М.Ю.Досталъ (Москва)
«Славянский вопрос» в мировоззрении графа С. С. Уварова
У любителей отечественной истории имя графа Сергея Семеновича Уварова (1786—1855), президента Российской академии наук (1822-1855), министра народного просвещения (1833-1849), отождествляется с «теорией официальной народности» и провозглашенной в ней триадой «православие, самодержавие, народность». Будучи «высочайше» одобренной императором Николаем I, эта теория стала идеологической основой его режима и официальной государственной доктриной Ч
С. С. Уваров принадлежал к числу тех придворных в окружении российского самодержца, которые в духе времени, учитывая подъем национального самосознания в среде русского и других славянских народов, часто вопреки проводимой царем политике, пытались создать ему имидж «национального русского» и шире— «славянского» императора2.
Но Николай руководствовался другими соображениями. Этот, по выражению А. Ф. Тютчевой «Дон-Кихот русского самодержавия» 3, едва подавив восстание декабристов, стремился идеологически укрепить свой режим, избрав почти насильственный способ внедрения полюбившейся ему теории в умы соотечественников. Это делалось прежде всего с помощью мероприятий в системе народного просвещения и цензурных ограничений печати. Однако русское образованное общество всеми доступными способами сопротивлялось этим акциям, создав в противовес «теории» классическую русскую литературу.
Тем не менее добровольные приверженцы доктрины нашлись в кругу консервативно настроенной интеллигенции, которая, исходя из патриотических соображений, стремилась обосновать необходимость сохранения в России монархии и самодержавия с помощью теории официальной народности, обогатив ее интерпретацию различными нюансами: шовинистически-славянофильскими (редактор журнала «Маяк» С. О. Бурачек), умеренно-центристски славянофильскими (редактор «Москвитянина» историк М. П. Погодин), умеренно-западническими (издатели «Северной пчелы» Н. И. Греч и Ф. Ф. Булгарин, отчасти С. С. Уваров)4.
Несмотря на провозглашение официального характера «теории», которой должно было руководствоваться народное просвещение России, «ортодоксальных» документов, систематически и наиболее последовательно излагавших ее главные «начала», сохранилось очень немного. Это прежде всего написанные С. С. Уваровым вводная статья к первому номеру «Журнала Министерства народного просвещения» за 1835 г. и отчет по случаю 10-летия МНП 5.
Наиболее туманно здесь было охарактеризовано понятие «народности», хотя ей отводилось место необходимой составляющей, как бы цементирующей основные «начала»: «самодержавия» и «православия». «Русский, преданный отечеству, — писал Уваров, — столь же мало согласится на утрату одного из догматов нашего Православия, сколь и на похищение одного перла из венца мономахова. Самодержавие составляет главное условие политического существования России»6. Таким образом, в работах Уварова, самодержавие было провозглашено ведущим и определяющим «началом» доктрины. И этот приоритет стал видовым отличием сторонников теории от славянофилов, западников и других представителей общественной мысли России, активно использовавших ее терминологию в своей аргументации.
В последние годы автору настоящей статьи удалось разыскать в Отделе письменных источников Государственного исторического музея, в фонде С. С. Уварова новые интересные документы, относящиеся к трактовке последним понятий «народность» и «славянский вопрос». Центральное место среди них занимает письмо министра народного просвещения графу К. В. Нессельроде (1780-1862), много лет стоявшему во главе российской внешней политики. Письмо на французском языке, содержащее 11 страниц, датировано 26 декабря 1842 года7.
Оно написано в то время, когда главным приоритетом внешней политики России К. В. Нессельроде считал укрепление отношений с Англией, Францией и Оттоманской Портой. Славянские народы никогда не воспринимались им как самостоятельные субъекты европейской политики, поскольку они в то время не имели государственной самостоятельности. Кроме того, не следует забывать, что Нессельроде, один из инициаторов провозглашенного Николаем I Священного союза, ревностно оберегал Европу от революционных потрясений и рассматривал славянское национальное движение в Австрийской и Турецкой
империях (а ранее и греческое восстание за независимость 1821-1822 гг.) как один из дестабилизирующих факторов установленной в Европе системы равновесия.
