CC BY
36
СЛОВО ОБ УЧИТЕЛЕ.
К 75-ЛЕТИЮ ПРОФЕССОРА С.Б. ПРОКУДИНА
Г.Б. Буянова
В жизни каждого человека, вероятно, случаются редкие, но драгоценные встречи с Учителем, который определяет его жизненный путь, выбор профессии, становится одним из самых теплых и дорогих сердцу воспоминаний. Для многих поколений студентов филологического факультета нашего вуза таким человеком является Станислав Борисович Прокудин, посвятивший преподавательской и научной деятельности почти полвека.
В течение 15 лет (с 1959 по 1961 и с 1971 по 1984 годы) Станислав Борисович заведовал кафедрой литературы нашего института, с 1961 по 1971 год был проректором по учебной работе, читал курсы лекций и спецкурсы по русской литературе не только в вузах нашей страны, но и в Ханойском пединституте, руководил научно-методическими семинарами в учебных заведениях Чехословакии.
Творческая деятельность нашего учителя неоднократно отмечалась благодарностями и наградами. Среди них - почетный знак «Отличник народного просвещения», Почетные грамоты Министерства просвещения РСФСР и Республиканского комитета профсоюза. За многолетний подвижнический труд, успехи в учебно-воспитательной, научной и общественной работе Указом Президиума Верховного Совета РСФСР ему присвоено почетное звание «Заслуженный работник культуры РСФСР», а также звание «Заслуженный работник высшей школы». Имя талантливого ученого и замечательного преподавателя занесено в Книгу Почета нашего вуза.
Будучи ведущим преподавателем курса русской литературы XIX века, Станислав Борисович подготовил 5 глав учебника «История русской литературы XIX века», созданного тамбовскими учеными, а также опубликовал ряд исследований по проблемам теории и истории литературы: «Из истории жанра повести в русской прозе 80-х годов XIX века» (Тамбов, 1975), «К вопросу о повествовательной структуре «Повестей Белкина» (Тамбов, 1975), «Опыт прочтения ко-
медии «Горе от ума» (Тамбов, 1978), «Исто-рико-патриотическая тема в лирике Пушкина» (Тамбов, 1981), «Историко-патриотическое содержание поэм Пушкина «Полтава» и «Медный всадник» (Тамбов, 1985), «О чем рассказал А. Пушкин в романе «Капитанская дочка» (Тамбов, 1992), «Пушкин и религия...» (Тамбов, 1995), «Повести Белкина» А.С. Пушкина (Тамбов, 1996) и другие.
Научные интересы Станислава Борисовича, как свидетельствуют названия его исследований, связаны прежде всего с творчеством А.С. Пушкина. Благодаря нашему учителю мы, бывшие его студенты, осознали Пушкина как неотъемлемую часть России -родной истории, языка, быта, нравственности. Станислав Борисович и на лекциях рассказывал о Пушкине так увлеченно и горячо, что мы живо представляли себе поэта маленьким курчавым лицеистом, блестящим молодым человеком, псковским затворником и понимали, как рос его талант и крепла слава.
Прошло двадцать лет, а мне так ясно помнится лекция Станислава Борисовича о «Капитанской дочке» и последних скорбных днях января 1837-го года, как будто он читал ее только вчера и, как бы подытоживая всенародную скорбь по Пушкину, цитировал Тютчева:
Вражду твою пусть тот рассудит,
Кто слышит пролитую кровь...
Тебя ж, как первую любовь,
России сердце не забудет!
Станислав Борисович говорил нам о том, что казалось ему наиболее ценным в Пушки-не-поэте: Пушкин показал такое отношение к человеку, при котором счастье одного не может быть основано на несчастье другого. «И счастие моих друзей мне было сладким утешеньем», - читал нам Станислав Борисович, рассказывая о лицейских друзьях поэта и удивительной цельности их отношений. На занятиях у Станислава Борисовича Пушкин открывался нам в любви и дружбе, в мыслях и делах, в своем служении России, русскому народу, в разочарованиях, кризисах и победах.
В течение многих лет Станислав Борисович выступал с докладами и обзорами на городских и областных конференциях учите-лей-словесников, посвященных проблемам преподавания отечественной литературы в школе. Один из последних значительных обзоров был подготовлен Станиславом Борисовичем к областной конференции 1999 года, приуроченной к 200-летию со дня рождения Пушкина.
