CC BY
31
Е. В. Макеева
СЛОВА ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ В ВАРИАНТАХ АВТОРСКОЙ ПРАВКИ
(НА МАТЕРИАЛЕ ПРОЗЫ А. С. ПУШКИНА)
This paper addresses the use of English, German, and French borrowings in Pushkin's drafts of his prose works. The study is based on the texts of all Pushkin's prose works and their drafts included in the definitive edition of 1937— 1949, as well as on data from Pushkin's Dictionary. The study identified a pattern behind the selection and use of specific units determined by both Pushkin's personal preferences and general linguistic processes reflecting the trends for borrowed word assimilation (that depended on the emphatic/semantic potential of a given word, its traditional use, style and/or genre influence).
Исследование вариантов авторской правки1 прозаических произведений Пушкина с точки зрения использования в них слов западноевропейского происхождения2 может представлять интерес по нескольким причинам: в частности, сопоставление окончательного и первоначального вариантов наглядно показывает сам процесс отбора и употребления автором указанных единиц, помогает выявить принципы использования того или иного слова. В связи с этим в большинстве случаев (за исключением особо оговоренных) в работе не принимались во внимание замены, при которых происходило только добавление или сокращение фактической информации или при которых изменения каких-либо грамматических характеристик не были связаны с особенностями заимствованного слова («отступить до нового лагеря / отступить к новому лагерю»).
Интересно, что некоторые слова западноевропейского происхождения или их дериваты встречаются в пушкинских прозаических текстах только в черновых вариантах, причем не только в прямом, но и в переносных значениях. Например, в одном из вариантов «Дубровского» Верейский говорит «не с условленным языком картинных ремонтёров» [3: 813]. Возможно, одной из причин отказа от этого слова был факт появления еще не зафиксированного словаря-
1 Материалом для исследования послужили тексты всех прозаических произведений Пушкина и их черновых вариантов, включенных в академическое издание 1937-1949, а также данные «Словаря языка Пушкина».
2 В рамках данного исследования под словами западноевропейского происхождения (западноевропеизмами) понимаются слова, пришедшие в русский язык из английского, немецкого и французского языков преимущественно в XVIII - начале XIX веков. Для большей наглядности рассматриваются и дериваты этих слов.
186
ми нового значения у слова ремонт. Как отмечает П. Я. Черных, «в словарях ремонт, ремонтный с этим знач. ['поставка лошадей в полки'] отм. с 1806 г. (Яновский, III, 542). Но несколько позже ср.: «дом требует ... ремонта [наряду с «откомандирован за ремонтом» (т. е. за лошадьми)] [6, 2: 111]. Подобным образом по тем или иным причинам не включенным в тексты основных редакций оказывается целый ряд слов: амбразура, аукционный, батарейный, гардероб, гильдия, магазейн и т. д., что составляет около 3% всех западноев-ропеизмов в языке Пушкина.
В тематическом отношении замене могут подвергаться совершенно любые слова, т. е. тематический признак не является определяющим при выборе вариантов.
Важным с точки зрения отражения процесса адаптации заимствованных слов является то, что в черновых3 и окончательных редакциях пушкинских прозаических произведений имеют место довольно многочисленные колебания в выборе вариантов одного и того же слова, обусловленные тем, что значительная часть западноевропейских заимствований, употребленных в прозаических произведениях Пушкина, еще не была полностью ассимилирована (фельд-егеря — фельдъегаря, цензурного — ценсурного, антрсоли — антресоли, шкаф — шкап, обер офицеры — обер-офицеры, апелляционный — апеллационный, эффект — эфект — ефект, контрмина — контрамина, театр — феатр, каманда — команда, пасьянс — пасианс и т. д.). А поскольку процесс нормализации «русской орфографии в XVIII веке лишь в очень незначительной мере» касался «нормализации написаний иноязычных слов» [1: 182], то сопоставление черновых и окончательных редакций дает в определенной мере возможность проследить процесс орфографического оформления заимствованного слова.
