CC BY
21
Ю. Р. ШЕЙХ-ЗАДЕ
ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ УЧИТЕЛЯ
Кафедра нормальной физиологии Кубанского государственного медицинского университета, г. Краснодар
Будучи одним из последних учеников Павла Михайловича Старкова, я, конечно, не мог быть свидетелем его творческого роста и становления в качестве одного из ведущих физиологов Советского Союза, но даже то, что я успел получить под его руководством, оставило самые яркие впечатления в моей профессиональной жизни. Должен сказать, эти впечатления постепенно изменяются и даже переосмысливаются по ходу великих перемен в истории нашей страны, по мере развития и эволюции нашего коллектива, а также просто в зависимости от тех или иных событий в моей собственной судьбе. При этом с годами я все лучше и лучше начинаю понимать мотивы тех или иных решений Павла Михайловича, почему и для чего он иногда был так суров или, наоборот, терпелив со своими учениками. А бывает и так, что, попав в какую-нибудь жизненную или академическую ситуацию, просто думаешь: а как бы повел себя при этом Павел Михайлович? И ответ, как правило, приходит сам по себе. Так, в 1990 году мне было предложено возглавить кафедру патологической физиологии вместо уходившего на пенсию профессора Р. Б. Цынкаловского. К недоумению многих, я сразу и окончательно отказался от этого предложения, не желая расставаться с любимой специальностью. А когда через несколько дней рассказал об этом своему учителю (который был тогда уже на пенсии), то получил полное понимание и одобрение своего поступка.
Многократно задумываясь над тем, чем я обязан Павлу Михайловичу и что он сумел вложить в меня, я всегда и неизменно возвращаюсь к вопросу, в чем заключались истоки его незаурядности, одинаково признаваемой как друзьями, так и оппонентами.
Отвечая на этот вопрос, хочу выделить две ключевые особенности его личности, дарованные ему природой. Первая - это несомненный физиологический талант, позволявший всем знавшим его с полным основанием и уважением относиться к нему как к истинному Мастеру своего дела. Все его научные разработки, как правило, отличались оригинальностью методических подходов и большим количеством конструкторских решений. Это был изобретатель и рукодел от Бога. Будучи выходцем из рабочей уральской семьи, он до глубокой старости сохранял любовь к различным механизмам и инструментам. По этим критериям он определял и профпригодность будущих сотрудников. Так, когда я впервые появился на кафедре (1966) с просьбой принять меня в физиологический кружок, он первым делом спросил меня, что я умею делать руками, а когда я ответил, что владею элементами электротехники, слесарного и токарного дела, сразу подобрел и тут же стал выбирать мне тему научной работы, при выполнении которой можно было максимально использовать мои навыки.
Яркой стороной его физиологического таланта было, конечно, и необыкновенное чутье на перспективные для разработки физиологические направления. Он никогда не занимался мелкотемьем или тиражированием однотипных фактов. Все диссертации, выходившие под его руководством, как правило, представляли самостоятельный научный интерес и неизменно отличались добротностью, оригинальностью и весомостью описываемых результатов.
Несомненным признаком таланта Павла Михайловича была также гармоничная широта его научных интересов. В рамках единой проблемы общей гипотермии у него выходили фундаментальные работы по электрофизиологии и кровоснабжению головного мозга, физиологии сердца и высшей нервной деятельности, газовому наркозу и т. д. И во всех этих вопросах он разбирался на уровне лучших специалистов страны, что создавало ему заслуженный авторитет среди многочисленных коллег и учеников.
Истоки этой эрудиции я понял гораздо позже - уже после кончины Павла Михайловича, когда его дети, исходя из его теплого отношения ко мне, особенно в последние годы жизни, подарили мне его научную библиотеку. Разбирая книги Учителя, я удивлялся широте его интересов не только в области физиологии, но и в других областях знания - философии, истории, физики и т. д. Так, рядом с руководствами по физиологии можно было увидеть трехтомную «Историю дипломатии». Поразило меня и то, что все книги выглядели как новые, создавая впечатление нечитаных, если бы не многочисленные закладки и вложенные листочки, на которых аккуратным почерком Павел Михайлович делал свои пометки и комментарии.