Станислав Борисович говорил о том, что последние годы отличаются обилием публикаций о русском гении. Немало газетных и журнальных статей разного типа, докладов и сообщений о поэте было опубликовано в журналах «Русская литература», «Вопросы литературы», «Русская словесность», «Российский литературоведческий журнал» и других. Появились новые книги о Пушкине, среди которых труд В.И. Кулешова «А.С. Пушкин. Научно-художественная биография» (М., 1997), монография М.Ф. Мурьянова «Из символов и аллегорий Пушкина» (М., 1996), исследование А.А. Смирнова «Романтическая лирика А.С. Пушкина» (М., 1994), фундаментальные работы Н.Н. Скатова «Пушкин. Русский гений» (М., 1999) и В.Д. Сквоз-никова «Пушкин. Историческая мысль поэта» (М., 1999). В этих исследованиях последнего десятилетия определились ведущие тенденции отечественного пушкиноведения, соответствующие духу времени концепции.
Станислав Борисович отмечал, что в методологии анализа пушкинского наследия в 90-е годы заметное место занимает сопоставление Евангелия и святоотеческой литературы с фрагментами пушкинских произведений, заново изучается своеобразие пушкинского слова, его глубинный христианский смысл, пушкинская этика, его религиозность.
Уяснению своеобразия духовности Пушкина и его героев, христианских, православных основ его личности и творчества посвящены научные и учебно-методические работы С.Б. Прокудина 90-х годов: «О народности в русской классической литературе», «Пушкин и религия (К вопросу о народности романа «Евгений Онегин»)», «Повести Белкина» А. Пушкина (опыт прочтения)» и другие.
В одном из фрагментов статьи «О народности в русской классической литературе» Станислав Борисович обратился к беседе двух известных ученых - историка J1.H. Гумилева и литературоведа А.М. Панченко. Ученые обменивались впечатлениями по
сложным, спорным проблемам развития российской государственности и культуры. Станислав Борисович обратил внимание на наблюдение А.М. Панченко: «Онегин гуляет в Летнем саду, взрослеет, влюбляется, становится театральным завсегдатаем, танцует на балах и делает разные разности. Однако ни разу не заглядывает в церковь и лба не крестит. Когда им овладела хандра, то есть он впал в смертный грех отчаяния, ему и в голову не пришло отправиться за утешением к духовнику... Нет в романе ни теплой веры, ни даже бытового православия» [1]. Станислав Борисович оценил заключительную фразу как ключевую в рассуждении ученого, но неверную. И в своей статье, и в работе «Пушкин и религия (К вопросу о народности романа «Евгений Онегин»)» наш учитель аргументированно, убедительно, горячо доказывал, что в романе есть и внешние приметы православия, и теплая вера, так как «он проникнут христианским миросозерцанием, оставаясь верным земной действительности» [1, с. 14]. «В поэзии Пушкина есть небо, но им всегда проникнута земля», - эти слова Белинского как нельзя лучше определяют нравственное содержание романа», - пишет Станислав Борисович. Он подчеркивает в исследовании, что в пушкинском романе действительно нет «акцентированного внимания к христианским темам, образам, мотивам» [2], но ведь художественное творчество не может быть и не должно быть намеренно религиозным. Христианское мироощущение Пушкина было органично, выражалось тактично, непосредственно и целомудренно и в творениях его ума и души, и в собственной жизни.
Невольно вспоминаются лекции нашего дорогого профессора, на которых он говорил нам о том, что путь Пушкина был сложным и драматичным на протяжении всей жизни. Его путь - это постоянное духовное совершенствование, духовное восхождение. Поэт умел чувствовать, мыслить и поступать по-христиански, наполнять свои произведения любовью и пробуждать в душах человеческих «чувства добрые». В вере Пушкина не было ничего показного, неискреннего, сиюминутного. Пушкинская органичность, постоянство, искренность характерны и для его любимых героев - Татьяны Лариной, Маши Мироновой, Петра Гринева, летописца Пимена, героев пушкинских повестей и сказок.