Западноевропеизмы, различные по времени вхождения в русский язык, подвергаются авторской правке по-разному: колебания в выборе слов и/или их вариантов, наблюдаются для западноевропеиз-мов, вошедших в русский язык в конце XVIII - начале XIX века, значительно реже, чем для тех, которые в большинстве своем активно употреблялись уже в начале и середине XVIII века. Этот факт можно объяснить двумя причинами: во-первых, конец XVIII века характеризуется общей тенденцией снятия вариативности, а во-вторых, самому Пушкину, вероятно, легче было оперировать словами, входившими в систему языка в его время.
3 В рамках данного исследования все варианты, предшествующие окончательному варианту текста, называются черновыми; окончательный вариант — основным.
187
Окончательные редакции показывают, что во многих случаях Пушкин предпочитает вариант написания заимствованного слова, соответствующий современному. Однако иногда определить какие-либо закономерности в выборе написания не представляется возможным. Так, неоднократно встречаются и в черновых, и в окончательных текстах написания типа каманда — команда, салдат — солдат и т. д., при этом в одних случаях производится замена (вариант написания может быть любой из указанных), в других — сохраняется однотипное написание, не всегда соответствующее современному.
Варианты отдельных слов могут присутствовать одновременно в основном и в предшествующих текстах, причем выбор их иногда кажется случайным, а иногда подчинен какой-либо художественной задаче. Например, фронт — фрунт [5: 322; 327; 333]; ариергард — арриергард [5: 321; 323] и т. д. — в «Записках бригадира Моро-де-Бразе», где западноевропеизмы употребляются в строго номинативном значении, закономерностей в их выборе не выявляется. В художественных произведениях, как будет показано далее, выбор варианта может быть обусловлен художественными функциями заимствованных единиц. Так, в «Арапе Петра Великого» и в «Капитанской дочке» западноевропеизмы участвуют в большей или меньшей степени в создании исторического колорита. Варианты авторской правки показывают, что Пушкин подбирал слова не только адекватные по содержанию, но и в большей мере, по его мнению, соответствовавшие по степени адаптации описываемому времени и/или более ярко характеризовавшие речевые особенности героя. Так, в черновом автографе «Арапа Петра Великого» в соседних абзацах находим: менуэт — менует, во второй редакции — менавет [3: 528; 529] (важно, что слово встречается в косвенной речи, которой передаются слова Петра; вариант менавет в пушкинское время воспринимался уже явно как устаревший). Подобным образом не единожды в вариантах «Капитанской дочки» производится замена слова пашпорт на более современное паспорт (пашпорт мог сказать отец Гринева, но вряд ли он сам).
Следует отметить, что черновые варианты могут выявлять грамматические колебания у давно известных в р4 усском языке слов: «лазарет наполнился / лазарет наполнилась » (известно с конца XVII века) [4: 446]; «цитадель, выстроенный / цитадель выстроенную» [3: 1013] (слово цитадель известно с Петровской эпохи). Среди них есть варианты, не зафиксированные в основных текстах Пушкина, например, в одном из вариантов «Дубровского» находим:
4 Как и в ПСС, более ранние варианты даются после знака /.
188
«и вдруг упал — параличь его ударила», а в окончательном варианте в следующей строке: «паралич его ударил» [3: 788] (отметим, что, например, ни в этимологическом словаре М. Фасмера, ни в «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» П. Я. Черных вариант слова паралич, известного с начала XVIII века, как существительного женского рода не зафиксирован) и т. д. Встретившиеся в черновых вариантах грамматические колебания могут показывать формирование норм управления, точнее, процесс включения заимствованного слова в систему на синтаксическом уровне (ср. сражение при пикете — сражение у пикета [5: 421]; слово известно по словарям с 1782 года — встречается у Нор-дстеда5); многочисленные замены солдат — солдатов связаны с основными тенденциями в процессе унификации форм множественного числа.
Иногда в вариантах можно наблюдать различные способы выражения с помощью слов западноевропейского происхождения атрибутивных отношений: немецких генералов/немцев генералов; дивизионные начальники /начальники дивизии [5: 411, 417]. Как правило, это касается слов, функционировавших в русском языке уже на протяжении всего XVIII века, т. е. имеющих высокую степень адаптации.
