Символика птиц в русской танатологической лирике Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

УЧЕНЫЕ

ЗАПИСКИ

Т.В. САФОНОВА, кандидат филологических наук, преподаватель филологического факультета Курского государственного университета

[email protected]

СИМВОЛИКА птиц в русской ТАНАТОЛОГИЧЕСКОЙ ЛИРИКЕ

Данная работа посвящена рассмотрению орнитологической символики в танатологической лирике ряда русских поэтов Х1Х-ХХвв. в соотношении с некоторыми аспектами фольклорно-мифологического восприятия образов птиц.

Ключевые слова: русская лирика, танатологическая лирика, орнитологическая символика.

Согласно различным мифологическим представлениям птицы выступают архе-типическими образами духа, души. Их богатые ассоциативные связи (с небом, солнцем, громом, ветром, плодородием, богатством и др.) приводят к созданию всевозможных литературных параллелей. Образ-символ птицы по структуре может быть двух типов и строится: 1) «на соотнесении птицы ... и человека (лирического героя)»; 2) на соотнесении «конкретной реалии пейзажа (птица) ... с комплексом человеческих чувств, переживаний, эмоций вообще» [1]. И если в русской поэзии XVIII века обнаруживается характерная для сентиментализма прямая параллель птицы с образом человека, то в Х1Х-ХХ вв. символика птиц чаще сочетается с обозначениями отвлеченных понятий. С «подстреленной птицей» сравнивает жизнь Ф. Тютчев, в произведениях М. Лермонтова птице уподобляется надежда, у А. Хомякова обнаруживается смысловая связь мечты с чайкой, у В. Тушновой с птицей сравнивается счастье и т.д. Весьма ходовой является метафора песнь-птица, встречающаяся в лирике А. Фета, Н. Клюева, В. Иванова, А. Ахматовой и др.

Птицы выполняют функцию связующего начала между двумя мирами, достаточно распространенным является мотив превращения людей, героев и богов в различных птиц, полет на птице встречается в «Книге мертвых». В русских причитаниях связь человека и птицы наглядно обнаруживается при обращении к символике сокола: «Рекрут, по народным представлениям, готовится перейти в неведомый и страшный мир, немногим более понятный, чем загробный. Вернуться оттуда возможно разве что в облике птицы, для которой не существует обычных преград. И рекрут, и покойник именуются соколом» [2]. На основании этого разнообразные родовые (птицы, птички, птахи, певцы, небесные вестники) и видовые обозначения птиц получают широкое распространение в русской танатологической лирике.

Во многих стихотворениях о смерти встречаются птицы, которые появляются во время похорон, залетают на одинокие могилы, воспевая всю прелесть жизни или оплакивая человеческое горе. Кладбищенские птицы - показательный образ произведений Г.П. Каменева, залетная певунья, «гостья погоста», рассыпается серебром в стихотворении И.С. Никитина «Вырыта заступом яма глубокая...», касатки кружатся над похоронной процессией в произведении А.А. Фета «Был чудный майский день в Москве.», а у В. Тушновой птицы звенят «немыслимой тоской», напоминая матерей, зовущих «потерянных» на войне сыновей («Птица»), и т.п. В произведении Ф.И. Тютчева «И гроб опущен уж в могилу.» реющие в голубой бездне птицы символизируют душу, покидающую тело после смерти, связывая три плана: царство мертвых, бренную человеческую жизнь на земле, о которой

© Т.В. Сафонова

вещает «ученый пастор», и свободную божественную стихию неба.

Предвещая человеческую смерть, сами птицы нередко используются в различных жертвенных обрядах. Так, Дж. Фрэзер в монографии «Золотая ветвь» упоминает обычай приносить домашнюю птицу в жертву голове, втирая ее кровь себе в лоб [7]. Возможно, описание подобного ритуала является одним из шифров весьма непонятного стихотворения С. Есенина «Гаснут красные крылья заката»: «Голова моя машет ушами, / Как крыльями птица. / Ей на шее ноги / Маячить больше невмочь».

