CC BY
17
К ВОПРОСУ ОБ ЭПИГРАФЕ К «БЛОКОВСКОЙ» МИСТИФИКАЦИИ БОРИСА САДОВСКОГО «СОЛДАТСКАЯ СКАЗКА»
Рассматривается историко-литературный контекст эпиграфа к «блоковской» мистификации Бориса Садовского «Солдатская сказка» (строки из «Конька-горбунка» П.П. Ершова) на примере библиофильских воспоминаний известного литературоведа В.И. Сахарова. Акцентировано, что в данном контексте прочитывается полемика с В.П Белинским, резко раскритиковавшим замечательное произведение Ершова за якобы отсутствие в нём какого-либо художественного достоинства. Воспоминания Сахарова побудили нас рассмотреть тему о взаимоотношениях Садовского и «имманентного» критика Ю.И. Айхенвальда. По свидетельству коллеги Сахарова по библифильскому делу - Э.Ф. Циппельзона, Садовской сочувствовал Айхенвальду, оспорившему казавшиеся незыблемыми для общественного мнения важнейшие положения критической системы Белинского. И, стало быть, показали мы, сочувствовал, помимо прочего, и за защиту им чудесной сказки П.П. Ершова, явленного в ней мира русской жизни, с её исконными, вечными, традициями и обычаями. Также, в связи с воспоминаниями Сахарова, акцентирована привычная для Садовского тема разоблачения наполеонизма как движущего начала русской либеральной интеллигенции, отмечено, как парадоксальным образом наполеонизм преломился в личной судьбе Садовского.
Ключевые слова: Б.А. Садовской, В.И. Сахаров, Э.Ф. Циппельзон, Ю.И. Айхенвальд, В.Г. Белинский, П.П. Ершов, эпиграф, «Солдатская сказка», наполеонизм.
1926 году в «сменовеховском» журнале «Новая Россия» Б. Садовской напечатал неизвестное произведение А. Блока - прозаическую «Солдатскую сказку» - как якобы сохранившееся в его архиве. В дальнейшем, однако, выяснилось, что это литературная мистификация Б. Садовского и написана она вовсе не в 1915 году, как указывал последний в предисловии к её журнальной публикации, а, скорее всего, уже после смерти великого поэта. А нами впервые было установлено, что сказка эта, привычно воспринимавшаяся исследователями лишь как некая незамысловатая шутка-розыгрыш автора, есть на самом деле его полемический отклик (с промонархических позиций) на революционную поэму А. Блока «Двенадцать» [1].
По сюжету сказки в России все никак не могли избавиться от коварно подосланных Наполеоном двенадцати зловредных маршалов, поставивших под угрозу само существование русской державы. Спасает в итоге Отечество совсем, казалось бы, пропащий мужичонка, уроженец провинциальной глубинки - некий Заспиха, - и маршалов с позором спровадили с Русской земли. Разгневался Наполеон и пошел на Россию войной. И потерпел поражение.
Об ассоциативных связях поэмы «Двенадцать» и сказки Садовского, а также проекции её на весь творческий путь последнего подробно говорится в нашей статье «"Блоковская" мистификация Бориса Садовского». Отмечалось, в частности, что в ряду ключевых мотивов метатекста Садовского выделяется мотив инородчества (то есть всего враждебного России, ее корневым устоям), зачастую воплощающийся через соотнесенность с образом Наполеона, сквозь призму которого автор смотрит на революцию 1917-го года, ставшую, по его глубокому убеждению, плодом преступной деятельности русской либеральной интеллигенции. И именно наполеонизм, формулировали мы, есть, по мнению Садовского, движущее начало этой интеллигенции, изначально чуждой России.
