CC BY
27
УДК 82
Izumrudov Yu.A, Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Lobachevsky State University (Nizhny Novgorod, Russia), E-mail: izumrud.nnov@mail.ru
THE ONEGIN PLOT HIDDEN IN BORIS SADOVSKOY'S PLAY "THE KNIGHT OF MALTA". The article is written in accordance with the plans for the preparation of the first scientific collection of works by B.A. Sadovskoy, which will include the corpus of his dramatic works. In the article we consider unpublished melodrama "The Knight of Malta", the manuscript of which is preserved in the nominal Fund of Sadovskoy in RGALI. There are no serious research works about the play to date, it is not involved in scientific turnover, and meanwhile this work is interesting in terms of knowledge of the artistic evolution of the author, his life and creative destiny. Through an appeal to Sadovskoy's metatext, in which the autobiographical factor is very significant, it is emphasized that in the "The Knight of Malta" there is an echo of Pushkin's novel "Eugene Onegin", which became the most famous and conceptual in the Russian classical plot. It is also emphasized that this plot, read in the history of the relationship between the characters of the play Fyodor Lukoyanov and his bride Olenka, seems to be turned back to its source, predicting a fundamentally different resolution. In accordance with the autobiographical aspect of the play, the role of his "embodied conscience" Olga Chubarova (Sheremeteva) in Sadovskoy's fate is described in detail.
Key words: B.A. Sadovskoy, collected works, "The Knight of Malta", "Eugene Onegin", Onegin plot, metatext, Olga Chubarova (Sheremeteva).
Ю.А. Изумрудов, канд. филол. наук, доц., Нижегородский государственный университет имени Н.И. Лобачевского, г. Нижний Новгород,
Е-mail: izumrud.nnov@mail.ru
СКРЫТЫЙ ОНЕГИНСКИЙ СЮЖЕТ В ПЬЕСЕ БОРИСА САДОВСКОГО «МАЛЬТИЙСКИЙ РЫЦАРЬ»
Статья написана в соответствии с планами подготовки первого научного собрания сочинений Б.А. Садовского, в который войдет и корпус его драматургических произведений. Рассматривается пока еще не публиковавшаяся мелодрама «Мальтийский рыцарь», рукопись которой сохранилась в именном фонде Садовского в РГАЛИ. Относительно пьесы к настоящему времени нет сколько-нибудь серьезных исследовательских работ, она не вовлечена в научный оборот, а между тем это произведение интересно в плане познания художнической эволюции автора, его жизненной и творческой судьбы. Через обращение к метатексту Садовского, в котором весьма значим автобиографический фактор, акцентируется, что в «Мальтийском рыцаре» есть отзвук романа А.С. Пушкина «Евгений Онегин», его ставшего самым известным и концептуальным в русской классике сюжета. Подчеркивается, что сюжет этот, прочитываемый в истории взаимоотношений персонажей пьесы - Федора Лукоянова и его невесты Оленьки, как бы повернут вспять, к истоку своему, предрекающему принципиально иное разрешение. В соответствии с автобиографическим аспектом пьесы подробно рассказывается о роли в судьбе Садовского его «воплощенной совести» - Ольги Чубаровой (Шереметевой).
Ключевые слова: Б.А. Садовской, собрание сочинений, «Мальтийский рыцарь», «Евгений Онегин», онегинский сюжет, метатекст, Ольга Чуба-рова (Шереметева).
В настоящий момент нами проводится работа по подготовке первого научного издания собрания сочинений Б.А. Садовского, видного представителя Серебряного века, одного из лучших в кругу писателей, явленных России Нижегород-чиной. Важно представить в этом издании все грани таланта автора, в том числе и драматургию, которая традиционно - читателями и исследователями - оттесняется на периферию его творческой деятельности и потому мало известна, сравнительно с прозой, поэзией, критикой, собственно и предопределившими его литературную репутацию. Не все пьесы Садовского были напечатаны и инсценированы, а тексты некоторых либо утрачены, либо еще не найдены в архивах; так, ни об одном драматургическом произведении его не было упомянуто о вышедшем в 2010 году масштабном справочнике «Известная и неизвестная эстрада конца XIX - начала ХХ веков» [1], между тем это непреложный факт - активное и весьма ценимое специалистами сотрудничество Садовского с малой столичной сценой, с театром кабаре.
