CC BY
14
О. И. Галахова, О. Л. Кудряшов, В. Н. Панков
Российский институт театрального искусства — ГИТИС,
Москва, Россия
СЛИВКИ НА ЗАВТРАК, ОБЕД И УЖИНИЛИ ТРИ УШАТА ВОДЫ?
Аннотация: Статья посвящена итогам дискуссии, организованной театроведом Ольгой Галаховой с руководителями мастерских ГИТИСа разных поколений — Олегом Кудряшовым и Владимиром Панковым — об искусстве театра и воспитании молодых артистов и режиссеров. В статье рассматривается многообразие подходов к организации творческих мастерских ГИТИСа в разные периоды его истории — с середины ХХ до начала ХХ! века. Обсуждаются принципы набора студентов в мастерскую и необходимые качества современного артиста. Реконструируются подходы разных мастеров к воспитанию будущих деятелей театра, раскрываются детали истории ГИТИСа как уникального художественного феномена, сущность которого определена активным сотворчеством мастеров из разных областей искусства.
Ключевые слова: ГИТИС, театральная педагогика, режиссура, русская театральная школа, музыкальный театр,синтетический театр, Кнебель, SounDrama.
O. Galakhova, O. Kudryashov, V. Pankov
Russian Institute of Theatre Arts — GITIS, Moscow, Russia
CREAM FOR BREAKFAST, LUNCH AND DINNEROR THREE TUBS OF WATER
Abstract: The article demonstrates the results of the discussion managed by theater scholar Olga Galakhova with Oleg Kudryashov and Vladimir Pankov — the heads of GITIS workshops of different generations about the art of theater and bringing up of young artists and directors. The article is devoted to the various approaches to the organization ofGITIS creative workshops in different periods of its history — from the middle of the twentieth century to the beginning of the twenty-first century. In the article are discussed the principles of recruiting students to the studio and the unique qualities of a modern actor. The detailed pre-
sentation is given to the approaches of different masters to the education of future theater workers, details of GITIS history are uncovered as a unique artistic phenomenon, which is determined by the active co-working of masters from different fields of art.
Key words: GITIS, theatrical pedagogy, directing, Russian drama school, musical theater, synthetic theater, M. O. Knebel, SounDrama.
О.Г.: Олег Львович, вы окончили ГИТИС, если я не ошибаюсь, в 1967 году, курс Кнебель.
О.К.: Да.
О.Г.: Л ты, Володя, окончил в 1999-м. Сейчас 2018-й. Интересно, как за эти годы изменился ГИТИС, что утрачено безвозвратно, а что приобретено? Как вы, Олег Львович, входили в здание ГИТИСа в 1960-е годы и как входите сейчас?
О.К.: Сложный вопрос... По сравнению со временем, когда я учился, ГИТИС претерпел огромные изменения. Начнем с того, что ушли «гиганты», наши педагоги. Мария Осиповна Кнебель, Алексей Дмитриевич Попов... Я какое-то время не работал в ГИТИСе, потом попал на музыкальный факультет. По-моему, это было не самое лучшее время, у меня остались довольно тяжелые воспоминания — не о курсе, а о факультете, об атмосфере, принципах, по которым строилось обучение, об обсуждениях на кафедре, которую возглавлял Г. П. Анисимов. По тем временам это был уже жутковатый анахронизм.
В.П.: .но мы этого не знали, Олег Львович.
О.К.: Да, вы этого не знали. Мы старались студентов оградить от этих впечатлений и делали все возможное, чтобы вы получали сливки на завтрак, обед и ужин. Потом Фоменко привел меня за руку на режиссерский факультет, и вот тогда я понял в полной мере те качественные изменения, которые произошли в ГИТИСе. Во-первых, появилась система мастерских. Она существовала, зашифрованная, наверное, еще в мое время. У А. А. Попова была своя школа, у Ю. А. Завадского — своя школа, у Ю. А. Петрова — своя, но различить их было довольно трудно. Они шли в каком-то одном направлении, время было тяжелое. Придя на режиссерский факультет, я по-
чувствовал свободу, возможность работать так, как тебе кажется важным и нужным в каждой отдельной мастерской, которая обретает в этом процессе свое лицо. Мне показалось это чрезвычайно интересным и важным. Но было немножко страшно, потому что рядом еще работал Фоменко, Женовач на гребне своей славы. Мы выбрали свое, специфическое направление, и это как-то удалось. Петр Наумович был в это время завкафедрой, Сергей Васильевич Женовач возглавил кафедру после него. Ощущение свободы, предельной лояльности, корректности по отношению друг к другу — это на меня произвело сильнейшее впечатление. Обсуждения были профессиональные, достаточно жесткие, с выводами, но интонация, стиль, атмосфера разговора были совсем иными. И эта уважительность, корректность, лояльность по отношению друг к другу и возможность увидеть достоинства каждого в процессе меня тогда просто сразили.
