CC BY
317
DOI: 10.18522/2500-3224-2016-4-229-236
Ситуация с «death studies» в современной науке
С.В. Мохов
«Death studies» как область исследований - сформировалась или нет? Чем отличается ситуация в отечественной науке от ситуации за рубежом?
Если мы говорим о «death studies» в англоязычной академической среде - то, конечно же, как некая междисциплинарная область, она сформирована достаточно давно. То есть нужно понимать, что смерть это вообще одна из центральных тем для классической колониальной антропологии - представлениям о загробной жизни и похоронным ритуалам уделяли внимание и Бронислав Малиновский, и Рэдклифф-Браун, и Эванс-Притчард. Собственно, это и работы Р. Герца, до сих пор не переведенного на русский язык, в дюркгеймианском духе и знаменитая концепция обрядов перехода Арнольда ван Геннепа. Смерть для антрополога - это, пожалуй, одна из центральных тем наравне с рождением, свадьбой, призывом в армию. Я полагаю, что после 1970-х годов мы можем говорить и о возникновении, и развитии уже «death studies», применимых и к модерновым сообществам, а не только к колониальным сообществам.
Современные «death studies» включают в себя огромное количество самых разнообразных направлений и тем - от классической антропологии с акцентом на ритуальных практиках до исследований репрезентации смерти и умирания в медиа. То есть под одной шапкой «death studies»^! можем найти принципиально отличные друг от друга работы - как по языку, так и по исследовательской традиции. Поэтому работы встречаются очень разного уровня и значимости. Нужно признать, что при желании «мортальное» как некую категорию можно найти практически в любой области знания - от литературы до исследования технологий и техники. Например, сейчас особо активно разрабатываются темы новых медицинских технологий, биоэтики и т. д.
Подобная «широта» подхода играет и дурную роль для дисциплины - особенно в фокусе разработки понятийного и категориального аппарата. Психологи говорят о смерти совсем не так, как это делают антропологи, а антропологи - не так, как это делают исследователи медиа, и так далее. Поэтому огромное количество статей выходят не в специализированных журналах «death studies», а в нишевых изданиях - например, в геронтологии или тех же media studies.
Мохов Сергей Викторович, главный редактор журнала «Археология русской смерти», аспирант Школы социологических наук НИУ ВШЭ, 101000, г. Москва, ул. Мясницкая, 20, [email protected]. Mokhov Sergei V., chief editor of the magazine "Russian Archaeology of Death", a graduate student of the School of Social Sciences of National Research University Higher School of Economics, 20, Myasnitskaya ulitsa, Moscow, 101000, Russia, [email protected].
Современные журналы, которые позиционируют себя как death studies journal, последнее время акцентируют все свое внимание на умирании - исследовании паллиативной медицины, теории горя, оплакивания и т. д. При этом, всё происходит с серьезным преобладанием различных психоаналитических концепций. Фокус на умирании находится вполне в логике смещения акцента с исследования ритуалов на практические исследования, которые произошли после попыток очищения языка антропологии от колониализма.
Если быть совсем честными, то «death studies» как некое наименование дисциплины, на Западе чаще всего применяется именно к различным психологическим исследованиям мортальности. То есть существует «death studies», а есть социология смерти, история смерти, антропология смерти и т. д. К сожалению, исследователей, которые изучают десятилетиями тему смерти и умирания, даже в самых разных фокусах, не так много.
Если говорить о неких локальных школах «death studies» - то можно, пожалуй, выделить две основные - американскую и британскую школу. Первая больше антропологическая по своей направленности (и даже историко-культурологическая), вторая - скорее социологическая и представлена деятельностью CDAS в университете Bath и лично Tony Walter. Главный печатный орган -журнал «Mortality».
В России говорить о «death studies», я думаю, совсем не приходится. Это не более десятка разрозненных исследователей, как правило - фольклористов, некрополистов-краеведов и археологов. В российском исследовательском поле не представлены ни проблемы паллиативной медицины, ни умирания, ни социальных факторов смерти - например, смерть бездомных людей. Надеюсь, что в ближайшие годы к этой теме интерес будет проявляться - вот и вы издаете специализированный номер, и мы делаем специализированный журнал - «Археология русской смерти» (deathanddying.ru).