Особо и весьма подробно был проанализирован нами историко-литературный контекст эпиграфа к предпубликационному варианту «Солдатской сказки» - несколько изменённой строки из «Конька-горбунка» П.П. Ершова «Порбу-нок летел как ветер» (в оригинале «летит») [2]. Акцентировано, что в данном контексте прочитывается полемика с В.П Белинским, резко раскритиковавшим замечательное произведение Ершова за якобы отсутствие в нём какого-либо художественного достоинства. Вообще с Белинским у Садовского были давние особые счеты как с «узко-либеральным публицистом», проводником «чуждых литературе идей» [3, с. 372], вдохновителем всех отечественных прогрессистов, в широком плане - всех тех, кто объективно способствовал сокрушению устоев православной монархии, русских ценностей и традиций, освященных многовековыми трудами подвижников-патриотов, - иными словами всех, ставших пленниками и поборниками наполеонизма1.
В настоящей статье в развитие и довершение анализа эпиграфа приведем интересный факт из воспоминаний В.И. Сахарова, замечательного ученого-филолога, автора классических книг о русских писателях XIX века (в которых он, кстати, одним из первых в нашем литературоведении, стал обращаться к суждениям Б. Садовского, официально отвергнутого и забытого). У В.И. Сахарова, помимо филологии, был ещё один давний и устойчивый интерес - библиофильство. В воспоминаниях он обращается к этому своему увлечению, - рассказывает, среди прочего, как однажды - ещё в бытность свою студентом филфака МПУ, в 1960-е, - получил в подарок от известного коллекционера и букиниста Э.Ф. Цип-пельзона оттиск из вышедшей в 1915 году книги критических статей Б. Садовского «Озимь». На оттиске имелся автограф: «Плубокоуважаемому Юлию Исаевичу Айхенвальду сочувственно автор», - с последующей припиской - разъяснением самого Э.Ф. Циппельзона: «По поводу этого автографа я говорил с Борисом Садовским на его квартире в Новодевичьем монастыре. Меня интересовало слово «сочувственно». Оказалось, что Б.С. сочувствовал Ю.И. по поводу нападков (слово передано в авторском варианте - Ю. И.) на него П.Н. Сакулина, Р.В. Иванова-Разумника, С.А. Венгерова и других в связи с выступлением Ю.А. против Белинского» [4, с. 95]. Имелся в виду нашумевший памфлет Ю.И. Айхенвальда о Белинском («Виссарионе-Отступнике», несамостоятельном литераторе, без «субстанциального зерна», впавшем в «вульгарный утилитаризм», «расчистившем дорогу <...> ребяческому разрушению эстетики» [5, с. 606]), в третьем выпуске имманентных «Силуэтов русских писателей» (1913), - и его же вышедший
отдельной брошюрой стостраничный очерк «Спор о Белинском» как ответ на гневные «нападки» критиков, «отлучивших» Айхенвальда «от русской культурной традиции» [6, с. 744] (к названным Э.Ф. Циппельзоном критикам надо причислить ещё и А.Б. Дермана, В.Е. Чешихина-Ветринского, Н.А. Бродского, Е.А. Ляцкого...)
В напряжённейшем споре о Белинском затронут был и интересующий нас ершовский аспект как немаловажный. Отрицание художественных достоинств «Конька-горбунка» мыслилось Айхенвальдом в ряду самых явных, глубоко неверных литературно-критических суждений Белинского, как проявление его эстетической глухоты. Констатируя это, он приводил в подтверждение своей точки зрения слова знаменитого филолога Ф.И. Буслаева, который вспоминает о себе, что он «не презирал вместе с Белинским дела давно минувших дней, преданья старины глубокой <...> не глумился и не издевался вместе с Белинским над нашими богатырскими былинами и песнями» [6, с. 706]. И потому сочувствие Садовского Айхенвальду - это, помимо прочего, и за защиту им чудесной сказки П.П. Ершова, явленного в ней мира русской жизни, с её исконными, вечными, традициями и обычаями.
Далее, в приписке Э.Ф. Циппельзона на оттиске из «Озими», следовало: «"Да и вообще Ю.И. мне очень близок почти во всём, что он пишет", - так закончил свою беседу Б.С.» [4, с. 95].