О.Г.: Петр Наумович был мастер образных формулировок...
О.К.: Он был мастером формулировок и одновременно мастером витиеватых закорючек, которые приходилось разгадывать. Очень лукавый человек, я бы сказал, лукавый мудрец. Иногда для того, чтобы уйти от прямой оценки, наказания виновника, он выдавал такие перлы, которые минут 20 сидел и разгадывал. Вообще, третий этаж, режиссерский факультет — место совершенно уникальное.
О.Г.: Оно и в 60-е было таким?
О.К.: Нет, я не могу так сказать. В те годы все было достаточно выровнено. Не скажу одинаково, но некоторая угнетающая похожесть была налицо. Другая атмосфера.
О.Г.: Л ты, Володя, что скажешь? Прошло уже почти 20 лет, как ты выпустился из ГИТИСа.
В.П.: Когда мастер и ученик сидят за одним столом и когда говорит мастер, отец, конечно, хочется помолчать и послушать своего учителя. Вообще, все, что я имею на сегодняшний день —и угол зрения, и вкус — все привито мастером... Мы же тогда пять лет учились, я застал еще нулевой курс. Я сейчас эту модель взял бы за образец. Человек должен заслужить право учиться на курсе. Олегу Львовичу дали экспериментальный курс на год. Нас — человек 20— набрали, и год мы
доказывали, что имеем право официально учиться на первом курсе с бесплатным образованием. Этот год я запомнил на всю жизнь. Кто-то делает один этюд — ты делаешь по три, четыре, пять. Ты все время доказываешь свое право на существование, и потом эта бацилла прививается, и ты все остальные четыре года вкалываешь в хорошем смысле слова. Нас не били и не топтали, все было основано в первую очередь на этике. Школа Олега Львовича — это доверие к ученику, он мотивирует тебя на работу, и ты доказываешь. Сейчас, в связи с платным образованием, уже другое отношение: если человек платит — он может учиться, а если при этом он еще и талантлив.
О.К.: Каждый новый набор — это другое поколение, совершенно новая система отношений. Я сходил к Володе на первый курс — и ребята мне очень понравились. Мне понравилась атмосфера, в которой они находятся. То, что они сделали как итог первого курса,— это колоссальная отдача, которую я не могу получить сейчас от своих. Пойду к Володе на обучение. Я начал новый курс, к счастью или к сожалению, не могу понять. Они, по-моему, очень способные ребята. Набрали замечательную интернациональную группу — белорусы, киргизы, татары, евреи — кого только нет. Такая пестрая материя, которая должна работать чрезвычайно интересно. Но — нет. В них есть какое-то спокойствие. Они попали в ГИТИС, прошли через большие трудные экзамены, выложились — а они действительно очень хорошо показывались — и сбросили. Всё, дело сделано, рули нас куда угодно.
О.Г.: Я смотрела передачи, видеосюжеты о вас, о вашей мастерской, все говорят, что вы требовательный, если возникает необходимость — отчисляете с курса. С последнего курса вы убрали восемь человек.
О.К.: За время консультаций очень трудно понять человека. Конечно, нужен год, чтобы его рассмотреть. Из последнего курса, который я выпустил, серьезных, профессиональных ребят — двое-трое. И это абсолютно нормально, потому что профессия очень сложная. Они сейчас действительно хорошо работают. Одна делает спектакли в «Практике», другой работает у Райхельгауза — репетирует «Процесс» Кафки.
О.Г.: Вы помните, как Володя поступал? И свое решение взять его на курс?
О.К.: Нет, совершенно не помню. Это был странный набор. Меня оглушили неожиданным предложением набрать курс, и я оказался не очень готов...
О.Г.: Володя-то наверняка помнит, как поступал. Расскажи.
В.П.: Очень хорошо помню. Олега Львовича я узнал, когда прошел все этапы. Я поступал в ГИТИС к Гончарову и в «Щуку» к Князеву. И у всех был на конкурсах. Приходил на прослушивание и сразу попадал на конкурс. И вот — «слетаю» с конкурса у Гончарова, «слетаю» у Князева и улетаю в Англию на гастроли с фольклорной группой на целое лето. Когда поступал, познакомился с Зоей Кайдановской. И вдруг мне в Англию, через продюсера, звонит Евгения Павловна Симонова и говорит, что в ГИТИС набирает Олег Львович и мальчиков не хватает. Приезжаю уже к сентябрю — а я всегда ходил с кучей музыкальных инструментов.
О.К.: . пришел человек, перегруженный инструментами.