Садовской предполагал издать свои драматургические произведения отдельным сборником «Цветной занавес», о чем несколько раз печатал анонсы. Однако по объективным причинам осуществить это не удалось. Об одной из пьес этого несостоявшегося сборника (а именно она и должна была его открывать) и пойдет речь в нашей статье. Это мелодрама «Мальтийский рыцарь». Рукопись ее автор сохранил в своем архиве, и теперь она находится в его именном фонде в РГАЛИ [2]. И в скорости будет опубликована нами в одном из научных сборников.
Пьеса «Мальтийский рыцарь» написана в 1911 году. Была поставлена лишь один раз - в марте 1915 года в Троицком театре миниатюр в Санкт-Петербурге. Откликом на этот спектакль стали три крохотные рецензии в столичной периодике, в том же 1915-м.
Специалистами-филологами, знакомыми с фондом Садовского в РГАЛИ, практически ничего не написано о пьесе, если не считать статьи И.П. Андреевой «"Чукоккала" и около» [3], где повествуется о взаимоотношениях Садовского с К.И Чуковским и, попутно, дается краткая информация о «Мальтийском рыцаре», самого общего характера. При содействии Чуковского Садовской пытался пристроить пьесу в журнал «Нива», через Чуковского о пьесе узнал художник И.Е. Репин, которому она понравилась.
События в пьесе приурочены к 1800 году. В России тогда правил Павел I. В Петербург приезжает «недоросль из дворян» [2, л. 1] Федор Лукоянов - записываться в Преображенский полк. Но попадает в карточную кабалу к шулерам, которым спустил все, что было дано отцом на обустройство в столице... Положение отчаянное, едва ли не паперть остается идти. Или стреляться. А главное, стыд-то какой перед родителями! Выручает Федора его верная невеста Оленька, чистая душой, подлинно небесное создание. Она говорит ему, что «есть в Питере дом, к дому прибит железный ящик. Ежели человек погибает или обижен кем, надо про то написать, а письмо бросить в ящик. <...> Прочитают и вступятся за несчастного. <...> Мальтийские рыцари. Таков их священный долг» [2, л. 9]. (Образованному читателю и зрителю пьесы, конечно же, известно, что действи-
тельно в столице был такой дом - дворец Павла I, носившего титул Великого магистра духовно-рыцарского Мальтийского ордена, и император самолично вынимал адресованные ему письма из ящика и принимал по ним меры). Федор не верит, но Оленька с завидной смелостью и самоотверженностью убеждает его в истинности своих слов: пишет просьбу за него и опускает в упомянутый ящик, и в самый ответственный момент, когда снова собирается орава шулеров, является Мальтийский рыцарь, облик и манеры которого выдают в нем самого императора Павла, избавляет Федора из беды и благословляет его на счастливую семейную жизнь с дорогой сердцу Оленькой.
Уже рецензент единственного представления пьесы (1915 года) указал на отличительное качество ее, охарактеризованное им как «литературность» [4, л. 358]. Имелось в виду, конечно же, наличие реминисценций из классики. И в первую очередь приходит тут на ум параллель с «Капитанской дочкой» А.С. Пушкина. Налицо переклички некоторых сюжетных линий двух произведений, определенная функциональная близость пушкинских Петра Гринева, Савельича, Маши Мироновой, императрицы Екатерины II и персонажей пьесы Садовского - Федора Лукоянова, Афанасьича, Оленьки, Мальтийского рыцаря. Однако конкретизация и развитие данного положения не входит в задачу настоящей статьи. Этому будет посвящена нами отдельная работа, публикация которой готовится в одном из научных журналов. Здесь же акцентируем принципиально иной аспект отмеченной выше «литературности», уже не столь явный - скрытый, глубоко опосредованный.
