CC BY
16
Именно через теорию интертекстуальности возможно объяснение взаимодействия различных медиатекстов в самых разных проэкциях. Интертекстуальность подчеркивает специфику медиатекстов на всех уровнях организации текста.
Медиатексты являются одной из самых главных единиц, когда мы говорим о межтекстовых связях, так как: во-первых, на сферу массовой коммуникации приходится больший объем речепользова-ния (ввиду развития Интернета, в первую очередь); во-вторых, многоуровневость позволяет говорить об огромном потенциале связанности медийных текстов; и, наконец, медиатексты это то, что позволяет поднять традиционный текст на новый уровень рассмотрения и изучения. Медийные тексты можно назвать единицей, которая играет на первом плане и в сфере межкультурной коммуникации, так как язык не просто отражает внутренний мир человека и его культуру, он, несомненно, является хранителем этой культуры, источником знаний о национальном характере и менталитете народа [4. С, 169], а на медиатексты приходится огромный объем речепользования, как уже отмечалось выше. Другими словами, медиатексты являются таким феноменом, потенциал функционирования которого весьма велик, что, в свою очередь представляет их интересным объектом для изучения.
Список литературы
1. Боронин А.А., Сологубов А.М. Полиреальность и речевое общение // Вопросы психолингвистики. Москва. №12. - 2010. - С.151 - 157.
2. Боронин А.А. О принципе дополнительно-
УДК 861.161.1
35
сти и анализе речевой деятельности // Вестник Московского Государственного Областного Университета. Серия: Лингвистика. №1. - М. 2016. - С. 8 -17.
3. Добросклонская Т.Г. Вопросы изучения медиатекстов - М., УРСС, 2005. - 288 с.
4. Жирова И.Г., Савченко Е.П. Отражение меняющейся картины мира в русском и английском языках // Вестник Московского Государственного Областного Университета. Серия: Лингвистика. №4. - М. 2014. - С. 167 - 169.
5. Костомаров В.Г. Наш язык в действии: Очерки современной русской стилистики. - М., 2005. - 287 с.
6. Кузьмина Н.А. Современный медиатекст. Омск. - 2011. - 414 с.
7. Рогозина И.В. Медиа-картина мира: когнитивно-семиотический аспект. - Москва; Барнаул, 2003. - 289 с.
8. Солганик Г.Я. К определению понятий «текст» и «медиатекст» // Вестник Московского университета. Серия 10. Журналистика. 2005. № 2. - С. 7-15.
9. Фаткуллина Ф.Г., Хабиров Р.Р. Медиатекст в современном коммуникативном пространстве // Современные проблемы науки и образования. -2015. № 1-1.
URL: https://www.science-
education.ru/ru/article/view?id=18258 (дата обращения: 10.09.2017).
10. Чернявская В.Е. Лингвистика текста: По-ликодовость, интертекстуальность, интердискур-сивность. - М., 2009. - 248 с.
«СЛОВО О ПОЛКУ ИГОЕВЕ» В ПОЛИКУЛЬТУРНОМ МИРЕ Г.В. _АДАМОВИЧА_
Леонтьева Анна Юрьевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка и литературы Северо-Казахстанского государственного университета им. М. Козыбаева
г. Петропавловск, Республика Казахстан
АННОТАЦИЯ
Цель статьи - анализ «Слова о полку Игореве» как прецедентного текста лирики Г.В. Адамовича. В процессе исследования используется историко-генетический метод литературоведческого анализа и культурологический комментарий. Делается вывод о роли памятника литературы Древней Руси в формировании поликультурного художественного мира младоакмеиста.
ABSTRACT
The purpose of the article is the analysis of "Word about Igor's regiment" as a precedent text lyrics G. V. Adamovich. In the process the study employed the historical-genetic method of literary analysis and cultural commentary. The conclusion about the role of the monument of the literature of Ancient Russia in the development of multicultural artistic world of young acmeist.
Ключевые слова: акмеизм, интертекстуальные связи, поликультура, прецедентный текст, традиция.
