СЕРЕЖАНЕ НА ГРАНИЦЕ ГАБСБУРГСКОЙ ИМПЕРИИ: ПРОБЛЕМА ИНТЕРПРЕТАЦИИ МУЗЕЙНОГО НАСЛЕДИЯ В СВЕТЕ ИСТОРИЧЕСКОЙ ТРАНСФОРМАЦИИ ЭТНОКУЛЬТУРНОГО ЛАНДШАФТА Текст научной статьи по специальности «История и археология»

DOI 10.31250/2618-8619-2021-3(13)-49-69 УДК 391.4:069.41

Алена Алексеевна Михайлова

Российский этнографический музей Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0001-7457-2309 E-mail: [email protected]

Сережане на границе Габсбургской империи: проблема интерпретации музейного наследия в свете исторической трансформации этнокультурного ландшафта

АННОТАЦИЯ. Для Всероссийской этнографической выставки, прошедшей в 1867 г. в Москве, были приобретены редчайшие образцы старинного народного костюма из окрестностей г. Карловаца (ист. Австрия, совр. Хорватия). Костюмные комплексы должны были представлять самобытную культуру сережан — жителей приграничной территории Австрии, отделявшей ее от Османской империи. Это смешанное сербохорватское население австрийской «Военной границы» было пожизненно военнообязанным, что обусловило складывание особой культурной среды и локальных традиций. По прошествии 150 лет со времени выставки политический облик и этнокультурный ландшафт этой области претерпели существенные изменения, а архаические костюмы сережан, хранящиеся ныне в Российском этнографическом музее, в контексте складывания новых национальных идентичностей на постюгославском пространстве обрели особое символическое значение. Фольклоризация сережанского наследия актуализировала проблему его интерпретации, сдвинув акцент с рассмотрения его как уникального исторического социально-культурного феномена в область этнонацио-нальной полемики. В статье приводится анализ традиционной культуры сережан с позиций ее неразрывной связи со временем и пространством, в которых она возникла, а также с ее диффузионной природой, сочетающей в своей основе черты двух архаических культурно-хозяйственных типов — пастушеского и земледельческого. Проведенная автором ревизия исторических источников позволяет установить этноконфессиональную среду, в которой бытовали рассматриваемые памятники, выявить личность их собирателя и на основании этих данных внести существенные коррективы в их атрибуцию, не подвергавшуюся до недавнего времени критическому осмыслению. Однако рассмотрение проблемы в фокусе фронтирного дискурса позволяет делать вывод о том, что в артефактах намного ярче прочитывается их локальная специфика, в основе которой лежит смешение культурных традиций, чем этноконфессиональные признаки. Это обстоятельство ставит под сомнение возможность проведения прямых параллелей между современными мононациональными постюгослав-скими идентичностями и сережанским наследием. Следовательно, акцент в современной интерпретации рассматриваемых памятников должен приходиться на их уникальную историческую природу, связанную с феноменом пограничья и теми культурными трансформациями, к которым оно располагало.

КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: военная граница, этнографическая выставка, традиционный костюм, православие, идентичность, сербы, хорваты, полиэтничность, локальная культура, интерпретация наследия

ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Михайлова А. А. Сережане на границе Габсбургской империи: проблема интерпретации музейного наследия в свете исторической трансформации этнокультурного ландшафта. Кунсткамера. 2021. 3(13): 49-69. doi 10.31250/2618-8619-2021-3(13)-49-69

Alena Mikhaylova

Russian Museum of Ethnography Saint Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0001-7457-2309 E-mail: [email protected]

Serezhans on the Border of the Habsburg Empire: Toward the Problem of Interpretation of Museum Heritage in the Light of Historical Changes of Ethnocultural Landscape

AB STRACT. The article deals with the rarest folk costumes from the surroundings of Karlovac (historical Austria, present-day Croatia) that had been purchased to be presented at the Russian Ethnographic Exhibition held in 1867 in Moscow. The costumes were supposed to represent the original culture of Serezhans, the residents of the Austrian borderland adjacent to the Ottoman Empire. The mixed Serbo-Croatian population of the Austrian "Military Border" was liable for lifetime military service, which resulted in the formation of a specific local culture. For 150 years after the exhibition, the political and ethnocultural landscapes of this region have undergone significant changes. Against the new background, the folklorization of the Serezhan culture has actualized the problem of its interpretation in the context of ethnicity. The article analyzes the phenomenon of the Serezhan culture from the standpoint of its inextricable connection with the time and space in which it arose. The author's revision of historical sources makes it possible to define the ethno-confessional environment in which the costumes were used, as well as to reveal the identity of their collector and upgrade their attribution. Considering the problem from the perspective of the frontier discourse allows to conclude that the local specificity of these artifacts is based on a mixture of cultural traditions. This circumstance casts doubt on the possibility of drawing direct parallels between contemporary mono-national post-Yugoslavian identities and the Serezhan heritage. Consequently, interpretation of the costumes under discussion should be based on their unique historical nature associated with the phenomenon of the borderland and cultural transformations to which it had been predisposed.

KEYWORDS: military border, ethnographic exhibition, traditional costume, Orthodox Christianity, identity, Serbs, Croats, polyethnicity, local culture, interpretation of heritage

FOR CITATION: Mikhaylova A. Serezhans on the Border of the Habsburg Empire: Toward the Problem of Interpretation of Museum Heritage in the Light of Historical Changes of Ethnocultural Landscape. Kunstkamera. 2021. 3(13): 49-69. (In Russian). doi 10.31250/2618-8619-2021-3(13)-49-69

ВВЕДЕНИЕ

Изучение явлений, природа которых кроется во взаимодействии цивилизационно контрастных культурных традиций, в методологическом плане не имеет универсальной стратегии. Вместе с тем логическое осмысление таких проблем подталкивает к поиску теоретической модели, позволяющей рассматривать их в типологически обобщенном контексте. В частности, традиционная культура сережан, сложившаяся на стыке двух различных хозяйственно-культурных ареалов (паннонского и динарского) вследствие особого военно-политического режима (погранично-гарнизонной имперской системы), представляет собой весьма самобытный феномен, обладающий в то же время рядом черт, аналогизирующих его с другими известными науке явлениями. В частности, такие факторы формирования культурного своеобразия, как зона особых социальных условий, поликонфессиональная и полиэтничная среда, переплетение архаики и модерна в различных сферах повседневности и порубежная специфика региона в целом, в теоретическом рассмотрении располагают к опоре на концепцию фронтира, успешно применяемую в качестве аналитического инструмента в современных исторических, культурно-антропологических, этнологических и других исследованиях (Басалаева 2012; Басалаева и др. 2020: 81; Ульрих, Троицкий 2019: 236; Крупенкин 2018; Иванова 2014; Иванова 2016; Деминцева 2019). Такой подход позволяет избегать прямолинейных умозаключений при наведении фокуса на обусловленные культурным синтезом явления и уделять особое внимание их многомерности и комплексности. Гибкость концепции делает ее удобной исследовательской стратегией для осмысления широкого круга проблем, в том числе объективированных пластов культуры. Так, взгляд сквозь призму фронтира на музейные памятники дает возможность более широкого раскрытия их информационного потенциала и его последующего применения в современных интерпретациях. Именно поэтому обращение к музейному наследию сережан, представленному тремя уникальными в мировом масштабе традиционными костюмными комплексами середины XIX в. из собрания Российского этнографического музея, предопределило особое внимание к специфике фронтира как среды его происхождения, а также позволило поставить в качестве главной задачи исследования осуществление корректной актуальной интерпретации этих предметов в контексте многоаспектности их атрибутивных признаков.

МУЗЕЙНОЕ НАСЛЕДИЕ И ЕГО ИНТЕРПРЕТАЦИЯ

Интерпретация наследия — одно из приоритетных направлений в музейной работе, поскольку без нее невозможно ни полноценное экспонирование предметов, ни их введение в научный оборот в качестве источников информации. Современная музеология тяготеет к средовому принципу интерпретации артефактов, т. е. к их рассмотрению как фрагментов историко-культурной среды, в которой они возникли и бытовали (Мастеница, Шляхтина 2015). Этот принцип видится особенно релевантным применительно к этнографическим собраниям, которые в XXI в. востребованы не только как источники документированных знаний о культурном разнообразии народов, но и как ресурс самопознания для самих этнических групп. Геополитические сдвиги конца XX — начала XXI в. повлекли утверждение новых идентичностей в Европе, многие из которых складывались с опорой на идеализированные образы народного быта доиндустриальной эпохи. Этим объясняется наблюдаемая в последние годы тенденция актуализации идентичностей этнических сообществ посредством маркирования своих культурных границ предметами традиционной культуры, известными по музейным собраниям и семейным реликвиям (Михайлова 2019б). Компонентами предметного кода, позволяющего этническим группам подчеркивать свое культурное своеобразие, часто служат народный костюм, музыкальные инструменты, ремесленные изделия и т.д. Эти и другие атрибуты прошлого в настоящее время активно используются в качестве символов и инструментов манифестации этничности1. Такая тен-

1 Наглядным примером материализации этничности в публичном пространстве могут служить многочисленные этнофестивали, на которых репрезентация культуры происходит посредством реконструкции ее традиционных форм.

денция бросает специалистам в области музейной этнографии определенный вызов, поскольку многие этнические, а чаще и национальные идеологические претензии на наследие не соответствуют его подлинному атрибутивно-смысловому содержанию. В этих обстоятельствах ответственность за объективность научной интерпретации артефактов и ее трансляцию существенно возрастает.

Тенденция к актуализации этничности посредством предметно-символического кода хорошо прослеживается на постюгославском пространстве (Gavrilovic 2012: 48). Стремление балканских народов к отмежеванию от интернационального прошлого и конструированию моноэтничных национальных идентичностей влечет за собой риторический «дележ» объективированных форм культуры, возникших в результате многовековой хозяйственно-климатической адаптации полиэтнического населения Паннонской равнины и Динарского нагорья, его миграций и культурного взаимодействия. В условиях глобализации моделирование новых идентичностей с ориентацией на музейные подлинники преследует цель засвидетельствовать культурную связь сообществ с прошлым и передать представления о своем этническом портрете новым поколениям через яркие и понятные большинству визуальные образы.