Бесспорно, Айхенвальд и Садовской были во многом близки во взглядах на искусство; при всей порой специфике их позиций по ряду вопросов, оставались в главном единомышленниками. Садовской мог критически высказаться об «имманентном» методе Айхенвальда («Содержание книги сводится к восклицанию - как я люблю Пушкина. Это дневник эстетика, написанный изящно и умно. Но нужно ли всё это.» [7, с. 94]), но в целом с глубокой симпатией относился к его творчеству как к «ценному вкладу в скудную пока сокровищницу русской художественной критики» [8, с. 61].
Айхенвальд ценил у Садовского приверженность к «русской стихии» [9, с. 99], делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой, к чему как раз, судя по приведённой выше цитате из мемуаров Буслаева, оказался невосприимчив Белинский (именно здесь и пролегла межа между Садовским и Белинским; или, если перефразировать слова В.В. Розанова, из его, кстати, отклика на айхенвальдовский памфлет о «Виссарионе-Отступнике», - у Садовского, в отличие от Белинского, был «Дом» как главная русская ценность, как философия жизни и творчества).
Айхенвальд поддержал осуждённую общественным мнением уже упоминавшуюся «Озимь», принципиальную для Садовского книгу, резкую и бескомпромиссную в оценках современной литературной ситуации (отчего ему, как в случае с Айхенвальдом, также пригрозили отлучением от русской культурной традиции), - поддержал за ту же русскость, укоренённость в родном, домашнем.
Свои произведения в жанре литературного портрета («Силуэты русских писателей», главную свою книгу) Айхенвальд соотносил с аналогичными у Садовского, «родственными по духу» [10, л. 14] (как признавался в пока ещё не опубликованных письмах2 к нему); статью о нём (фактически тоже портрет) включил в сборник критической прозы «Слова о словах» (1916), ставший одним из этапов в формировании окончательного варианта трёхтомных «Силуэтов русских писателей».
Айхенвальд и Садовской были близки и судьбами. Оба не приняли революцию, стали эмигрантами, один - внешним (пассажир знаменитого «философского парохода»), другой - внутренним; на родине, вплоть до 1990-х гг, творчество их считалось одиозным, «несозвучным эпохе», - и, естественно, не включалось ни в школьные, на в вузовские программы.
И наконец, последняя фраза из приписки Э.Ф. Циппельзона, после слов «... так закончил свою беседу Б.С.», рисующая жутко-гротескную картину3: «Вошла его жена и, взяв своего мужа как ребенка (у Б.С. осталась нормальной только голова - все остальное съежилось до ужаса), уложила с кресла на кровать» [4, с. 95]. Возможно, кто-то посчитает данную подробность излишней в нашем повествовании, мало что проясняющей в плане поэтики, - меж тем она по-своему интересна, содержательна, позволяет рассмотреть разрабатываемую нами тему в контексте сугубо биографического фактора - постигшей Садовского, с революционных времён, физической немощи (стоившей ему тягчайших мук и страданий,
едва не приведшей к самоубийству) и, как следствие, несостоявшейся личной, да во многом и творческой судьбы.
«...всеостальное съежилось до ужаса...» Вот оно, уже и в нём самом, - от порочности той эпохи, Серебряного века (которым принято ныне восторгаться, с непременным гореванием об уничтожении его проклятыми большевиками; увы, последние пришли уже постфактум.), от его тогдашнего наполеонизма, понимаемого в широком плане, по-пушкински (так отрицание Садовским в послереволюционную эпоху Пушкина обернулось самоотрицанием4): «Мы все глядим в Наполеоны; / Двуногих тварей миллионы / Для нас орудие одно.» [11, с. 37]. Показательно в этом отношении свидетельство мемуариста ПВ. Иванова в «Петербургских зимах», как Садовской высказывался по адресу императора Александра II, инициатора крестьянской реформы 1861 года: «Экую мерзость выкинул - хамов освободил» [12, с. 80]; как бы ни казались мемуаристу напускными эти слова, - в них было и подлинное, искренне исповедуемое Садовским, его позиция, вполне в духе декадентского эгоцентризма и имморализма начала ХХ века, с его хлёстким девизом, сформулированным философом «меонизма» -небытия Н.М. Минским: «Нет двух путей добра и зла, / Есть два пути добра. <...> / Их выбор - мука для толпы, / Для мудреца - игра» [13, с. 82].