Keywords: Acmeism, intertextual relations, polyculture, precedent text, tradition.
36
Как «Слово о полку», струна моя туга...
О.Э. Мандельштам
Типологическая особенность эстетики акмеизма - подчёркнутая интертекстуальность, трансформация «чужого» слова в «своё». Недаром лирический герой Г.В. Адамовича ощущает «как измену / Иных поэзий торжество». Память «чужого» слова формирует поликультру художественного мира младоакмеиста: «То промелькнёт, то исчезает, / То затуманится слегка, / И тихим светом озаряет, / И непреложно примиряет / С беспомощностью языка» («Стихам своим я знаю цену...», кн. «Единство» (1967) [2, с. 67]. В художественном мире поэта особая роль принадлежит творческому освоению «Слова о полку Игореве». Поэтому наша цель - проанализировать памятник литературы Древней Руси как прецедентный текст лирики Г.В. Адамовича.
В понимании акмеиста О.Э. Мандельштама «Слово о полку Игореве» является истоком русской художественной литературы: «Когда прозвучала живая и образная речь «Слова о полку Игореве», насквозь светская, мирская и русская в каждом повороте, - началась русская литература» [5, т. II, с. 67]. Л.И. Сазонова справедливо утверждает: «Для поэтической жизни «Слова» в ХХ в. чрезвычайно характерна следующая закономерность: интерес к произведению особенно обострялся в переломные и исторически ответственные моменты. Тогда сознание, народная память, культура тотчас же обращается к «Слову»» [7, с. 22]. Г.В. Адамович начинает освоение традиции «Слова о полку Игореве» в период Первой мировой войны.
Интертекстуальные связи лирики Г.В. Адамовича со «Словом о полку Игореве» сложны и разнообразны. Впервые отсылка к памятнику литературы Древней Руси появляется в миницикле 1915 года «Балтийский ветер»: «И поёт о томлении плена / Тихоструйного Рейна волна, / И опять на покинутых стенах / Ярославна тоскует одна» [2, с. 173]. Младоакмеист с помощью прецедентного имени и мотива плена акцентирует сюжетные ситуации «Слова.» - поражение и пленение князя, плач Ярославны: «Ту Игорь князь высЬдЪ изъ сЬдла злата, / а въ сЪдло кощиево»; «Ярославна рано пла-четъ / въ ПутивлЪ на забрал^, аркучи» [8, с. 19; 27]. Наречие «опять» с семантикой повторения, продолжения, возвращения действия («И опять на покинутых стенах / Ярославна тоскует одна») формирует акмеистический пантопизм и панхронизм стихотворения.
Во-первых, актуализируется традиция поэтического цикла А.А. Блока «На поле Куликовом»: «За Непрядвой лебеди кричали, / И опять, опять они кричат.»; «Опять с вековою тоскою / Пригнулись к земле ковыли, / Опять за туманной рекою / Ты кличешь меня издали.»; «Опять над полем Куликовым / Взошла и расточилась мгла» [3, с. 498-500]. Возможность проводить параллели с блоковским поэтическим циклом в аспекте интертекстуальных связей со «Словом о полку Игореве» подтверждается выводом Л.И. Сазоновой: «Воссоздавая в символических образах Куликовское сражение, Блок
опирался на древнерусские памятники - на «Слово о полку Игореве» и тесно связанные с ним произведения куликовского цикла конца XIV - начала XV вв. - «Задонщину», «Сказание о Мамаевом побоище»» [7, с. 26]. Второй аргумент - эстетические принципы акмеизма как «тоски по мировой культуре» [5, т. II, с. 725], когда, по словам О.Э. Мандельштама, «поэт не боится повторений и легко пьянеет классическим вином» [5, т. II, с. 52].