За различными видами птиц в мифологии, фольклоре и в поэтических традициях закрепляется собственная символика, имеющая как положительную, так и отрицательную коннотацию. Так, голубь является символом Святого Духа, чистоты и кроткого нрава, в ряде традиций эта птица выступает «как небесный вестник и как символ души умершего» [6]. Последнее отчетливо обнаруживается в стихотворении А. Ахматовой «Встреча» из цикла «Новоселье»: «Не я к нему, а он ко мне - / И голуби в окне». В некоторых случаях олицетворяющий жизненное начало голубь появляется в танатологической лирике как контекстуальная антитеза предвестнику смерти ворону: «Дождь этот с пеплом, в нем тихой смерти заправка.. Голуби скоро начнут, как вороны, каркать.» (И. Эренбург «Дождь в Нагасаки»); «С примесью ворона - голуби, / Завороненные волосы.» параллелью к строке «К жизни и смерти готовая.» (О. Мандельштам «С примесью ворона - голуби.»).

Символическая связь с душами умерших обнаруживается также в образе журавля. В русской поэтической системе с этой птицей связывались мысли об обновлении и возрождении, журавлиные «тайны» пытались разгадать А. Фет, А. Блок, С. Есенин. Мотив сопровождения журавлями умерших, превращения погибших в птиц, переселения человеческой души становится весьма популярным в лирике середины ХХ века. Так, в стихотворении «Журавли» Н. Рубцов соединяет летящих журавлей и оставшихся на грешной земле людей, предков и надежды живущих, Р. Гамзатов представляет белыми птицами погибших на войне солдат.

С древнейших времен ласточка является «символом жизни или счастья» [4], а в христианской традиции выражает «жажду духовной пищи» [5]. В литературе этот образ не получил определённого значения, но в большинстве случаев русские поэты связывают ее символику с позитивными чувствами. Так, в стихотворении Г.Р. Державина «Ла-

сточка» образ птицы соотносится и с лирическим героем (ласточка сравнивается с душой поэта), и с миром человеческих чувств в целом, являясь символом домовитости, домашнего уюта. Однако косвенно эта птица связывается с темой смерти, олицетворяя образ трагически умершей супруги писателя: «Душа моя! гостья ты мира: / Не ты ли перната сия? / Воспой же бессмертие, лира! / Восстану, восстану и я, - / Восстану, - и в бездне эфира / Увижу ль тебя я, Пленира?»

Символ лебедя, обнаруживающий свои корни еще в античной традиции, в русской литературе трактуется полярно, связываясь, например, с женской красотой, чистотой и непорочностью (царевна-лебедь в сказке А. Пушкина, белый лебедь в одноименном стихотворении К. Бальмонта и др.) или смертью. Так, в стихотворении А. Фета «Над озером лебедь в тростник протянул» автор не пишет о птицах, поющих лебединую песню в традиционном понимании этого фразеологизма, а превращает их «в нечто более приземленное и чувственно осязаемое» [3]. Лебедь - это больше, чем образ или метафора, это предупреждение о наступающем кризисе, когда само существование поэта в мире приравнивается к смерти: «Над озером лебедь в тростник протянул, / В воде опрокинулся лес, / Зубцами вершин он в заре потонул, / Меж двух изгибаясь небес». В лирике ХХ века связь образа лебедя со смертью с особым трагизмом звучит в произведениях М. Лохвицкой, М. Цветаевой, Б. Пастернака, достигая своего накала в стихотворении В. Высоцкого, выступающего с доходящим до крика призывом: «Не стреляйте в белых лебедей!»

С петухом связывается тема воскресения из мертвых, вечного возрождения жизни. Символика этой птицы обладает амбивалентностью значения, охватывающего и жизнь, и смерть. Так, в стихотворении С. Есенина «Нощь и поле, и крик петухов.» первая строка задает тон дальнейшего повествования, рассказывающего о связи земного и потустороннего мира: «Кто-то сгиб, кто-то канул во тьму, / Уж кому-то не петь на холму. / Мирно грезит родимый очаг / О погибших во мраке плечах».

Некоторые птицы соотносятся с траурной семантикой во многом благодаря мрачной окраске. Так, из-за черного цвета своих перьев с темой печали и смерти связываются грачи. Чаще всего эти птицы не появляются в собственно танатологических произведениях, их связь со смертельной символикой больше обнаруживается на уровне описательно-метафорических сочетаний,поэтических сравнений и сопоставлений: «Фатою траурной

УЧЕНЫЕ ЗАПИСКИ

грачи / несутся - затенили наши лица.» (А. Белый «Огромное стекло»).