В.П.: Я что-то пел, что-то вякал, и меня сначала взяли на испытательный срок на нулевой курс. Причем было еще неизвестно, станет ли он дальше курсом. Два месяца испытательного срока, потом меня зачислили, и еще год я доказывал, что имею право здесь учиться. Во многом благодаря Зое Кайдановской и Евгении Павловне Симоновой, потому что они на Олега Львовича хорошо повлияли. И божий промысел, что я попал к Олегу Львовичу. Он как-то недооценивает эту ситуацию, а я не знаю, имею ли право сказать. Когда Олег Львович был на музыкальном факультете, ему приходилось бороться, меняя старые подходы к обучению, а эта борьба, столкновение и непонимание, мне кажется, рождает новые импульсы. Он делал интересные вещи, связанные с борьбой и преломлением музыкального направления. Мне кажется, тогда он задал все системы координат, которые на сегодняшний день имеет Бо-unDrama. Олег Львович поставил спектакль «Блажен, кто верует» по «Евгению Онегину» и сформировал принцип интеллигентного синтеза театра, где драма и музыка проникают друг в друга. Я считаю, это выдающаяся работа, которая
и мое сознание перевернула. Он давал кучу заданий — например, сделать партитуру, хотя я на актерском. Как гусли могут попасть в сон Татьяны и резонировать с текстом? А Олег Львович подскажет, поправит, и — раз! Это фантастика!
О.Г.: Олег Львович, вы пришли в педагогику с опытом работы в театре «Третье наплавление», а к музыке пришли через театр.
О.К.: Да, этой дорогой пришел. Третье направление. Очень большое и сильное влияние на меня оказало мое знакомство с Юлием Кимом, человеком суперодаренным и чрезвычайно своеобразным. Довольно много работ я сделал на его текстах, и мы очень сдружились в этом плане. Он внутренне невероятно музыкален и артистичен, с огромным чувством юмора. Это была замечательная прививка талантливого человека. До сих пор мы поддерживаем теплые отношения, и я понимаю, что он дал мне ощущение вкуса в музыкально-поэтическом театре, где музыка неотличима, неотделима от текста, и они составляют важный художественный симбиоз. Очень важный. Потом я немного работал в Гнесинском училище, где пришлось столкнуться с опереттой. Огромное удовольствие получил, вот там повеселился! А гитисовский курс мы попытались сделать действительно каким-то своеобразным, вступив в очень сложные отношения с вокальной кафедрой, с Ансимовым, который требовал голосов. Нашим выпускникам не хотели давать дипломов после окончания учебы, потому что считали, что все они очень плохо поют. А эти плохо поющие люди потом театру Ха-занова, Театру эстрады задали свою планку. Репертуар, с которым они вышли, грандиозен, нам удалось показать такое разнообразие жанров!
В.П.: Когда мы выпустились, у нас в арсенале было уже пять или шесть названий — Брехт, «Амуры в снегу» Кима, «Бригадир» Фонвизина, «Евгений Онегин», «Семь смертных грехов». Каскад постановок разного жанра, разного направления, разного театра. Нельзя об этом не сказать — Олег Львович всегда аккумулирует вокруг себя замечательный состав педагогов. Екатерина Геннадьевна Гранитова, которая до сих пор, мне кажется, с вами. Ира Лычагина, Михаил Николаевич Чумаченко, Светлана Васильевна Землякова, которая тогда только начинала, тогда набрала свой первый курс. Все наши
экзамены были полистиличны, сделаны в разных направлениях, каждый экзамен проходил как спектакль. Сбегалось пол-ГИТИСа. В спектакле по романсам, который Олег Львович сделал с Екатериной Геннадьевной Гранитовой, практически отсутствовала драматургия. Но драматургия существовала в самих романсах.
Когда мы вышли в жизнь — я в один театр ткнулся, в другой, и понял: то, чему меня учили пять лет, не востребовано нигде. Психологическим театром мне заниматься скучно, потому что я могу и двигаться, и петь, и играть на музыкальных инструментах. Такой синтез, который заложил в нас Олег Львович 20 лет тому назад, только сейчас начинает осваивать российская сцена.
О.Г.: Скажите, Олег Львович, а вы когда заметили Панкова? Вот он пришел, такой стройный юноша, с бородой был тогда?
О.К.: Нет, тогда он явился без бороды. Пришел на консультацию, как я уже говорил, обвешанный музыкальными инструментами. Что-то играл, какую-то невероятную чепуху нес, но стало понятно, что человек очень своеобразный. Только в какую же ячейку его вложить и чем с ним заниматься — то ли музыкант, то ли артист. в общем, непонятная фигура. Первое острое художественное впечатление от Володи случилось, когда мы делали какие-то упражнения или этюды. Выходит Панков и вдруг, ни с того ни с сего, поперек всякой логики, ведро воды на себя — ух! Потом еще одно, потом еще одно. Три ведра. Я тут немного окосел. Но это было впечатление! Эстетический удар произвел сильный.