Помимо «Капитанской дочки» в «Мальтийском рыцаре» Садовского есть отзвук и другого великого пушкинского произведения - «Евгения Онегина». Но это становится ясным уже только из метатекста, в котором всегда очень значим автобиографический фактор. «Мальтийский рыцарь» писался Садовским на волне его воспоминаний о счастливых и, увы, горьких годах юности, о светлых озарениях ее и несбывшихся надеждах. Федор Лукоянов ведь в некотором роде сам Садовской, то, кем был он и, главное, кем мог стать. Для проницательного читателя тут несомненны ассоциативные связи. Как и Федор, Садовской, по сути тоже недоросль, приезжает из своего губернского провинциального города в столицу, правда старорусскую уже, традиционную Москву. Да, учиться в университете, а не записываться на военную службу, но эта конкретика в данном случае для нас незначима, важен сам факт отрыва от малой родины и вхождения в чуждый поначалу большой мир. По сюжету пьесы Федор - тамбовчанин, но фамилия-то у него нижегородская: от названия небольшого уездного городка Лукоянова Нижегородской губернии, к которому восходит одна из веточек родословного древа Садовских, чему Борис Александрович придавал большое значение: «Дед со стороны матери Голов был простой лукояновский мужик. В 1812 г 16-ти лет попал в солдаты, дослужился до офицерского чина и вышел в отставку подпоручиком. Тогда этот чин давал дворянство, и мать моя, дочь мужика и поповны, кончила Петербургский Павловский институт. Так в лице моем слились три основные сословия. Этим объясняется многое» [5, с. 189]. В соответствующем контексте
оказывается и некая Карповка, где, как с ностальгическим чувством вспоминает Оленька, они с Федором детьми «на качелях качались да в горелки бегали» [2, л. 4]. Конечно же, нам сразу приходит на ум сельцо Карповка, вблизи которого, на правом гористом берегу Оки, в деревне Щербинке, что в десяти верстах от Нижнего, была летняя усадьба Садовских, где любил проводить время автор «Мальтийского рыцаря»: здесь ему хорошо думалось, мечталось, работалось... В его «Записках» 1920-х годов читаем: «Каждое лето <...> мы живали в Щербинке. Вспоминаются мне летние вечера в лесу. Я лежу на склоне оврага у берега Оки, сверкающей издали осколком зеркала. На луговой стороне напротив белеет колокольня села Карповки, и видны стоги, похожие на ряд точек. Надо мной кружится пара ястребов, я любуюсь их величавым полетом. Все нежнее журчанье горлинок. Прозвенел козодой. Стайка ворон летит ночевать в лесу и рассаживается на старом сухом дереве. Из оврага неровными взмахами подымается сова» [6, с. 132]. Едва ли не о сакральности щербинского местоположения для Садовского писал ему его друг, филолог Ю.А. Никольский, приезжавший в 1919-м из Петрограда в Нижний читать лекции в местном университете: «Щербинка издалека мерещится концом мира или блаженной ассирийской горкой праведников, откуда рукой подать до голубого неба. Я понимаю, что для Тебя не может быть смерти иначе, как продолжения жизни: вечность тут, она за картофельным полем. <...> Октябрьским картофельным полем Встретить вот-вот Христа. Тешишь себя невольно Пыланьем бегучим листа» [7, с. 180, 184].
У Садовского, как и у его героя из «Мальтийского рыцаря», тоже был трудный путь обустройства и жительства в столичном городе, как пришлось впервые в жизни покинуть родной дом. Да вот только не оказалось с ним рядом тогда его верной, единственной подруги, ангела-хранителя его, как Федорова Оленька... И не сложилась его судьба. Попал в омут гибельных страстей и соблазнов открывшегося ему нового мира и, без душевного пригляда и сопонимания, не смог противостоять им, что разрушающе сказалось на здоровье и физических силах. И в молодом еще возрасте Садовской превратился в сущую развалину. Сухотка спинного мозга, немота рук и ног обрекли его на инвалидное кресло. И запредельное отчаяние, попытки самоубийства. Не было утоления и в личном плане. Случайная женитьба - и крушение семьи, вечная разлука с сыном. И особая боль для творческой личности - не реализовавшийся в должной мере художнический дар.