Какие направления «death studies» недостаточно разработаны?
Наиболее перспективны? Какие интересные работы по теме Вы могли бы назвать?
Понятие «недостаточности» тут не совсем работает. Как я и отмечал выше, тему смерти можно найти при желании практически везде. Смерть и умирание это как марксизм/психоанализ - куда не обратим свой взгляд, то везде найдем какое-то подтверждение или факты умирания. По меткому замечанию К. Леви-Стросса, «антропология вообще может называться энтропиология» как раз потому, что вся наша жизнь это процесс постоянного распада.
Для меня смерть и умирание это профессиональная область - наверное, поэтому мне кажется, что не разработано буквально по всем фронтам. Учитывая мой личный интерес, мне бы хотелось больше исследований, связанных с новыми технологиями и материальными объектами, в фокусе акторно-сетевой теории. Мне эта тема кажется особенно интересной с учетом колоссальной скорости развития
и внедрения новых технологий - главным образом, медицинских. Мы живем в удивительное время, когда собираются провести первую операцию по пересадке головы, когда создают нано-роботов для очищения артерий, и даже идеи иммортализма не кажутся уже такими фантастическими.
Собственно особо актуальными и во многом прикладными для России является исследования в области медицинской антропологии и паллиативной медицины -исследования деятельности хосписов, качества умирания.
Среди основных работ, которые можно посоветовать к ознакомлению каждому, кто собирается изучать мортальность:
Антропология:
1. Danforth, L. 1982. The Death Rituals of Rural Greece. Princeton, NJ: Princeton University Press.
2. Davies, Douglas 2002. Death, Ritual and Belief: The Rhetoric of Funerary Rites. London, UK: Continuum.
3. Metcalf, Peter and Richard Huntington 1991. Celebrations of Death: The Anthropology of Mortuary Ritual (2nd edn). Cambridge, UK: Cambridge University Press.
4. Robben, Antonius C. (ed.) 2004. Death, Mourning, and Burial: A Cross-Cultural Reader. Oxford, UK: Blackwell.
Социология:
1. Walter, Tony. 1994. The Revival of Death. London, UK: Routledge.
2. Goody, Jack and Cesare Poppi. 1994. 'Flowers and Bones: Approaches to the Dead in Anglo and Italian Cemeteries'. Comparative Studies in Society and History. 36: 146-75.
3. Bloch, Maurice and Jonathan Parry (eds). 1982. Death & the Regeneration of Life. Cambridge, UK: Cambridge University Press.
4. Bauman, Zygmunt. 1992. Mortality, Immortality and Other Life Strategies. Oxford, UK: Polity Press.
История:
1. Laderman, Gary. 2003. Rest in Peace: A Cultural History of Death and the Funeral Home in Twentieth Century America. Oxford, UK: Oxford University Press.
2. Prothero, Stephen. 2001. Purified by Fire: A History of Cremation in America. Berkeley, CA: University of California Press.
3. Jalland, Pat. 1996. Death in the Victorian Family. Oxford, UK: Oxford University Press.
Другое:
1. Corr, Charles, Kenneth Doka and Robert Kastenbaum. 1999. 'Dying and Its Interpreters: A Review of Selected Literature and Some Comments on the State of the Field'. Omega. 39: 239-59.
2. Stroebe, Margaret and Henk Schut. 1999. 'The Dual Process Model of Coping with Bereavement'. Death Studies. 23: 197-224.
3. Lock, Margaret. 2002. Twice Dead: Organ Transplants and the Reinvention of Death. Berkeley, CA: University of California Press.
4. Leming, Michael R. and George E. Dickinson. 2002. Understanding Dying, Death and Bereavement (5th edn). Forth Worth, TX: Harcourt.