С. С. Уваров, полностью солидарный с К. В. Нессельроде в желании спасти Европу от угрозы революции, занял свою позицию по «славянскому вопросу». На нее несомненно повлияли записки известного историка М. П. Погодина (1800-1875), посланные министру народного просвещения в 1839 и 1842 гг. после возвращения из славянских земель8 с надеждой, что их содержание станет известно императору. В записках М. П. Погодин настойчиво проводил мысль о необходимости изменения явно проавстрийского и отчасти протурецкого внешнеполитического курса России, подчеркивая важность сближения со славянскими национальными движениями Австрии и Турции и оказания им всяческого содействия. В этих движениях ученый не видел революционной крамолы — он рассматривал славянские народы как естественных союзников России в укреплении её влияния в Центральной и Юго-Восточной Европе. При этом Погодин всячески разоблачал предательскую полйтику Австрии по отношению к России и пророчески предупреждал о возможности дипломатической изоляции последней из-за враждебности и недоверия к ней общественного мнения в Европе. Последнее стало очевидным в период Крымской войны.
Первой записке Погодина Уваров хода не дал, считая, видимо, ее преждевременной, зато на основании второй попытался сформулировать свою собственную позицию по славянскому вопросу, суть которой заключалась в том, что нужно различать революционное и культурно-просветительное направления в славянском движении. Первое следует непоколебимо истреблять, второе же, напротив, всячески поддерживать, используя для укрепления позиций России в данном регионе9. Как и Погодин, Уваров склонялся к необходимости отказа от проавстрийского курса внешней политики, проводимой графом К. В. Нессельроде.
Все эти соображения С. С. Уваров изложил в особой записке царю, поданной 1 декабря 1842 г. Николай вернул ее с резолюцией, написанной карандашом: «Очень умно. Покажите г. Нес-сельроду» 10.
После этого между Уваровым и Нессельроде состоялся разговор, о результатах которого министр народного просвещения счел необходимым также доложить царю: «В подкрепление к сказанному мною в разговоре с графом Нессельроде, что немец-
кие правительства, требуя от нас отчета в малейших движениях сочувствия к единоплеменным народам, с своей стороны, мало заботятся о воздержании журналистов и писателей от грубейших нападков на Россию, осмеливаюсь всеподданейше представить в переводе Вашему Величеству две статьи из двух немецких газет, которые обе перепечатаны в последнем № „Аугс-бургской газеты". Можно и должно, конечно, взирать с презрением на подобные выражения клеветы и злонамеренности, но не следует ли также взять во внимание, что подобными, ежегодно появляющимися со всех сторон статьями, развращается [...] общее мнение и возрождается слепая ненависть к России и к русскому правительству? Нельзя не заметить притом, что злейшая из сих статей напечатана в Венгрии» (8 декабря 1842г.) п.
20 декабря 1842 г. граф К. В. Нессельроде изложил свое мнение по славянскому вопросу в личном письме С.С.Уварову. В нем он призывал во имя государственно-дипломатиче-ских интересов России в Австрии и Турции «подавлять в себе славянские симпатии». В качестве отрицательных примеров выступления представителей славянства он приводил деятельность польских революционеров (в частности, А. Мицкевича) в Париже, «которые под маской религии и науки распространяют подрывные проекты, враждебные России» 12. Отрицательное впечатление произвела на него и книга В. Априлова «Денница новоболгарского образования »(Одесса, 1841), призывавшая, по его мнению, болгар «к мятежу против оттоманского правительства, с которым мы находимся в мирных отношениях и заинтересованы сохранять их так долго, как будет угодно Богу его существование. Мы взяли бы на себя большую ответственность, если бы не употребили все усилия воспрепятствовать у нас любым проявлениям, которые могли бы ускорить его падение» 13.
После получения письма от К. В. Нессельроде, по-своему обосновывающему необходимость сохранения антиславянских режимов в Австрии и Турции (что и определяло его отрицательное отношение к «славянскому вопросу»), С. С. Уваров счел необходимым изложить свое мнение в ответном письме министру иностранных дел от 26 декабря.
Прежде всего С.С.Уваров, не без влияния заключений М. П. Погодина, обратил внимание Нессельроде на явные «доказательства настойчивой активности, с которой иностранные кабинеты пытаются подорвать остатки нашего влияния на наших единоверцев, чтобы денационализировать славянское на-
селение: они сговорились лишить его религиозной веры и веры в нас. Это средство эффективно и не ново; со своей обычной осмотрительностью Австрия использует его издавна» 14. Как и Нессельроде, Уваров осуждал действия «одного польского перебежчика» (намек на А. Мицкевича. — М.Д.), который «предлагает Франции присоединиться к этой разрушительной работе под двойным знаменем католицизма и либеральных идей», и потому призывал к бдительности российскую дипломатию, к необходимости занять «по этому вопросу оборонительную позицию наблюдения и выжидания» 15.