Пушкинская Татьяна стала объектом интереснейшей дискуссии, развернувшейся на страницах журнала «Вестник Тамбовского университета» в 1996-1997 годах. Известная американская славистка, профессор Принстонского университета Кэрол Эмерсон в
1995 году выступила с докладом в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова на юбилейной сессии, посвященной 100-летию со дня рождения академика В.В. Виноградова, и любезно согласилась на публикацию полного текста доклада в нашем журнале.
Культ пушкинской Татьяны, по собственному признанию Кэрол Эмерсон, вызывает у нее «удивление и даже раздражение». «Воистину неиссякаемый список добродетелей, которые видят большинство русских (и многие западные) пушкинисты в этой самой любимой из всех пушкинских литературных героинь, кажется мне не соотносимым с парадоксами ее характера. В ее образе можно -в разной степени - усмотреть вторичность, импульсивность, наивность, самоотречен-ность, пассивность, великолепное умение владеть собой и необъяснимую преданность... Но даже если взглянуть на нее глазами рассказчика, что, позвольте спросить, делает этот сентиментальный набор наивности, упрямства и смутно обрисованных женских качеств в такой степени стойкой и неотразимой?» [3] - таким вопросом задается американская исследовательница и выстраивает свой доклад, желая изложить новый взгляд на пушкинскую героиню и ее взаимоотношения с Евгением Онегиным. При этом поступки Онегина в отношении Татьяны оцениваются как «честные и абсолютно благородные», а героиня получает эпитет «навязывающейся» ему «уездной барышни». «Наиболее серьезная проблема, - отмечает Кэрол Эмерсон, - у меня связана с восьмой главой, - Татьяниным превращением в княгиню N... Особенно меня раздражает одна неприятная деталь - какой-то неподходящий, грубо-нравоучительный и ханжеский тон в последней сцене, где она отчитывает Онегина...».
Дальше - больше. Профессор Эмерсон высказывает мысль о том, что «все три создателя романа (Пушкин, рассказчик и друг рассказчика Онегин) рано или поздно влюбляются в Татьяну, каждый по своей собственной причине. Их влюбленности развиваются в разных планах и, бывает, частично
пересекаются, но в каждом плане мы можем усмотреть своего рода причину для появления эроса... Пронизывающий весь роман эрос между Татьяной и Евгением питается секретностью и недозволенностью».
Причину влюбленности Пушкина-автора в Татьяну Кэрол Эмерсон усматривает прежде всего в подробностях его биографии. Пушкин намеревался вступить в брак с первой красавицей России, тревожился за свой «социальный статус и ранг». Профессор поддерживает мысль канадского слависта Дугласа Клейтона о том, что аристократизм и изящество замужней Татьяны и ее успех в высшем свете - по сути не что иное, как продолжение фантазий создателя Татьяны о самом себе: «Признание Татьяны двором, ее блеск, нежность, страстность и твердые убеждения - всего этого Пушкин желал себе» [3, с. 39].
Понятно, что подобные размышления не могли оставить Станислава Борисовича равнодушным, и он откликнулся на сообщение Эмерсон статьей «Евгений Онегин» неисчерпаем... (Ответ американскому профессору Кэрол Эмерсон)».
Профессор Тамбовского университета сразу же отметил, что «с точки зрения русского читателя, предложен своеобразный подход к постижению тайн пушкинского романа, но подход привычный для осуетивше-гося сознания Запада» [4]. Эпитет «осуетив-шееся» задел Кэрол Эмерсон, что чувствуется в ее Открытом письме С.Б. Прокудину от 19 мая 1997 года.
«Что значит «осуетившееся сознание Запада» в контексте научной полемики? Я бы все-таки не стала отождествлять свое осознание Татьяны с осознанием всего геополитического региона? культурной традиции? исторического феномена? Неплохо бы разъяснить, зачем Вы в моем лице находите иллюстрацию казалось бы уже преодоленной конфронтации» [5].