Г.В. Адамович обращается к традиции «Слова о полку Игореве» в годы Первой мировой войны, поэтому прецедентный текст цикла «Балтийский ветер» предваряется валькириями как мифологемой германской культуры: «Где-то там и ликуют, и плачут, / Славословят смертельный бой, / Задыхаясь, валькирии скачут / В облаках весёлой толпой» [2, с. 173]. Кроме того, младоакмеист сопрягает германскую топику с пушкинской традицией. Эпитет «тихоструйный Рейн» - реминисценция из поэтического эпоса А.С. Пушкина. В «Сказке о мёртвой царевне и о семи богатырях» «речка тихоструйная» -граница, за которой скрывается гроб царевны: «Отвечает ветер буйный, - / Там за речкой тихоструйной / Есть высокая гора, / В ней глубокая нора» [6, с. 356]. В поисках невесты королевич Елисей обращается к явлениям космического порядка - солнцу, месяцу, ветру: «К красну солнцу наконец / Обратился молодец»; «Только месяц показался, / Он за ним с тоской погнался»; «Елисей, не унывая, / К ветру кинулся, взывая» [6, с. 354-355]. Ассоциативная связь пушкинской «Сказки о мёртвой царевне...» со «Словом о полку Игореве» возникает благодаря антропоморфному образу природы и обращению к солнцу и ветру: «О вЪтр'Ъ, ветрило!/ Чему, господине, насильно вЪеши?/ Чему мычеши хиновськыя стр'Ьлкы / на своею нетрудною крильцю / на моея лады вои?»; «СвЪьлое и тресвЪт-лое сълнце! / ВсЪм тепло и красно еси: / чему, господине, горячюю свою лучю / на ладЪ вои?» [8, с. 27]. Космическим ответом Ярославне становится возвращение князя Игоря из плена: «Прысну море полунощи; / идут сморци мьглами. / Игореви князю богъ путь кажетъ / изъ земли Половецкой / на землю Рускую, / к отню злату столу» [8, с. 28]. Ответ королевичу Елисею - указание пути к гробнице царевны: «В той норе, во тьме печальной, / Гроб качается хрустальный / На цепях между столбов. / Не видать ничьих следов / Вкруг того пустого места, / В том гробу твоя невеста» [6, с. 356]. Герой поэмы «Руслан и Людмила» «.видит пред собою / Смиренный парус челнока / И слышит песню рыбака / Над тихоструйною рекою» [6, с. 64]. Идиллическая картина покоя корреспондирует финалу стихотворения Г.В. Адамовича «Балтийский ветер» с его стоически сдержанным приятием бытия в контексте вечности: «Знаю всё. Но молчи и не требуй / Ни тревоги, ни веры своей, / Я живу . Вот река и небо, / И дыхание белых полей» [2, с. 173].
Репрезентация прецедентного текста продолжается в лирике Г.В. Адамовича 1916-го года: «Девятый век у северской земли / Стоит печаль о мире и свободе,/ И лебеди не плещут. И вдали / Княгиня
безутешная не бродит» [2, с. 147]. Интертекстуальные связи с первоисточником организуют всё стихотворение. В первой строфе используется топос-ный эпитет «северская земля», указывающий на владения князя Игоря Святославовича, ассоциативно вводится образ Ярославны без упоминания имени собственного. Связь со «Словом...» в стихотворении Г.В. Адамовича закрепляется благодаря образам птиц - лебедей и кукушки: «О Днепр, о солнце, / Кто вас позовёт / По вечеру кукушкою печальной.» [2, с. 147]. В славянских традиция кукушка - «одна из самых мифологизированных птиц с ярко выраженной женской символикой» [4, с.
682]. Возможность сопряжения символики кукушки с образом Ярославны подтверждается мотивом утраты и разлуки: «В народных этиологических легендах происхождение кукушки связывается с женой, матерью, сестрой, дочерью или девушкой и является чаще всего результатом нарушения семейно-родственных или брачных связей и отношений (утрата мужа, возлюбленного, сына, брата, отказ от жениха и т.п.). Кукушкой становится вдова, тоскующая по утонувшему мужу, <.> жена, ищущая и зовущая загубленного мужа» [4, с.