Прозаические произведения Пушкина далеко не одинаковы по количеству и качеству замен, связанных с употреблением заимствованных слов. В отдельных случаях такие замены буквально единичны, а иногда и совсем отсутствуют. Это может быть обусловлено либо незавершенностью работы над текстом произведения («На-динька», «В начале 1812 года», «Участь моя решена», «На углу маленькой площади» и т. д.), либо самой тематикой произведения, резко ограничивающей включение западноевропейской лексики («Повесть из римской жизни», «Станционный смотритель», «Метель», «Кирджали» — процент заимствованной лексики по отношению к общему количеству слов в этих произведениях не более 1,55%). Черновые наброски к «Пиковой даме» сохранились лишь частично, поэтому выводы о характере замен в этом произведении не могут считаться объективными. Не включенные в «Словарь языка Пушкина» и в «Новые материалы к словарю Пушкина» слова, входящие в тексты вариантов «Истории Петра» и «Заметок при чтении описания земли Камчатки С. П. Крашенникова», не представляли для данного исследования большого интереса, поскольку в первом случае вариантов в собственном смысле, т. е. «сознательной
5 Нордстед И. Российский с немецким и французским переводом словарь. СПб., 1780-1782.
189
замены Пушкиным одного выражения или фразы другими, улучшения, уточнения или вообще видоизменения в желательную сторону», не было, т. к. записи не подвергались систематической правке со стороны Пушкина и замены делались случайно [5: 371]; в основном тексте второго произведения было обнаружено только два слова западноевропейского происхождения, употребленных без замен по сравнению с первоначальными вариантами.
Следует отметить две противоположных тенденции в характере производимых замен. Одна проявляется, например, в неоконченном романе «Дубровский»: при невысоком проценте употребления заимствованной лексики (1,13%) наблюдаются довольно многочисленные замены, обусловленные различными причинами. Другую, противоположную, тенденцию нетрудно проследить в произведениях, где основная функция заимствованной лексики номинативная: чрезвычайно малое количество значимых замен при достаточно большом относительном количестве западноевропеизмов в окончательной редакции. Прежде всего, это касается прозы исторической, которая в плане использования заимствованных слов между беловыми/черновыми вариантами автографов и окончательным вариантом принципиально отличается от прозы художественной именно качеством производимых замен. Так, в «Истории Пугачева», «Путешествии в Арзрум» расхождений между черновыми и окончательным вариантами в использовании заимствованных слов практически нет: выбор слова в этих произведениях очень редко связан с решением вопроса западноевропеизм / незападноевропеизм. Однако для автора очень важна точность в воспроизведении действительности, и наблюдаемые расхождения оказываются связанными с поиском более точного слова, нередко употребленного в терминологическом значении (перед нашими пикетами — перед нашим лагерем и т. д.).
Исключения составляют пушкинские комментарии, которые в этом плане больше похожи на художественную прозу. Думается, иногда замена производилась из цензурных соображений (ср., например, в рукописной редакции предисловия к «Истории Пугачева»: «В нем собрано все, что было обнародовано правительством касательно Пугачева» — окончательный вариант; черновые варианты: «а. касательно эпохи в [народе] народной памяти б. касательно времени сохранившегося в народной памяти в. касательно времени [известного] прозванного в народе Пуга<че>вщиною» [5: 399]). Примыкает к этим произведениям по характеру производимых замен и «Капитанская дочка».
Показательно, что чаще всего в исторических произведениях слова западноевропейского происхождения, имеющие синонимы в
190
русском языке (армия — войско, кампания — поход), заменяются ими (равно как и наоборот) лишь с целью избежать повтора («Сей армии было бы весьма достаточно, чтобы управиться с турками... / сих войск было бы весьма достаточно, чтобы управиться с турками.»; «во второй поход / во втору<ю кампанию>» [5: 418], тогда как в художественной прозе это может оказаться обусловленным художественными задачами автора: такая замена позволяет выразить дополнительные смыслы, например, авторское отношение, состояние героя (ср.: «Говорят о моей любви на своем холопском языке!.. / б. говорят о моей любви на своем лакейском языке [3: 954] — снимается ненужная эвфемизация, более глубоко передается внутреннее состояние героя).