К собранию Российского этнографического музея, ценнейшей частью которого являются предметы, экспонировавшиеся в Московском Манеже на Всероссийской этнографической выставке в 1867 г., за последние десятилетия неоднократно обращались музейные специалисты практически из всех бывших югославских республик (за исключением Боснии и Герцеговины). Их интерес к наследию выставки объясняется тем, что в нем сохранились редчайшие этнографические памятники первой половины — середины XIX в., не имеющие аналогов в других собраниях. Характерно, что каждый исследователь этих памятников, собранных в 1866-1867 гг. на территории Австрийской и Османской империй, стремился сфокусировать свое внимание непосредственно на той этнической категории, которая является определяющей для представляемого им государства — Сербии, Македонии, Словении, Хорватии или Черногории (см., например: Колекцща jесен/зима 1867... 2006; Македонските колекции 2003). Однако в связи с исторической трансформацией этнокультурного ландшафта этих территорий работа по «установлению наследственные права на выставку выставки для многих из них оказалась сопряжена со сложностями атрибуции памятников по этнической принадлежности. Особенно полемичным в этом отношении стало разграничение сербохорватских и болгаро-македонских интересов в отношении памятников с территорий этнического соприкосновения этих народов. В частности, в поле сербохорватских претензий оказались и костюмы сережан. Это поставило вопрос корректировки их атрибуции по этническому бытованию, что не было предметом специального изучения с момента появления этих памятников в музее.

Оценивая в целом подобные ситуации, отметим, что поиск наглядных форм этничности, как и само стремление интерпретировать артефакты в качестве обособляющего фактора не всегда корректны и справедливо обоснованы (Митрович 2019: 18-19). В основном это происходит из-за невозможности дифференциации ряда памятников по принципу их безусловного маркирования какой-либо одной этнической культурой в силу различных обстоятельств, т. е. их трансэтничности или же надэтничности — принадлежности не к этническому, а к культурно-ареальному или к локально-социальному явлению.

ГРАНИЧАРЫ: ИСТОРИЧЕСКИЙ ПОРТРЕТ И КУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ

К надэтничным явлениям, в частности, можно отнести культуру граничар, к числу которых относились сережане. Это население проживало в XVIII-XIX вв. вдоль юго-восточных оборонительных рубежей Габсбургской империи и было пожизненно военнообязанным. Австрийская военная граница проходила через исторические области Далмация, Хорватия и Славония и вплотную прилегала к Босанской краине (другое название — Турецкая Хорватия) — приграничной области Османской империи, на которой существовал похожий военно-стратегический режим. Эти

лимитрофные по своей сути территории образовывали специфическую милитаризированную зону, которая длинной изогнутой полосой, протяженной с севера на юг, разделяла ареал расселения балканских славян на два цивилизационно контрастных фронта — ориентальный и оксиденталь-ный. Многолетнее противоборство двух империй послужило причиной оттока с этих территорий старожильческого населения. Впоследствии на них пришлось несколько миграционных волн преимущественно сербского населения с территории Османской империи (Stanic 2014). Переселенцам разрешалось занимать пустовавшие земли с условием участия в обороне австрийских рубежей. Милитаризированная специфика этой зоны отличала ее от остальных частей Австрии и препятствовала инкорпорированному развитию в общеимперском русле, что способствовало складыванию в регионе особого культурного климата.

К середине XIX в. численность неоднородного в этноконфессиональном отношении населения Австрийской военной границы достигала одного миллиона человек (Dalla-Zuanna, Rossi 2010: 816). Большинство составляли сербы и хорваты, количественное соотношение которых варьировалось в зависимости от участка границы (Krestic 1983). Кроме них, приграничную зону населяли также румыны, немцы, словаки, чехи, венгры и др. (Matkovic 1873: 39). При этом, согласно австрийской статистике, православие исповедовали около 55 % населения, католицизм — 42 %, протестантизм — 2 %, а 1 % составляли грекокатолики и иудеи (Austria. Bundesministerium fur Inneres 1859). Многие переселенцы со временем подвергались аккультурации и ассимиляции с хорватами, поскольку хорватские институциональные позиции на государственном уровне были самыми устойчивыми в регионе. По этой причине статистика последующих периодов тяготела к увеличению среди населения доли хорватов и католиков.

Условия выживания в этих краях, обремененных военной службой и рисками, которые предполагала граница, способствовали складыванию у местного населения приграничного типа коллективной идентичности, которую отличало повышенное чувство непостоянства мирного времени. Другим важным фактором было то, что, в отличие от традиции как основы саморегуляции этнического сообщества, в организации повседневности приграничного населения большую роль играла гарнизонная система, т. е. зависимость общественной жизни от командного управления. Все эти обстоятельства определенным образом влияли на утверждение внутренней упорядоченности жизни граничар.

В качестве одной из принципиальных особенностей идентичности граничар отмечают ее незавершенный характер (Копривица 2019: 257). Идентичность, основанная на коллективном выполнении стратегической задачи, размывала культурную пестроту населения Военной границы, выражавшуюся в этнических, религиозных, лингвистических и других отличиях, принесенных переселенцами из разных уголков обеих империй. Кроме того, в различных природных зонах, через которые пролегала милитаризированная полоса, соседские, миграционные и прочие факторы способствовали складыванию отдельных локальных идентичностей, таких как кордунаши, банийцы, личане, банатцы, славонцы и др. Субидентичность граничар могла также быть связана с их принадлежностью к конкретному гарнизону (полку) или со спецификой службы. К последней категории, в частности, относились сережане — патрульные из числа местных поселенцев. На момент проведения этнографической выставки в 1867 г. принадлежность к сережанам была скорее значимым социальным маркером, чем этнической идентичностью, поскольку демонстрировала особый статус локального населения, отличавший его, в частности, от сербов Центральной Сербии и хорватов Центральной Хорватии. С демилитаризацией повседневной жизни в регионе в конце XIX в. идентичность граничар перестала играть консолидирующую роль в сознании местного населения, в то время как роль этничности в качестве более устойчивого признака групповой дифференциации в системе отношений «свой — чужой» существенно возросла.

С исчезновением австро-турецкой границы как политического факта растворилась и сама среда, в которой возникла и бытовала эта идентичность. В этой связи культуру граничар следует рассматривать как хронологически детерминированный исторический феномен (XVIII-XIX вв.).

Продолжительность ее существования с точки зрения исторического времени оказалась достаточной для складывания ряда общих характеризующих ее черт, включая фольклорные традиции, специфику коллективного сознания, повседневные практики, стереотипный образ в сознании «другого», но в то же время слишком короткой, для того чтобы переплавить ее этнические компоненты.

О том, что представляла собой эта культура, свидетельствуют сохранившиеся в музеях вещественные памятники, архивные документы, фольклорные и визуальные источники. Комплексное изучение этого наследия через призму фронтирного дискурса позволяет дать ему объективную интерпретацию, определить специфику и значение в контексте современного этнополитического ландшафта Балканского региона.

СЕРЕЖАНЕ НА ЭТНОГРАФИЧЕСКОЙ ВЫСТАВКЕ 1867 г.: СЕРБЫ ИЛИ ХОРВАТЫ?

Российскому общественному мнению середины XIX в., вдохновленному идеями панславизма и покровительства балканским славянам, граничары представлялись героями, противостоящими общему врагу — Османской империи. Они были также известны по переселению небольших их групп в Приазовье в XVIII в. по приглашению Петра I и Екатерины II для защиты южных рубежей Российской империи. В связи с этим экспонированию на Всероссийской этнографической выставке в 1867 г. редчайших образцов одежды и фотографий граничар придавалось особое смысловое значение.

Помимо костюмов граничар из Далмации и Срема, на выставку были также присланы два мужских и один женский костюмный комплекс из области Кордун для репрезентации культуры сережан. Основная информация об этих предметах была опубликована в «Указателе Русской этнографической выставки» (Указатель Русской этнографической выставки 1867: 76, 78). Несмотря на то что при составлении «Указателя» было допущено немало ошибок, это издание до сих пор служит главным опорным источником при изучении экспонатов выставки.

В начале XXI в. костюмы сережан из собрания РЭМ оказались в фокусе внимания сербских исследователей (НишкановиЙ 2006). Запросы на предоставление фотографий этих памятников поступали в музей и от хорватских специалистов, называвших их «редчайшими образцами хорватского традиционного костюма». Эти обращения были во многом связаны с тем, что в период югославского кризиса конца ХХ в. территория бывшей австрийской Военной границы стала ареной сербохорватского межэтнического конфликта и вопрос об этнической маркированности связанного с этой областью наследия приобрел особую актуальность ^еладиновиЙ 2011: 621; Pastar 2008). Героизированная культура сережан, представлявшая собой не столько этнический, сколько локально-социальный феномен, оказалась включенной в историческое самосознание обоих народов. Их претензии на общее прошлое, а также стремление к конструированию своего современного этнического облика с опорой на образцы предметов традиционной культуры диктовали необходимость проведения дополнительной атрибуции сережанских костюмов с выставки 1867 г., уточняющей их связь с этнической, конфессиональной, профессиональной средой и локальной традицией. Концепция фронтира при проведении этой работы позволила сгладить возникшие противоречия и выдвинуть утверждение о том, что, несмотря на ряд обусловливающих факторов, именно контактно-поселенческая специфика региона задавала тон тем культурным формам, которые в нем бытовали. В то же время хронологическая ограниченность периода существования милитаризированной границы, динамика проходивших через нее миграционных, ассимиляционных и прочих демографических процессов, этноконфессиональная пестрота населения, а также немногочисленность сохранившихся исторических свидетельств о традициях сережан не позволяет воспроизвести их портретные характеристики исключительно в рамках профессионально ориентированного сообщества. В силу этой обусловленности корреляция этнических реалий XXI в. с фрагментами исторической памяти середины XIX в. не может носить характер прямых аналогий и должна рассматриваться с учетом серьезных оговорок.

Сережане проживали в приграничных селах и осуществляли охрану правопорядка на близлежащих территориях. Они образовывали нерегулярные вспомогательные единицы в системе австрийского приграничья, т. е. были военнообязанными, но не находились на казарменном положении. В патруль, возглавляемый избираемым старостой «харамбашой», по мере необходимости собиралось около двух-трех десятков мужчин (Mikulan 2002: 84). В их функции входило сопровождение по вверенной им территории высокопоставленных лиц, осуществление коммуникаций между погранпостами, противостояние пограничному криминалу — контрабандистам, гайдукам и прочим нежелательным элементам, проникавшим с другой стороны границы. Стратегическая роль сережан возрастала, когда регулярные части покидали край для участия в военных кампаниях. Они не получали жалование, вели натуральное хозяйство и освобождались от податей, поэтому патрульная служба становилась для них образом жизни, фактором, обусловливавшим повседневность (ВтаМю 2001: 83).

Сережанская служба вошла в практику после Карловицкого мира 1699 г., а с 1754 г. была закреплена законодательно (НиколиЙ 1978: 147). За несколько поколений у вовлеченного в эти отношения населения сложилась своеобразная картина мира, транслируемая главным образом через военноориентированное воспитание мальчиков. От поколения к поколению передавались представления о тех качествах, которыми должны были обладать сережане. В частности, они прекрасно знали местность, ухищрения разбойников и контрабандистов, располагали собственным оружием и хорошо им владели. Потомственная подготовка в рамках такой «специализации» на протяжении многих поколений способствовала формированию локальной традиции, основанной на устойчивых ценностях и приоритетах.

