CC BY
20общий язык между героями трагедии и зрителями", "образ Гамлета менялся в зависимости от эпохи", "каждый актер трактовал Гамлета в зависимости от эпохи своего времени, гораздо менее сообразуясь с историчностью, чем с желанием тронуть сердце современников". И далее Ю. Офросимов весьма иронично замечает, что "Шекспир ... весьма возможно и не узнал бы своего произведения в трактовке XX века" (Офросимов Ю. Гамлет по-новому // Руль. 1927. 8 янв.).
Говоря о позднем Ш., исследователи в качестве основной характеристики указывают созерцательный момент: "Первое, чего нельзя не заметить в позднем Шекспире, это перехода от действия к созерцанию. Перемена эта не случайна, и отвечает она некоторому новому чувству жизни, получающему выражение больше в поэзии, чем в драме, а не просто разочарованному самоуслаждению вольной поэтической игрой. Шекспир в поздних своих драмах не вживается более до конца ни в одного из своих героев, т.е. в самом творческом акте своем отказывается как бы от участия в жизни и ограничивается ее созерцанием" (Вейдле В. Старость Шекспира // ПН. 1933. 9 апр.).
М.Б.Раренко
Шиллер (Schiller) Фридрих (1759-1805)
В № 2/3 журнала "Числа" опубликована статья за подписью Г.Раевского (Г.Оцуп), посвященная 125-летию со дня рождения Ш. Автор отмечает, что общепринятое в русской традиции восприятие фигуры Ш. как "восторженного" романтика, чуть ли не "трибуна-демагога" совершенно не соответствует действительности. "Пафос его мысли много сильнее, чем пафос чувства, — считает критик. — Мысль не покидает его даже тогда, когда она должна была бы отодвинуться на второй план. Шиллер знал это и не без грустной иронии называл себя философом в поэзии и поэтом в философии". По мнению автора статьи, Ш., чьей иронической натуре "были одинаково чужды покой благополучия и покой безнадежности", обладал огромной силой духа, позволившей ему перешагнуть всегда существующую пропасть между "действительным" и "идеальным". Восприятие фигуры немецкого поэта в современном мире представляется критику искаженным: "Одни обвиняли его в "восторженности", другие восхищались ею, — но ни те ни другие не замечали, что обращаются к какому-то вымышленному, "традиционному" Шиллеру". Главную причину такого непонимания автор статьи видит в ""несозвучности" Ш. нашей эпохе": в России это произошло из-за эстетической убогости марксизма; однако и в остальном мире Ш. — "восторжен-
ный фанатик", борец за "туманные идеалы" — тоже предан забвению. "Дело в том, — считает Г.Раевский, — что такого Шиллера никогда не было". Однако тот факт, что имя немецкого поэта звучит как анахронизм, критик склонен воспринимать как характеристику не самого поэта, а современной эпохи, "когда самые устои гуманизма кажутся окончательно поколебленными". По мнению автора статьи, значение Ш. для последующего развития мировой и немецкоязычной литературы ничуть не меньше, чем значение общепризнанного гения Гёте. Встречу двух гигантов, которую он считает историческим событием, он описывает как встречу достойных соперников: "И вот в то время, как Гёте искал глазами свое идеальное перворастение и уже протягивал руку, чтобы его сорвать, — Шиллер остановил его руку".
Историк и филолог русского зарубежья Д.И.Чижевский (18941977) посвятил влиянию Ш. на русскую литературу свою диссертацию, защищенную им в 1919 в университете Гейдельберга. Он отмечал в первую очередь значение Ш. для русских романтиков как разрушителя классицистической традиции. Влиянию немецкого писателя на творчество Ф.М.Достоевского посвящена его статья "Шиллер и "Братья Карамазовы"" ("Schiller und die "Bruder Karamazov"" // Zeitschrift fur slav-ische Philologie. Leipzig; Heidelberg, 1929. № 1/2). В.И.Вейдле в своей работе "Умирание искусства" (1937), отмечая основополагающую роль воображения в искусстве, приводит в пример Ш., "никогда не видевшего моря, но умевшего писать о нем" ("Умирание искусства". М., 2001. С. 20). Ф.А.Степун считал Ш. "большим художником", "ярким воплощением идеи свободы", родившимся в Германии "накануне Великой французской революции" ("Портреты". СПб., 1999. С. 111). Именно в этом смысле поэтическое творчество Ш. привлекало, по мнению критика, В.Иванова, ибо "то героическое уединение и даже одиночество человека, певцами которого были Сервантес и Шекспир, разрешается у Ш. в дифирамбически-хоровую стихию духовной свободы" (Там же. С. 204). Однако к теоретическим выкладкам немецкого поэта Степун относился с некоторым скептицизмом: "Учение Шиллера, будто бы искусство родилось из игры ("Человек вполне человек только тогда, когда он играет"), к русскому искусству не применимо", — писал он (Там же. С. 232).
Отмечая исключительную "душевную щедрость и личную необычайность" этого "экстатического гуманиста", Г.Адамович назвал Ш. "расточительным миллиардером жизни". Рецензируя (ПН. 1930. 3 апр.) советский сборник статей "С кем и почему мы боремся?" (М., 1930), изданный напостовцами, Г.Адамович с иронией отмечал, что в культуре
и в литературе не осталось, кажется, ничего, с чем бы не они боролись: "Даже и автору "Разбойников" приходится теперь расплачиваться за непонимание истинных задач пролетариата", — комментирует он последнюю в сборнике статью А.Фадеева "Долой Шиллера". Творчество Ш. высоко ценили многие поэты и писатели русского зарубежья. В частности, в юношеском увлечении творчеством Ш. признавался Ю.Терапиано. По свидетельствам современников, его стихи любил читать наизусть И.В.Чиннов.
Е.В.Соколова
ШМЕЛЕВ Иван Сергеевич (1873-1950)
Из советской России Ш. уехал в 1922, намереваясь вернуться, однако этому желанию не суждено было осуществиться. По словам корреспондента "Иллюстрированной России" (1926. № 10), взявшего у Ш. интервью, писатель считал, что временное (как ему казалось в 1926) пребывание за границей даже "полезно", поскольку оно расширяет кругозор и заставляет по-иному взглянуть на русскую сущность — он хорошо помнил родину, "носил ее в своей душе". Как заявил Шмелев, ему не нужно входить в соприкосновение с современной русской действительностью, чтобы правдиво изображать русский дух и русский быт: "Ведь ездили же раньше наши писатели за границу?.. И творили за границей! Вспомните Тургенева, Достоевского..." (с. 8). К.Бальмонт, близко знакомый со Ш., оставил воспоминания (они относятся к 1923), которые отражают некоторые особенности личности писателя: "Шмелев производит на меня впечатление — в хорошем смысле — одержимого. Что-то глубоко его пронзило, и, пока он одержим этой пронзенностью, он находит сильные слова и образы. Но вот одержимость покидает его, и он становится мелководным, слова становятся ненужными и бесцветными. Отсутствует некий внутренний стержень" (Бальмонт К. Автобиографическая проза. М., 2001. С. 345, 346). Борьба мнений вокруг произведений Ш. в определенной степени отражает противостояние правых и левых ("демократических") сил в среде эмиграции. Среди его почитателей были в первую очередь последователи "русской идеи", дорожившие духовными основами, на которых строилась жизнь в дореволюционной России. Факт недостаточного внимания критики к писателю отметил историк литературы Н.Кульман, высоко ставивший оригинальный талант Ш. В статье, посвященной переводам его произведений на иностранные языки, критик констатировал, что, к сожалению, русская зарубежная печать не замечает или почти не замечает растущего успеха