683]. В «Слове.» используется вариант «зегзица»: «На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,/ зегзи-цею незнаема рано кычетъ:/ Полечю, - рече, - зегзи-цею по Дунаеви,/ омочю бебрянъ рукавъ въ КаялЪ рЪцЪ, / утру князю кровавыя его раны / на же-стоц'Ьмъ его тЬл'Ь» [8, с. 26]. В «Комментарии историческом и географическом» к «Слову о полку Иго-реве» Д.С. Лихачёв указывает: «Слово «зегзица» в других древнерусских памятниках письменности не встречается. В областных современных диалектах встречается довольно много созвучных слов со значением «кукушка»». Среди таких лексем: ««зогза» (вологодское), «загоска», «зезюля» (псковское)» [8, с. 461]. Поэт-младоакмеист пользуется современной лексемой «кукушка», тогда как его старший собрат по Цеху поэтов О.Э. Мандельштам включает в стихотворение 1937-го года слово «зегзица», подчёркивая преемственность со «Словом о полку Игореве»: «Были очи острее точимой косы - / По зегзице в зенице и по капле росы» [5, т. I, с. 225]. В стихотворении 1915 г. «Вот всё, что помню: мосты и камни.» Г.В. Адамович актуализирует традиционную символику кукушки: «Связь кукушки со смертью обнаруживается в поверьях и приметах», таких как «гадание по кукованию (часто первому) о сроке наступления смерти» [4, с. 705, 703]. Поэт соединяет птичью символику с метафорой корабля жизни: «Кукушка, грустно на ветке качаясь, / Считает гостю редкому дни. // И дни бессчётны. Пятнадцать, сорок, / Иль бесконечность? Всё равно. / Не птице серой понять, как скоро / Ветхий корабль идёт на дно» [2, с. 111].
Образ лебедя в славянских представления «сочетает в себе разнородные черты»: с одной стороны, он относится к «почитаемым, «святым» птицам»», с другой - с ним связаны «демонологические представления», т.к. облик лебедя может принимать водяной. Ему также свойственна «ярко выраженная женская символика» [4, с. 677-679].
37
Г.В. Адамович актуализирует ассоциативную связь с образом девы Обиды: «Въстала обида в силахъ Дажьбожа внука,/ вступила дЬвою на землю Тро-яню, / въсплескала лебедиными крылы / на синЬмъ море у Дону / плещучи, упуди жирня времена» [8, с. 17]. На традицию древнерусского памятника в стихотворении младоакмеиста указывает отрицательный образ «лебеди не плещут». Стихотворение «Девятый век у северской земли.» создаётся в 1916 году. В 1918-м году А.А. Блок обратится к аллюзии девы Обиды в «Скифах»: «Вот - срок настал. Крылами бьёт беда, / И каждый день обиды множит» [3, с. 644]. Стихотворение Г.В. Адамовича, таким образом, может рассматриваться как прецедентный текст А.А. Блока.
Традиция «Слова.» воссоздаётся в стихотворении «Девятый век у северской земли...» через отрицание сюжетных ситуаций первоисточника: «О Днепр, о солнце, / Кто вас позовёт» [2, с. 147]. В авторской современности младоакмеиста нет «княгини безутешной», некому оплакать воинов и воззвать к реке и космосу: «О Днепре Словутицю! / Ты пробилъ еси каменныя горы / сквозЪ землю Половецкую. / Ты лелЪялъ еси на себЪ Святославли насады / до пълку Кобякова. / Взлелей, господине, мою ладу ко мнЬ, / а быхъ не слала къ нему слезъ / на море рано» [8, с. 27]. Полемическая природа интертекстуальных связей подчёркивается оппозицией времён года - в «Слове о полку Игореве» действие происходит весной и летом (солнечное затмение наблюдалось 1 мая), а Г.В. Адамович выбирает хронотоп зимы как символ сна, забвения и смерти: «Теперь, когда голубоватый лёд / Всё затянул, и рог не слышен дальный.» [2, с. 147]. Антитетичные хронотопы и акцентированное отрицание («лебеди не плещут», «княгиня безутешная не бродит», «кто вас позовёт», «рог не слышен») формируют бинарную оппозицию «история // современность».