Сережанами становились главным образом лингвистически близкие друг другу сербы и хорваты. Вопрос об их этнических различиях в середине XIX в. сделался предметом публичной полемики. Это было связано с ростом самосознания балканских народов, усиливавшимся пропорционально разрастанию внутренних кризисов и противоречий в обеих империях. Известный просветитель В. С. Караджич в работе «Сербы и хорваты», посвященной дискуссии, развернувшейся на страницах периодических изданий, предлагал относить к хорватам южных славян ри-мокатолического исповедания с чакавским и кайкавским диалектами, а к сербам — грекоправос-лавных, говорящих на штокавском диалекте (КарациЙ 1861). Однако конфессиональный принцип вступал в противоречие с диалектным, поскольку довольно большое количество католиков, к примеру в Далмации, разговаривало на штокавском диалекте и изъяснялось во второй половине XIX в. как сербы-католики (Павловий-Лучий 1890). Католицизм в империи Габсбургов был доминирующей религией, поэтому среди православного населения постоянно велась миссионерская деятельность. Переход в католицизм открывал более широкие возможности в плане социального продвижения. Принимавшие католицизм сербы пытались сохранить прежнее этническое самосознание. Однако в условиях отсутствия лингвистического барьера вопрос об их слиянии с хорватской общностью, имевшей в Австрии более устойчивые социально-политические позиции, становился делом времени, особенно в случае смешанных браков. Иными словами, процесс поглощения сербского субстрата хорватским в зоне их соседства происходил перманентно.

Так, задарский протоиерей Божидар Петранович, принимавший деятельное участие в приобретении экспонатов к выставке 1867 г., по этому поводу отмечал: «В Далмации 400 лет назад угнездился проклятый итальянский язык и итальянское образование, а с ними и религиозный дух Рима. Народность славянская стала развиваться в этом же направлении, и последовал раздор между так называемыми хорватами и православными сербами из-за имени и способа письма» (Зарубежные славяне 1975: 361). В целом же в общественной риторике подчеркивалось, что сербы и хорваты как два народа существовали еще до принятия христианства, но несмотря на культурный дуализм имели общее происхождение (БЫЦап 2014). Последнее обстоятельство активно использовалось в пользу получившей распространение в 1860-е годы идеи югославизма, подразумевавшей сближение сербов и хорватов в политических целях (Шарова 2017: 145). Благодаря

повседневно-ситуативной проницаемости межэтнических границ в XX в. практическая реализация этой идеи оказалась возможной, но она не привела к стиранию межкультурных границ.

Осознание того, что религиозная принадлежность и способ письма (кириллица или латиница) являются важными факторами этнической идентичности, к сербам и хорватам Военной границы пришло на фоне усилившейся к середине XIX в. мадьяризации. В этот период Хорватско-славонский собор принял ряд положений, укрепивших позиции хорватского языка, что повлекло за собой активизацию и сербского языкового национализма ^ойютю 2005: 105). Развитие системы школ и народных училищ, содержавшихся за счет локальных общин, способствовало становлению системы образования, позволявшей транслировать культурные коды, укреплявшие как хорватское, так и сербское этническое самосознание местного населения, а следовательно, и ощущение их отличия друг от друга (Дронов 2016: 45). В дальнейшем акцентирование этих отличий в политическом русле неоднократно приводило к росту межэтнических противоречий, наиболее остро проявившихся в ходе Второй мировой войны и югославского кризиса. Таким образом, помимо интеграции, в регионе происходил и обратный процесс — этническое размежевание.

В конце XX в. территория бывшей австрийской Военной границы оказалась в составе независимой Республики Хорватия. В ходе гражданской войны в 1990-е годы сербское население массово покинуло Краину, а многим из оставшихся там сербов пришлось изменить свою идентичность на хорватскую (Livada 2018: 33). Численность сербов в регионе существенно сократилась. На этом фоне культурно-историческое наследие, ассоциируемое с граничарами, стало предметом национального хорватского этнокультурного «брендирования» (Юдин 2014: 81). Однако научное изучение этнографических памятников с выставки 1867 г. свидетельствует о неоспоримом присутствии в нем сербского компонента и его определяющем влиянии на феномен Военной границы в целом.

Поскольку комбинированная этническая основа сережанской культуры с одинаковым успехом позволяла обоим народам детерминировать историческую связь с данным явлением, в атрибуции присланных в Москву в 1867 г. костюмов уже на этапе подготовки выставки была допущена неточность. Костюмы были представлены публике как хорватские, в то время как, согласно ряду свидетельств, их происхождение было связано с сербской этнической средой. Казус произошел по причине того, что официальный орган, через который эти костюмы пересылались в Москву — Загребский комитет по собиранию вещей для этнографической выставки в землях Триединого королевства — не сопроводил их необходимой информацией, т. е. «легендой» о бытовании. Между тем в российской музейной практике этническая принадлежность памятников определяется именно по принципу их практического использования в культуре того или иного народа. Несмотря на то что сам Загребский комитет не называл в переписке сережанские костюмы хорватскими, они предстали перед публикой таковыми, вероятно, благодаря географическому происхождению. Устроители выставки, по всей видимости, посчитав «сережанскую» принадлежность костюмов несоответствующей базовому принципу атрибуции этнографических памятников, последовали той логике, что костюмы, прибывшие из исторической области Хорватия, носили хорваты.

КОСТЮМ, ЭТНИЧНОСТЬ И КУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ

Неточная информация о сережанских костюмах не только ввела в заблуждение Александра II, проявившего к ним интерес при посещении выставки, но и навсегда увековечилась в справочных материалах к ней (Этнографическая выставка 1867 года... 1878: 19; Путеводитель по Московской этнографической выставке 1867: 24). В указателе все три костюма были помещены в раздел «Хорваты», где, в частности, сообщалось, что к хорватам относятся не только сережане, но и мор-лаки и ускоки. То, что к этим же локальным идентичностям относили себя и проживавшие в Далмации сербы, в тексте не отмечалось (Уикис 2015; МедиЪ 2001: 45). Таким образом, проблема поливариативной идентичности населения Военной границы авторами указателя была обозначена крайне поверхностно.

Первый костюм представлял собой своего рода «униформу» сережанина, приписанного к Слуньскому полку Карловацкой краины. Он был на манекене, изображавшем патрульного. Элементы костюма хорошо видны на фотографии Т. Митрейтера, сделанной в конце 1870-х годов (рис. 1а, см. вклейку). В экспозиционной сцене этот манекен был выставлен на балконе так называемого чардака — сторожки пограничного перехода. Модель «чардака» была специально изготовлена для выставки, а сама сцена была запечатлена на фотографии, вошедшей в памятный альбом, подготовленный Н. М. Аласиным (Шилова 2012: 59; Русская этнографическая выставка 1867: 23). На подписи к фотографии отмечалось, что на ней изображены «граничары-хорваты из пограничных земель», в то время как из хорватской этнической среды происходили только два из четырех представленных на ней костюмов (рис. 1Ь, см. вклейку).

В тексте указателя пояснялось, что «чардаки» стояли на всем протяжении южной австрийской границы на определенном расстоянии друг от друга: «В важных в стратегическом отношении местах обыкновенно строят большие каменные "чардаки", в которых может вместиться значительное число граничар; в менее важных пунктах ставят деревянные "чардаки" для двенадцати и менее человек. Оба вида чардаков имеют два этажа, из которых нижний состоит из каменных или деревянных столбов, поскольку во время весны воды рек Савы и Дуная обыкновенно затопляют эту часть, а в верхнем находятся три комнаты: для стражи, припасов и кухни. С балкона верхнего этажа граничар наблюдает за происходящим в окрестности» (Указатель Русской этнографической выставки 1867: 77).

Далее приводилось описание самого костюма. Из него следовало, что комплекс состоит из рубахи, портов, штанов, носков и портянок, подвязок, кожаных башмаков, жилета с металлическими бляхами на груди и двух кожаных поясов, за которыми носились два пистолета и длинный нож. Под оружием был заткнут рушник. Справа у фигуры сережанина имелись четыре металлических емкости для пуль, дроби, пороха и смазки, кривой нож и шомпол, задетый за толстый шнур. На плечах был красный плащ, а справа — сумка для еды. На голову манекена была надета конусообразная шапка с широким каракулевым отворотом. В левой руке он держал ружье. Судя по ряду иллюстративных источников середины XIX в., такое облачение было довольно типичным для тех, кто нес службу, но часто имело различия (Уа1егю 1854; Zampis 1848 и др.). Это объясняется тем, что вся одежда изготавливалась сережанками в домашнем хозяйстве из льняных, шерстяных и конопляных тканей ручного производства, поэтому ее конечный вид зависел от индивидуальных возможностей и умений, а также от семейных традиций технологии пошива одежды.

В сопроводительном письме к этому костюму М. Ф. Раевский (1811-1884), русский священник в Вене, через которого экспонаты пересылались в Москву, назвал сережанина немецким словом «ЖоШетапЙег», дословно переводимом как «красноплащечник» (АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4. Л. 28). Больших размеров красный плащ — «кабаница» — доминировал в костюме. Исследователи считают его архаичным типом мужской одежды, который был распространен вдоль всего Динарского нагорья и бытовал преимущественно у горных пастухов. По одной из версий, он был унаследован славянами от иллиров, в частности либуров, перенявших их, в свою очередь, у римлян (Бкопс 1984: 75). В разных регионах Балкан «кабаницы» имели разную окраску. Так, в Хорватии, Герцеговине и Черногории они чаще шились из темного сукна, в Македонии и Западной Болгарии — из белого, в то время как в Боснии, Западной Сербии и частично в Шумадии преобладал красный цвет (§копс 1984: 60). Распространение красных «кабаниц» совпадало с зоной штокавского диалекта, носителями которого преимущественно считались сербы (КиНвю 1963: 88). В сережанском быту красная «кабаница» играла сигнальную и маркирующую роль: она позволяла им видеть друг друга на больших расстояниях. Атрибутом «служебного» костюма «кабаница» стала именно благодаря своей распространенности среди гражданского населения (§когю 1984: 66). В этнографии зафиксированы также обрядовые функции «кабаницы», в частности свадебные, что указывает на ее особое место в балканской картине мира, а также на то, что, она, возможно, бытовала и у старобалканского населения. Примечательно, что именно красный плащ в пост-

югославский период стал фольклоризмом, чаще всего используемым в национальной репрезентации хорватов. Такую же роль в современной хорватской культуре играет и другой элемент сере-жанского костюма — красный колпак. Его происхождение многие исследователи связывают с архаикой Средиземноморья, ассоциируя его с культурой иллиров или даже фригийцев (ВаШ&С 1985: 372).

