CC BY
22
Виктория Пешкова
Шестнадцать человек на сундук мертвеца
Три версии одного хулиганства
Студия театрального искусства открыла сезон «Старухой» Даниила Хармса. Сергей Женовач честно уведомляет будущих зрителей, что он со своими актерами просто решил похулиганить, и то, что увидит публика, - всего лишь «нелогичное течение мыслей». Полтора часа искрящегося фонтанирующего озорства ради самого озорства? Нет, СТИ - не то место, где спектакли возникают просто так.
Есть у архитекторов такая шутка - дом об одной стене. Если глядеть на него с определенного ракурса, кажется, что жизнь, плещущая за окнами, разворачивается в каком-то ином, недосягаемом для нас измерении. В спектакле таких «домов» сразу три: одна сторона стены -теплая желтизна свежеструганного дерева, другая - инфернальная непроглядность мрака. Каждый, распахиваясь в самых неожиданных местах окнами, окошками, форточками и даже кошачьими лазами, будто сказочная избушка на курьих ножках (их заменяют ролики), поворачивается к публике то передом, то задом. И не факт, что вы сумеете точно определить, когда какой стороной она на вас смотрит. Александр Боровский с Дамиром Исмагиловым - мастера на такие ребусы. Придуманное ими «черно-белое кино» озвучено Григорием Гоберником музыкой, словно возникающей из-под пальцев невидимого тапера.
Все происходящее в этом невзаправдашнем мире, снизанном из невообразимого количества хармсовских фраз, обрывков и отрывков (повесть, записные книжки, стихи), повинуется этим странным, ироничным мелодиям. Восемь согбенных старушек, с ног до головы закутанных в черное, в ритме погребальной процессии шествуют по сцене и одна за другой исчезают за распахнутым в пустоту окном -эффектный акробатический трюк. Восемь очаровательных барышень в наивных матросских парусиновых платьицах выстраиваются очередью в булочную с единственной целью - найти свой вариант ответа на вопрос, мучивший одного датского принца. А восемь молодых людей в мешковатых фланелевых брюках и зияющих абсолютной беззащитностью вязаных жилетах предпринимают отчаянные попытки избавиться от мертвого тела. Скрутив то, что еще недавно было никому не известной старушенцией, в некое подобие восьмерки, растерянные добры молодцы заталкивают это гуттаперчевое существо в чемодан оптимистично-желтого цвета. Если восьмерку положить на бок, она обернется знаком бесконечности. И абсурд с легкостью преодолеет границы личного.
В повести Хармса действующих лиц мало - переживающий творческий кризис писатель; его приятель с заковыристым именем Сакердон, прилепленном к прозаическому отчеству Михайлович; милая дамочка, вызывающая в душе писателя любовное томление; таинственная старуха, таскающая за собой часы без стрелок. В спектакле «персонифицирована» только Старуха в исполнении Александра Медведева,
«Старуха». Студия театрального искусства. Сцена из спектакля. Фото А. Иванишина
невероятно пластичного, жутковатого в «посмертном существовании» своего персонажа. ОН и ОНА (так определены остальные действующие лица в программке) представляют собой два октета, которые, в зависимости от ситуации, либо сливаются в слаженный хор, либо составляют ансамбли солистов, каждый из которых ведет свою партию. «Развосьмерившаяся» милая дамочка вбирает в себя самые разнообразные женские характеры - наивную простушку (Елизавета Кондакова) и знающую себе цену красавицу (Дарья Муреева), возвышенную мечтательницу (Мария Корытова) и комсомолку-спортсменку (Анна Рудь), знойную женщину-мечту поэта (Ольга Петрушина), клушу-обывательницу (Екатерина Чечельницкая), стерву (Варвара Насонова), земного ангела (Мария Курденевич). Впрочем, эти типажи не закреплены жестко, время от времени актрисы перебрасываются ими, словно теннисными мячиками. С писателем все несколько сложнее. Разделение на амплуа наблюдается и здесь, но актеры меняются ими чаще и быстрее. Наиболее постоянны в выбранных характерах «непризнанный гений» (Лев Коткин), «пылкий влюбленный» (Андрей Шибаршин) и «неврастеник» (Игорь Лизенгевич). Выделяется в этом ансамбле Никита Исаченков, своего рода alter ego главного героя. Он, что называется, с холодным носом наблюдает за муками и метаниями своего размножившегося «я».
«Старуха». Студия театрального искусства. Сцена из спектакля. Фото А. Иванишина
Итак, простая история про умершую, ни за что не желающую удаляться из мира живых, рассказана с бесконечным количеством вариаций, модуляций и интонаций.
Для чего? Зачем? Почему?
Версия первая. Историографическая
«Покойники, - делится с нами своими соображениями Он, - народ неважный. Их зря называют покойники, они скорее беспокойники. За ними надо следить и следить». Сказано, что войну можно считать законченной тогда, когда похоронен последний павший. Однако, наблюдая за тем, как с упорством, достойным лучшего применения, соотечественники продолжают делить себя на красных и белых, палачей и жертв, кажется, что десятки тысяч людей, давным-давно преданных земле, по-прежнему пребывают среди живущих.
Судя по всему, Женовач убежден: ключ к происходящему с нами сегодня спрятан в первой трети минувшего века. Он не теряет надежды его отыскать, предпочитая сухим историческим штудиям свободную игру с реальностью. Снова и снова режиссер обращается с мучающими его вопросами к тем, кому довелось стать частью истории.