Постигая связь современности с историей сквозь призму «Слова о полку Игореве», Г.В. Адамович опирается на традиции отечественной поэзии конца XIX - начала XX века, на поэтическое наследие К.К. Случевского и А.А. Блока. Стихотворение К.К. Случевского «Ты не гонись за рифмой своенравной.» (1898-1902) строится как полемика между искусством, воплощенном в символе плача Ярославны, и обыденным сознанием: «Ты не гонись за рифмой своенравной / И за поэзией - нелепости оне: / Я их сравню с княгиней Ярославной, / С зарёю плачущей на каменной стене» [9, с. 271]. Поэт переносит «минувшую эпоху в культурный контекст настоящего. Есть такое прошлое, которое всегда современно» [7, с. 29]. И такую вечно современную историю и культуру воплощают «Слово о полку Игореве» и Ярославна: «Ведь умер князь, и стен не существует, / Да и княгини нет уже давным-давно; / А всё как будто, бедная, тоскует, / И от неё не всё, не всё схоронено» [9, с. 271]. Культурная память торжествует благодаря вдохновению творца. С одной стороны, он сомневается в преобразующей силе поэзии: «Но это вздор, обманное созданье! / Слова - не плоть... Из рифм одежд не ткать! / Слова бессильны дать существованье,/ Как нет в них сил
38
на то, чтоб убивать.» Но творческое усилие лирического героя воскрешает историю и поэзию: «Нельзя, нельзя. однако преисправно / Заря затеплилась; смотрю, стоит стена; / На ней, я вижу, ходит Ярославна, / И плачет, бедная, без устали она» [9, с. 272]. Несмотря на агрессивный протест обыденного сознания, история и культура преодолевают смерть и разрушение, они существуют в бытийной вечности и в творческой памяти: «Смерть песне, смерть! Пускай не существует!.. / Вздор рифмы, вздор стихи! Нелепости оне!.. / А Ярославна всё-таки тоскует / В урочный час на каменной стене.» [9, с. 272]. С позицией К.К. Случевского полемизирует А.А. Блок в стихотворении «Новая Америка» (1913): «Иль опять это - стан половецкий / И татарская буйная крепь?/<.>// Нет, не видно там княжьего стяга, / Не шеломами черпают Дон, / И прекрасная внучка варяга / Не клянёт половецкий полон. // Нет, не вьются там по ветру чубы, / Не пестреют в степи бунчуки.». России исторической противостоит современная, промышленная: «Там чернеют фабричные трубы, / Там заводские стонут гудки.» [3, с. 510]. По нашему мнению, Г.В. Адамович заимствует оппозицию хронотопов А.А. Блока. Если младосимволист противопоставляет историю, воплощённую в «Слове.», индустриальному настоящему и его перспективам, то младоакмеист - времена года, лето и зиму. А.А. Блок проводит отрицательную параллель между минувшим и сегодняшним образом страны: «Противопоставление настоящей, обновляющейся России её прошлому основано на художественном контрасте, в создании которого участвуют реминисценции из древнего памятника» [7, с. 28]. Можно выделить образные и фразовые реминисценции из «Слова о полку Игореве». К образным реминисценциям относятся знаки военной и бытовой культуры русского средневековья: поход в степь, пёстрые бунчуки, «стан половецкий», «половецкий полон», «княжий стяг», внучка варяга, аллюзия плача Ярославны. Фразовая реминисценция - «Не шеломами черпают Дон». Все переклички используются в контексте полемического цитирования: «.а любо испити шеломомъ Дону», - читаем в первоисточнике [8, с. 11]. Как позднее Г.В. Адамович, А.А. Блок репрезентирует отрицание сюжетных ситуаций и отсутствие картины мира, имманентной «Слову.». Бинарная оппозиция «история // современность» воссоздаётся поэтом в негативном ключе: «Строфы «Новой Америки» с фигурой отрицательного параллелизма должны свидетельствовать о том, что прошлое стало лишь уделом истории, оно чётко отграничено от текущей современности» [7, с. 28]. А текущая современность -индустриальное преобразование «невесты, России»: «Уголь стонет, и соль забелелась, / И железная воет руда. / То над степью пустой загорелась / Мне Америки новой звезда!» [3, с. 510].