Обращая внимание на еще один элемент костюма слуньского сережанина — широкие до колена штаны, отметим, что они представляют собой ориентальный тип одежды, принесенный в Краину мигрантами из османского приграничья в первой половине XVIII в. (Николий 1978: 166). В исследованиях упоминается и о том, что на оформление сережанского костюма также повлияли традиции венгерской дворянской одежды и французское правление в крае в период наполеоновских войн.

Все эти нюансы указывают на то, что «дресс-код» сережан складывался под влиянием разных культур и в условиях фронтира сформировался как самобытный локальный феномен. Происхождение его облика, таким образом, нельзя приписать какой-то одной этнической культуре, а потому «брендирование» данных образцов в качестве этнонациональной символики выглядит некорректным. Музейная же атрибуция по этническому признаку основывается на ином принципе. Для нее определяющее значение имеет фиксация данных о том, из какой этнической среды предметы были изъяты. В традиционной культуре, к примеру, нередко случалось, что такие элементы костюма, как бусы или платок, могли быть приобретены на ярмарке представительницами разных этнических сообществ. Так генетически идентичные предметы оказывались в различном этномаркирующем прочтении. Попадая в пространство музея в составе костюма, они становились портретным штрихом не той культуры, которая их произвела, а той, в которой они бытовали.

К сожалению, о костюме сережанина Слуньского полка сохранилось крайне мало исходной информации. Остаются неизвестными обстоятельства и место его приобретения, так же как и этническая среда бытования. В сопроводительных письмах М. Ф. Раевского он фигурирует как «сережанский костюм» без указания на этническую принадлежность (РО РНБ Ф. 608. Оп. 1. Д. 3359. Л. 1 об.). Полное вооружение и антураж пограничной заставы, в котором был представлен костюм, указывают на то, что в его репрезентации примарным признаком выступала не этническая традиция, а милитаризированная специфика локальной культурной среды.

О Слуньском граничарском полке (1746-1873) известно, что он был четвертым из одиннадцати граничарских полков в регионах Хорватии и Славонии. Его администрация располагалась в г. Карловаце (Slunjska graшCarska pukovnija Ьг. 4). К полку было приписано мужское население окрестностей от 20 до 60 лет. Полк состоял из 12 единиц, сосредоточенных вокруг населенных пунктов Слунь, Костаневац, Валиш, Велюн, Крняк, Перьясица, Барилович, Кале, Шварча, Вукманич, Крстиня и Войнич. Последние два находились в непосредственной близости к населенному пункту Перна (соседний Глинский полк), из которого происходили и два других сере-жанских костюма, присланных на выставку.

Это и ряд других обстоятельств дают основания предполагать, что все три сережанских костюма были приобретены у населения одним и тем же лицом. Им был православный священник Никола Бегович (1821-1895), который на протяжении многих лет служил в различных сербских православных приходах Карловацкой краины. На момент подготовки выставки он служил в сербской православной церкви Св. Николы в г. Карловаце. Анализ архивных материалов показывает, что других корреспондентов из этой области у организаторов выставки не было. Имя Н. Беговича встречается в письме Н. Вукичивича (1830-1910), сербского педагога из Срема, активного участника подготовки выставки. В письме он перечисляет лиц, способных собрать для выставки костюмы: «В Хорватской краине это может сделать г. Н. Бегович, парох из Карлштадта» (АРЭМ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 8. Л. 2 Об.). Сохранились и другие указания на причастность Беговича к приобретению костюмов. Публицист Сима Лукин Лазич посвятил ему целую книгу, в которой, в частности, со-

общал: «В 1867 г. в Москве проходила известная этнографическая (народоописательная) всеславянская выставка. Тогда протопоп Н. Бегович поехал на выставку в Россию и там представил фотографии и другие атрибуты краишской жизни, а также множество народной сербской одежды из Краины» (цит. по: Карановий 1936: 225).

В известном труде Н. Беговича «Жизнь и обычаи сербов граничар» также имеются упоминания о костюме сережан с красным плащом: «Известно, как наших сережан приняли австрийцы. Даже от самой красивой сережанской одежды их разбирал страх, если те проходили мимо. И по сей день австрийцы называют их "людоедами" и "красноплащечниками"» (Menschenfresser und Rothmäntler) (Беговий 1887: 9). Акцент на немецком прозвище сережан позволяет предположить, что описание костюма М. Ф. Раевский переводил с текста, написанного Н. Беговичем.

Костюм «слуньца», как и два костюма из Перны (рис. 3 a, b, c, см. вклейку), по всей видимости, были приобретены протопопом у своих прихожан — православных сербов. Однако в указатель к выставке они вошли как одежда «хорватов из долинной части Загребской жупании, так называемых сережан» (Указатель Русской этнографической выставки 1867: 78). «Хорватскими» они были названы и в списке предметов к выставке от М. Ф. Раевского (ОР РНБ Ф. 608. Оп. 1. Д. 3359. Л. 1 об.). В свою очередь, в письмах Петара Матковича (1830-1898), через которого они поступили к М. Ф. Раевскому, костюмы фигурируют как «краинское» или «краишское одеяние», без указания на связь с этнической культурой (АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4. Л. 5).

Хорват Петар Маткович был видным ученым-географом, членом Общества изучения южнославянской истории и языка в Загребе и активист Загребского комитета по собиранию этнографических памятников в землях Триединого Королевства Далмации, Хорватии и Славонии (Polic 2008). Через П. Матковича и Загребский комитет, который он в своих письмах называл «Хорватским комитетом», на выставку были отправлены не только сережанские костюмы, но и костюмы сла-вонских сербов. В общей сложности традиции сербов на выставке представили восемнадцать костюмов, в то время как для репрезентации хорватской культуры было прислано всего два костюма из г. Златара (Загорье) Загребским комитетом и один из г. Осиека Ф. Лаем. Такой дисбаланс в пользу сербской этнографии объясняется большей идейной вовлеченностью в подготовку к выставке православных деятелей, участием в ней сербского князя Михаила Обреновича, а также тем, что сербский традиционный костюм сохранялся в живой культуре дольше, чем хорватский, который под влиянием европейской моды к середине XIX в. практически вышел из обихода. П. Маткович в своих письмах к М. Ф. Раевскому очень переживал по этому поводу. В частности, он писал: «Причиной того, что ничего не получено из Загреба, является то, что Дворцовая канцелярия не оказала поддержку. Было решено, что фотографий различных округов для ее демонстрации будет достаточно» (Зарубежные славяне 1975: 246). «Если же все не сложилось так, как мы желали, — в этом не наша вина, а виноваты краткость времени, зима и недостаток в средствах. <...> Скажу Вам откровенно: скудость денег причина того, что не исполнено все в более блестящем виде» (АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4. Л. 5). Однако, помимо упомянутых причин, была, по-видимому, и еще одна. В одном из писем П. Маткович упоминает о создании Этнографического отдела в Загребском публичном музее (АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4. Л. 6). Не исключено, что, осознавая антикварную ценность хорватского традиционного костюма, Загребский комитет не спешил вывозить ценности за рубеж.

Понимая, что представленность хорватской культуры на выставке существенно проигрывает сербской, П. Маткович, по всей видимости, решил не указывать информацию о сербском происхождении сережанских костюмов. Также ни в одном из своих писем он не упомянул имени Н. Беговича, по сути, оставив его заслугу в приобретении костюмов за собой. В письме к М. Ф. Раевскому П. Маткович писал: «Что касается Краинского одеяния, то оно заказано, и как скоро мы его получим, я тотчас же отправлю его к Вам» (АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4. Л. 5). В то же время Н. Бегович в одном из своих писем Н. Вукичевичу в г. Сомбор сетовал: «Я готов стараться на пользу дела, чтобы оправдать ожидания, но никак не могу найти финансовую поддержку, потому

что те, кто верен идее, бедны, а богатые равнодушны. Приобрести и отправить вещи в Вену на данном этапе не получается из-за недальновидности некоторых лиц» (АРЭМ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 8. Л. 10). Из архивных документов следует, что средства на приобретение костюмов в конечном итоге были выделены оргкомитетом выставки, а их транспортировку в Вену обеспечил П. Маткович. В письме к М. Ф. Раевскому он сообщал: «Я отправил Вам в сундуке краишские костюмы, полные комплекты, мужской и женский. Такие костюмы были распространены на территории Оточанского и Огулинского полков. Я достал их с большим усилием и по очень высокой цене» (Зарубежные славяне 1975: 277). В письме также приводилось подробное описание пересылаемых вещей и способов их ношения.

Территории Оточанского и Огулинского полков, как и других граничарских гарнизонов, отличались смешанным составом населения, но именно в них численность католиков преобладала (KoruniC 2013: 79; Делий 2014: 58). Традиционный костюм проживавшего в них населения в общих чертах был похож на пернский и также относился к динарскому типу. Следовательно, информация, изложенная П. Матковичем, ненамного противоречила истине, но в то же время аккуратно смещала акцент с одного географического региона на другой. Она размывала представление о месте бытования костюмов, равно как и об этнической принадлежности тех, кто их когда-то носил.

Путаницы вопросу атрибуции сережанских костюмов добавили также посланные вместе с костюмами фотографии. На них были запечатлены портреты жителей Хорватии в традиционных костюмах из разных ее областей. В их числе было два портрета мужчин-сережан из Карловацкой краины (РЭМ № 8764-5369; 8764-5649). Предположительно, один из них был передан в Загребский комитет хорватским политиком И. Кукулевичем-Сакцинским (1816-1889), о котором П. Маткович упоминал в своих письмах, а другой — Н. Беговичем, о чем в них опять же умалчивалось. Поступление этих портретов в числе других образов хорватского населения не оставляло у организаторов выставки сомнений в том, что сережане тоже являются хорватами (рис. 2а, Ь, см. вклейку).

В условиях запутанности сербохорватского вопроса М. Ф. Раевский принял присланные распорядителем «Хорватского комитета» костюмы за хорватские. Возможно также, что он употребил термин «хорватские» в географическом смысле, а не в этнографическом. На практике эта характеристика позволила усилить представленность хорватского традиционного костюма на московской выставке, численно увеличив ее и введя в заблуждение как публику, так и специалистов. В дальнейшем неточная атрибуция костюмов была растиражирована в различных изданиях и даже вошла в учетную документацию Российского этнографического музея. Имя Н. Беговича не было помещено ни в «Указатель», ни в раздел с «его» костюмами, ни в список лиц, содействовавших выставке, ни в число лиц, приславших фотографии. Это упущение частично восполнили, когда сербский священник приехал в Россию на приуроченный к выставке Славянский съезд. На знаменитой фотографии участников Славянского съезда авторства Н. М. Аласина под № 49 размещен портрет, подписанный «Бегович, протопресвитер из Военной Границы» (Шипова 2012: 59). Личное присутствие Беговича в некоторой степени прояснило ситуацию. За присланные на выставку костюмы ему была вручена бронзовая медаль (Всероссийская этнографическая выставка 1867: 110). Примечательно, что за аналогичные услуги другим славянским делегатам (П. Матковичу, Б. Петрановичу, У. Милутиновичу, Н. Вукичевичу) были вручены большие и малые серебряные медали. Объяснить такое неравномерное распределение наград можно лишь тем, что фигура Н. Беговича, в отличие от остальных, не была известна организаторам на более раннем этапе. По всей видимости, они познакомились с ним уже в России. Документы свидетельствуют о том, что уже после выставки у Беговича на долгие годы завязались переписка и сотрудничество

с М. Ф. Раевским (ОПИ ГИМ Ф. 347. Д. 8. Л. 122-126).

