали совершать нападения на ингушей. Попытка России принять под свое покровительство осетин и ингушей, находившихся в зависимости от князей Кабарды [24-27], способствовала обострению кабардино-русских отношений. В июне 1774 г. при поддержке крымского хана кабардинцы предприняли нападение на Моздок, отбитое генералом Де Медемом [16, с. 102].
Среди карачаевцев и балкарцев, населявших горные ущелья Центрального Предкавказья и находившихся в вассальной зависимости от кабардинских князей, в XVIII в. ислам стал распространяться под их же влиянием. Причем его принимали прежде всего феодальные владельцы (таубии), включенные в систему вассалитета, сложившуюся в кабардинском этническом социуме. Подтверждением значимости этого пути религиозной политики служат факты, что кабардинская аристократия остро реагировала на позднейшие попытки царской администрации распространить среди балкарцев и дигорцев христианство [28, с. 260-261].
В известиях о горских народах, полученных Коллегией иностранных дел в ноябре 1743 г. от кабардинских послов в Петербурге Магомета Атажукина, Аль-ди-гирея Гиляксанова и костековского владельца Али-ша Хамзина, указывалось, что народы, проживающие в волостях Чегем, Безенге, Хулам, Хусыр и Малкар и дающие дань кабардинским владельцам, «были христианского закона, который и ныне многие из них со-держут и для того весною 7 недель и при окончании лета 2 недели постятся и никаких мяс, молока и масла не едят, а владельцы их в махометанском законе, токмо все грамоте не умеют» [29, с. 37].
Г-Ю. Клапрот, побывавший в Центральном Предкавказье в 1807 и 1808 гг., отмечал: «.Лишь тридцать лет тому назад они были обращены в ислам Исаак-эфенди - кабардинским муллой, находившимся на содержании Порты» [30, с. 246]. Характеризуя взаимоотношения балкарцев с Кабардой, он делает вывод, что «их дворяне были принуждены черкесами принять ислам, однако лишь одни карачаевцы имеют мечети и мулл» [30, с. 245]. Что же касается «простого народа», то он, по его наблюдениям, «не имеет, собственно говоря, никакой определенной религии; они почитают Бога, называемого не Аллах, а Тегри, который является творцом блага, а также пророка Илью. Они также едят свинину и имеют священные источники, в соседстве с которыми не осмеливаются рубить деревья» [30, с. 245].
В начальный период шариатского движения в Ка-барде (конец XVIII - начало XIX в.) один из его лидеров Адиль-Гирей Атажукин активно использовал проповедь фундаменталистского ислама в организации сопротивления царизму. Оказавшись в 1800 г. за Кубанью, разделявшую в то время территории России и Турции на Северо-Западном Кавказе, он попытался создать среди подвассальных Кабарде абазин и карачаевцев новую базу шариатского движения [31, с. 212]. В рапорте Александру I от 16 августа 1804 г. генерал-лейтенант Глазе-нап сообщал, что Адиль-Гирей «с другими еще хаджия-ми и муллами, разъезжал от одного к другому и, оболь-
щая их суровою своею жизнью, беспрестанно их в сем мнении утверждает и подвизает их к упорнейшим битвам, возмущениям.» [цит. по: 32, с. 162].
Эта деятельность, по всей видимости, охватила большинство народов, находившихся в сфере политического влияния кабардинских князей. В 1804 г. генерал-лейтенант Глазенап докладывал, что имел бой с «отчаянно сражавшимися кабардинцами, чегемцами, балкарцами, карачаевцами и осетинами, выбитыми из 12 окопанных аулов» [33, л. 3 об.]. Такого рода взаимодействие оказалось достаточно прочным. Как отмечал впоследствии генерал Эмануель, «до 1822 года религия, одинаковый образ мыслей и одинаковые выгоды тесно связывали все малочисленные народы с кабардинцами» [34, с. 380]. Но в то же время, как наблюдал И.П. Дельпоццо, старшины зависимых от кабардинских князей осетин, карабулаков и ингушей, «часто по склонности и частию по понуждению кабардинцами, содержат закон магометанский, но, будучи в своих домах, не имея свидетеля кабардинца, обрядов иных не исполняют» [35, с. 35].
Шариатское движение продолжило линию, определенную еще шейхом Мансуром, впервые использовавшим ислам в качестве идеологического средства социально-политической интеграции народов Северного Кавказа. Тем самым Кабарда пыталась найти новые ресурсы (в том числе и неофитов) для противостояния колониальному натиску России.