О.Г.: Зачем себя водой обливал? Пускай расскажет, наконец-то мы узнаем.
В.П.: Я сделал две попытки. Сначала этюд, потом уже — показ Олегу Львовичу. Мы получили от него великолепные задания — поставить отрывки по концептуалистам, рэп-поэзии. Характерность должна соединиться с музыкой. Музыкальную партитуру ты сам себе придумываешь. И берешь какой-то поэтический отрывок, чтобы из этого создать образ. У меня был такой персонаж, помню, читал Сапгира: «Я — член! но не каких-то академий. Я — орган! но не тот, куда стучат. Я прародитель всех твоих внучат. Я — главный винтик в
Солнечной системе.» Понятно, что это такой человек, одержимый здоровым образом жизни, культом тела, какой-то даже националист, фанатик. И вот он обливается водой, чтобы быть, как ивановцы. Но при этом все должно быть смонтировано в музыкальную ткань.
О.К.: Они много интересного делали, и Володя был таким могучим провокатором, хулиганом, который разрушал систему и пытался создавать какие-то новые вещи. Я помню замечательную совершенно работу по Гоголю. Опера «Ревизор» Ау-эрбаха, где Володя в буквальном смысле летал под потолком.
О.Г.: Зачем летал?
О.К.: Монолог Хлестакова.
В.П.: Екатерина Геннадьевна ставила сцену вранья, и когда Олег Львович дал добро на полный спектакль, она соединила «Театральный разъезд» с оперой, которую Ауэрбах написал на «Ревизора». Уже были какие-то показы, сцену вранья, как мне казалось, я делал уже «на раз», и приходит Олег Львович на репетицию. А он никогда не кричал, но если чем-то оказывался недоволен — становился танком. Он буквально закатывает тебя медленно, какими-то очень нужными словами в асфальт. И я заплакал. Он сцену остановил и сказал: «А теперь сразу можешь начать?» И я понял потом, что сделал Олег Львович. Хлестаков на самом деле не врет, он до слез мечтает, как оказаться на дружеской ноге с Пушкиным, как попасть в высшее общество. И тогда возникает объем, и мы понимаем, про что это все.
О.Г.: Олег Львович, а вы помните, как поступали? Вы учились у Кнебель, и в те годы она была кумиром.
О.К.: Это хороший вопрос. Хочу написать книжку «Мои учителя». Я попал в очень интересное время, Кнебель делала свой первый самостоятельный набор. Только что летом в июле, выпустив пятый курс, умер Алексей Попов, с которым она работала. А ГИТИС тогда — это другой уровень, другое окружение, контекст. Напряжение чувствовалось страшное, и, как я понимаю, существовала огромная конкуренция среди зубров. Мария Осиповна безумно волновалась. Безумно. Тогда экзамен принимали совершенно иначе. Высаживалась вся кафедра — Завадский, Петров. Когда ты входил в аудиторию
и видел этот «иконостас», то у тебя был если не обморок, то предобморочное состояние. А они обычно еще надевали все свои медали, которые сияли во тьме. Я вошел в комнату, прочитал в абсолютно бесчувственном состоянии басню Дениса Давыдова «Голова и ноги». Меня интеллигентно попросили сделать этюд на какую-то банальную тему, кажется, я опаздывал на свидание. Тут же я начал сочинять, начал гладить рубашку, порвал ее, прожег в ужасе — теперь нельзя на свидание... Мне потом так стыдно было за этот этюд, но вроде прошло.
В.П.: В книжке Кнебель уже тогда писала: «Олег К. выносит куб, стол.» — это же вы, Олег Львович?
О.К.: Она на нашем курсе писала свою книгу «Поэзия педагогики». И там приводила очень много примеров из нашей практики. Мы пришли к ней не готовые совершенно, с точки зрения театральной профессии — темные люди. Самое главное и самое важное — это воспитательно-этическая роль, которую она играла в нашей компании. По-моему, Вахтангову принадлежит прекрасный афоризм: «Сейчас все заняты обучением, а надо воспитывать». Кнебель занималась именно воспитанием, она ошибалась, она делала какие-то неточные шаги, но тотчас же исправляла их, тут же, мгновенно, выходила на верную дорогу, потому что ее человеческая и художественная интуиция были безупречны.
О.Г.: Вас учила ученица Михаила Чехова, Станиславского, то есть вы получили из первых рук, даже не могу сказать знания, а что-то такое... У нас на курсе, например, я успела прикоснуться к Маркову. Мне не надо ничего объяснять, я знаю этот тип людей.