* * *

Подлинная информация о сережанских костюмах была опубликована лишь двадцать лет спустя самим Н. Беговичем. В своем труде он, в частности, писал: «Я убедился в том, что тради-

ционный костюм у этого народа пропадает по всей Краине, еще во время этнографической выставки в Москве в 1867 г. Уже тогда со всех сторон слышалось одно и то же: "нет больше церковного костюма, традиционная одежда уже везде исчезла, съела нас нужда и разные потребности". У меня едва получилось приобрести сережанские костюмы в Перне, а больше ни тряпочки в целой некогда богатой традиционным костюмом гордой Краине — самом большом сербском приходе, насчитывающем около трехсот тысяч душ!» (Беговий 1887: 18).

Приведенная цитата свидетельствует в пользу того, что в намерения протопопа не входила этнографическая репрезентация хорватской культуры. В своем труде он прямо отождествлял се-режан с сербами: «Сережане носили народную одежду, они были сынами своего народа — сербы как на подбор! И поэтому они были любимой в народе кордунской стражей» (Беговий 1887: 9). Желая продемонстрировать московской публике конфессиональное родство сережанской культуры, Н. Бегович приложил усилия для того, чтобы представить на выставке именно парадную одежду, предназначенную для посещения церкви.

О том, что Н. Бегович был страстным защитником сербства, говорят не только его труды, но и название посвященной ему книги — «Серб из сербов» (Лазий 1895). В Перне, небольшом поселении северной части Кордуна, где Н. Бегович приобрел костюмы, он служил приходским священником в 1857-1862 гг. Впоследствии он даже написал очерк о том, как пернские сербы празднуют свой этномаркирующий праздник — Крестную славу (Беговий 1880). Православное население в Перне проживало еще с доосманского периода и имело свой приход — церковь Св. Марии. После опустошительных набегов к началу XVII в. в Перне осталось только три жилых дома, однако уже к концу столетия ее заселили сербы из Боснии и переселенцы из Косово (Dose]javanje Srba 2003). В 1789 г. в Перне был выстроен храм Успения Пресвятой Богородицы (Arhijerejsko namjesшstvo 2003)2. Принимая во внимание все эти данные, становится понятно, что своей основной задачей Н. Бегович видел не столько создание общего портрета сережан, сколько демонстрацию их связи с церковной традицией, служению которой он посвятил всю свою жизнь. Сербское православие в середине XIX в. было тесно переплетено с идеей возрождения сербской средневековой государственности. Именно поэтому он не без гордости вспоминал о том, как смог найти для выставки именно «церковную» одежду сербов-сережан.

Не смог скрыть своего восторга по поводу сережанских костюмов и известный политический и литературный деятель Михаило Полит-Десанчич (1833-1920), написавший М. Ф. Раевскому из Загреба следующее: «Присланная на выставку церковная одежда настолько величественна, что приковала к себе внимание всего города. Даже католические священники приходили на нее посмотреть. Такой дар вполне достоин столицы Триединого королевства» (Зарубежные славяне 1975: 370). Это свидетельство также указывает на то, что прежние владельцы костюмов, присланных на выставку, были православными.

В своем труде Н. Бегович отмечал, что при переходе из православия в католичество сербам приходилось отказываться от традиционной одежды (Беговий 1887: 3). Это в большей степени касалось женского костюма, поскольку женщины чаще меняли религиозную принадлежность, вступая в брак. В свою очередь, о костюме «женщин римокатолического вероисповедания» он сообщал, что «они шьют одежду из покупных тканей, носят юбки выше колена и рубахи с коротким рукавом, что у сербок считается постыдным» (Беговий 1887: 19). Наблюдения Беговича свидетельствуют о том, сербская культура последней трети XIX в. была более консервативной, чем хорватская. Такое явление можно считать закономерным, поскольку этнической культуре в ино-этничном окружении в целом свойственно включать самосохраняющие регулятивы. В то же время модернизационные процессы вносили свои коррективы и в жизнь австрийских сербов. Н. Бегович писал, что в городах и поселках сербы уже тоже не носили традиционный костюм,

2 Храм был уничтожен в 1995 г. Перед войнами 1990-х годов в Перне проживало около 500 человек. Сербы были изгнаны из Перны и окрестностей в ходе операции «Буря» в 1995 г. На сегодняшний день население Перны составляет 170 человек, многие сербские дома разрушены.

а одевались «по моде». Он был возмущен тем, что сербки покупали яркие фабричные юбки и ходили в них не только на работу в поле, но и в церковь. Он еще помнил времена, когда они носили одежду, богато украшенную золотным шитьем, традиционную для тех краев, из которых они переселились, и приходили в церковь на праздники именно в ней (Беговий 1887: 1). Для представителя весьма консервативной области общественного устройства протопопа Беговича традиционные ценности имели принципиальное значение.

Таким образом, традиционный костюм населения Кордуна к 1867 г. уже вышел из бытования. В сербской среде как более консервативной он бытовал чуть дольше, преимущественно в небольших селах, и сохранялся в семьях в качестве семейных реликвий. Свидетельства о том, как выглядел традиционный костюм хорватского населения Военной границы и имел ли он этномарки-рующие отличия, следует искать в источниках более раннего периода. Хорватские исследователи признают их недостаточность для прояснения данного вопроса, как и невозможность доподлинной реконструкции костюма хорватов Кордуна раннего XIX в. (Ivankovic 2003: 147, 151). Однако совершенно очевидно, что в связи с миграционным характером освоения этой территории устойчивого единообразия в костюме не наблюдалось даже среди компактно проживавших этнических сообществ.

Вместе с тем анализ имеющихся образцов свидетельствует о существовании локального своеобразия в костюме, обусловленного смешением хозяйственных традиций — скотоводства и земледелия, ассоциируемых соответственно с динарским (горнопастушьим) и паннонским (рав-ниноземледельческим) типами одежды. Динарский тип отличался большей представленностью изделий из шерстяных нитей и сукна с преобладанием темных тонов, широких рукавов и штанин, запашных жилетов, в то время как в паннонском типе чаще использовались светлые ткани растительного происхождения, преобладали отложные воротники и манжеты, широко использовались пуговицы и петли, а рукава и штанины имели тенденцию к сужению по фигуре. К смешению этих типов в костюме граничар добавлялось влияние Средиземноморья, венгерского феодального стиля и европейских мундиров. Исходя из этого исследователи полагают, что различия в костюме граничар в большей степени определялись именно локальным типом, а не этнической маркированностью (Николий 1978).

В сережанских костюмах из Перны преобладали динарские типологические черты, хотя крой рубах и жилетов, несомненно, свидетельствует о влиянии западной культуры. Мужской костюм состоял из белой рубахи с воротничком и манжетами, поверх которой надевалась жилетка из темно-синего сукна с отворотами и металлическими пуговицами. Белые суконные штаны чуть ниже колен имели окантовку из красного и черного шнура и опоясывались широким кожаным ремнем. Верхней одеждой служила куртка из темно-коричневого сукна со стоячим воротником и длинными рукавами, с окантовкой из красного, белого и зеленого шнура и военными знаками сережан. На голове носилась красная суконная шапочка с плоским донышком, декорированная вышивкой, золотной тесьмой и ворсом из шерстяных нитей. Женский комплект состоял из белой хлопчатобумажной рубахи с отложным воротничком и манжетами. Поверх рубахи носился короткий суконный жилет, декорированный двумя рядами пуговиц, тканый шерстяной передник с длинной шерстяной бахромой, широкий тканый пояс с аппликациями из суконных прямоугольников и длинный зубун (безрукавка). На голове сережанка носила круглую суконную шапочку, богато украшенную вышивкой с мотивами «ветки» и «павлинье перо» (апотропейный орнамент), поверх которой надевался белый платок из хлопка. Костюм дополняли бусы из желтого стекла с имитацией монеты (Михайлова 2019а: 57). К обоим костюмам прилагались шерстяные носки и кожаные опанки с плетеными ремешками.

Подобного рода костюмы, сочетавшие в себе динарскую архаику и элементы технологически усовершенствованной одежды первой половины XIX в., встречались во многих местах Военной границы (Medic 2000; Шарац Момчиловий 2012; Ivankovic 2003: 149; Salvator 1870 и др.). Они различались декором и цветовой гаммой, которая могла соответствовать цветам того полка, на

территории которого проживало носившее их население (Николий 1978: 172). Н. Бегович в своем труде уделяет довольно много места проблеме разнообразия традиционного костюма, приводя описания его локальных вариантов, а также сведения о том, что в середине XVIII в. австрийские власти принимали меры к его унификации (Беговий 1887: 2).

Из его труда следует, что традиционный костюм еще в начале XIX в. был неотъемлемой частью повседневности как православного, так и католического населения Военной границы. Описывая локальные традиции, Н. Бегович не разделял сербов и хорватов строго по конфессиональному признаку. Он называл сербами также «поуниаченное» и в ряде случаев «покатоличенное» население Военной границы, считая краишников и граничар в целом сербским народным феноменом. Хорваты для него представлялись скорее как чуждый народному духу элемент, как носители модернизации, угрожающие традиционной культуре. Таким образом, атрибуция костюмов оказывается затруднена также в силу весьма подвижных критериев определения этнической принадлежности в середине XIX в.

ВЫВОДЫ

При интерпретации культурного наследия австрийских граничар следует учитывать тот факт, что современное дифференцирование сербов и хорватов не совпадает с представлениями об их различиях середины XIX в. Процесс обособления этих народов, особенно на пограничных территориях, в тот период еще не был завершен. Вопреки современному пониманию сербской общности как сугубо православной с преобладанием штокавского диалекта, к сербам относили себя лица разных вероисповеданий и диалектов. В то же время к хорватам, как показывают данные переписи 1854 г., переписчики причисляли все славянское население приграничных полков, проживавшее в австрийской Хорватии, независимо от их самоидентификации (ValentiC 1987: 23). Можно предположить, что отсутствие четких критериев этнического разграничения между сербами и хорватами пограничья до начала периода националистической институционализации не актуализировало и сам феномен этнического маркирования средствами костюма, делая более существенным выражение локальных отличий и миграционной истории. Принимая во внимание эти факторы, казус с выставочной атрибуцией сережанских костюмов в 1867 г. становится не только логически объяснимым, но и по меркам того времени не столь критичным.