«.все остальное съежилось до ужаса.»
И потому-то с особенной страстью, исступлённостью, фанатизмом даже (своё ведь - всего больней) по прошествии игры в послереволюционных произведениях (поистине в муках рождавшихся, в буквальном, физическом смысле: паралич поразил руки) Садовской низвергал ненавистный ему Серебряный век, с его кумирами и мифами; со всё возраставшим упорством вновь и вновь воссоздавал образ Наполеона (и случай Садовского в этом плане едва ли не уникаль-
Библиографический список
ный в литературе его эпохи по интенсивности обращения к фигуре французского императора) - и карал в нём то, что представляло наибольшую опасность для русской жизни как таковой, для русской державности.
. И припадал, с Верой, Надеждой, Любовью, к живительному источнику -немеркнущей классике - Ломоносову, Жуковскому, Поголю, Достоевскому, Гончарову, Лескову, Фету, Ершову.
Примечания
1. Парадоксальнейшим образом - но и в связи с неумолимой логикой истории - в одном лагере с таким Белинским оказывались порой и те, кто вовсе не разделял его идей, но объективно также послужил наполеонизму. К примеру, увы, как покажем мы далее, и сам Садовской.
2. В настоящее время письма эти готовятся нами к публикации.
3. Столь же поражающее воображение свидетельство оставила в своих мемуарах известная ленинградская актриса, дочь друга Садовского поэта В.А. Юнгера Е.В. Юнгер, вместе с матерью посетившая Садовского в его монастырском жилище: «Женщина (жена Садовского Надежда Ивановна. -Ю.И.) ... через минуту вернулась, держа на руках как маленького ребенка Бориса Александровича Садовского. На нем была красная русская рубашка, темные шароварчики и мягкие детские высокие сапожки на беспомощно свисавших ножках. Ростом он был как семи-восьмилетний ребенок. Казалось даже, что его голова, его прекрасный лысый череп с высоким лбом усох и стал меньше. Только всегдашняя ироничическая улыбка, подтрунивающий смешок оставались те же» [14, с. 65].
4. Об эволюции отношения Садовского к творчеству Пушкина читайте в нашей статье «За строкой ершовского эпиграфа к "блоковской" мистификации Б. Садовского "Солдатская сказка"» [2].
1. Изумрудов ЮЛ «Блоковская» мистификация Бориса Садовского. Вестник ННГУ им. Н.И. Лобачевского. 2014; 6: 199 - 204.
2. Изумрудов ЮА За строкой ершовского эпиграфа к «блоковской» мистификации Б. Садовского «Солдатская сказка». Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2015; 3: 277 - 283.
3. Садовской БА О старой и новой критике. Критика русского символизма: в 2 т. Москва, 2002; Т. 2: 372 - 375.
4. Сахаров В.И. Книжные мелочи Про книги. 2012; 4 (24): 92 - 97.
5. Aйхенвальд Ю.И. Белинский. В.Г. Белинский: pro et contra. Санкт-Петербург, 2011: 601 - 614.
6. Aйхенвальд Спор о Белинском. Ответ критикам. В.Г. Белинский: pro et contra. Санкт-Петербург, 2011: 673 - 744.
7. Голов Н (Садовской БА). Ю. Aйхенвальд. Весы. 1909; 7: 93 - 94.
8. Садовской БА Силуэты русских писателей. Весы. 1906; 10: 61 - 63.
9. Aйхенвальд Ю.И. Слова о словах. Петроград: Книгоиздательство бывш. М.В. Попова, 1916.
10. Aйхенвальд Ю.И. Письма БА Садовскому. РГАЛИ. Фонд 464. Оп. 1. Ед. хр. 16.
11. Пушкин A.C Евгений Онегин. Полное собрание сочинений: в 10 т. Ленинград, 1978; Т. 5: 5 - 184.