«Взгляды России на этот вопрос, — продолжал Уваров в духе Погодина, — противоположны тому, как он выглядит в глазах Европы; на наш взгляд, точка сближения состоит в тождественности религиозных идей и исторических истоков и в общей вере в будущее России. Кто бы не действовал в противоположном направлении — он враг, в какие-бы цвета не рядился» 16. В этой связи Уваров осторожно выражает несогласие с точкой зрения Нессельроде о необходимости сохранения любой ценой целостности Турции во имя спокойствия Европы. Он считает, что ситуация может измениться, и потому Россия не должна связывать себя какими бы то ни было обязательствами, которые могли бы помешать ей в будущем оказать помощь «единоверным» славянам17.
И далее Уваров излагает свою позицию по славянскому вопросу: «В записке, которую я счел необходимым представить Императору, ибо полагаю, что все мы обязаны искренно давать Ему отчет в том, как мы подходим к решению того или иного вопроса, я указал, что славянский вопрос имеет две стороны: одна из них рискованная, опасная, квазиреволюционная, другая — упорядоченная, мирная, а потому и неуничтожимая. Использование этого различия продиктовано жизнью и впредь всегда будет принято во внимание в непосредственно касающихся меня делах: во всех нащих университетах есть кафедры славянского языка; наша молодежь с пылом предается этим исследованиям, и не только наша университетская молодежь, но и многие литераторы, многие представители духовенства занимаются подобными исследованиями; мы посылаем за границу и особенно в страны, населенные славянскими народами, молодых людей, поручая им подготовку к преподаванию столь важных для нас славяйских наречий; мы публикуем большие сборники по истории и древностям, исследования о происхождении ела-
вян; с другой стороны — молитвенники, требники, дароносицы посылаются за границу, чтобы пополнить обедневшие церкви наших единоверцев» 18. В этой же части письма С. С. Уваров описал те многочисленные мероприятия, которые поддержало и благословило Министерство народного просвещения в 30-40-е годы XIX в. в целях организации в России преподавания славяноведения. По новому университетскому уставу 1835 г. в четырех российских университетах были основаны кафедры «истории и литературы славянских нгфечий» и четыре молодых кандидата на их замещение (О. М. Бодянский, И. И. Срезневский, П. И. Прейс, В. И. Григорович) были посланы в командировки в славянские земли для основательной подготовки к этой деятельности.
Из дальнейшего текста следует, какое важное значение придавал С.С.Уваров развитию славистической деятельности в России и установлению при ее посредстве дружественных контактов с зарубежными славянами, необходимых для содействия российской внешней политике. «Следует ли стеснять все это движение на местах, — писал он, — связанное с нашими традициями, и охватывающее все, что мы почитаем и любим, надо ли его прерывать тем или иным способом из-за того, что оно может вызвать недоверие за рубежом? Следует ли постепенно парализовывать или даже запрещать эти исконные связи только потому, что тому или иному заграничному комитету будет угодно узреть под оболочкой этого исторического и религиозного братства содружество политическое?». И далее: «Подвергнем ли мы подозрению столь законные симпатии и людей, которые их испытывают, потому что европейской политике выгодно держать нас в бездействии в указанной области, в то время как сама эта политика не дремлет и открыто маневрирует, дабы полностью изгнать нас оттуда?». Отсюда следовал вывод: «Если мы уступим иностранной державе право вмешиваться в эти дружественные отношения, контролировать их и быть их судьей, то эта уступка, по моему мнению, повлечет одну уступку за другой: на пути уступок никто еще не сумел остановиться... и эта жертва, как и многие другие, не умерит подозрительности и надменности наших соседей» 19.
Заканчивал свое письмо С. С. Уваров знаменательными словами, выражавшими его политическое кредо: «Хотя, к великому моему сожалению, мы не рассматривали славянский вопрос под одним и тем же углом зрения, но я совершенно уверен, что мы
всегда прийдем к согласию в том, что касается поддержания великих консервативных принципов порядка, человечности и справедливости; разумеется, сюда относится и принцип национального достоинства, без которого эти последние оставались бы в той или иной мере лишь промежуточными теориями» 20.