Другим принципиально важным моментом, который продемонстрировал разобранный случай, является наличие разных, не тождественных друг другу критериев, определяющих атрибутивную принадлежность этнографических памятников. В частности, принадлежность одного и того же предмета может определяться с позиций его генезиса, с точки зрения географического происхождения и по факту бытования в этнической среде.

Поскольку в Российском этнографическом музее атрибуция памятников проводится в соответствии с данными об их бытовании в этнической среде, восстановленная по архивным документам «легенда» сережанских костюмов с выставки 1867 г. позволяет считать их сербскими. Однако, учитывая локальную специфику этой среды, а именно миграционный, контактный, поселенческий характер культурного ареала, поликонфессиональный состав его населения с «незавершенной» идентичностью, смешанными хозяйственными традициями и общей исторической судьбой, обусловленной противостоянием разных политических центров, эти этнографические памятники оказываются неразрывно связаны с феноменом фронтира, природа которого основана на культурной поливариативности.

Сей факт необходимо учитывать при проведении параллелей между историческим и современным этнокультурным ландшафтом Восточной Хорватии. Мобилизация хорватской идентичности и попытки ее актуализации через героизацию и воспроизведение средствами рекреативно-досуговой реконструкции культуры граничар ^исю 2019) уводят ее образ далеко от прототипа,

поскольку исключают и полиэтничную природу этого исторического явления, и факт его сопряженности с судьбой многонациональной империи. Анализ сережанской культуры как неоспоримо фронтирного феномена указывает на то, что ее наследие не может олицетворять собой исторический портрет какой-либо одной этнической группы в силу своей неразрывной связи с историей всех народов, чьим домом было австро-османское порубежье.

СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ

Переписка М. Ф. Раевского с корреспондентами по поводу этнографической выставки, 1867 // АРЭМ Ф. 5. Оп. 2. Д. 4.

Письма Н. Вукичевича, 1866-1867 // АРЭМ. Ф. 5. Оп. 1. Д. 8.

Раевский М. Ф. // ОПИ ГИМ Ф. 347. Д. 8.

Список вещей, посланных в Комитет московской выставки М. Ф. Раевским // РО РНБ Ф. 608. Оп. 1. Д. 3359.

Басалаева И. П. Критерии фронтира: к постановке проблемы // Теория и практика общественного развития. 2012. № 2. С. 46-49.

Басалаева И. П., Дубман Э. Л., Мизис Ю. А., Мильчев В. И., Сень Д. В., Урушадзе А. Т., Ходарковский М. Как сегодня изучать фронтиры? Дискуссия по статье Д. В. Сеня // Studia Slavica е! Ва1сашса РейороШапа. 2020. № 1. С. 81-105.

БеговикН. Крсно име у владичанству Горно-Карловачком, нарочито на Перни // Родол>уб. 1880. № 1 (4). С. 1-3.

Беговик Н. Живот и обича]и Срба-граничара. Загреб: Narodne novine, 1887.

Бjеладиновиh J. Народне ношне у XIX и XX веку. Србща и суседне земле. Кн 1. Београд: Етнографски музе] у Београду, 2011.

Всероссийская этнографическая выставка, устроенная Императорским Обществом любителей естествознания, состоящим при Московском университете в 1867 году. М.: Катков и К°, 1867.

Горлова И. И., Бычкова О. И., Костина Н. А. Этнокультурный брендинг территории как ресурс региональной культурной политики // Культурное наследие России. 2018. № 3. С. 80-85.

Делик Н. Становништво Во]не крайне 1831: Верска структура, наталитет, морталитет, нупцщалитет // Зборник Матице српске за историку. 2014. № 90. С. 55-69.

Деминцева Е. Б. Этнические vs социальные границы: дети мигрантов в школах // Этнографическое обозрение. 2019. № 2. № 98-113.

Дронов А. М. Языковой вопрос на военной границе Габсбургской монархии в 1850-1870-е гг. // Славянский альманах. 2016. № 1-2. С. 44-54.

Зарубежные славяне и Россия. Документы архива М. Ф. Раевского. 40-80-е годы XIX века. М.: Наука, 1975.

Иванова А. А. Реальные и виртуальные границы в культурном ландшафте севернорусской деревни // Историко-культурный ландшафт Северо-Запада — 3. Шестые международные Шёгреновские чтения: сб. статей. СПб.: Европейский дом, 2014. С. 311-322.

Иванова Л. И. Пространственно-временные границы и этикет общения с духами бани у карелов // Северо-Запад: этноконфессиональная история и историко-культурный ландшафт. Седьмые международные Шёгреновские чтения: сб. статей. СПб.: Европейский дом, 2016. С. 271-283.

Карацик В. С. Срби и Хрвати // Видовдан. 1861. Бр. 31.

Карановик М. Краешка ношна на свесловенско] изложби и у краешком музе]у // Развитак (Бана-Лука). 1936. С 223-228.

Колекцща ]есен/зима 1867: српска колекцща из Руског етнографског музе]а у Санкт-Петербургу: 6. Децебар 2005 — 6. Март 2005. Београд: Етнографски музе] у Београду, 2006.

Копривица Ч. Д. Синдром идентичности глубокого приграничья. Приложения к пониманию Краины // Журнал фронтирных исследований. 2019. № 4 (4.2). С. 257-295.

Крупенкин Е. Н. Концепция фронтира в современной отечественной литературе: Эвристические возможности и пределы применения // Вестник Брянского государственного университета. 2018. № 1. С. 87-93.

Лазик С. Л. Србин од Србина. Загреб: Ргкйегу D. Albrechta, 1895.

Македонските колекции од фондовите на Рускиот Етнографски Музе]. Скопле, СПб., 2003.

Мастеница Е. Н., Шляхтина Л. М. Музейный предмет как объект культуры: Актуальные проблемы интерпретации // Рубежи памяти: музей и наследие современной культуры: сб. трудов междунар. науч. конф. СПб.: Институт философии СПбГУ, 2015. С 178-190.

Медик В. Српска народна ношн>а у Буковици у друго] половини XIX и у XX веку // Гласник Етнографског My3eja у Београду. 2001. Бр. 64. С. 43-105.

Митрович М. На страже сербской истории: Феномен гусле // Studia Slavica et Balcanica Petropolitana. 2019. № 25 (1). С. 3-22.

Михайлова А. А. Монеты в украшениях и костюме балканских славян // Монеты в народной одежде и украшениях. М.: Бослен, 2019а. С. 52-63.

Михайлова А. А. От музейного артефакта до хэштэга: коммуникации через визуализированные формы этничности // XIII Конгресс антропологов и этнологов России: сб. материалов. Казань, 2-6 июля 2019 г М.; Казань: ИЭА РАН; Казанский федеральный университет; Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, 20196. С. 313.

Николик Д. Одеваае Срба граничара Во]не Крайне у XVIII и XIX столеЬу // Српски етнографски збор-ник. Ка. 91. Оделеае друштвених наука. Живот и обича]и народни. Кн>. 37. Београд: САНУ, 1978.

Нишкановик В. Ношае из Српске колекцще Руског етнографског музе]а у Санкт Петербургу // Колекцща ]есен/зима 1867: српска колекцща из Руског етнографског музе]а у Санкт-Петербургу: 6. Децебар 2005 — 6. Март 2005. Београд: Етнографски музе] у Београду, 2006. С. 32-49.

Павловик-Лучик Л. Срби католици // Српски Глас. 1890. № 9.

Путеводитель по Московской этнографической выставке. М.: Университетская типография, 1867.

Русская этнографическая выставка в Москве 1867 года: фотоальбом. М.: Русская фотография, 1867.

Славяне Европы и народы России. СПб.: Славия, 2008.

Указатель Русской этнографической выставки, устроенной Императорским Обществом любителей естествознания, состоящим при Императорском Московском университете. М.: Унив. тип. Катков и К°, 1867.

УльрихП., Троицкий С. Сложность «границ»: Постановка проблемы, терминология и классификация // Журнал фронтирных исследований. 2019. № 4 (4.2). С. 234-256.

Шарац Момчиловик В. Збирка народних ношаи Републике Словенще у Етнографском музе]у у Београду // Гласник Етнографског музе]а у Београду. 2012. № 76. С. 252-253.

Шарова В. Л. Йосип Юрай Штросмайер и проекты объединения народов монархии Габсбургов: от иллиризма к югославизму // Центральноевропейские исследования. СПб.; М.: Институт славяноведения РАН, 2017. С. 135-149.

Шипова Т. Н. Московские фотографы. 1839-1930. История московской фотографии. М.: Планета, 2012.

Этнографическая выставка 1867 года Императорского Общества Любителей Естествознания Антропологии и Этнографии, состоящего при Императорском Московском Университете. М.: тип. М. Н. Лаврова и К°, 1878.

Юдин П. Е. Политика брендинга территорий и культурное наследие // Теория и практика общественного развития. 2014. № 12. С. 109-111.

Arhijerijsko namjesnistvo glinsko // Eparhija gornjokarlovacka. 2003. URL: https://www.eparhija-gornjokar-lovacka.hr/old_site/Glinsko-L.htm (дата обращения: 01.09.2021).

Austria. Bundesministerium für Inneres. Statistische Übersichten Über Die Bevölkerung und Den Viehstand Von Österreich. Nach Der Zählung Vom 31. October 1857. Wien: Bundesministerium für Inneres, 1859.

Batusic N. Hrvatski Narodni Preporod 1790-1848: Hrvatska u Vrijeme Ilirskog Pokreta. Zagreb: Povijesni muzej Hrvatske, 1985.

Bmardic V. Serezani. Austrijske granicarske pukovnije // Hrvatski Vojnik. 2001. Br. 70. S. 81-85.

Dalla-Zuanna G., Rossi F. Comparisons of infant mortality in the Austrian Empire Länder using the Tafeln (1851-54) // Demographic Research. 2010. Vol. 22 (26). P. 813-862.

Doseljavanje Srba na podrucje Banije // Eparhija gornjokarlovacka. 2003. URL: https://www.eparhija-gorn-jokarlovacka.hr/old_site/Istorija-Banija-L.htm (дата обращения: 01.09.2021).

GavriloviC L. Nepostojece naslede zemlje koje nema // Ogledi o jugoslovenskom kulturnom nasledu — Okviri konstruisanja jugoslovenskog kulturnog nasleda. 2012. Vol. 61. Beograd: Srpski genealoski centar. S. 39-55.