Важен ли личный опыт переживания смерти среди исследователей, занимающихся «death studies»? Какие есть проблемы, связанные с вхождением в поле? Этический кодекс?
О да, это крайне важные темы, особенно для «death studies». Все же тема смерти делает ваше поле сензитивным и очень легко рушимым.
Я полагаю, что исследования смерти, как никакая другая область, больше всего нуждаются именно в чутком антропологическом подходе - глубокой и аккуратной этнографии (и даже автоэтнографии - чего особенно не хватает!) с максимальной исследовательской рефлексией. Здесь не работают опросы (по крайней мере, так, как их делают в России), не работают интервью без вхождения в поле. На это даже указывают исследователи, когда говорят о невозможности вхождения в поле. Поэтому - максимальная адаптивность и лояльность.
Подобные soft methods, аккуратно апробируемые к каждому конкретному полю - это основа «death studies». Это важно для того, чтобы не только понимать о чем говорит информант, но и чувствовать все различия и «слепые зоны», которые остаются не проговоренными, но обязательно должны присутствовать в общей реконструкции.
Про личный опыт и подобные перенесения отлично писали два ставших уже классическими антрополога - Йоханес Фабиан и Ренато Росальдо. Обе статьи этих авторов переведены нами для второго номера «Археологии русской смерти», кстати [Фабиан, 2016; Росальдо, 2016]. Так вот, и Фабиан и Росальдо указывают на методологические проблемы разговора и проговаривания о культурно близкой смерти и необходимости понимания и вживления в культурный контекст того сообщества, о котором вы пишете.
Избегает ли наше общество проблематики смерти, дистанцируется ли от нее, как это утверждается во многих исследованиях? Есть табуированность смерти как проблема?
Я скажу, что нет, и уже вижу, как за эти мои слова многие исследователи начнут кидать в меня камни. Но позвольте мне пояснить.
И начать, пожалуй, стоит с самых общих вещей. Первое, что мы должны признать -человек в начале XX века и тем более человек более раннего времени видел на порядок меньше смерти, чем это видим мы. Несмотря на все широко распространенные тезисы о «табуированности смерти», смерть сто лет назад и сейчас - это два и количественно и качественно различных смысловых поля.
Представьте себе жизнь крестьянина Центральной России первой четверти XX века. Если ему повезло, то он смог дожить до седин, а не умер в младенчестве.
Вокруг него умирает большое количество людей. Несчастные дети умирают от дизентерии, пожилые умирают с голоду и из-за отсутствия медицины, а взрослые мужчины - сыновья умирают на многочисленных войнах. Этот крестьянин постоянно видит смерть. Смерть каждодневную, смерть разную, но такую привычную.
Но этот крестьянин ничего не знает о других тысячах умирающих каждый день. Он не смотрит телевизор, не сидит в интернете, не развлекается просмотром боевиков и новостных хроник с яркими фотографиями и видеосъемкой очередных войн. Он не знает о массовом терроре, об отрезании головы неверным кафирам, о цунами и эпидемиях.
Да, крестьянин знает, как и кого нужно хоронить, отпевать, как кого поминать. Как должны лежать руки у мертвого тела, как нужно приготовить кутью и как говорить во снах с приходящими родственниками. Но в то же время этот крестьянин ничего не знает о спонтанной мемориализации, поминовении жертв террора и массовых катастроф.
Если сравнить этого крестьянина и современного человека, то мы заметим, что последний почти не видит смерть близкую. Его кровные родственники почти все живы и здоровы - они получают квалифицированную медицинскую помощь. А если и умирают, то как правило в медицинских учреждениях, хосписах - смерть максимально запланирована. Современный человек не замечает и физически не видит смерть соседей, не чувствует смерти тысячи ежедневно умирающих совсем рядом людей.
Но с другой стороны, если продолжать сравнение, мы должны отметить, что XX век довольно серьезно изменил коммуникационное пространство и нашу повседневную жизнь. Мы, как люди Нового времени, знаем из истории о нескольких мировых войнах с миллионами погибших, об ужасающих геноцидах и холокосте, чувствуем на себе появление и угрозу применения атомного оружия. Мы каждый день получаем информацию о самых разнообразных убийствах и смертях.