Желая, чтобы подобная интерпретация славянского вопроса стала известна НиколаюI, опытный царедворец С.С.Уваров послал ему копию своего письма, сопроводив его следующей запиской: «Вследствие объяснений, имевших место по Высочайшему Вашего Величества повелению, между графом Нессельродом и мною о некоторых отношениях с славянскими племенами завязалась дружеская переписка. Г. Нессельроде, сообщив мне несколько бумаг (содержание коих не только не убедило меня, но даже укрепило в прежнем мнении), изъявил сожаление, что на вопрос о славянах мы смотрим с разных точек зрения. В ответ представил я ему дополнительное конфиденциальное объяснение о моем взгляде на сей вопрос, как я излагал оный в поднесенной Вашему Величеству краткой записке. Осмеливаюсь с этого отзыва всепод-данейше представить список, единственно, дабы Ваше Величество изволил убедиться, что не легкомысленно и не без зрелого рассуждения, я решился изложить перед Вами этот вопрос в том виде, в коем он и до ныне мне представляется. К сему считаю долгом присовокупить, что я не предворял г. Нессельроде в том, что снимок с моего отзыва будет представлен Вашему В^ричеству, хоть и думаю, что по прикосновенности сего предмета к служебным моим обязанностям, я не только имею право, но даже должен дать отчет Вашему Величеству во всем, что относится до моих соображений по сему делу» 21.
К сожалению, мы не располагаем сведениями о том, как отнесся Николай I к рассуждениям С. С. Уварова по славянскому вопросу, кроме приведенной выше краткой одобрительной резолюции на предыдущую записку. Судя по последующим событиям, русский самодержец, проявив интерес к мнению Уварова, не счел необходимым внести какие бы то ни было коррективы в проавстрийский курс российской внешней политики и по-прежнему отдавал предпочтение династическому принципу в ущерб утверждавшемуся в Европе принципу национальностей. Расплатой за такую недальновидную политику были революционные 1848-1849 годы 22 и поражение в Крымской войне.
Свое мнение по славянскому вопросу С. С. Уваров был вынужден изложить царю еще раз в 1847 г. в связи с разгромом в Киеве
Кирилло-Мефодиевского общества, члены которого в большинстве своем служили в ведомствах Министерства народного просвещения, но давали собственную, радикальную интерпретацию идеи славянской взаимности 23.
В записке императору, поданной 8 мая 1847 г., он, в частности, писал: «Еще в 1842 г., по поводу некоторых внушений австрийского правительства, я писал графу Нессельроду, с ведома Вашего Величества, что славянский вопрос представляет в отношении к нам две стороны: одну, которую можно употребить на возбуждение умов и к распространению опасной пропаганды, заслуживающей всю кару правительства (здесь несомненно был намек на «раскрытие» Кирилло-Мефодиевского общества. — М.Д.у, другая же сторона сего вопроса содержит святыню наших верований, нашей самобытности, нашего народного духа, имеющую в пределах законного развития неоспоримое право на ближайшую попечительность правительства. И ныне осмеливаюсь повторить то же самое определение: ясно, что вопрос славянский представляет для нас некоторую сложность, но потому и требует осмотрительности. В истинном, чистом своем значении русское славянство одушевлено приверженностью к самодержавию; все, что выходит из этой черты не принадлежит к этому славянству: оно или примесь чужих понятий, или игра фантазии, или, наконец, личина, под коей злоумышленные стараются уловить незрелых юношей и увлечь мечтателей неопытных. С сей точки зрения можно было бы положительно заключить, что в замыслах, кои теперь обнаружены перед правительством, слово славянство служило только недобросовестною завесою, под коей скрывались иные мысли, готовые принять и всякую другую форму, но избравшие славянскую, как сильнее действующую на сокровенную струну русского сердца» 24.
Таким образом, в своих взглядах на славянский вопрос С. С. Уваров в определенном смысле «эволюционировал» в рамках все той же теории официальной народности, практически отождествив понятие «славянство» с понятием «русская народность», оставив неизменными атрибуты «самодержавие» и «православие».