О.К.: По-моему, на втором курсе кто-то задал Марии Осиповне вопрос о Чехове, Мария Осиповна помолчала, помолчала, а потом сказала: «Закройте дверь». Закрыли дверь на замок, чтобы никто не зашел (мы занимались обычно вечером, с четырех до одиннадцати), и она в полутьме, в закрытом зале начала рассказывать про Михаила Чехова и делилась с нами упражнениями из чеховского репертуара. Это было совершеннейшим открытием, неожиданным, очень странным, совершенно выбивающимся из школы, которую нам официально преподносили. Она объясняла, что основа Че-
хова — удивительное, глубочайшее внимание к человеческой психике, к человеческому внутреннему миру. Потом ее пригласили в Ирландию на постановку «Вишневого сада» А. П. Чехова. Это была одна из первых поездок за границу, пробили ее с огромным трудом. Мария Осиповна поехала — вернулась абсолютно сияющая. «Мария Осиповна, как у вас дела? Расскажите». «Закройте дверь». Опять замок, и вечером она начинала рассказывать, как живут артисты в Ирландии. У нас волосы дыбом поднимались. Я запомнил вот такую историю: одна девочка играла Аню, у нее был какой-то дефект с зубами, и Мария Осиповна во время репетиции очень осторожно сказала: «Как бы немножко поправить бы». На следующий день девушка приходит с абсолютно выправленными зубами. Ночью ей сделали операцию, ночью руководители театра нашли стоматолога. Кнебель была ошарашена, она не знала, как это оценить. Вот что значит режиссер, его авторитет, его значение в создании спектакля. Любая просьба — это абсолютно неоспоримое и не обсуждаемое дело.
О.Г.: Ставил ли Вас Панков в тупик, когда учился?
О.К.: Да, один раз поставил, в «Евгении Онегине». Он совершенно опроверг мое задание и сделал по-своему, и я признал свое поражение и его победу. Занес в святцы.
В.П.: Олег Львович никогда не распределял роли. Никто не знал, кто кого будет играть. И это так классно, когда тебя держат в таком напряжении. Олег Львович дал какое-то четверостишие: один читает, другой читает. Вдруг мастер сказал: «А давай Панков попробует». А поскольку ты ждешь от педагога этого момента, то на показе у тебя придуманное как пробка из шампанского выстреливает, и тебя несет куда-то. Олег Львович потом оставил мое предложение.
О.К.: Да, очень хорошая была проба. Нет, Володя, конечно, большую роль сыграл на курсе, огромную. Кокто, кажется, говорил, что главное достоинство артиста — непослушание. Непослушание как принцип существования артиста — принцип замечательный совершенно, потому что только в противодействии рождается истина. Когда тихое, покорное стадо — неинтересно. С чем мне пришлось столкнуться, ужас полный. Ответного тока совершенно нет.
О.Г.: Олег Львович, с вашим опытом, как вы считаете, все-таки задача педагогики — помочь родиться индивидуальности?
О.К.: Да.
О.Г.: Рождение связано с какой-то болью. Не может оно быть простым, и педагог обречен на конфликты, не в бытовом плане, а в творческом. Как вы с этим справляетесь?
О.К.: Вчера я вел занятие, и был у меня чудовищный день. Когда собирается весь курс —30 человек — в маленьком классе, ровно через десять минут дышать нечем, полуобморочное состояние у всех, через полчаса они начинают засыпать в этом душном сумраке, и приходится их все время будоражить. Мы делали чеховское упражнение на «киноленту видений». Я предлагаю цепочку видений и дохожу до таких ранящих заданий, когда это связано с какими-то близкими людьми, которых вы теряете — мы и с Володей делали такие же. И совершенно неожиданно для меня здоровый парень вдруг зарыдал. Я ожидал такой реакции, но не в таком ярком, остром виде. Предложил перевести это на другой уровень эмоционального восприятия. Конечно, приходится добираться до каких-то скрытых вещей и будоражить их. На первом курсе мы обычно даем такое задание, которое называется «мое» — это то, что задело: впечатление, человек, событие. И тоже парадокс — на этом курсе вдруг произошел какой-то прорыв, какие-то такие страшные монологи возникли, и выяснилось, что 80 % студентов — из неблагополучных семей или из половинчатых, без отцов, без матерей. У меня горло сжало, когда я это все слушал. А самое главное — нужно публично, в зале 30 человек, рассказать о своем, и за этим обнаруживается какая-то невероятная потребность высказаться. Невозможно уже носить в себе, надо обязательно сказать, показать. Это не мазохизм, тут что-то другое.
О.Г.: Вы обнаруживаете в студентах какое-то новое качество, с чем не сталкивались раньше?