По мнению Джеймса Грина, которое он высказал в своей книге «Beyond the Good Death» [Green, 2008], среднестатистический американец за год видит в СМИ, кино и интернете приблизительно 16 тысяч смертей. Джеффри Горер называет это «порнографией смерти» - ТВ-сериалы, сюжеты в массмедиа, откровенные демонстрации мертвых тел - всё это подверглось жесткой консьюмеризации. Секс и смерть -две наиболее эмоционально насыщенных темы. В этом плане смерть 70-90 лет назад отличается не только количественно, но и качественно.
Очевидно, что между современным человеком и человеком 100 лет назад существует колоссальная разница, огромный разрыв в восприятии мортальности и смерти. Человек 100 лет назад не был включен в глобальное сообщество и не получал информацию из медиаканалов. Человек 100 лет назад видел больше смерть face to face: родственников и соседей, то есть тех, кого знал лично.
Современная же смерть, хоть и приобрела черты смерти массовой, популярной, но стала обезличенной.
Поэтому говорить о «табуированности», конечно, не приходится. Разное состояние по качеству - да. Разное по количеству - да. Но не табуированное.
В этом плане «табуированность смерти» вытекает из проблемы предыдущего вопроса - о методах и этике. «Табуированность смерти» очень удобная исследовательская позиция - автор как бы говорит нам: «посмотрите, тема табуирована -про нее сложно говорить, ее сложно изучать». Однако зачастую этим прикрываются очевидные слабости в методологии и работе непосредственно в поле - когда исследователь просто не понял, как можно говорить и писать о смерти со своими информантами.
Не вызывает сомнения, что представления о смерти и посмертном существовании различаются у представителей разных конфессий и мировоззрений. А можно ли выявить различия для людей разного пола, возраста, образования, социального положения и т. д.?
Да, конечно. Правда, я вынужден признать, что меня такие исследования не очень привлекают, но их достаточно много. Например, я упоминал уже выше исследования об умирании социально незащищенных людей - бездомных. Или гранд-исследования о представлениях рая и ада и загробной жизни у американцев пенсионного возраста. Или исследования в области «похоронной бедности». Тем достаточно много, если читатели захотят - они смогут всегда найти что-то на интересующую их тему.
Как развитие массмедиа и интернет влияет на наше представление о смерти? Как может измениться наша жизнь и смерть с развитием технологий и медицины?
Конечно, и интернет и массмедиа изменили наше коммуникационное пространство и отношение к смерти и умиранию. Я как-то писал небольшую заметку на эту тему и сейчас позволю себе воспроизвести несколько принципиальных моментов:
Во-первых, интернет дает возможность быть постоянно онлайн. В любое время суток человек может найти собеседника или по крайней мере того, кто выслушает и ответит. Интернет позволяет постоянно ощущать близкое присутствие человека, когда это так необходимо. Видеостриминг, онлайн-сообщества, форумы и конференции создают ощущение кого-то рядом. Человек, погруженный в состояние одиночества и переживания личных проблем, получает шанс ощутить себя нужным кому-то. По этому принципу действуют группы онлайн-поддержки тяжелобольных и умирающих людей.
Во-вторых, интернет выступает как персональный автобиограф - как способ конструирования идентичности. Не только живых людей, но и мертвых и умирающих. Любой человек может построить любой образ, любую легенду и миф. Так, умирающие люди заводят блоги, снимают видео, пишут посты. Интернет позволяет им создавать свое символическое бессмертие через биографию.
Интернет - это способ создания собственного образа, собственного медийного «я». Аватарки, музыка, перепосты картинок и цитат - всё это один из активных инструментов саморепрезентации. И это касается смерти. Раньше человек имел несколько вполне традиционных способов выстраивания биографии - например, поминальные причитания. Интернет изменил способ плача, но не сам ритуал -виртуальные страницы памяти стали новой формой поминального обряда.