Ivankovic I. Etnografski zapisi o narodnim nosnjama Hrvata-katolika na Kordunu // Etnoloska tribina: Godisnjak Hrvatskog etnoloskog drustva. 2003. Br. 33 (26). S. 147-152.

Korunic P. Stanovnistvo Hrvatske 1802. godine // Historijski zbornik. 2013. Br. 66 (1). S. 47-99.

Krestic V. Neprihvatljive ocene o Srbima Vojne krajine // Casopis za suvremenu povijest. 1983. № 15(3). S. 119-135.

Kulisic S. Tragovi arhaicne rodovske organizacije i pitanje balkanoslovenske simbioze. Beograd: Etnolosko drustvo Jugoslavije, 1963.

Livada S. Bioloski slom i nestajanje Srba u Hrvatskoj (1880-2011): Od visegeneracijskog i starosjedilackog, autohtonog i konstitutivnog, do manjinskog statusa. Beograd, Novi Sad: Sluzbeni glasnik, 2018.

Lucic Z. Jeste li znali: Vojno-povijesna postrojba Serezani — Zupanja. 2019. URL: https://zupanjac.net/jeste-znali-vojno-povijesna-postrojba-serezani-zupanja (дата обращения: 01.09.2021).

Matkovic P. Hrvatska i Slavonija u svojih fizicnih i dusevnih odnosajih: Spomenica za svjetsku izlozbu u Becu 1873. Zagreb: Printery D. Albrechta, 1873.

Medic V. Srpska narodna nosnja u Dalmaciji, Lici, Baniji i Kordunu // Tradicionalna kultura Srba u Srpskoj krajini i u Hrvatskoj. Beograd: Etnografski muzej u Beogradu, 2000. S. 145-170.

Mikulan K. Povijest vojne policije // Hrvatski Vojnik. 2002. Br. 88. S. 82-90.

Pastar T. Srbi prisvajaju vrlicku narodnu nosnju. 2008. URL: https://www.jutarnji.hr/naslovnica/srbi-prisvaja-ju-vrlicku-narodnu-nosnju-3932751 (дата обращения: 01.09.2021).

Polic M. Novi prilog proucavanju zivota i djela Petra Matkovica (Senj 1830-Bec 1898) // Rijecki teoloski casopis. 2008. Br. 31(1). S. 271-283.

Salvator L. Die Serben an der Adria. Prague: Heinrich Mercy, 1870.

Skiljan F. Identitet Srba u Hrvatskoj // Politicka misao: casopis za politologiju, 2014. Br. 51(2). S. 111-134.

Skoric Z. Kabanica kod Juznoslovenskih naroda. Beograd: Istorijski muzej Srbije, 1984.

Slunjska granicarska pukovnija. Br. 4. Hrvatski drzavni arhiv. URL: http://arhinet.arhiv.hr/details. aspx?ItemId=3_9523 (дата обращения: 01.09.2021).

Sotirovic V. B. Hrvatsko-srbski sporovi oko jezika i pisma u Trojednici (1848-1861) // Slavistica Vilnensis, Kalbotyra. 2005. Br. 53 (2). S. 87-108.

Stanic D. Prilog poznavanju kolonizacije pogranicja Karlovackog generalata 1790-ih // Historijski zbornik. 2014. Br. 67(1). S. 93-117.

ValenticM. Drustvena i gospodarska struktura Prve banske pukovnije 1848-1881. godine // Casopis za suvre-menu povijest. 1987. Br. 19 (1). S. 19-76.

Valerio Th. Serrechaner. 1854. URL: https://www.webumenia.sk/dielo/SVK:GMB.C_12718; https://www.we-bumenia.sk/dielo/SVK:GMB.C_12720; https://www.webumenia.sk/dielo/SVK:GMB.C_12722 (дата обращения: 01.09.2021).

Vuksic D. Zumberacki uskoci: Unijacenje i odnarodivanje. Zagreb: Srpsko narodno vijece, Arhiv Srba u Hrvatskoj, 2015.

Zampis A. Ein Serrechaner. 1848. URL: https://www.invaluable.com/auction-lot/zampis-anton-2546-c-15e411cbf8 (дата обращения: 01.09.2021).

REFERENCES

Basalaeva I. P. Kriterii frontira: K postanovke problemy [Frontier Criteria: Towards the Problem Statement]. Teoriia ipraktika obshestvennogo razvitiia, 2012, no. 2, pp. 46-49. (In Russian)

Basalaeva I. P., Dubman E. L., Mizis Yu. A., Milchev V. I., Sen' D. V., Urushadze A. T., Hodarkovskii M. Kak segodnia izuchat' frontiry? Diskussiia po stat'e D. V. Senia [How to Study Frontiers Today? Discussion on the Article by D. V. Sen]. Studia Slavica et BalcanicaPetropolitana, 2020, no. 1, pp. 81-105. (In Russian)

Batushich N. Hrvatski Narodni Preporod 1790-1848: Hrvatska u Vfeme Ilirskog Pokreta [Croatian National Revival 1790-1848: Croatia in the Time of the Illyrian Movement]. Zagreb: Poviyesni muzej Hrvatske, 1985. (In Croatian)

Bieladinovich Ya. Narodne noshrte u XIXi XX veku. Srbiia i susedn'e zemFe [Folk Costumes in the 19th and 20th Centuries. Serbia and the Neighboring Countries]. Bk. 1. Beograd: Etnografski muzey u Beogradu, 2011. (In Serbian)

Bmardich V. Serezhani. Austriiske granicharske pukovnie [Serezhani. Austrian Border Regiments]. Hrvatski Voinik, 2001, vol. 70, pp. 81-85. (In Croatian)

Dalla-Zuanna G., Rossi F. Comparisons of Infant Mortality in the Austrian Empire Länder Using the Tafeln (1851-54). Demographic Research, 2010, vol. 22 (26), pp. 813-862.

Delich N. Stanovnishtvo Vojne kraine 1831: Verska struktura, natalitet, mortalitet, nupciialitet [Population of the Military Border 1831: Religious Structure, Birth Rate, Mortality, Nuptiality]. ZbornikMatice srpske za istoriiu, 2014, no. 90, pp. 55-69. (In Serbian)

Demintseva E. B. Etnicheskie vs sotsialnie granitsy: Deti migrantov v shkolakh [Ethnic vs Social Boundaries: Children of Migrants at Schools]. Etnograficheskoe obozrenie, 2019, no. 2, pp. 98-113. (In Russian)

Dronov A. M. Iazykovoi vopros na Voennoi Granitse Gabsburgskoi monarkhii v 1850-1870-e gg. [The Language Issue at the Military Frontier of the Habsburg Monarchy in the 1850s-1870s]. Slavianskii almanakh, 2016, no. 1-2, pp. 44-54. (In Russian)

Gavrilovich L. Nepostoieche nasled'e zeml'e koie nema [The Non-Existent Heritage of a Country that Does Not Exist]. Ogledi oyugoslovenskom kulturnom nasled^u — Okvirikonstruisan'ayugoslovenskogkulturnognasled^a [Ogledi About the Yugoslavian Cultural Heritage—Okviri Constructing the Yugoslavian Cultural Heritage], 2012, vol. 61. Beograd: Srpski genealoshki tsentar, pp. 39-55. (In Serbian)

Gorlova I. I., Bichkova O. I., Kostina N. A. Etnokulturnyi brending territorii kak resurs regionalnoi kulturnoi politiki [Ethnocultural Branding of Territories as a Resource of Regional Cultural Policy]. Kul'turnoe nasledie Rossii,

2018, no. 3, pp. 80-85. (In Russian)

Ivankovich I. Etnografski zapisi o narodnim noshn'ama Hrvata-katolika na Kordunu [Ethnographic Records on the Folk Costumes of Croatian Catholics in Kordun]. Etnoloshka tribina: Godishrtak Hrvatskog etnoloshkog drushtva, 2003, no. 33 (26), pp. 147-152. (In Croatian)

Ivanova A. A. Realnye i virtualnye granitsy v kulturnom landshafte severnorusskoi derevni [Real and Virtual Boundaries in the Cultural Landscape of the North Russian Village]. Istoriko-kul'turnyi landshaft Severo-Zapada — 3. Shestye mezhdunarodnye Shegrenovskie chteniia. Sbornik statei [Historical and Cultural Landscape of the North-West-3. 6th International Shegren Readings. Collection of Articles]. St Petersburg: Evropeiskii dom, 2014, pp. 311322. (In Russian)

Ivanova L. I. Prostranstvenno-vremennye granitsy i etiket obshcheniia s dukhami bani u karelov [SpatioTemporal Boundaries and Etiquette of Communication with Bathhouse Spirits among the Karelians]. Severo-Zapad: Etnokonfessionalnaia istoriia i istoriko-kul'turnyi landshaft. Sed'mye mezhdunarodnye Shegrenovskie chteniia. Sbornik statei [The North-West: Ethno-Confessional History and Historical and Cultural Landscape. 7th International Shegren Readings. Collection of Articles]. St Petersburg: Evropeiskii dom, 2016, pp. 271-283. (In Russian)

Karanovich M. Kraishka noshn'a na sveslovenskoi izlozhbi i u kraishkom muzeiu [Krajina Costume at the All-Slavic Exhibition in the Krajina Museum]. Razvitak. Banya-Luka, 1936, pp. 223-228. (In Serbian)

Koprivitsa Ch. D. Sindrom identichnosti glubokogo prigranich'ia. Prilozheniia k ponimaniiu Krainy [The Deep Border Identity Syndrome. Appendices to the Understanding of Kraiina]. Zhurnal frontirnykh issledovanii,

2019, no. 4 (4.2), pp. 257-295. (In Russian)

Korunich P. Stanovnishtvo Hrvatske 1802. godine [The Population of Croatia in 1802]. Historiyski zbornik, 2013, no. 66 (1), pp. 47-99. (In Croatian)

Krestich V. Neprihvatl'ive otsene o Srbima Voyne krayine [Unacceptable Judgements about the Serbs of the Military Frontier]. Chasopis za suvremenupoviyest, 1983, no. 15 (3), pp. 119-135. (In Croatian)

Krupenkin E. N. Kontseptsiia frontira v sovremennoi otechestvennoi literature: Evristicheskie vozmozhnosti i predely primeneniia [The Concept of a Frontier in Modern Russian Literature: Heuristic Possibilities and Limits of Application]. VestnikBrianskogo gosudarstvennogo universiteta, 2018, no. 1, pp. 87-93. (In Russian)

Kulishich Sh. Tragovi arhaichne rodovske organizatsiye i pitanye balkanoslovenske simbioze [Traces of Archaic Family Organization and the Issue of Balkan-Slavic Symbiosis]. Beograd: Etnoloshko drushtvo Yugoslaviye, 1963. (In Srbo-Croatian)