Одновременно кабардинские владельцы стали активнее препятствовать христианизации осетин и ингушей, восстанавливая свою прежнюю власть над ними [31, с. 212]. 4 марта 1800 г. кабардинцы, крупной партией в 300 чел., возглавляемой «некоторыми молодыми и непостоянными их владельцами», совершили набег на осетинский аул Каражаев, где в церкви вел проповедь христианства русский иеромонах. Они разграбили церковь и изгнали из аула иеромонаха вместе с сопровождавшей его казачьей командой численностью 20 чел. Этой акцией кабардинцы пытались поддержать влияние мусульманства в Осетии. С согласия Павла I генерал Кнорринг во главе русского отряда двинулся в Кабарду и занял там несколько аулов [34, с. 90-97].
В 1811 г. генерал-майор Дельпоццо отмечал, что «после того, когда от России между Осетинцами и Ин-гушевцами введено было просвещение Христианского закона, они (кабардинцы. - Э.Х.) старались всеми силами опровергнуть оное, выгнать Российские команды, там бывшие, и священников и послать своих эфендиев к проповеданию, чем и даже принужденно заставили некоторых вступить в Мухаммеданство и тем подкрепили на некоторое время свою силу.» [34, с. 319].
В августе 1814 г. в письме командующему Кавказской линией генералу Ртищеву верховный князь Ка-барды Кучук Джанхотов отчитывался о принятии присяги от дигорского общества, которое «впервые изъявило согласие на подданство.». При этом со слов К. Джанхотова сообщаются примечательные детали: «согласно желанию в. выс-а, я прочел присланную вами присягу обществу Дигор и каждому из них, и
старшинам, влиятельным, военным и поселянам поодиночке растолковал содержание ея от начала до конца, и они на собственном языке произнесли все ея слова и клялись на Коране. Они также клялись на основании Русских законов и дали обещание и клятву в присутствии нашего казия Юсуф-эфендия (курсив наш. - Э.Х.)» [34, с. 338-339]. Соблюдение мусульманских канонов присяги и участие в церемонии кабардинского кадия свидетельствует о сохранении ди-горцами мусульманской идентичности явно под влиянием и надзором кабардинцев.
Позднее, в 1820 г., кабардинцы совершили нападения на Дигорию и Балкарию в ответ на попытки царской администрации распространить христианство среди их населения [28, с. 261].
Таким образом, российское продвижение в Центральном Предкавказье со второй половине XVIII в. вызвало в Кабарде ряд социальных трансформаций, обусловленных сменой религиозной идентичности: бегство крестьян и переход их в христианство, а также массовую христианизацию соседних с кабардинцами ряда ингушских и осетинских обществ. Это способствовало дальнейшей эскалации назревавшего конфликта кабардинских владельцев и русских военных властей, покровительствовавших неофитам. Последние же, переходя таким образом в российское подданство, прежде всего преследовали цель выйти из подданнической зависимости от кабардинских князей. Эти обстоятельства способствовали ослаблению феодально-крепостнической системы Кабарды.
Литература
1. Скитский Б.В. Холопий вопрос и антирусское движение кабардинских князей в пору «независимости» Кабарды. 1739-1779 гг. Владикавказ, 1930.
2. Кокиев Г.А. Переселение кабардинских холопов в Моздок в XVIII в. // История Кабардино-Балкарии в трудах Г. А. Кокиева: Сб. ст. и док. Нальчик, 2005.
3. Букалова В.М. Антифеодальная борьба кабардинских крестьян во второй половине XVIII века // ВИ. 1961. № 6.
4. Тхамоков Н.Х. К вопросу о крестьянских движениях в Кабарде в XVIII веке // УЗ КБГУ. Вып. 4. Нальчик, 1958.
5. Беров Х.Ж. Побеги горских крестьян в русские поселения на Северном Кавказе в 50-60-е гг. XIX в. // Проблемы общественно-политического развития и классовой борьбы в России XVП-XVШ вв. М., 1983.
6. Беров Х.Ж. К вопросу принятия христианства беглыми горцами Северного Кавказа во второй половине XVIII века // Этнография и современность. Нальчик, 1984.
7. Кабардино-русские отношения: В 2 т. Т. 2. М., 1957.
8. Черкесы и другие народы Северо-Западного Кавказа в период правления императрицы Екатерины II. 1763-1774 гг. Т. 1. Нальчик, 1996.