.А ведь все бы могло случиться иначе, окажись у Садовского зорким сердце. Была же, была в кругу его нижегородских барышень девушка, которая с са-мозабвенностью и жертвенностью сыграла б в его жизни роль берегини, как и Оленька в жизни его героя. Гимназистка, а в дальнейшем студентка Женевского университета Ольга Чубарова. Умница и эрудит, знаток старых книг, искусства, философии, способная ученица известного художника А.О. Карелина. «Подруга муз», «вдохновительница», «моя воплощенная совесть» [8, с. 454] - о многом говорят такие обращения к ней Бориса Садовского. В течение многих лет он переписывался с Чубаровой, неизменно подчеркивая исключительность ее личности в кругу своих знакомых: «Никому не могу поверить своих тайных помыслов и "вдохновений", кроме как Вам. Ваша чуткая женская (в лучшем смысле слова) натура всему находит верную оценку.» (1903); «.порвав со всеми, я только с Вами сохранил чистое чувство дружбы и признательности. Хотелось бы по-былому поглядеть в Ваши ясные, чистые глаза, чтобы проверить себя и устыдиться настоящего.» (1913); «.Ваш образ ярче всего сияет в туманных снах памяти.» (1923) [9, с. 417, 445 - 446, 459]. А вот какие слова он адресовал ей из упомянутой выше сокровенной своей усадебной Щербинки: «Может ли быть что-нибудь выше любви - любви не к женщине или чему-нибудь конкретному, но любви вообще - громадной, великой, как мир! Любить всё - природу, жизнь, людей, идеалы! Скрип коростеля в лугах и пение скрипки виртуоза! Весенних ласточек на дереве и красоту Кавальери. Любовь - это великое благо» [9, с. 422].
Оля Чубарова относилась к Борису Садовскому с предупредительной нежностью, душевной заботливостью, сразу же признала в нем талант и напутствовала беречь его. Сохранила для потомков все его письма, рукописи, книги, фотографии; оставалась самым преданным и верным другом до конца жизни.
Данную тему можно бы развивать и далее, однако заключим: именно Ольга Чубарова была в пару Борису Садовскому, с ней он мог бы обрести свое счастье. Но понял он это (избалованный женским вниманием) слишком поздно, лишь когда потерял ее. И в создававшемся в дальнейшем «Мальтийском рыцаре» невесту главного героя, которой благоволит сам император в спасении души возлюбленного, он нарекает именем своей «вдохновительницы». А вот отчество дает - Борисовна. Как намек на изменившиеся уже реалии. Ольга Чубарова избрала спутником жизни Бориса Борисовича Шереметева.
В память о последнем бальном вечере Чубаровой и Садовского (8 ноября 1909 года), их прощальном вечере, пишется стихотворение с символическим на-
Библиографический список
званием «Татьяна», одно из лучших в собрании лирики нашего автора. Здесь Садовской переосмыслил свои взаимоотношения с Ольгой в духе ставшего самым известным и концептуальным в русской классике сюжета. Вот строфы первоначального, предпубликационного варианта стихотворения: .Но чаще в облаке мечтаний Иной являешься мне ты, И милой Тани, бедной Тани Я узнаю в тебе черты.
И знаю: ждешь ты безнадежно Того, кто был мечтой твоей, — С душою девственной и нежной, Бродя в тени родных аллей.
А твой бездушный друг Евгений Стал жертвой пошлой суеты. Он чужд глубоких вдохновений, Его спасти бессильна ты.
Кто знает, может быть, влюбленный, Он ждет, что ты простишь его. Безумец жалкий, ослепленный, Бежавший счастья своего?
Но если б вновь он боязливо Припал с мольбой к ногам твоим, Скажи, была ли б ты счастлива Мгновением любви одним? [9, с. 438].
Обращение здесь к образности «Евгения Онегина» предопределено уже самим фактом всегдашней особой значимости этого романа в плане художнической самоидентификации Бориса Садовского. Уже при самом начале своего осознанного литературного пути он пишет онегинской строфой шуточную поэму «Вениамин Терновский» (1904), где мастерски варьирует тему пушкинского произведения [10]. В поэме отразились образ жизни, быт, интересы и привязанности хорошо знакомых автору нижегородских студентов и гимназистов, любивших проводить свободное время в гостеприимных стенах реального училища, в его своеобразном молодежном клубе, любовно названном «Рай». Бывала в этом «Раю» и «подруга муз» Ольга Чубарова. И пусть она не упоминается в «Вениамине Терновском», где-то в подтексте ее образ присутствует.