Думается, уважаемый принстонский профессор совершенно не поняла мысли С.Б. Прокудина, услышав в ней идеологический, политический мотив, которого на самом деле нет. Станислав Борисович разумел другое: Кэрол Эмерсон пытается прочитать роман «на языке привычных для нее ценностей», руководствуясь представлениями современного американского исследователя, поверхностно относящегося к русской культуре, ее духовности и идеалам. Между тем,
Станислав Борисович всегда говорил своим ученикам и коллегам, что русская литература всегда была мыслью и чувством нации, литература - это своего рода стержневая область русского самопознания. К сожалению, пишет Станислав Борисович, «Кэрол Эмерсон и ее единомышленникам - проницательным читателям не нравится Татьяна, она раздражает их своею русскою душою, именно душою. Можно не сомневаться, - весь широкий набор импрессионистических наитий использован, чтобы убедить читателя: Татьяна не реальность, это абстрактный и бесплотный образ, женщина без биографической судьбы, без психологически мотивированного характера» [4, с. 50].
Кэрол Эмерсон пишет о Татьяне и ее снах, ссылаясь на Ричарда Грегга, который «в своем убедительном анализе сна Татьяны считает «фаллические фигуры», «приапические сознания», нагнетанье ужаса и кровавую развязку наказанием, наложенным Татьяной на саму себя из-за недозволенного желания» [3, с. 43]. Создается впечатление, что профессор описал сны какой-то другой героини, возможно, леди Чаттерлей, но не Татьяны - впервые влюбившейся семнадцатилетней русской барышни, чистейшего существа...
Станислав Борисович совершенно справедливо указывает Кэрол Эмерсон на одно из самых уязвимых положений ее концепции: отсутствие видения в Татьяне русской героини и нравственных представлений, связанных с православной духовностью. «Самобытность духовного мира Татьяны вырастает из традиций, из впечатлений родного дома, родной страны. «Любовь к родному пепелищу», «любовь к отеческим гробам» - это те чувства, которые составляют святыню человеческого духа, а тем самым и величие русской души Татьяны» [4, с. 51], — пишет Станислав Борисович, убеждая своего оппонента в очевидных для русского человека, непререкаемых истинах.
Слишком категорично, на наш взгляд, отреагировала Кэрол Эмерсон и на размышления Станислава Борисовича о «самостоя-нье» Татьяны.
Станислав Борисович писал о нравственном стержне, который определяет характер и судьбу Татьяны, равно как и каждого человека: «Героиня воспитана православием в духе смиренномудрия, благоволения, терпимости. В ней - авторский идеал «самоуважения» русского человека, верности его са-
мому себе, своей национальной сущности» [4, с. 51]. Нравственное самостоянье отдельного человека обуславливает величие нации -казалось бы, мысль ясна? А Кэрол Эмерсон приняла выводы Станислава Борисовича, основанные на анализе финального монолога Татьяны из 8-й главы романа, как «финальные фанфары Российской государственности», что вовсе не определяется логикой предшествующего повествования...
Американскому профессору показалось, что против нее избрана несимпатичная «тактика фехтовальных шпилек и уколов»: «В вашем нежелании вслушиваться в мнение зарубежных славистов мне видится феномен -боязнь посягательства на русские духовные святыни, страх и порабощение» [5, с. 72]. Напротив, во мнение американского профессора не просто вслушались, но и попытались объяснить, чем питалась и укреплялась веками русская душа, на чем стояла - и всегда будет стоять! - русская земля.
Кэрол Эмерсон в заключении своего письма отмечает: «Чтобы приоткрыть тайну Пушкина миру, нужно его всем миром постараться понять» [5, с. 73]. Замечательная мысль! Но ведь чтобы понять Пушкина и его героев, надо принять русские духовные святыни, не искажая их и не заменяя основными инстинктами, - разве не так?
Станислав Борисович в статье «Чуткость сердечного постижения», приводя контраргументы по всем 24-м пунктам, обозначенным в Открытом письме Кэрол Эмерсон, старался донести до уважаемого научного оппонента давние истины: у каждого народа есть своя генетическая наследственность, которая формирует традиции, нравственность, идеалы. «Все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится только в лоне национального опыта, уклада, духа» [1, с. 23-24], поэтому так важно видеть в Татьяне не героиню европейских эротических романов, а русскую героиню с русскою душой и судьбой.