Одним из самых распространенных топосов (среди всех традиционных танатологических атрибутов) в произведениях, посвященных смерти, является ворон (у С. Боброва является как «сопут-ник гроба»). Поскольку ворон питается падалью, его связывают с царством мертвых, с землей: «Ворон ворону в ответ: / Знаю, будет нам обед; / В чистом поле под ракитой / Богатырь лежит убитый» (А. Пушкин «Ворон к ворону летит.»); «Синий ворон от падали / Алый клюв поднимал и глядел. / Синий ворон пьет глазки до донушка, / Собирает по косточкам дань» (И. Бунин «Степь»).

В контексте общей символики птиц ворон связывается с небом, выступая, таким образом, посредником между тремя мирами - небом, землей и загробным царством. Ворон считается «вещей» птицей (в Тибете почитается как основной объект гадания), зачастую притягивающей человеческое горе: «Понакаркали черные вороны / Грозным бедам широкий простор» (С. Есенин «Русь»). Эта птица может выступать единственным предвестником несчастья: «Каркая, горя вещунья - ворона / Села на куполе сельского храма» (И. Северянин «Что видели птицы.») или появляться параллельно с другими страшными знаками: «Траур воронов, выкаймленный под окна, / небо, в бурю крашеное, / - все было так подобрано и подогнано, / что волей-неволей ждалось страшное» (В. Маяковский «Чудовищные похороны»). Использование данного топоса с различными символами смерти в пределах одного художественного текста усиливает страшные ощущения предрешенности жизни. Так, зачастую ворон изображается сидящим на кресте

(изображение на кресте или на камне, хотя и значительно реже, может связываться и с петухом): «Черный ворон сумрачно и важно, / Полусонный, на кресте сидит» (И. Бунин «На распутье»). В некоторых произведениях идея смерти, связанная с символикой ворона, звучит не прямо, а косвенно, нуждаясь в дополнительных разъяснениях. Так, в произведении А. Фета «Не спрашивай, над чем задумываюсь я.» зловещий ворон символизирует состояние без любимой женщины, подруги игр, которое, пользуясь словами самого поэта, граничит со «смертною истомой»: «А над колодезем, на вздернутом шесте, / Где старая бадья болталась, как подвеска, / Закаркал ворон вдруг, чернея в высоте, - / Закаркал как-то зло, отрывисто и резко».

Безусловно, орнитологическая символика в танатологической лирике не ограничивается указанным перечнем птиц. Во многих произведениях тема смерти раскрывается с помощью образов ястреба, коршуна, орла, существ гибридной природы (ассоциации со смертью и покойниками зачастую обнаруживаются в произведениях Н. Заболоцкого в образе сирены). Тем не менее мифологемы птиц в русской поэзии намного чаще связаны с онтологической категорией «жизнь», нежели «смерть». Так, в стихотворении в прозе И. Тургенева «Мы еще повоюем!» жизнеутверждающая позиция автора метафорически утверждается именно с помощью «птичьих» образов: «Пусть смертоносный ястреб грозно кружит над семейкой резвых воробьев. Они веселы и беззаботны, в них торжествует жизнь. Пусть смерть неизбежна. Но склоняться перед ней преждевременно не следует. Надо бороться».

Библиографический список

1. Азбукина А.В. Образ-символ «соловей» в русской поэзии XIX века. - Казань, 2002. — С. 11.

2. Гусев Л.Ю. Птицы русского фольклора (лингвистическое исследование). - Курск, 1996. — С. 19.

3. Майкльсон Д. Жанр «лебединой песни» в русской лирике (Символизм и XIX век) // Символизм и русская литература XIX века (памяти А.С. Пушкина и А. Блока). - Санкт-Петербург, 2002. — С. 108.

4. Похлёбкин В.В. Словарь международной символики и эмблематики. 3-е издание. - М., 2001. — С. 246.

5. Топоров В.Н. Ласточка // Мифы народов мира: Энциклопедия в 2 т. - Т. 2. - М., 1998. — С. 39.

6. Словарь символов и знаков / Авт.-сост. Н.Н. Рогалевич. - Мн., 2004. — С. 71.

7. Фрэзер Д.Д. Золотая ветвь. - СПб., 2001. — С. 56.

SAFONOVA T. V.

THE SYMBOLIC OF BIRDS IN RUSSIAN THANATOLOGIC LYRICS

The work is devoted to the consideration of the ornithological symbolic in thanatologic lyrics of a number of XIX-XX century Russian poets in the connection with some aspects of folklore-mythological perception of birds’ images.

Key words: russian Lyrics, thanatologic lyrics, ornithological symbolic.