Случаи синонимической замены с целью избежать повтора могли бы дать представление о характере синонимических отношений слов западноевропейского происхождения с другими словами системы русского литературного языка в первой трети XIX века, однако в пушкинских прозаических текстах таких замен немного, следовательно, для создания объективной картины необходимо сопоставление вариантов авторской правки других писателей — современников Пушкина.
Совершенно естественно, что в художественных произведениях замена, обусловленная стремлением к точности воспроизведения деталей (т. е. не связанная с выбором «заимствованное / русское»), как и в исторической прозе, достаточно частотна (ср.: «про-фес<сора> Ловица / «астронома Ловица»; «генерал-поручик Рейн-сдорп / генерал-аншеф Рейнсдорп» — в «Истории Пугачева» и «в уединенной комнате / в уединенном корридоре», «во флигель / [на] в бельведер» — в «Дубровском» и т. д.).
Но здесь гораздо важнее другое. Анализ вариантов убедительно показывает, что в художественной прозе выбор того или иного слова строго подчинен художественному замыслу. Так, при описании действий англомана Муромского в окончательном варианте «Барышни-крестьянки» Пушкин оставляет: «Отец начал было представление гостей», вместо «начал было рекомендовать» [3: 684] в двух первоначальных вариантах; в «Гости съезжались на дачу» Русский, характеризуя современных ему дам, говорит, что у них «остроумие давно в опале» — вместо: «остроумие давно не в моде» [3: 541]; о будущей жене рассказчика в «Участь моя решена.» читаем, что она одета «со всевозможною старательностью» — вместо первоначального «с кокетством» [3: 954] (ср.: в эпизоде приезда Берестовых в «Барышне-крестьянке» описывается Лизина «ножка, выставленная и обутая со всевозможным кокетством», причем последнее словосочетание повторяется во всех трех вариантах [3:
191
685]). В «Дубровском» при описании владений князя Верейского наблюдаются колебания: парк — сад (в окончательном варианте парк) [3: 812]). Там же читаем о князе, который чуть не «задохся в собачьей атмосфере / задохся от вони» [3: 811] и т. д.
Говоря об авторской правке, нельзя не отметить, что выбор того или иного слова мог быть в значительной мере обусловлен характером имевшихся ассоциативных связей. В художественном тексте актуализация этих связей могла способствовать выражению отношения автора к герою, направлять движение мысли читателя. Нередко такую функцию выполняют заимствованные слова или их дериваты. Так, об отношении Владимира Дубровского к отцу автор говорит: «он романически был к нему привязан / был к нему горячо привязан» [3: 771]. Слово романически, имеющее толкование в «Словаре языка Пушкина» как наречие к прилагательному романический в значении 'свойственный, характерный для романа' и соотносящееся с совершенно иным рядом ассоциаций, чем горячий, здесь характеризует молодого Дубровского как юношу эгоистичного и беззаботного в силу возраста, однако способного на сильные чувства. В «Метели» обнаруживается замена противоположного характера: в окончательном варианте эпизода объяснения Марьи Гавриловны и Бурмина читаем: «Она приуготовляла развязку самую неожиданную». В черновом варианте — «она приготовляла ему изъяснение самое романическое» [3: 619]. Казалось бы, по первоначальному описанию Марьи Гавриловны («была воспитана на французских романах») «изъяснение самое романическое» было бы вполне логичным, однако, если принять во внимание общий ход развития идеи произведения (жизнь гораздо насыщеннее и интереснее любого романа), замена оказывается понятной и необходимой. Еще один любопытный пример: «попался, брат / попался Мосье» (это говорит Петр, обращаясь к провинившемуся Корсакову). Замена заимствованного слова на русское подчеркивает демократизм Петра, а его наказание «по-свойски» не может не вызвать улыбки [3: 511].
Подобных примеров, где замены «работают» на цельность восприятия читателем героя или описываемой ситуации, а выбор заимствованного или русского слова может определяться, в частности, отношением к жизни и самим характером героя, который этими словами описывается, в вариантах пушкинской правки достаточно много.