О.К.: Абсолютно. Раньше все были более закрытые... Дело все в том, что мы росли в другом мире. Для нас страх закрывал все. На подсознательном уровне мы понимали — никогда нельзя быть откровенным, искренним, открытым, ты получишь за это. Сейчас многое проще.
О.Г.: Но счастливее от этого не стали.
О.К.: Да, и отсюда начинается какая-то история, когда я понимаю, что требуется огромная осторожность. С ними разговаривать надо на другом языке, другими словами с другими пристройками, другими руками их нужно трогать.
О.Г.: Вот видите, не так все плохо?
О.К.: Не так все плохо, но, тем не менее, у них это сопрягается с определенной душевной ленью. Если их «достанет» моя задача — процесс пойдет. А не достанет.
О.Г.: То есть они не привыкли еще к тому, что у художника должна быть потребность все время копаться в себе?
О.К.: Да, и вы знаете, это тоже какое-то свойство жизни, в которой они живут. Ведь очень малый круг людей занимается до конца чем-то своим.
О.Г.: Вам не кажется, что современным студентам в нынешнее время, столь богатое на имитации, тяжело оставаться подлинным. По количеству снимаемых телесериалов мы переплюнули Бразилию. Достаточно услышать две минуты диалогов, чтобы прийти в ужас. Л они с первого-второго курса хотят сниматься. Идет колоссальный поток лжи, в котором разобраться очень тяжело.
В.П.: Я скажу даже точнее. Не лжи. С приходом гаджетов, интернета, соцсетей и так далее возникло подглядывание друг за другом. Они — дети этой системы. У них соцсети — все напоказ, а что внутри? Я заметил одну закономерность. Читаю Макдонаха. Думаю, вот сейчас в них это должно отозваться, их материал, черный юмор. Не отзывается. Беру Казанцева, шестидесятника — и вдруг у них интерес. Я думаю, советская история на уровне ДНК в нас сидит, и прошлое и настоящее парадоксально сталкивается.
Есть одна большая проблема — это потеря связи с поколением, потеря связи со стариками, которые нам могут многое рассказать. Старики дают систему, дают последовательность. Как только разрыв происходит — всё. Вот, можно ведь и так поступить: «Олег Львович, вы меня научили — и до свидания. Теперь я все сам». Понимаете? Или ты идешь на разрыв, или всячески пытаешься продлить общение, ждешь, что скажет твой мастер. Тогда связь есть. Я приезжаю в фольклорную экспедицию и слушаю старика — у него три класса образования,
но мне важно, что он скажет. Передаст мне такие песни, которые я никогда и нигде в жизни не услышу. Потеря связей с предшествующими поколениями и есть потеря системы, последовательности.
О.Г.: Олег Львович, в одном из интервью вы сказали, что очень динамично меняются поколения. Как вы вступаете с ними в диалог? С Володей у вас диалог найден, и я часто вижу вас на его премьерах. И у Володи потребность видеть вас, и у вас, видимо, потребность смотреть, как он развивается. Но, прямо скажем, так не всегда складывается отношения между учителями и учениками.
О.К.: Я немного анахронично отвечу. Я считаю, что в этом спасение, в этом главное достоинство школы. Возникает движение, возникает какая-то серьезность, когда ты занимаешься человеком внутренним. Это очень трудно стало делать. То, о чем вы говорите — скольжение по поверхности, обозначение вместо внедрения, уход от глобального решения очень серьезных вопросов,— оно повсеместно. И огромные усилия тратятся на то, чтобы заставить человека взглянуть внутрь, глубоко, по-настоящему, серьезно. Как только этого добиваешься — все становится более или менее на места. Не добиваешься — по-прежнему видишь попрыгунчиков. Я не знаю, может быть, это уже абсолютно анахроничная точка зрения, старомодная, но я в этом смысле за консервативную школу, за школу, которая еще держит какие-то ценности при себе и не пытается их разменять, а пытается сохранить. Это очень трудно становится. Потому что, скажем, Володя делает совершенно другой театр. Смело, остро, по-настоящему, рискованно, где-то, на мой взгляд, перебирают со вкусом, но там возникает настоящее — то есть возникает зона, когда он и его группа начинают говорить спокойно и серьезно о главном. Это все расставляет по местам.
О.Г.: Володя, а почему у тебя есть такая потребность — разговаривать со старшим поколением?
В.П.: Так воспитали. А второе — благодарность. Ты должен помнить. А что такое память? Ты должен помнить, откуда ты. Это твой фундамент, то, на чем ты стоишь. Это, может быть, банально, мы часто боимся банальности, но не видим простоты. Но многое просто. Тогда ты стоишь на земле, тогда тебе есть, от чего оттолкнуться и прыгнуть, взлететь.