Как я понимаю, максимальное развитие таланта Павла Михайловича было бы невозможным без его второго дара, а именно исключительной цельности натуры. Все, что он делал, говорил или требовал от других, четко вписывалось в глубоко продуманную систему моральных принципов и правил поведения, не позволявших ему ловчить или лавировать в зависимости от обстоятельств. Неуклонное следование этой системе иной раз приводило его к трениям с людьми, исповедующими менее строгие взгляды, но в конечном счете дело обычно заканчивалось в пользу Павла Михайловича, так как в отличие от оппонентов он всегда говорил то, что думал, и делал то, что говорил.
Перебирая в памяти множество эпизодов с участием Павла Михайловича, я как бы заново перелистываю иллюстрации тех или иных сторон его характера. Из них наиболее глубинной, всеопределяющей и поэтому даже не обсуждаемой чертой являлось бескорыстное служение науке и строжайшее соблюдение ее неписаных законов.
Одним из таких законов он считал максимальную прозрачность проводимых исследований, а также их максимальное обсуждение в коллективе и на заседаниях физиологического общества. Поэтому все свои эксперименты мы выполняли буквально бок о бок на соседних столах и досконально знали все проблемы и достижения друг друга. Кроме того, не реже одного раза в месяц Павел Михайлович проводил заседания кафедры, на которых каждый сотрудник независимо от звания докладывал о промежуточных результатах своей плановой научной работы (а заниматься наукой должны были все преподаватели, аспиранты и старшие лаборанты, допущенные к преподаванию физиологии). При такой постановке вопроса скрыть свои неуспехи или отлынивание от научной работы было невозможно, и поэтому экспериментальный процесс на кафедре был организован, как хорошо отлаженный конвейер.
УДК 612.002.704.31
Огромное внимание Павел Михайлович уделял подготовке научных и педагогических кадров, которая осуществлялась в полном соответствии с традициями классической физиологии, которые носили далеко не тепличный характер. Так, аспирант первого года обучения должен был досконально изучить и вместе с лекционным ассистентом показать на всех студенческих потоках все предусмотренные планом демонстрационные эксперименты, многие из которых требовали высокой вивисекционной подготовки. При этом обязательно указывалось, на какой минуте лекции следует появляться в аудитории, а если это не получалось или, хуже того, не получался эксперимент, виновников ожидал малоприятный разнос в кабинете шефа, а то и публичный «разбор полетов» на уровне заседания кафедры. Поэтому все аспиранты, не жалея времени, заранее готовились к демонстрациям, что в конечном счете и приводило к тому, что от них требовалось - то есть к освоению тех или иных методик.
Иногда мне кажется, что некоторые опыты Павел Михайлович заказывал чисто в воспитательных целях, зная, что они все равно не получатся, а повод к методическому усовершенствованию у неудачника останется. Так, однажды он поручил мне показать на демонстрационном кимографе синхронную запись сокращений предсердий и желудочка лягушки, да так, чтобы запись была видна из дальних рядов аудитории. Сколько я ни бился, но получить приличную механограмму предсердий не мог из-за инерционности регистрирующих рычажков. Тогда я взял вилку от упсальского писчика, натянул на нее колечко из резиновой жилки, в которое вставил легкую соломинку, и повернул ее перпендикулярно колечку на 2 оборота. Получился очень легкий писчик, в котором скрученное резиновое колечко одновременно выполняло роль поперечной оси и противовеса. Получив требуемую запись, я дождался следующего дня и в точно указанное время въехал со своей установкой в аудиторию. Павел Михайлович спокойно взглянул на запись и обратил внимание студентов на ее хорошее качество. Заканчивая эту фразу, он вдруг запнулся, еще раз присмотрелся к установке и гневным голосом спросил: «А это еще что такое?». Я попытался ответить, что это специальный писчик для записи сокращений предсердий, но он не стал даже слушать это и приказал мне немедленно покинуть аудиторию. После этого был жесточайший разнос на заседании кафедры за нарушение классической техники графической регистрации.