12. Иванов Г.В. Петербургские зимы Собрание сочинений: в 3 т. Москва, 1994; Т. 3: 5 - 220.
13. Минский Н.М. Два пути. Русские писатели. 1З00 - 1917: Биографический словарь. Москва, 1999; Т. 4: 82.
14. Юнгер Е.В. Все это было... Москва: В/О «Союзтеатр» СТД СССР 1990.
References
1. Izumrudov Yu.A. «Blokovskaya» mistifikaciya Borisa Sadovskogo. Vestnik NNGU im. N.I. Lobachevskogo. 2014; 6: 199 - 204.
2. Izumrudov Yu.A. Za strokoj ershovskogo 'epigrafa k «blokovskoj» mistifikacii B. Sadovskogo «Soldatskaya skazka». VestnikNizhegorodskogo universiteta im. N.I. Lobachevskogo. 2015; 3: 277 - 283.
3. Sadovskoj B.A. O staroj i novoj kritike. Kritika russkogo simvolizma: v 2 t. Moskva, 2002; T. 2: 372 - 375.
4. Saharov V.I. Knizhnye melochi Proknigi. 2012; 4 (24): 92 - 97.
5. Ajhenval'd Yu.I. Belinskij. V.G. Belinskij: pro et contra. Sankt-Peterburg, 2011: 601 - 614.
6. Ajhenval'd Spor o Belinskom. Otvet kritikam. V.G. Belinskij: pro et contra. Sankt-Peterburg, 2011: 673 - 744.
7. Golov N (Sadovskoj B.A.). Yu. Ajhenval'd. Vesy. 1909; 7: 93 - 94.
8. Sadovskoj B.A. Silu'ety russkih pisatelej. Vesy. 1906; 10: 61 - 63.
9. Ajhenval'd Yu.I. Slova o slovah. Petrograd: Knigoizdatel'stvo byvsh. M.V. Popova, 1916.
10. Ajhenval'd Yu.I. Pis'ma B.A. Sadovskomu. RGALI. Fond 464. Op. 1. Ed. hr. 16.
11. Pushkin A.S. Evgenij Onegin. Polnoe sobranie sochinenij: v 10 t. Leningrad, 1978; T. 5: 5 - 184.
12. Ivanov G.V. Peterburgskie zimy Sobranie sochinenij: v 3 t. Moskva, 1994; T. 3: 5 - 220.
13. Minskij N.M. Dva puti. Russkie pisateli. 1З00 - 1917: Biograficheskij slovar'. Moskva, 1999; T. 4: 82.
14. Yunger E.V. Vse 'eto bylo... Moskva: V/O «Soyuzteatr» STD SSSR, 1990.
Статья поступила в редакцию 22.01.19
УДК 821.161.1
Ismailova R.T., postgraduate, DGPU (Makhachkala, Russia), E-mail: uzlipat066@mail.ru
COMPARATIVE ANALYSIS OF LEXICAL-SEMANTIC CLASSES IN THE KUBACHI LANGUAGE WITH DIALECTS AND DIALECTS OF THE DARGWA LANGUAGE. The article presents a comparative analysis of the lexical and semantic classes of the Kubachi language, Ashtyn dialect, Kaitag dialect and Dargwa literary language. It is noted that part of the lexical units are variants of general Dagestan words, and some of these lexemes have undergone phonetic changes. But in most cases the original of the Kubachin words remained, in particular, among the names of clothes and fabrics, among the names of dishes and household utensils. There is only a small number of words that have exactly the same sound complex and the same semantic meaning. The author concludes that the study of the lexical and semantic classes of the Kubachi language in comparative coverage with the Ashtyn dialect and the Kaitag dialect of the Dargwa language revealed that some lexical units are variants of general Dagestan words, and some of these lexemes have undergone phonetic changes.
Key words: Kubachi language, comparative analysis, Dargin language, dialects, lexico-semantic classes, names, native vocabulary, dialect.
Р.Т. Исмаилова, соискатель, Дагестанский государственный педагогический университет, г. Махачкала,
E-mail: uzlipat066@mail.ru