Г.В. Адамович завершает стихотворение полемичной картиной зимы и снега как савана и смерти: «И только ветер над зубцами стен / Вздымает снег и кружит на просторе» [2, с. 147]. Если К.К. Слу-чевский утверждает вечность истории, А.А. Блок
относит её к минувшему, то Г.В. Адамович стремится преодолеть разрушение культуры творческой памятью. Он целенаправленно разрушает пространственную картину первоисточника, прибегая к приёму анатопизма. Князь Игорь попадает в плен к степнякам-половцам, а поэт помещает его на побережье: / Как будто Игорь вспоминает плен / У синего, разбойничьего моря?» [2, с. 147]. Море, война и анахронизм имманентны троянскому тексту Г.В. Адамовича: «Был век. Иль, правда, вы забыли, / Как, услыхав ночной гудок, / Троянские суда отплыли / С добычей дивной на восток» («Сухую позолоту клёна.», 1915-1916); «Гул гортанного рёва нёсся, / Паруса кораблей взлетали, / И вдали голубое море / У подножия Трои билось» «Тогда от Балтийского моря / Мы медленно отступали.», 1919) [2, с. 106, 120]. Параллель между неудачным походом князя Игоря и Троянской войной акцентирует культурно-историческую роль обоих событий как истоков русской и европейской литературы.
Связь между «Словом о полку Игореве» и событиями Первой мировой войны репрезентируется в стихотворении 1916 года: «Там вождь непобедимый и жестокий / Остановился огненной стеной./ Стоит туман. Стоит звезда на востоке./ О, Русь, Русь, - далеко она за горой» [2, с. 131]. Картина звезды на востоке создаёт образ идеального русского пространства, ибо звезда обеспечивает благословение небес, а восток у позднего Г.В. Адамовича сопрягается с темой Родины: «Когда мы в Россию вернёмся. о, Гамлет восточный, когда?» (1936) [2, с. 77]. Туман и гора обеспечивают сакральный хронотоп границы между мирным временем, далёкой Россией и плацдармом боёв Первой мировой войны. В «Слове о полку Игореве» туман выполняет схожую функцию - он предшествует первому столкновению с половцами, используется для характеристики князей, способствует побегу Игоря из плена: «Длъго ночь мрькнетъ./ Заря свЪтъ запала./ Мъгла поля покрыла» [8, с. 13]. Хронотоп границы подчёркивается также неточной цитатой: «О, Русь, Русь, - далеко она за горой». В первоисточнике: «О Руская земле! Уже за шеломянемъ еси!» [8, с. 13]. Г.В. Адамович очень высоко ценит памятник древнерусской литературы, его приводит в восхищение этот «знаменитый и чудесно-поэтический стих из «Слова о полку Игореве»» [1, с. 104].
Итак, Г.В. Адамович обращается к традиции «Слова о полку Игореве» в переломную эпоху Первой мировой войны. Особое внимание поэт уделяет Ярославне - обобщённому символу тоскующей женщины. Интертекстуальные связи со «Словом о полку Игореве» закрепляются сюжетными ситуациями, образами и цитатами из первоисточника. В поликультуре младшего представителя акмеизма памятник древнерусской литературы органично сопрягается как с национальной традицией А.С. Пушкина, К.К. Случевского, А.А. Блока, так и с античным Троянским текстом, с германской мифологией. Столь обширный и глубокий прецедентный текст поликультурной лирики Г.В. Адамовича мотивирован его тенденцией «самопожертвованного
служения русскому духу и русской культуре» [1, с. 30].
Список литературы:
1. Адамович Г.В. Одиночество и свобода. СПб.: Алетейя, 2002. - 476 с.
2. Адамович Г.В. Полное собрание стихотворений. СПб.: Академический проект, Эльм, 2005. -400 с. (Новая Библиотека поэта. Малая серия).