Ну а после того, как отзвучал последний бал Садовского и Ольги Чубаро-вой, поэт, в горестно-потерянные свои годы («. у меня душа отравлена, а на возможность личного счастья я давно махнул рукой. Сказать правду, я сам виноват во всем.» [9, с. 450]) заказывает в петербургском фотоателье свои фотокарточки в образе Онегина (см. примечание). И сообщает о них Чубаровой-Шеремете-вой: «.есть такие, где я схож с оперным Онегиным» [9, с. 451], оговариваясь, правда, что дорогим сердцу людям дарит другие. (Но все-таки вот, к примеру, А.А. Блоку, сокровенному своему поэту, как никто из современников выявившему «чистую гармонию стиха» [11, с. 380], «"Моцартнейшему" из Моцартов» [12, л. 2], послал именно «онегинскую» карточку, хотя и иного ракурса, иной тональности и более позднюю. Как что-то важное о себе послал, некую самохарактеристику, исповедь. И Блок так откликнулся, душевно, искренне: «.портрет хороший; только на нем Вы печальный и больной; смотря на него, я чувствовал к Вам нежность» [13, с. 313]).
Обобщим: бесспорно, при восприятии всего эпистолярного и художественного наследия Садовского как единого текста, онегинский сюжет, явленный в стихотворении «Татьяна», прочитывается за строками «Мальтийского рыцаря». Он дан в своеобразной косвенной форме, по сути, лишь на уровне настроения. И как бы повернутый вспять, к истоку своему, предрекающему принципиально иное разрешение. И естественно, лишенный уже традиционной трагичности, что диктовалось условиями мелодраматического жанра; неслучайно, как выше уже отмечалось, представление «Мальтийского рыцаря» прошло на кабаретной сцене.
Примечание
1. Интересно в данном контексте привести следующий (датированный 1912 годом) фрагмент из мемуаров С.Н. Дурылина, которому однажды и в реальном облике Садовского провиделось нечто онегинское: «Когда я вошел в помещение "Эстетики" ("Общества свободной эстетики" - Ю.И.) <.>, первый, кого я увидал из знакомых, был Борис Садовский в сюртуке, в лаковых штиблетах, тонкий, изящный, обритый наголо, -немножко персонаж с бала из "Горя от ума" или с того бала, на котором Онегин увидел Татьяну» [14, с. 785].
1. Известная и неизвестная эстрада конца XIX- начала ХХвеков: каталог фонда цензуры произведений для эстрады Отдела рукописей и редких книг Санкт-Петербургской государственной театральной библиотеки, 1846 - 1917. Санкт-Петербург: Балтийские сезоны, 2010.
2. Садовской Б.А. Мальтийский рыцарь. Российский архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 464. Оп. 2. Ед. хр. 36.
3. Андреева И.П. «Чукоккала» и около. De уки: Историко-литературный и библиографический журнал. 1994; № 1/2: 49 - 61.
4. Троицкий театр. Российский архив литературы и искусства (РГАЛИ). Ф. 464. Оп. 4. Ед. хр. 3.
5. Садовской Б.А. Заметки. Дневник (1931 - 1934). Знамя. 1992; № 7: 172 - 194.
6. Садовской Б.А. Записки (1881 - 1916). Российский Архив (История Отечества в свидетельствах и документах XVIII - XX вв.). Москва: Студия «ТРИТЭ» - Российский Архив, 1994; Выпуск 1: 106 - 183.
7. Судьба Юрия Никольского (Из писем Ю.А. Никольского к семье Гуревич и Б.А. Садовскому. 1917 - 1921). Минувшее: исторический альманах. Москва; Санкт-Петербург: Atheneum; Феникс, 1996; Выпуск 19: 135 - 198.
8. Анчугова Т.В. «В Москве многое запрятано в глубину» (Борис Садовской и Ольга Шереметева: неизвестные материалы). Московский архив. Историко-краеведческий альманах. Москва: Издательство объединения «Мосгорархив», 2002; Выпуск 3: 451 - 471.