Мнение Уварова по славянскому вопросу обсуждалось не только в придворных кругах; оно стало известно в сфере университетского образования. В связи с разоблачением деятельности Кирилло-Мефодиевского общества в Киеве министр народного просвещения учредил в своем ведомстве строгий надзор
над преподаванием общественных наук. Он разослал попечителям учебных округов специальный секретный циркуляр с толкованием теории официальной народности, которым отныне должны были руководствоваться все профессора гуманитарных дисциплин и прежде всего слависты. Следить за исполнением указаний Уварова было поручено руководству университетов 25.
В основу циркуляра, представлявшего собой своего рода научный трактат, были положены взгляды С. С. Уварова на славянский вопрос, изложенные в вышеуказанных записках 1842 и 1847 гг. Начинался он исторической справкой. «В конце прошлого столетия, — писал Уваров, — родилась между соплеменными нам народами на Западе, именно в Богемии, мысль, что все народы славянского происхождения, рассеянные по Европе и подвластные разным скипетрам, должны когда-либо слиться в одно целое и составить государство славянское, (выделено нами. — М.Д.). Эта мысль мало по малу овладела всеми ветвями славянского племени в Европе, сперва в литературном, потом и в политическом смысле. От этого движения повсюду между народами славянского происхождения усилилось стремление к изучению языков, древностей и всех памятников славянских племен; но, к сожалению, это развитие отдельных ветвей славянских не долго оставалось в мирных пределах науки: скоро подпало оно искажению частию от влияния общих тревожных идей политических, частию от возбужденных предрассудков религиозных, частию от собственных недоразумений каждого племени. Европейское понятие о славянстве раздробилось уже на столько ветвей, сколько находится отдельных земель. Название славянства, драгоценное для восьмидесяти миллионов, разделенное на многие народы, занимающих безмерное пространство и земли, по языку своему помнящих единое происхождение и древнее родство, как оказывается ныне, употребляется во зло под личиною чистого братства. Эти идеи Запада о славянстве естественно тяготеют к России, как средоточию племен славянских, потому что и в языке русских и в Вере, и в законах дышет и бодрствует древнее начало народной жизни, от различных судеб исторических давно умершее в других славянских народах. Но и у нас западные понятия могут увлечь людей пылких и не подозревающих опасности своих мечтаний» 26.
Как видно из изложенного, свою эрудицию в славянском вопросе министр народного просвещения по-прежнему черпал из записок М. П. Погодина 1840 и 1842 гг., но в отличие от исто-
рика, старавшегося подчеркнуть значение научной и культурной стороны идеи славянского единства и затушевывавшего ее политический аспект (отчетливо проявившийся в росте нацио-нально-политического самосознания славян), Уваров в предчувствии революционной грозы акцентирует внимание университетского руководства на опасности распространения политических интерпретаций славянской взаимности панславистского толка, видя в этом угрозу для «истинно славянских» устоев российского общества.
При этом он снова повторяет свое рассуждение о двух сторонах «славянского вопроса»: «Вопрос о славянстве в отношении к нам представляет две стороны: одну, которую злонамеренные могут употребить на возбуждение умов и распространение опасной пропаганды, преступной и возмутительной; другая же сторона содержит святыню наших верований, нашей самобытности, нашего народного духа в пределах законного развития, имеющую неоспоримое право на попечение правительства. Русское славянство, в чистоте своей, должно выражать безусловно приверженность к Православию и Самодержавию, но все, что выходит из этих пределов, есть примесь чуждых понятий, игра фантазии или личина, под которою злонамеренные стараются уловить неопытность и увлечь мечтателей» 27.
Именно особый упор на «русскость» славянского вопроса в России является отличительной особенностью циркуляра. «В этом славянстве мы, русские, — писал Уваров, — должны искать своего родного начала, источника и народного просвещения. Каждый народ, в период самобытности своей, вмещает в себе два элемента: общий, наследственный от народа — родоначальника, исчезающего в поколениях, и частный, составляющий личность народа. Общий элемент в нас есть родовой, славянский; частный— наш собственный, русский. Посредством личности своей каждый народ развивает в жизни человечества особую мысль Провидения и содействует исполнению благих его предначертаний. Так все славянские государства были в свое время славны и могущественны, и все, как бы по очереди, пали: Моравия, Болгария, Сербия, Померания, Чехия, Кроация, Славония, Далмация, Босния, Польша... Этим славянам, утратившим значение свое, свойственно с сожалением вспоминать славное прошедшее. Но Россия, по воле Провидения, выдержала удары судеб и приобрела самобыт ность... она одна возносится над могилами единородных государств и своею собственною личностью представляет беспример-
ную империю по необъятности владений, многочисленности обитателей и могуществу народного духа, благоговейно преданные своей Вере, своему Государю, сохранившие свой язык, знамение народного ума, народных доблестей, народного чувства... Россия, не помрачившая славы предков, славна своими народными доблестями, славна и прошедшим, и настоящим» 28.