Диалог двух ученых, развернувшийся на страницах журнала в 1996-1997-м годах, вызвал интерес к полемике о неисчерпаемых источниках пушкинского гения и обусловил публикацию нескольких цельных, концептуальных работ: «Поэтологический континуум Пушкина как общечеловеческий феномен»
Н.И. Зайцева, «Народное сознание в художественном отражении А.С. Пушкина»
И.П. Щеблыкина, «Становление романтического идеала в лирике Пушкина» А.А. Смирнова и других.
На протяжении многих лет Станислав Борисович оставался и продолжает быть нашим ориентиром как педагог и ученый. Это поистине великий человек, встреча с которым для каждого из нас - большое счастье. Многие из выпускников нашего факультета бережно хранят конспекты лекций Станислава Борисовича, а мы, его ученики, работающие на кафедре истории русской литературы сегодня, ощущаем его присутствие, любовь и поддержку, стараясь оправдать надежды любимого Учителя.
Мы ждем Вашей новой книги, дорогой Станислав Борисович, и желаем Вам здоро-
вья, бодрости, душевного тепла и внимания, счастья и творческих находок!
1. Прокудин С.Б. О народности в русской классической литературе // Роль художественной литературы в становлении личности школьника. Тамбов, 1996. С. 12-13.
2. Прокудин С.Б. Пушкин и религия (К вопросу о народности романа «Евгений Онегин»). Тамбов, 1995. С. 5.
3. Эмерсон К. Татьяна // Вестн. Тамбов, ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 1996. Вып. 3-4. С. 37.
4. Прокудин С.Б. «Евгений Онегин» неисчерпаем... (Ответ американскому профессору Кэрол Эмерсон) // Там же. С. 50.
5. Эмерсон К. Открытое письмо С.Б. Прокудину // Вестн. Тамбов, ун-та. Сер. Гуманитарные науки. Тамбов, 1997. Вып. 4. С. 70.
С.Б. ПРОКУДИНУ - «ДАНЬ СЕРДЦА...»
Л. В. Полякова, доктор филологических наук, профессор, зав. кафедрой истории русской литературы ТГУ им. Г.Р. Державина:
«Идите обязательно к заведующему кафедрой Прокудину, расскажите ему подробно о себе», - напутствовал меня после окончания аспирантуры и защиты кандидатской диссертации мой университетский учитель профессор Н.И. Кравцов. Благо, моего учителя в Тамбове хорошо знали и любили. Позже много раз с С.Б. Прокудиным и другими преподавателями кафедры литературы Тамбовского государственного педагогического института (ТГПИ) мы вспоминали детали наших встреч и бесед с этим удивительным человеком, который волею судьбы стал Учителем и для меня, и для С.Б. Прокудина: Станислав Борисович учился искусству руководить кафедральным коллективом, бесспорно, у Н.И. Кравцова.
Вот эта, так сказать, наша единая нравственная и профессиональная школа способствовала тому, что мы с С.Б. Прокудиным, начиная с первых дней моей работы в ТГПИ, с ноября 1973 года, очень легко срабатывались и понимали друг друга (хотя и сейчас помню, как однажды, всего однажды за почти 30 лет нашей совместной работы, я «про-
явила характер», отказала заведующему кафедрой срочно прочитать курс лекций по введению в литературоведение вместо неожиданно отправленного на ФПК доцента А.А. Сухарева: считала, что не имею права выходить в студенческую аудиторию с плохо освоенным сложнейшим материалом).
Из общения с С.Б. Прокудиным особенно запомнились два, на мой взгляд, значительных эпизода. Первый, когда я, приехав в Тамбов для работы на кафедре, была приглашена домой к Прокудиным. С огромным арбузом, еле поднявшись на верхний этаж, отдышавшись, с естественным волнением я нажала на кнопку звонка. И - сразу пропали волнение и страх: передо мной стоял очень приятный мужчина и хохотал. Он все удивлялся, как это я, такая худенькая, «закатила» десятикилограммовый арбуз на четвертый этаж старой постройки дома.
Потом было значительное событие: в
1996 году я и С.Б. Прокудин готовили диалог о пушкинской Татьяне с известным американским славистом К. Эмерсон. Когда я предложила работу К. Эмерсон «Татьяна» С.Б. Прокудину с намерением получить для публикации на страницах «Вестника Тамбовского университета» ответ тамбовского пуш-