9. Садовской Б.А. Морозные узоры: Стихотворения и письма. Москва: Водолей, 2010.
10. Изумрудов Ю.А. «В те дни, когда в преддверье "Рая."»: Борис Садовской и его поэма «Вениамин Терновский». Палимпсест. Литературоведческий журнал. 2019; № 1: 140 - 172.
11. Садовской Б.А. Лебединые клики. Москва: Советский писатель, 1990.
12. Садовской Б.А. Письма А.А. Блоку. Российский архив литературы и искусства (РГАЛИ). Фонд. 55. Оп. 1. Ед. хр. 391.
13. Переписка А.А. Блока с Б.А. Садовским. Литературное наследство. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Москва: Наука, 1981; Т. 92, Кн. 2: 309 - 314.
14. Дурылин С.Н. В своем углу. Москва: Молодая гвардия, 2006.
References
1. Izvestnaya i neizvestnaya 'estrada konca XIX - nachala ХХ vekov: katalog fonda cenzury proizvedenij dlya 'estrady Otdela rukopisej i redkih knig Sankt-Peterburgskoj gosudarstvennoj teatral'noj biblioteki, 1846 - 1917. Sankt-Peterburg: Baltijskie sezony, 2010.
2. Sadovskoj B.A. Mal'tijskij rycar'. Rossijskijarhiv literatury iiskusstva (RGALI). F. 464. Op. 2. Ed. hr. 36.
3. Andreeva I.P. «Chukokkala» i okolo. De vizu: Istoriko-literaturnyj ibibliograficheskijzhurnal.1994; № 1/2: 49 - 61.
4. Troickij teatr. Rossijskij arhiv literatury i iskusstva (RGALI). F. 464. Op. 4. Ed. hr. 3.
5. Sadovskoj B.A. Zametki. Dnevnik (1931 - 1934). Znamya. 1992; № 7: 172 - 194.
6. Sadovskoj B.A. Zapiski (1881 - 1916). Rossijskij Arhiv (Istoriya Otechestva v svidetel'stvah i dokumentah XVIII - XX vv.). Moskva: Studiya «TRIT'E» - Rossijskij Arhiv, 1994; Vypusk 1: 106 - 183.
7. Sud'ba Yuriya Nikol'skogo (Iz pisem Yu.A. Nikol'skogo k sem'e Gurevich i B.A. Sadovskomu. 1917 - 1921). Minuvshee: istoricheskij al'manah. Moskva; Sankt-Peterburg: Atheneum; Feniks, 1996; Vypusk 19: 135 - 198.
8. Anchugova T.V. «V Moskve mnogoe zapryatano v glubinu» (Boris Sadovskoj i Ol'ga Sheremeteva: neizvestnye materialy). Moskovskij arhiv. Istoriko-kraevedcheskij al'manah. Moskva: Izdatel'stvo ob'edineniya «Mosgorarhiv», 2002; Vypusk 3: 451 - 471.
9. Sadovskoj B.A. Moroznye uzory: Stihotvoreniya ipis'ma. Moskva: Vodolej, 2010.
10. Izumrudov Yu.A. «V te dni, kogda v preddver'e "Raya..."»: Boris Sadovskoj i ego po'ema «Veniamin Ternovskij». Palimpsest. Literaturovedcheskij zhurnal. 2019; № 1: 140 - 172.
11. Sadovskoj B.A. Lebedinye kliki. Moskva: Sovetskij pisatel', 1990.
12. Sadovskoj B.A. Pis'ma A.A. Bloku. Rossijskij arhiv literatury i iskusstva (RGALI). Fond. 55. Op. 1. Ed. hr. 391.
13. Perepiska A.A. Bloka s B.A. Sadovskim. Literaturnoe nasledstvo. Aleksandr Blok. Novye materialy i issledovaniya. Moskva: Nauka, 1981; T. 92, Kn. 2: 309 - 314.