Таким способом С. С. Уваров подходил к главному и новому (по сравнению с 1842 г.) положению своего циркуляра-трактата о необходимости исключительно народно-русского понимания славянского вопроса в России. Он писал: «Итак, независимо от общего славянства, в действительности не существующего, а изменившегося в нескольких племенах, мы должны следовать за своими судьбами, свыше нам указанными, и в своем родном начале, .в своей личности народной, в своей Вере, преданности к престолу, в языке, словесности, в истории, в своих законах, нравах и обычаях — мы обязаны утвердить живительное начало русского ума, русских доблестей, русского чувства. Вот исконное начало народное и не славянорусское, а чисто русское, непоколебимое в своем основании — собственно наша народность» 29.
Завершая свое эталонное для ведомства народного просвещения определение «истинного» славянства, С. С. Уваров не мог не соединить его с «началами» своей знаменитой триады, указывая: «Но этому славянству русскому, нами во всей чистоте понимаемому, должна быть чужда всякая примесь политических идей; тогда остальным началам, в нем сокровенным, будет наше государственное начало, да непоколебимо стоит трон и Алтарь, собственно русское начало, и русский дух, наша святыня» 30.
* * *
Мы проследили определенную эволюцию взглядов С. С. Уварова по славянскому вопросу. Первоначально его понимание русской народности, тесно связанное с другими «началами» триады, было лишено какого-либо этнического элемента.
В 1842 г. осложнение внешнеполитических отношений с Австрией и Турцией вынудило его впервые определить свою позицию в славянском вопросе в дискуссии с К. В. Нессельроде: он поддержал мнение М. П. Погодина о необходимости изменения австрофильского курса внешней политики России и
обращения к славянам как потенциальным ее союзникам. При этом С. С. Уваров, защищая, как и К. В. Нессельроде, стабильность системы Священного союза и пытаясь оградить Россию от проникновения западных революционных идей, чтобы как-то обосновать правомерность существования славянской идеи в России, выдвинул положение о двух сторонах славянского вопроса — квазиреволюционного и культурно-научного. Естественно, предполагалось всемерное осуждение революционно-дестабилизирующих идей, связанных с политической стороной мифа о славянском единстве, и всемерная поддержка его духовно-культурного основания. В этом Уваров был солидарен с умеренно-кон-сервативными деятелями славянского движения в Европе.
«Разоблачение» в Киеве Кирилло-Мефодиевского общества, достаточно радикально интерпретировавшего идеи славянской взаимности, заставило С. С. Уварова снова уточнить свою интерпретацию понятия «народность», сделав упор на ее «русскость» и пожертвовав ее славянской основой. И это «эталонное» определение внедрялось как главный ориентир для преподавания общественных наук «в видах правительства» и «государя-императора». В преддверии европейской революции 1848—1849 гг. принятые меры оказались своевременными и, возможно, «охранили» в какой-то степени Россию от возникновения революции.
Отрекшись от славянских корней русской народности и сделав ее самодостаточной, министр народного просвещения вновь накрепко связал ее с самодержавным и православным «началами» триады. Боязнь угрозы революционной дестабилизации системы самодержавия оказалась для него сильнее славянских сочувствий.
Примечательно и наводит на интересные размышления факт, что в том же направлении, что и у Уварова (от всеславянского к национальному, но совершенно с другой мотивацией), эволюционировало национальное самосознание деятелей западнославянского возрождения в 40-50-е годы XIX в.
Примечания
1 См.: Полиевктов М. Николай I: Биография и обзор царствования. М., 1918; Riasanovsky N. V. Nikolas I and official nationality in Russia. 1825-1855. Los Angeles, 1959; Дьяков В. А. Славянский вопрос в общественной мысли дореволюционной России. М., 1993. С. 10-16; Бахтурина А. Ю. Государственная доктрина российского
самодержавия в XIX — начале XX века (к вопросу о возникновении и развитии «теории официальной народности») / Россия и Европа: поиск единства или апология самобытности. М., 1995. Вып. 1. С. 19-37 и др.; Лакёр Уолтер. Черная сотня. Происхождение русского фашизма. М., 1994. С. 34-35 и др.