Иногда в качестве варианта заимствованному слову противопоставлено имя собственное (например, «добрый комендант / добрый Иван Кузьмич» [3: 868]. Сам принцип наименования человека в художественном тексте не по имени, а по социальному статусу в каче-
192
стве определенной характеристики внутреннего состояния героя — прием, который позже будет воспринят русской литературой (ср. «превращение» Максима Максимыча в штабс-капитана в «Герое нашего времени» М. Ю. Лермонтова). В таких случаях выбор заимствованного слова практически неизбежен, поскольку наименования должностей, чинов и званий в послепетровское время в большинстве своем имели иноязычное происхождение. К этой же категории, вероятно, следует отнести замены, когда к имени собственному в первоначальном варианте добавляется обозначение социального статуса — в эпизодах, описывающих какие-либо «официальные мероприятия»: Андрей Гаврилович Дубровский получает «приглашение явиться к ** земскому судьи для выслушания решения оного по делу спорного имения между им, пор<учиком> Дубровским, и <генерал-аншефом> Троекуровым» [2: 167] вместо первоначального «между им Д<убровским> и Троек<уровым>» [3: 763] и т. д.
Заимствованное слово может называть уточняющую, очень важную для текста в целом деталь; включенное в окончательный текст, оно становится своего рода сигналом чего-либо. Например, в вариантах «Арапа Петра Великого» раненный в голову Ибрагим «носил повязку». В окончательном варианте: «был ранен в голову и вместо парика носил повязку» [3: 503]. Уточняющая деталь, обозначенная заимствованным словом, подчеркивает важное отличие Ибрагима, которому автор явно симпатизирует, от аристократического общества. Не случайно, как только речь заходит об этом обществе, в тексте наблюдается концентрация западноевропеизмов, так же, как и в некоторых других произведениях Пушкина (например, в «Евгении Онегине»). Удивительно, что у Пушкина, принадлежавшего к аристократическому обществу и владевшего иностранными языками, западноевропеизм становится своего рода маркером оценки.
Расширение сочетаемостных возможностей слова — одна из основных черт художественного поиска Пушкина. Варианты беловых и черновых автографов демонстрируют определенную его смелость в использовании заимствованной лексики с точки зрения развития у западноевропейских по происхождению единиц новых значений или оттенков значений, причем не только у тех слов, которые входили в русский язык в начале XIX века, но и у слов, функционировавших на протяжении XVIII века. Однако не всегда такой эксперимент принимался самим Пушкиным (ср., например, в «Гробовщике»: в одном из черновых вариантов: «гробовой гардероб», в окончательном варианте: «давний запас гробовых нарядов» [1: 626] — слово гардероб зафиксировано в «Словаре русского языка XVIII века» с указанием 1741 г., в варианте гардероба — 1711). В «Дубровском» о спасенной из пожара кошке читаем: «и с видом тороп-
193
ливой благодарности / и с инстинктом благодарности» [3: 788]. Слово инстинкт известно с начала XIX века со значением «врожденная способность (у животных и отчасти у людей) бессознательно (рефлекторно) производить целесообразные действия или движения, вызываемые определенными внешними и внутренними раздражителями» [6, т. 1: 349]. У Пушкина необычна сочетаемость этого слова с существительным благодарность, предполагающим наличие сознательного начала. Вероятно, это и послужило причиной замены.
В некоторых случаях выбор заимствованного слова предпочтительнее синтаксической кальки, включающей русское слово: «кинула им каламбур / кинула им пошлость» [3: 746]. Отметим, что слово каламбур впервые зафиксировано в словаре Н. М. Яновского (1804).
Иногда изменение сочетаемости в вариантах не связано с индивидуально-авторским словоупотреблением, а отражает общую тенденцию развития слова: «бомбы, метаемые / бомбы, коими стреляли» [4: 407] (бомба — известно еще с Петровской эпохи).
Таким образом, семантические сдвиги, возникающие за счет изменения сочетаемости слов, с одной стороны, можно рассматривать как факт художественной системы отдельного произведения автора, где каждый такой случай — попытка Пушкина более точно и емко охарактеризовать тот или иной факт действительности. С другой стороны, явления, расширяющие семантические границы заимствованного слова, — это и факт литературного языка первой трети XIX века. В некоторых случаях исследование вариантов авторской правки помогает более глубоко понять особенности семантико-стилистического движения заимствованного слова.