О.Г.: Олег Львович говорит о проблемах, с которыми сталкивается на курсе сейчас. Л у тебя какие проблемы?
В.П.: Я немного по-другому сказал бы. Те же самые проблемы этого поколения, которые я бы назвал инфантильностью. У них все есть, и когда ты начинаешь говорить им: ребята, у нас же этого не было, и вы должны быть благодарны, они говорят: «А мы же не жили в то время». Я говорю, что у нас на Таганке была одна аудитория, какие-то комнаты разрушенные, а у вас целая площадка, и вы должны быть благодарны, они говорят: «А мы не жили в то время. Мы же этого не знаем». И они правы по своей сути. Однако необходимо прививать способность помнить, откуда и кто ты, — вот самое главное. И привить вкус. Жизнь расставит все по местам: кто-то из них будет играть в экспериментальном театре, кто-то, не знаю — постигать театр жестокости, кого-то увлечет провокационный способ существования, кого-то — социальный театр, но это уже без разницы, как Олег Львович правильно сказал, — пусть цветы все цветут. Нужно привить уважение друг к другу, уважение к профессии. И еще, есть очень хорошее слово: трепет. Если нет трепета —тебе здесь делать нечего.
О.Г.: Будешь исключать?
В.П.: Это отдельная тема. Я уже исключал, но они возвращаются. Их невозможно исключить. Кстати, момент исключения — очень хороший момент воспитания. Но, с другой стороны, наш бич — платное образование. Это, я считаю, просто убийство всего, когда люди платят за свое образование. Я сделал большую ошибку: не стал исключать сразу после первого года обучения — решил еще год дать. Хотя за год становится все понятно. Если студент за этот срок не делает никаких выводов, а ты его оставляешь на втором курсе, у тебя потом, в связи с этим платным образованием, руки связаны по одной причине, а причина очень мощная: они в течение двух лет проплатили бешеные деньги. Допустим, отчислил студента. По кому ты ударишь? По родителям. А если он из неблагополучной семьи? А если у него только мать, и она взяла кредит? Кого ты будешь воспитывать, если отваживаешься на такие меры? Вот это жестоко. У меня есть дети, и если с моими детьми так обойдутся, то мне будет трудно это понять. Вы по-
считайте, сколько сегодня стоит год образования — выше ста тысяч. Они уже заплатили за два года, а если еще с третьего курса решили отчислять, то это сумасшествие.
О.Г.: Л вы, Олег Львович, что думаете о платном образовании?
О.К.: Абсолютно согласен с Володей. Идет разжижение образования. Возникло огромное количество каких-то институтов, где за деньги учат черт знает чему.
В.П.: Мы сейчас делаем акустическую читку, каждый год у нас зимняя школа. Я пообещал, что мы ни копейки не будем брать, не будем на этом делать бизнес. Я получил все бесплатно — бесплатно и передаю. Это принципиальный вопрос. У нас страшно не хватает денег, мы уговариваем лекторов, чтобы пришли и бесплатно что-то сделали. Но тогда и я могу спрашивать со студентов совершенно по-другому. Для меня это принципиально.
О.К.: Конечно. Деньги тебя уже обязывают учить его. Администрация очень настаивает на том, чтобы брать плату. Это подкрепляет их бюджет. Институт же бедный, как церковная мышь. Поэтому мы попадаем в такие тиски, когда вынуждены что-то делать поперек себя, что есть полное безобразие.
В.П.: Или наоборот. Сегодня я звоню Григорию Анатольевичу, говорю, что хороший парень, хорошая девка, бегают по всей Москве, ищут деньги для того, чтобы быть зачисленными, так как нет бюджетных мест. Другая сторона этого вопроса.
О.К.: Заславский молодец, он ведет себя сейчас очень толково. Он понимает все абсолютно.
О.Г.: Он тоже гитисовский, наш. Я задам вам последний вопрос. Олег Львович, в ваши годы кто были вашими любимыми педагогами ГИТИСа, и, Володя, твои любимые педагоги. Понятно, что мастер — любимый...
О.К.: Я же застал Бояджиева. Это ни с чем не сравнимое впечатление. Бояджиев, Дюшен.
О.Г.: Вы называете педагогов нашего театроведческого факультета.
О.К.: Да. И Нина Павловна Збруева, она вела музыкальное воспитание, кажется, так назывался ее предмет. «От Адама до Арама» — это была ее любимая пословица. Вот это мои лю-
бимые люди, не считая, конечно же, Кнебель и всей компании. Но среди них были и неприятные люди. Но ладно, не будем, зачем ворошить память?