«Старуха». Студия театрального искусства. Сцена из спектакля. Фото А. Иванишина
«Белая гвардия» и «Бег» поставлены режиссером в МХТ им. А.П. Чехова. «Записки покойника», «Мастер и Маргарита», «Река Потудань» и «Самоубийца» - в Студии театрального искусства. Линию Булгаков-Платонов-Эрдман в СТИ продолжает Хармс, а в МХТ в конце года выйдет «Заговор чувств» по мотивам романа «Зависть» Юрия Олеши.
Версия вторая. Эзотерическая
Главный для режиссера текст из повести Хармса все персонажи повторяют по очереди: «Есть ли чудо? Вот вопрос, на который я хотел бы услышать ответ».
Кому задает его многоликий Он? Себе самому? Своим сотова-рищам-Я, столпившимся вокруг него на сцене? Нам, притаившимся в темноте зрительного зала?
Герой Хармса собирается написать рассказ. Но дальше первой строки дело не идет. Согласитесь, неловко творить, когда у тебя в комнате лежит мертвая старуха. А замысел-то был великолепен -история чудотворца, за всю жизнь не сотворившего ни одного чуда. Потому, что не хотел, а не оттого, что не мог. «Синопсис» так и не написанного рассказа повторяется на разные лады снова и снова: «Это будет рассказ о чудотворце, который живет в наше время и не
«Старуха». Студия театрального искусства. Сцена из спектакля. Фото А. Иванишина
творит чудес. Он знает, что он чудотворец и может сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют... он покорно съезжает с квартиры и живет за городом в сарае. и в конце концов умирает, не сделав за свою жизнь ни одного чуда».
Текст твердят до тех пор, пока на внимающих ему не снисходит озарение: почему этот тип не творил чудес для других? Получается, что он, призванный и избранный, «героически» умер в заброшенном сарае, так и не исполнив того, к чему был призван? Смешно же думать, что умение творить чудеса было ниспослано ему только для решения его собственных проблем.
Увы, не смешно. Задумываться о призвании, служении обществу нынче не модно. «Я - творец мира» - готовы повторить вслед за хармсовским героем многие, мнящие себя «властелинами свободных мыслей». В мозгах, которые сформированы системой образования, заточенной на выращивание «квалифицированного потребителя», этой уверенности куда как комфортно. Ведь этот самый властелин убежден, что достоин всего наилучшего, а значит, никогда не заболеет, никогда не состарится, никогда не умрет. О, как неистово жаждет чуда бессмертия наш помешавшийся на культе вечной молодости мир. Но тут раздается стук в дверь и на пороге появляется Старуха с часами без стрелок.
«Старуха». Студия театрального искусства. Сцена из спектакля. Фото А. Иванишина
Версия третья. Эпидемиологическая
«По-моему, - обращается Он к остальным Я, - нет верующих или неверующих людей. Есть только желающие верить и желающие не верить». Текст, написанный больше восьмидесяти лет тому назад, с поразительной точностью описывает ситуацию, в которой сегодня пребываем все мы: одни принимают угрожающую нам опасность всерьез и тщательно выполняют любые предписания, включая заведомо абсурдные, другие поступают с точностью до наоборот: выбирают из множества конспирологических версий - одна бредовее другой - ту, что всего милей их взбудораженному воображению. И верящие, и не верящие искренне оплакивают мир (еще недавно такой понятный, уютный и удобный), который «никогда не будет прежним». И те, и другие негодуют против реальности, внутри которой заперты неведомо откуда явившейся Старухой. И пока не нашелся тот чемодан, куда ее можно упаковать. Отыщется ли он вообще - никому неведомо.
Ну, и как жить, ежеминутно ожидая, что снова окажешься под замком: и себя никуда не выпустить и к себе никого не впустить? Постановка, которую Женовач задумал давно (премьера должна была состояться намного раньше), вышла как раз во время второй волны коронавируса, и слухи о новых карантинных ограничениях приняли
угрожающий характер. Совпавшие с премьерой по времени рейды Роспотребнадзора по столичным театрам в поисках граждан старше 65-ти могли напугать самых закаленных зрителей, если бы не стойкий иммунитет и мощная прививка против депрессии, полученные ими в театре.
Повесть Хармса и спектакль Женовача заканчиваются по-разному. На первый взгляд, различие несущественно - всего-то одна фраза о том, что рассказ про чудотворца все-таки был дописан. Однако для Хармса, в наследии которого незавершенных сюжетов едва ли не больше, чем законченных, она важна принципиально. И его герой, отыскав путь к спасению, произносит: «Во имя Отца и Сына и Святого Духа, ныне присно и во веки веков. Аминь».
Женовачу требуется нечто, более отвечающее духу и миссии Театра, как он их понимает. Потому и молитва выбрана иная, сотворенная самим Хармсом:
Господи, пробуди в душе моей пламень Твой. Освети меня, Господи, солнцем Твоим. Золотистый песок разбросай у ног моих, чтобы чистым путем шел я к Дому Твоему. Награди меня, Господи, словом твоим, чтобы гремело оно, восхваляя чертог Твой. Поверни, Господи, колесо живота моего, чтобы двинулся паровоз могущества моего. Отпусти, Господи, тормоза вдохновения моего. Успокой меня, Господи,
и наполни сердце мое источником дивных слов Твоих.