9. Ферран. Путешествие из Крыма в Черкесию через земли ногайских татар, в 1709 году // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов (XIII - XIX вв.). Нальчик, 1974.
10. Дебу И. О Кавказской линии. // Русские авторы XIX века о народах центрального и северо-западного Кавказа. Нальчик, 2001.
11. Гарданов В.К. Классовая борьба в Кабарде и Бал-карии в XVIII в. // История Кабардино-Балкарской АССР. Т. 1. М., 1967.
12. Кудашев В.Н. Исторические сведения о кабардинском народе. Нальчик, 1991.
13. Малашенко А.В. Исламские ориентиры Северного Кавказа. М., 2001 // http://pubs.carnegie.ru/books /2001/03am.
14. Бегеулов Р.М. Очерки особенностей военно-политического сотрудничества горцев Центрального Кавказа (XVII - начало XIX в.) // Запад - Россия -Кавказ: Науч.-теор. альманах. Вып. 2. Москва; Ставрополь, 2003.
15. Афаунова М.И. Из истории деятельности царской администрации по ограничению самостоятельности Кабарды в 1778-1779 гг. // Материалы XVIII конф. молодых ученых КБНЦ РАН. Ч. II. Нальчик, 2007.
16. Бутков П.Г. Материалы для Новой истории Кавказа с 1722-го по 1803 год. Извлечения. Нальчик, 2001.
17. Кокиев Г. Материалы по истории Осетии (XVIII в.). Т. 1 // Изв. Северо-Осетинского НИИ. 1934. Т. VI.
18. Бегеулов Р.М. Очерки особенностей военно-политического сотрудничества горцев .
19. Леонтович Ф.И. Адаты кавказских горцев. Нальчик, 2002. Вып. 2.
20. Тменов ВХ. Осетинское язычество в системе средневековых религиозных верований народов Северного Кавказа // Проблемы этнографии осетин. Вып. 2. Владикавказ, 1992.
21. Пфаф Б. Материалы для истории Осетии // ССКГ. 1871. Вып. 5.
22. Калоев Б.А. Осетины. М., 1971.
23. Штедер Л.Л. Дневник путешествия из пограничной крепости Моздока во внутренние местности Кавказа, предпринятого в 1781 году // Калоев Б.А. Осетины глазами русских и иностранных путешественников. Орджоникидзе, 1967.
24. Айтберов Т.М., Ахмадов Я.З. Из истории классовых отношений и антифеодальной борьбы карабу-лаков в XVIII веке // Вопросы истории классообра-зования и социальных движений в дореволюционной Чечено-Ингушетии (XIX - начало XX века). Грозный, 1980.
25. Ахмадов Ш.Б. К вопросу о социальных отношениях в Чечено-Ингушетии в XVIII веке // Социальные отношения и классовая борьба в Чечено-Ингушетии в дореволюционный период (XIX - начало XX века). С. 54-55; Калоев Б.А. Осетины. М., 1971.
26. Скитский Б.В. Осетия в период феодальной раздробленности (XII-XVШ века): Очерки истории горских народов. Оржоникидзе, 1972. Т. 25.
27. Тотоев М.С. Кабардино-балкаро-осетинские отношения в XVI - XVIII вв. // Изв. Северо-Осе-тинского НИИ. 1966. Т. 25.
28. Битова Е.Г. Религиозный фактор в российской политике на Северном Кавказе (Балкарские общества XIX в.) // ИВ КБИГИ. Нальчик, 2005. Вып. I.
29. Русско-осетинские отношения в XVIII веке: Сб. документов: В 2 т. Т. 1. Орджоникидзе, 1976.
30. Клапрот Г.-Ю. Путешествие по Кавказу и Грузии, предпринятое в 1807-1808 гг. // Адыги, балкарцы и карачаевцы в известиях европейских авторов (XIII -XIX вв.). Нальчик, 1974.
Поступила в редакцию
31. Кожев З.А. Кавказская война // Адыгская энциклопедия. М., 2006.
32. Туганов Р.У. Отголоски Великой французской буржуазной революции в Кабарде // Страницы прошлого. Нальчик, 1989.
33. РГВИА, ф. ВУА, д. 6171.
34. Из документальной истории кабардино-русских отношений (вторая половина XVIII - первая половина XIX в.). Нальчик, 2000.
35. Дельпоццо И.П. Записка о Большой и Малой Кабарде // Русские авторы XIX века о народах Центрального и Северо-Западного Кавказа. Т. 1. Нальчик, 2001.
15 ноября 2007 г.