Lazich S. L. Srbin odSrbina [The Serb from the Serb]. Zagreb: Printery D. Albrechta, 1895. (In Serbian) Livada S. Bioloshki slom i nestayarCe Srba u Hrvatskoi (1880-2011): Od vishegeneratsiiskog i staros' edilachkog, autohtonog i konstitutivnog, do matfinskog statusa. [Biological Collapse and Disappearance of Serbs in Croatia (1880-2011): From Multigenerational and Indigenous, Autochthonous and Constitutive, to Minority Status]. Beograd, Novi Sad: Sluzhbeni glasnik, 2018. (In Serbian)

Makedonskite kolekcii odfondovite na Ruskiot Etnografski Muzei [Macedonian Collections from the Russian Museum of Ethnography]. Skopje, St Petersburg, 2003. (In Macedonian)

Mastenitsa E. N., Shliahtina, L. M. Muzeinyi predmet kak ob'ekt kultury: Aktualnye problemy interpretatsii [Museum Object as a Cultural Object: Topical Issues of Interpretation]. Rubezhipamiati: Muzei i nasledie sovre-mennoi kul'tury. Sbornik trudov Mezhdunarodnoi nauchnoi konferentsii [Boundaries of Memory: Museum and Heritage of Modern Culture. Proceedings of the International Conference]. St Petersburg: Institut filosofii SPbGU, 2015, pp. 178-190. (In Russian)

Matkovich P. Hrvatska i Slavoniia u svoih fizichnih i dushtevnih odnoshaih: Spomenitsa za svyetsku izlozhbu u Bechu 1873 [Croatia and Slavonia in Their Physical and Social Relations: Memories of the World Exhibition in Vienna in 1873]. Zagreb: Printery D. Albrechta, 1873. (In Croatian)

Medich V. Srpska narodna noshn'a u Dalmatsii, Lici, Banii i Kordunu [Serbian Folk Costumes in Dalmatia, Lika, Banija, and Kordun]. Traditsionalna kultura Srba u Srpskoi krayini i u Hrvatskoi [Traditional Culture of Serbia and Croatia]. Beograd: Etnografski muzei u Beogradu, 2000, pp. 145-170. (In Serbian)

Medich V. Srpska narodna noshn'a u Bukovitsi u drugoy polovini XIX i u XX veku [Serbian Folk Costumes in Bukovica in the Second Half of the 19th and in the 20th Centuries]. GlasnikEtnografskogmuzeia u Beogradu, 2001, no. 64, pp. 43-105. (In Serbian)

Mihailova A. A. Monety v ukrasheniiakh i kostiume balkanskikh slavian [Coins in the Jewelry and Costume of the Balkan Slavs]. Monety v narodnoi odezhde i ukrasheniiakh [Coins in Folk Costume and Jewelry]. Moscow: Boslen, 2019, pp. 52-63. (In Russian)

Mihailova A. A. Ot muzeinogo artefakta do kheshtega: Kommunikatsii cherez vizualizirovannie formi etnichnosti [From Museum Artifact to Hashtag: Communication through Visualized Forms of Ethnicity]. XIII Kongress antropologov i etnologov Rossii: Sbornik materialov. Kazan, 2 — 6 iiulia 2019 g. Moscow; Kazan: IEA RAN; KFU; Institut istorii im. Sh. Mardzhani AN RT, 2019, p. 313. (In Russian)

Mikulan K. Poviest voine politsie [A History of the Military Police]. Hrvatski Voinik, 2002, no. 88, pp. 82-90. (In Croatian)

Mitrovich M. Na strazhe serbskoi istorii: Fenomen gusle [Guarding the Serbian History: The Gusle Phenomenon]. Studia Slavica et BalcanicaPetropolitana, 2019, no. 25 (1), pp. 3-22. (In Russian)

Nikolich D. Odevanie Srba granichara Voine Kraine u XVIII i XIX stolechu [Dressing of Serbian Border Guards of the Military Krajina in the 18th and 19th Centuries]. Srpskietnografskizbornik, bk. 91, Odel'en'e drushtvenih nauka. Zhivot i obichai narodni, bk. 37. Beograd: SANU, 1978. (In Serbian)

Nishkanovich V. Noshn'e iz Srpske kolektsie Ruskog etnografskog muzeia u Sankt Peterburgu [Costumes from the Serbian Collection of the Russian Museum of Ethnography in St. Petersburg]. Kolektsiya yeesen/zima 1867: srpska kolektsiya iz Ruskog etnografskog muzeya u Sankt-Peterburgu: 6. Decebar 2005 — 6. Mart 2005. Beograd: Etnografski muzei u Beogradu, 2006, pp. 32-49. (In Serbian)

Polich M. Novi prilog prouchavaniu zhivota i d'ela Petra Matkovicha (Sen 1830-Bech 1898) [A New Contribution to the Studies of the Life and Work of Petar Matkovich (Sen 1830—Vienna 1898)]. Riechki teoloshki chasopis, 2008, no. 31 (1), pp. 271-283. (In Croatian)

Salvator L. Die Serben an der Adria. Prague: Heinrich Mercy, 1870. (In German)

Sharats Momchilovich V. Zbirka narodnih noshn'i Republike Sloveniie u Etnografskom muzeiu u Beogradu [Collection of Folk Costumes of the Republic of Slovenia in the Ethnographic Museum in Belgrade]. Glasnik Etnografskog muzeia u Beogradu, 2012, no. 76, pp. 252-253. (In Serbian)

Sharova V. L. Iosip Yurai Shtrosmaier i proekty ob'edineniia narodov monarkhii Gabsburgov: Ot illirizma k iugoslavizmu [Iosip Yurai Strossmayer and Projects for the Unification of the Peoples of the Habsburg Monarchy: From Illyism to Yugoslavism]. Tsentralnoevropeiskie issledovaniia [Central European Studies]. St Petersburg, Moscow: Institut slavianovedeniia RAN, 2017, pp. 135-149. (In Russian)

Shipova T. N. Moskovskie fotografy. 1839-1930. Istoriia moskovskoi fotografii. [Moscow Photographers. 1839-1930. A History of Moscow Photography]. Moscow: Planeta, 2012. (In Russian)

Shkilyan F. Identitet Srba u Hrvatskoj [The Identity of Serbs in Croatia]. Politichka misao: chasopis za politologiyu, 2014, no. 51(2), pp. 111-134. (In Srbian)

Shkorich Zh. Kabanicakod JuzhnoslovenskihNaroda [Kabanitsa-Coat among the South Slavic Peoples]. Beograd: Istoriyski muzey Srbiye, 1984. (In Srbo-Croatian)

SlavianeEvropy inarodyRossii [The Slavs of Europe and the Peoples of Russia]. St. Petersburg: Slaviia, 2008. (In Russian)

Sotirovich V. B. Hrvatsko-srbski sporovi oko iezika i pisma u Troiednitsi (1848-1861) [Croatian-Serbian Disputes over Language and Script in Troyednica (1848-1861)]. Slavistica Vilnensis, Kalbotyra, 2005, no. 53(2), pp. 87-108. (In Croatian)

Stanich D. Prilog poznavanjiu kolonizacie pogranich'a Karlovachkog generalata 1790-ih [A Contribution to the Knowledge of the Colonization of the Border of the Karlovac Military Area in the 1790s]. Historiiski zbornik, 2014, no. 67(1), pp. 93-117. (In Croatian)

Ulrikh P., Troitskii S. Slozhnost' «granits»: Postanovka problemy, terminologiia i klassifikatsiia [The Complexity of "Boundaries": Problem Statement, Terminology, and Classification]. Zhurnalfrontirnykh issledovanii, 2019, no. 4 (4.2), pp. 234-256. (In Russian)

Valentic M. Drushtvena i gospodarska struktura Prve banske pukovniie 1848-1881. godine [The Social and Economic Structure of the First Ban Regiment 1848-1881]. Tsasopis za suvremenu poviiest, 1987, no. 19 (1), pp. 19-76. (In Croatian)

Vukshich D. Zhumberachki uskoci: Uniiachenje i odnarod'ivan'e [The Uskoks of Zumberak: Unification and Denationalization]. Zagreb: Srpsko narodno v'eche, Arhiv Srba u Hrvatskoi, 2015. (In Srbo-Croatian)

Yudin P. E. Politika brendinga territorii i kulturnoe nasledie [Territory Branding Policy and Cultural Heritage]. Teoriia ipraktika obshchestvennogo razvitiia, 2014, no. 12, pp. 109-111. (In Russian)

Zarubezhnye slaviane i Rossiia. Dokumenty arkhiva M. F. Raevskogo. 40-80-e gody XIX veka [Foreign Slavs and Russia. Documents from the Archive of M. F. Raevsky. 1940s-1980s]. Moscow: Nauka, 1975. (In Russian)

Submitted: Accepted: Published:

20.08.2021 02.09.2021 10.10.2021

К статье А. А. Михайловой

Рис. 1. Манекены: a — в костюме сережанина Слуньского полка (Австрия) в Дашковском музее. Фото Т. Митрейтера. Ок. 1879 г РЭМ 8764-1412; b — в традиционных костюмах хорватов из г. Златар, Загорье, сережанина Слуньского полка и граничара-серба из села Стеяновцы (слева направо) на выставке в Московском Манеже. 1867 г. (Русская этнографическая выставка 1867: 23)

Fig. 1. Mannequins in costumes of (a) a Serezhan from the Slunj Regiment (Austria) at Dashkov's museum. Photo by T. Mitreiter. Near 1879. RME 8764-1412 and (b) Croatians from Zlatar, Zagorje, a Serezhan from the Slunj Regiment, and a Serbian Granichar from Stejanovci (from left to right) at the exhibition in Moscow Manege. 1867

Рис. 2. a — сережанин, ателье Х. Фикерта в г Загребе, Австрия. 1866 г РЭМ 8764-5369;

b — предводитель сережан из села Лешче, Австрия. 1866 г. РЭМ 8764-5649 Fig. 2. (a) A Serezhan, photo studio of H. Fickert in Zagreb, Austria. 1866. RME 8764-5369; (b) a Serezhan leader from Lesce, Austria. 1866. RME 8762-5649

c)

Рис. 3. Манекены в костюмах сережан из с. Перна, Австрия: a, с — в Дашковском музее. Фото Т. Митрейтера. Ок. 1879 г РЭМ 8764-1409, 8764-1394; b — на выставке в Московском Манеже. 1867 г

(Русская этнографическая выставка 1867)

Fig. 3. Mannequins in costumes of Serezhans from Perna, Austria (a, c) at Dashkov's museum. Photo by T. Mitreiter. 1879. RME 8764-1409, 8764-1394 and (b) at the exhibition in Moscow Manege. 1867