^ Рождественский С. В. Исторический обзор деятельности Министерства народного просвещения. 1802-1902. СПб., 1902; Киев и Университет св. Владимира при Императоре Николае I. 1825-1955. Киев, 1896.
о
° Тютчева А. Ф. При дворе двух императоров: Воспоминания. Дневник. 1853-1855. М„ 1990. С. 38.
^ Подробнее см.: Досталь М. Ю. Об элементах романтизма в русском славяноведении 40-50-х годов XIX в.: По материалам периодики / Славяноведение и балканистика в отечественной и зарубежной историографии. М., 1990. С. 4-116.
® Уваров С. С. Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833-1843 / ОПИ ГИМ. Ф. 17. № 47. (Рукопись). Опубликовано: Десятилетие Министерства народного просвещения. 1833-1844. СПб., 1864.
6 ОПИ ГИМ. Ф. 17. № 47. Л. 5 об.
^ Там же. № 42. Это письмо и др. документы опубликованы на языке оригинала и в переводе на словацкий язык в издании: Dostal'o-va М. Y. «Slovanskri otazka» v nazoroch grofa S. S. Uvarova / Slo-vanske studie. Bratislava, 1993. Sv. 1-2. S. 67-68. За помощь в переводе документов с французского на русский язык выражаю искреннюю благодарность Е. А. Хелимскому, В. Э. Орлу и Е. М. Заб-лудовской.
® Погодин М. П. Письмо к министру народного просвещения, по возвращении из путешествия по Европе в 1839 г. / Соч. М., 1874. Т. 4; Он же. Второе донесение министру народного просвещения о путешествии 1842 года, преимущественно в отношении к славянам / Там же.
9 ОПИ ГИМ. Ф. 17. № 42. Л. 17-19.
10 Там же. Л. 20.
11 Dostal'ova, М. «Slovanska otczka»... S. 69-70.
12 Там же. С. 70.
13 Там же. С. 71.
14 Там же. С. 73.
15 Там же.
16 Там же.
17 Там же.
18 Там же.
19 Там же. С. 74.
20 Там же. С. 75.
21 Там же. С. 71.
22 Подробнее см.: Нифонтов А- С. 1848 год в России: Очерки по истории 40-х годов. М.; Л., 1931; Восточный вопрос во внешней политике России (Конец XVIII — начало XIX вв.). М., 1978.
23 Зайончковский П. А. Кирилло-Мефодиевское общество. М., 1958.
24 Dostal'ova М. «Slovanskd otazka»... S. 69.
Циркуляр С. С. Уварова с небольшими вариациями был разослан попечителям учебных округов всех российских университетов в конце мая 1847 г. и принят ими к исполнению. В частности, попечитель Киевского учебного округа А. С. Траскин 10 июня докладывал министру народного просвещения, что, получив предписание 6 июня, уже 7 числа собрал университетский совет «к чрезвычайному заседанию» и прочел его всем собравшимся. Далее он отметил, что «все наличные преподаватели вверенного мне университета вполне оценили важность содержания означенного предписания, поняли истинный его смысл и, приняв с глубокою призна-тельностию заключавшееся в нем предостережение, стараться будут предохранять вверяемое им юношество от соблазна чуждых нашему народному духу мечтаний, овладевших умами славянских племен на Западе. Я же с своей [стороны] буду иметь постоянное и неослабное наблюдение, чтобы преподаватели в своих чтениях и изданиях не уклонялись от высказанного в настоящем случае взгляда правительства на этот предмет и объясненного Вашим Сиятельством начала» (Киевский государственный исторический архив Украины (КД1АУ). Ф. 707. Оп. 261. Л. 12, 13 об.).
2® Там же. Л. 3-4. Циркуляр С. С. Уварова, адресованный Московскому университету, был опубликован в статье: П. Б. Об Украинско-славянском обществе (граф С. С. Уваров и граф С. Г. Строганов) 1847 г. Ц Русский архив. М., 1892. Кн. 7. Стлб. 347-351. Далее цитируется вариант циркуляра, посланный в Университет Св. Владимира в Киеве.
27 Там же. Л. 4 об.
28 Там же. Л. 6-7.
29 Там же. Л. 7.
30 Там же. Л. 5 об.