14. Durylin S.N. Vsvoem uglu. Moskva: Molodaya gvardiya, 2006.
Статья поступила в редакцию 08.01.20
УДК 81'42:82-1
Gubina N.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Philology and Stage Speech, Altai State Institute of Culture (Barnaul, Russia),
E-mail: ninochka4@mail.ru
Slobodina L.V., student, Altai State Institute of Culture (Barnaul, Russia), E-mail: lu64sol@yandex.ru
POETIC MANNER OF TITLES IN YURI LEVITANSKY'S POETRY BOOK "CINEMATOGRAPH". The paper analyses structure-forming principles of a Soviet poet Yuri Levitansky's collection of poems named "Cinematograph" with the aid of metatext of titles. Scientific novelty of the paper lies in the fact that that author for the first time ever applies operating procedure that peculiar to a nominative metatext in analyzing a book of poems. Topicality of the article is determined by a need of elaboration and practical validation of modern ways of analysis of the author's aims and a reader's perception of the fiction. The research clears up peculiarities of figural system, specifies principles in displaying images and in applying motion picture editing to Yuri Levitansky's book's arrangement. The authors of the article prove that the metatext of the titles is determinated by a genre and a topic, dispatch the reader's attention to linear discrete perception of single verses that are included into the book. The authors reveal that a lyrical persona's image focuses in two texts that mark a diapason of self-perception - from "an ironic man" to "a square man". The key structural and semantic aspects of "focus texts" analyzes from the point of metatext continuum. The study points out the effectiveness of applying operating procedure mentioned above in literature studies.
Key words: Yuri Levitansky, strategies of denomination, metatext of titles, motion picture editing, imaging, focusing, lyrical persona.
Н.В. Губина, канд. филол. наук, доц., Алтайский государственный институт культуры, г. Барнаул, E-mail: ninochka4@mail.ru
Л.В. Слободина, студентка, Алтайский государственный институт культуры, г. Барнаул, E-mail: lu64sol@yandex.ru
ПОЭТИКА ЗАГЛАВИЙ В КНИГЕ СТИХОВ Ю.В. ЛЕВИТАНСКОГО «КИНЕМАТОГРАФ»
Статья посвящена анализу структурообразующих принципов книги стихов Ю. Левитанского «Кинематограф» через построение метатекста заглавий. Научная новизна работы определяется тем, что методика работы с номинативным метатекстом для сборника лирических произведений используется впервые. Актуальность статьи обусловлена необходимостью разработки и апробации современных способов анализа авторской интенции и читательского осмысления художественного текста. Исследование выявляет особенности образной системы, уточняет принципы визуализации образов, применения кинематографического метода монтажа для организации единства книги Ю. Левитанского. Подтверждается, что метатекст заглавий, обусловленный жанрово и тематически, направляет читательскую рецепцию по пути линейно-дискретного восприятия отдельных стихотворений в составе книги как части и целого. Устанавливается, что образ лирического субъекта фокусируется в двух текстах, номинирующих диапазон самовосприятия, - от «ироничного человека» до «квадратного человека». С точки зрения метатекстового континуума анализируются основные структурно-семантические моменты «фокусных» текстов. Представленное исследование позволяет сделать выводы об эффективности применения апробируемой методики в литературоведческой практике.
Ключевые слова: Ю. Левитанский, номинативные стратегии, метатекст заглавий, монтаж, визуализация, фокусировка, лирический субъект.
Книга стихов «Кинематограф» Ю.Д. Левитанского, одного из последних значимых поэтов «военного поколения», была создана в зените творчества и с тех пор пользуется любовью читателей, привлекает внимание критиков и литературоведов. Сам автор отчасти объяснял этот неизменный интерес внутренней цельностью сборника, тематической и композиционной продуманностью: «Впервые, пожалуй, появился не просто сборник стихов, написанных по разным поводам в разное время, а именно книга, имеющая свои принципы построения,
схожие больше всего с принципами киномонтажа, где, подчиняясь воле и замыслу автора, чередуются фрагменты сценария, сны, воспоминанья, времена года, времена жизни» [1, с. 3]. А.Н. Черняков отмечает: «Архитектоника книги стихов Юрия Левитанского «Кинематограф» (1970) неоднократно становилась предметом специального анализа: исследователи писали о музыкальном и визуальном началах в композиции книги, о связи «Кинематографа» с общими принципами книго- и циклообразования в поэзии Левитанского и авторскими моделями ме-