Колебания в выборе могут наблюдаться не только между неза-падноевропеизмом и западноевропеизмом, но и между двумя различными заимствованными словами. Как правило, в таких случаях не прослеживается зависимость от времени вхождения этих слов в русский язык (как это можно было бы предположить); иногда такие слова лишь незначительно различаются по смыслу, однако этой небольшой разницы оказывается достаточно для пушкинского выбора варианта («разве гробовщик гаэр святочный? а. разве гробовщик фигляр, б. разве гробовщик святочный гаэр» [3: 631]; «шведы дали лозунг осажденным / шведы дали сигнал» [5: 381]. В последнем примере значение слова лозунг в окончательном варианте проявляется благодаря сопоставлению с черновым вариантом; современные словари это значение не фиксируют).
Есть случай замены графического знака, совершенно естественной в современном русском языке: «первый нумер достался ему, вечному любимцу счастья / а. выстрел достался ему — счастливцу
194
б. Первый № (№№1) достался ему — вечному любимцу счастья [3: 596] (подобный пример [3: 602]).
Одной из распространенных функций заимствованного слова в прозе Пушкина является использование его с целью создания иронии, явной или скрытой. Однако следует заметить, что варианты авторской правки практически не отражают колебаний в выборе отдельно взятого заимствованного слова для выполнения этой функции — только в совокупности с приемом нагнетания заимствований, например, при характеристике общества (см. «Рославлев», «Арап Петра Великого» и т. д.). В обнаруженных единичных случаях замены с целью создания иронии автор скорее, наоборот, следует чувству меры и убирает лишнее: «из пышных фижм возвышались, как стебель, их узкая талия; / Фижмы как почтенные форпосты защищали их узкую талию» [3: 510]. В данном примере на формирование совершенно иного образа оказывает влияние не только происхождение слов, но и во многом звуковая организация фразы. Подобные случаи — еще одно свидетельство живого ума, искро-метности мысли и виртуозного умения Пушкина выразить ее средствами русского языка.
Показательно, что несколько замен в вариантах авторской правки обладают относительной устойчивостью: слуга лакей; французский роман французская книга, армия войско и др. Такая замена может быть обусловлена употреблением слов как абсолютных синонимов — в случаях, когда необходимо избежать повтора, но есть примеры, когда использование западноевропеизма / незападно-европеизма помогает снять ненужные ассоциации (ср.: в «Арапе Петра Великого» Корсаков первоначально держит в руках «французский роман» (для читателя первой трети XIX в. словосочетание имело довольно устойчивые ассоциации), в окончательной редакции — «французскую книгу» [3: 509]) или становится одним из средств характеристики героя и/или авторской оценки (ср. в «Выстреле» при описании посещения рассказчиком дома графа: «Лакей ввел меня в графский кабинет. / а. слуга повел меня в графский кабинет. б. лакей повел меня в графский кабинет» [3: 599]).
В некоторых (буквально единичных по вариантам правки) случаях замена на заимствованное слово позволяет выразить мысль более лаконично и более образно: «Это девочка в мундире; что в нем — / Он слишком толст и слишком глуп; вы ему не пара» [3: 538].
Нельзя не отметить и несколько необычный случай. В тексте «Барышни-крестьянки» есть слова, принадлежащие А. Шаховскому: «На чужой манер хлеб русский не родится». Однако в сознании современного читателя эти слова скорее связаны с произведением Пушкина и зачастую воспринимаются как пушкинские. Посмотрим
195
варианты: «Но на чужой манер хлеб русский не родится / б. Но русский хлеб упрям и по чужой дудке не пляшет в. Но русский хлеб упрям и <на> чужую стать не подымается» [3: 663]. Вероятно, выбор строки А. Шаховского не в последнюю очередь был обусловлен ассоциациями, которые могли возникнуть у образованного читателя в связи с его «Сатирой Первой», т. е. строка позволяла ввести в текст произведения скрытую полемику. Кроме того, иноязычное слово манер в контексте всей повести становилось своего рода проявлением голоса автора (хотя манер и имеет в «Словаре языка Пушкина» помету просторечное, вряд ли так сказала бы девица К.И.Т., со слов которой «записывал» историю Иван Петрович Белкин).