Таким же строгим Павел Михайлович был и при воспитании у нас других навыков экспериментальной культуры. В связи с этим вспоминается один смешной (теперь!) эпизод. Как-то утром ко мне в лабораторию зашел мой однокашник аспирант А. Б. Трембач (ныне профессор), положил свою шапку на мой кардиограф и стал что-то рассказывать. В этот момент в комнату заходит ПэЭм, видит шапку на приборе и начинает ругаться: «Что это за безобразие?! Кто из вас додумался до этого?! Чья это шапка?! Чей кардиограф?! Гнать вас надо из лаборатории...» И так далее. Кончилось это тем, что мы оба написали объяснительные записки и с тех пор уже никогда не клали шапки на приборы.
Будучи очень организованным человеком, Павел Михайлович всегда возмущался, если сотрудники отсутствовали на работе без его ведома, занимались болтовней, игрой в шахматы или в нарды. В таких ситуациях он всегда спрашивал: «А вы почему не в опыте? Идите ставить опыт!». Если человек оправдывался тем, что в виварий не завезли кошек, следовало указание: «Значит, идите и ловите сами». Ловля кошек считалась «святым делом» и признаком хорошего тона в лаборатории.
Спустя много лет, оценивая эти эпизоды, а также общаясь с Павлом Михайловичем после выхода его на
пенсию, я понял, что вся его суровость была своеобразным педагогическим приемом, продиктованным искренним желанием максимально раскрыть все функциональные возможности своих сотрудников и учеников. В качестве примера мне вспоминается еще один случай. Получив в качестве диссертационной темы задание изучить деятельность изолированного сердца кошки при охлаждении его до 0о , я рьяно взялся за дело, но вскоре убедился, что задача неразрешима из-за гибели всех препаратов при 16-20°. Изучив, как следует, литературу, я понял, что это не только моя проблема. Однако Павел Михайлович и слушать не хотел мои предложения по изменению темы. «Что за глупости?! Значит, плохо ищете причину. Идите и работайте», - все время повторял он. В результате после двух лет бесплодного поиска я решил уйти из аспирантуры, посвятив в это решение свою жену, которая в то время училась на одном курсе с невесткой Павла Михайловича Татьяной. Узнав от жены эту новость, Татьяна очень удивилась и сказала, что, по ее сведениям, все обстоит как раз наоборот, так как дома свекор отзывается об аспиранте только с положительной стороны. После этого я отложил свои капи-туляционные намерения, и вскоре действительно пришла удача. Оказалось, что достаточно снизить концентрацию кальция в перфузионном растворе и сердце после этого может сокращаться до 0-3о.
Обнаружив столь принципиальный для гипотермии факт, я написал первую в своей жизни статью и отнес ее на проверку к Павлу Михайловичу, который после этого 18 раз (!!!) возвращал мне ее на переработку. Честно говоря, тогда я полагал, что это перебор, а сейчас очень хорошо понимаю, что у него были дела и поважнее, но он не жалел личного времени, терпения и щедро (хотя и в суровом тоне) делился со мной своим опытом.
Отличительной особенностью Павла Михайловича было и его умение не переходить от личных обид и разногласий к травле и дискриминации непокорных сотрудников. И здесь на память приходит один показательный случай. За несколько часов до защиты мною кандидатской диссертации на кафедре состоялось бурное заседание, на котором несколько сотрудников, включая меня, с перевесом в один голос выступили против мнения шефа по очень важному для него вопросу. Нет нужды объяснять, насколько оскорблен и разгневан на меня был Павел Михайлович при его достаточно холерическом темпераменте. Многие предрекали мне тогда провал на защите и последующий дискомфорт на работе. Однако ровно в 14.00 шеф появился в зале заседания совета, молча отсидел защиту и сдержанно поздравил меня с ее завершением. Каково же было удивление коллег и мое в первую очередь, когда через некоторое время он появился на банкете, и не один, а с женой Жозефиной Вячеславовной, что однозначно говорило об их уважительном отношении к этому событию.
Надо сказать, что и после защиты я не заметил каких-либо изменений в своих отношениях с шефом, а после его выхода на пенсию они, как и следовало ожидать, приняли самый теплый и непринужденный характер.
Таков был мой Учитель, и я очень рад предоставленной мне возможности еще раз выразить свою глубокую благодарность человеку, в значительной степени предопределившему мой путь в науке и соответствующее отношение к ней.
Поступила 20.06.2006
YU. R. SHEIKH-ZADE
STROKES TO THE TEACHER’S PORTRAIT
Personal impression of the pupil about his teacher are described in the article.