В.П.: Мне больше повезло, чем Олегу Львовичу. У меня были практически все любимые. Единственное, я с гуманитариями очень сложно дружил, потому что очень тяжело в девять традцать утра приходить на лекции, когда мы до двенадцати, до часа ночи этюды делали и потом показы устраивали. И еще у нас же тогда аудитории были очень плохо оборудованы. Я помню, тогда ресторан «Прага» стоял на реставрации, его затянули такой зеленой сеткой, и мы, студенты, ночью, чуть-чуть выпили, пошли мимо, и кто-то из нас, кажется, Агафонов, сказал: «Смотри, какой классный занавес мог бы у нас быть». И мы залезли на самую верхотуру (как нас тогда милиция не забрала?), занавес пал, и весь ресторан «Прага» открылся.
О.Г.: У вас большой занавес получился...
В.П.: Да, мы его потом разрезали, хватило на несколько занавесов вперед. И мы это по каким-то рюкзакам, ворохом довезли до ГИТИСа ночью. Мы через окно первого этажа закидывали этот занавес в аудиторию.
О.Г.: Представляю людей, которые пришли утром и увидели, что «Прага» обнажена.
В.П.: Тогда же появилось новшество — рекламные щиты с прожекторами. Мы навострились тырить эти прожекторы. Я был самый легкий, а Захаров — плотный такой. И я взбегал на Захарова, он мне кидал ножницы, и мы тырили эти прожекторы, чтобы у нас был свет. Так у нас аудитория оказалась самой упакованной: пусть из подручных средств, но мы имели и свет, и занавес. Если говорить о педагогах, которых собрал Олег Львович, это была уникальная компания. Вспоминаю сцендвижение. Великий человек Николай Васильевич Карпов. Олег Львович его убедил преподавать на Собиновке, он бы не пошел к нам на Таганку. Я помню все эти занятия, и то, что он нам дал,— это же не просто сцендвижение, кувырочки и так далее. Он привил нам культуру тела, и то, что он делал,— я не знаю, кто сейчас способен так преподавать и может ли вообще? Я уже не говорю про Ирину Владимировну Лычагину. Тогда еще у нас не было контемпорари данс, джаза и так далее, она
же занималась с нами, учитывая современную пластику, и это тоже открыло глаза на многое. Она приносила видеокассеты, и мы смотрели Фреда Астера и много чего другого, чего нигде ты не мог увидеть. Это все мы впитывали. Екатерина Геннадьевна Гранитова сплотила весь курс, она не только педагог, она еще как мама: благодаря ей мы стали компанией людей, которые верили в то, чем занимались в процессе обучения. Светлана Васильевна Землякова учила не просто технике сценречи, где мы копчики мяли два-три года, вибрировали. Она давала нам стихи в движении, в музыкальном преломлении. Можно рассказывать и рассказывать о наших любимейших учителях. А как Олег Львович вместе с мастерской боролся за кафедру вокала, чтобы мы не были просто воздуходуями, а пели. Мне тогда сам В. А. Маторин «пять» поставил, причем я был самый безголосый. Помню, пел Рахманинова «Все отнял у меня». Он меня так аттестовал: «Зато как он проживает». А как мы сдавали фортепиано! Понятно же, что все играют кое-как, не Ма-цуевы. М. Н. Чумаченко предложил: давайте сделаем спектакль-экзамен по фортепиано. И мы устраивали целые спектакли на сдаче. Помню, в «моих нотах» обозначались только клавиши как белые и черные, я только так мог запомнить и сыграть мелодию. Но в результате получалось!
Данные об авторах:
Галахова Ольга Игоревна — кандидат искусствоведения, художественный руководитель курса, доцент кафедры истории театра России Российского института театрального искусства — ГИТИС.
ORCID 0000-0002-4443-9192
Кудряшов Олег Львович — кандидат искусствоведения, руководитель творческой мастерской, профессор кафедры режиссуры драмы Российского института театрального искусства — ГИТИС.
Панков Владимир Николаевич — художественный руководитель творческой мастерской кафедры эстрадного искусства Российского института театрального искусства — ГИТИС, художественный руководитель театра «Центр драматургии и режиссуры» и «Студии SounDrama»
Data about authors:
Galakhova Olga — PhD in Arts, Artistic Director of the course, Associate Professor of the Department of History of Russian Theater of the Russian Institute of Theater Arts — GITIS.
ORCID 0000-0002-4443-9192
Kudryashov Oleg — PhD in Arts, Head of the Creative Workshop, professor of the Department of Drama Direction of the Russian Institute of Theatre Art (GITIS).
Pankov Vladimir — artistic director of the creative workshop of the pop art department of the Russian Institute of Theatre Art — GITIS, artistic director of the theater "Center for Dramatic Art and Directing" and SounDrama Studio.