Представляется, что в некоторых случаях варианты показывают интуитивно ощущавшуюся Пушкиным смысловую избыточность, которая возникала вследствие формировавшихся ассоциативных связей слов западноевропейского происхождения и слов русских: «одно кокетство / одно лишь неловкое кокетство» [3: 503]; «случалось ли ему драться / случалось ли ему драться на дуэли» (избыточность создается, во-первых, общим контекстом самой повести «Выстрел», а во-вторых, известным образом жизни офицеров в действительности) [3: 592] и т. д.
Есть примеры и противоположного характера: по сравнению с черновым вариантом в окончательный текст добавляются слова, конкретизирующие, уточняющие понятие: «круглый бассейн / бассейн» [3: 1013], «обширный кабинет / кабинет» [3: 599] и т. д.
Иногда выбор слова западноевропейского происхождения, независимо от времени его вхождения (важно его восприятие как иноязычного по происхождению и/или сохранение в определенной мере терминологичности значения), «добавляет важности» тому, о чем говорится в тексте: «Секретарь повторил / Заседатель повторил» [3: 768] — сцена незаконного отбора имения у Дубровского; «лазарет для больных собак под присмотром штаб-лекаря / лазарет для больных собак и богадельня под присмотром искусного лекаря» — о псарне Троекурова [3: 756].
Таким образом, к факторам, в наибольшей степени влиявшим на выбор того или иного слова и/или его варианта, можно отнести стремление Пушкина найти наиболее точное наименование предмета, явления действительности; наиболее емко охарактеризовать героя или ситуацию (при этом часто в эту характеристику вкладывается авторская оценка); учет традиции употребления слова; попытку расширить его сочетаемостные возможности путем включения в несвойственные слову контексты (преимущественно художественная проза).
196
Следует, однако, подчеркнуть, что при всем указанном многообразии наблюдающихся в вариантах авторской правки замен, если не учитывать различные местоименные замены с целью избежать повтора, случаев, когда Пушкин решает проблему употребления / неупотребления заимствованного слова, не так уж и много. Поэтому при анализе вариантов авторской правки только прозаических произведений вряд ли, на наш взгляд, можно говорить о динамике в использовании заимствованной лексики в процессе развития творчества — об этом, скорее, говорят тексты самих произведений. Однако в вариантах еще более вырисовывается зависимость использования западноевропеизмов от тематики, проблематики, образной системы произведения, позиции автора. Кроме того, при сопоставлении вариантов авторской правки между собой и окончательным текстом более рельефно проступают функции западноевропеизмов: участие в стилизации, создание речевой и/или психологической характеристики героя, создание портрета общества, выражение авторской позиции и т. д.
Не очень значительное количество колебаний в плане использования заимствованных слов свидетельствует, прежде всего, о глубоком чувстве языка у Пушкина, великолепном знании лексико-семантического наполнения западноевропеизмов, понимании, может быть интуитивном, семантико-стилистического потенциала слова. В тех же случаях, когда в вариантах отражается поиск слова, замена одной единицы на другую, чаще всего это оказывается значимым с художественной точки зрения. По сути, сопоставление вариантов авторской правки в определенной мере дает представление о стилистической адаптации заимствованного слова, его приспособлении к выражению тонкостей авторского замысла. Иными словами, мы видим, как оттачивается значение западноевропеизма и как утверждается его место в семантико-стилистической системе русского языка.
Литература
1. БиржаковаЕ. Э., ВойноваЛ. А., КутинаЛ. Л. Очерки по исторической
лексикологии русского языка XVШ в. Языковые контакты и заимствования. - Л., 1972.
2. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.; Л.: АН СССР,
1937-1949. Т. 8 (1).
3. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.; Л.: АН СССР,
1937-1949. Т. 8 (2).
4. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.; Л.: АН СССР,
1937-1949. Т. 9 (1).
197
5. Пушкин А. С. Полное собрание сочинений: В 17 т. М.; Л.: АН СССР,
1937-1949. Т. 10.
6. Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: В 2 т. М.: «Русский язык», 2001.
198