В-третьих, интернет-контент не приватизируется близкими людьми после смерти. Каждый желающий может воспользоваться абсолютно любым элементом, любой составной частью контента, чтобы создать свою собственную историю умершего человека. Право на личные вещи умершего больше никак не принадлежит семье. Можно легко взять картинку, пост со стены мертвого человека и сделать с ним свою маленькую историю. Интернет делает смерть публичной.
В-четвертых, это, конечно, то, что виртуальное пространство само по себе начинает выражать идею бессмертия, идею жизни после смерти. Если раньше обращения к умершему человеку происходили через традиционные религиозные практики, то сейчас именно страница в социальных сетях представляет собой место, где продолжает жить умершей человек. Он тебя слышит, он отвечает тебе, он продолжает жить.
И, пожалуй, последнее, шестое - интернет создает безграничные возможности для практически любых девиаций, как сексуальных, так и мортальных. Хочешь смотреть мертвые тела? Легко. В этом плане интернет не создал ничего нового - он как средство коммуникации вообще создавать ничего нового не может, а всего лишь дает возможность прежним девиациям реализоваться здесь и сейчас.
Если говорить о медицине и технологиях - я об этом упомянул уже выше. Мы живем в удивительное время, когда именно технологии создают наши социальные отношения - начиная от гаджетов и заканчивая нанотехнологиями. И, конечно, это коснется и качества нашего умирания и представлений о смерти. В том числе и в фокусе вообще того, что такое человек. Если можно пересаживать голову, если можно будет создавать голографические изображения живого человека - сохранять и воспроизводить, копировать личность - то это принципиально изменит наше восприятие смерти. Надеюсь, что мы станем этому свидетелями.
ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА
Росальдо Ренато. Скорбь и гнев охотников за головами / пер. с англ. Алексея Евтягина и Сергея Мохова // Археология русской смерти. 2016. № 2. С. 177-202. URL: http://deathanddymg.ш/wp-content/uploads/2016/09/9.-скорбьтнев-охотников-за-головами^ (дата обращения: 01.10.2016).
Фабиан Йоханес. Как умирают другие: рефлексия об антропологии смерти / пер. с англ. Ольги Трефиловой // Археология русской смерти. 2016. № 2. С. 205-231. URL: http://deathanddymg.ш/wp-content/uploads/2016/09Л0.-Как-умирают-другие-размышления-об-антропологии-смерти.pdf (дата обращения: 01.10.2016).
Green J.W. Beyond the Good Death - The Anthropology of Modern Dying. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2008. 272 p.
References
Rosal'do Renato. Skorb' I gnev ohotnikov za golovami. Perevod s anglijskogo Alekseja Evtjagina I Sergeja Mohova [Grief and a Headhunter's Rage: On the Cultural Force of Emotions. Translation from English Evtyagin Alexei and Sergei Mokhov], in: Arheologija russkoj smerti [Archaeology of Russian deaths]. 2016. № 2. P. 177-202. URL: http:// deathanddying.ru/wp-content/uploads/2016/09/9.-CKop6b-rHeB-oxoTHMKOB-3a-raflOBaMM. pdf (available at: 01.10.2016) (in Russian).
Fabian Johanes. Kak umirajut drugie: refleksija ob antropologii smerti. Perevod s anglijskogo Ol'gi Trefilovoj [How Others Die - Reflections on the Anthropology of Death. Translated from English by Olga Trefilova], in: Arheologija russkoj smerti [Archaeology of Russian deaths]. 2016. № 2. P. 205-231. URL: http://deathanddying.ru/wp-content/ uploads/2016/09/10.-KaK-yMMpawT-,qpyrMe-pa3MbiwfleHMfl-o6-aHTponoflorMM-CMepTM.pdf (available at: 01.10.2016) (in Russian).
Green J.W. Beyond the Good Death - The Anthropology of Modern Dying. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 2008. 272 p.