3. Блок А.А. Стихотворения. Поэмы. Театр. М.: Худож. лит., 1968. - 840 с. (Библиотека всемирной литературы).
4. Гура А.В. Символика животных в славянской народной традиции. М.: Издательство «Ин-дрик», 1997. - 912 с. (Традиционная духовная культура славян. Современные исследования).
5. Мандельштам О.Э. Собрание сочинений и писем : В трёх томах. Том первый. Стихотворения.
М.: Прогресс-Плеяда, 2009. - 808 с. - Том второй. Проза. М., 2010. - 760 с.
6. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений: В 10 т. / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. дом).-4-е изд.- Т.4. Поэмы. Сказки. Л.: Наука, 1977.- 447 с.
7. Сазонова Л.И. Память культуры. Наследие Средневековья и барокко в русской литературе Нового времени. М.: «Рукописные памятники Древней Руси», 2012. - 472 с. (Studia philological).
8. Слово о полку Игореве. М.-Л.: Издательство АН СССР, 1950. - 483 с. (Литературные памятники).
9. Случевский К.К. Стихотворения и поэмы. СПб.: Академический проект, 2004. - 816 с. (Новая Библиотека поэта).
BILINGUAL EDUCATION AS A COMPONENT OF MULTICULTURAL EDUCATION: CANADIAN AND U.S. EXPERIENCE
At the turn of the century, the problem of multicultural education in Russia is becoming particularly relevant. In the post-perestroika period Russian society develops a new educational situation which is characterized by strengthening ethnization content of education, the growing role of native language and influence of religion in the formation of self-awareness. At the same time, multicultural education, on the one hand, contributes to ethnic identification and the formation of cultural self-awareness of trainees and, on the other hand, prevents their ethno-cultural isolation from other countries and peoples.
The importance of this direction in education is conditioned by the formation and development of democratic society in modern Russia where the struggle against racial and ethnic intolerance is particularly acute. At the same time, openness towards other countries, nations, and cultures is manifested, education in the spirit of peace and mutual understanding is carried out. With the opening of boundaries between states, the mobility of people, their motivation to learn foreign languages, establish and maintain contacts within their own country and abroad are increasing. Meanwhile, the problem of national-cultural identity preserving is growing which is manifested in understanding the role of multicultural education.
The key component of multicultural education is bilingual education. There are various definitions of "bilingualism". The term "bilingualism" is generally referred to the possession use of more than one language whereby the fluency in a particular language can be different. The definition of Y. Wainraich, asserting that bilingualism is competence in two languages and
Макарова О.Ю.
Д. п. н., доцент, зав. каф. иностранных языков
Зеленкова А.В.
Преподаватель кафедры иностранных языков
Горбунова Д.В.
Преподаватель кафедры иностранных языков КГМУ, г. Казань, Российская Федерация
their alternate use depending on the conditions of verbal communication, is considered to be classical [Wainraich, 1972].
In many regions of Russia, where natural multilin-gualism is not widely spread, the experience associated with bilingual education is relatively recent. This is explained by the general trends towards integration into the world and European cultural and educational space, the desire to promote dialogue among cultures, and intercultural communication. In this connection, there is an increasing interest in the experience of countries, in which there are traditions and movement of bilingual schools. These countries include Canada, Switzerland, Belgium, and Finland. Intensive processes of national minorities integration into the dominant language environment take place in the USA.
Canada should be primarily attributed to the pioneers of bilingual education where two equal linguistic trends coexist since the formation of the state. The experience of the Canadian linguistic school, created in the country with a great number of migrants, show that it is possible to single out the following basic forms of bilingualism: the first is the assimilation of a second language simultaneously with the first "or a little later than the first in early childhood". The language assimilation this way provides a broad bilingualism when an individual perfectly knows two languages. Depending on the circumstances, he/she easily switches over the languages, internally assimilates both language systems, and therefore can think in any of them. The second typical form of bilingualism assimilation takes place in the case when a child, who has grown up in a monolingual family, discovers a second language at
