CC BY
137
УДК 327, 321
Ярослав ВИШНЯКОВ Елена ПОНОМАРЕВА
СЕРБИЯ НА БАЛКАНАХ: ИЗОБРЕТЕНИЕ «ПОРОХОВОГО ПОГРЕБА ЕВРОПЫ»
Аннотация. Признание независимости Косово - самый сложный вопрос на пространстве Западных Балкан. Формальные договоренности на уровне политического руководства, если они все-таки будут достигнуты, могут стать катализатором новых кризисов и конфликтов. Стабильность и безопасность всей Европы зависят от понимания специфики балканских реалий, имеющих глубокие исторические корни. В статье на примере Сербии -центрального звена западнобалканской «шестерки» - исследованы происходившие на Балканах цивилизационные и политические трансформации. На основе анализа богатого корпуса нарративных источников и аналитической литературы показано, что формирование «порохового погреба Европы» и «сербского вопроса» как реальности международных отношений Х1Х-ХХ1 вв. стало не только следствием столкновения в регионе интересов великих держав, но и развитием внутренних противоречий Балканских стран. Крайне важным в этом смысле является раскрытие специфики возникновения и эволюции этноисторической мифологии, что ключевым образом отразилось на конструировании и закреплении конфликтной модели государственности. Проведенное исследование показало, что в основе многочисленных локальных балканских споров лежит национализм «малых наций», являющийся важным элементом перманентного балканского кризиса.
Ключевые слова: Балканы, Сербия, Центральная Европа, ЕС, национальное самосознание, национальное государство.
Балканский полуостров на протяжении столетий был и остается ареной столкновения культур, религий, борьбы великих держав. В XXI веке Балканские страны, хотя и в разной степени, не только сохранили потенциал нестабильности, но и остаются конфликтной зоной международных отношений.
Одной из причин такого развития ситуации является «лицензия на национализм в практикуемой странами «новой» Европы форме - сугубо антироссийской или ру-
© Вишняков Ярослав Валерианович - доктор исторических наук, профессор кафедры всемирной и отечественной истории МГИМО МИД России. Адрес. 119454, Россия, Москва, пр. Вернадского, д. 76, каб. 3103. E-mail, vishnyakov@yandex.ru
© Пономарева Елена Георгиевна - доктор политических наук, профессор кафедры сравнительной политологии МГИМО МИД России. Адрес: 119454, Россия, Москва, пр. Вернадского, д. 76, каб. 3026. E-mail: nastya304@mail.ru
софобской, то есть деформированной, в отличие от национализма «в чистом виде», который подлежит осуждению мировым сообществом» [Арляпова, 2014: 88]. Очевидно, что подобная практика не замиряет регион, а лишь трагетирует ситуацию. Усилившееся в последнее время давление на срединную и самую значимую для евроинтеграционной повестки страну - Сербию (прежде всего речь идет о политике «разграничения», подразумевающей в целях признания самопровозглашенной Республики Косово размен территориями) заставляет вновь обратиться к историческим и политическим истокам «порохового погреба Европы». Пристальный взгляд в прошлое позволяет ответить на вопросы: «откуда есть пошла» потенциальная конфликтность региона; каковы глубинные, неформальные характеристики Сербии как соседа Центральной Европы?
«Изобретая Восточную Европу»: географическая оболочка геополитической сущности
Конструирование понятий, не столько отражающих внутрирегиональную сущность, сколько фиксирующих интерес внешних акторов, давно уже стало дискурсивной практикой. Так сузилась геополитическая нагрузка понятия «Дальний Восток», включавшего до конца 1990 г. Северо-Восточную, Восточную и Юго-Восточную Азию, в новом веке до российского Дальнего Востока. В политическом и научном лексиконе пальма первенства теперь принадлежит Азиатско-Тихоокеанскому региону. После 1991 г. ушло в небытие понятие «Средняя Азия», а страны региона почти в одночасье стали Центральной Азией.
Не менее интересные метаморфозы произошли с понятием «Центральная Европа». Р. Каплан верно зафиксировал: «Холодная война на самом деле окончилась в 1980-е годы, еще до падения Берлинской стены, с возрождения термина "Центральная Европа"» [Каплан, 2015: 25]. Реанимация данного понятия в 1980-1990 гг. была еще одним ударом по соцлагерю. Переход Венгрии, Польши, Чехословакии и ГДР в разряд стран Центральной Европы ознаменовал сначала метафизическое, а потом и фактическое освобождение от Москвы. Не случайно после подписания Дейтонских соглашений Т. Гардон Эш дал этому термину идеологически выверенное определение: «Центральная Европа есть политико-культурная противоположность "Советскому Востоку"» [Garton, 1995].
Если заглянуть чуть глубже, то следует вспомнить книгу Л. Вульфа «Изобретая Восточную Европу». В частности, в ней убедительно доказано, что «две Европы, Восточная и Западная, были изобретены сознанием XVIII века одновременно, как две смежные, противоположные и взаимодополняющие концепции, непредставимые друг без друга» [Вульф, 2003: 37].
Действительно, происходившее в течение XVIII - начале XIX в. изменение системы миропорядка, превращение России в субъект международных отношений дали Западу импульс для изучения (Юго)Восточной Европы, что в свою очередь «открыло» Балканы европейскому миру. Именно с начала XIX в. регион, став зоной переплетения интересов великих держав, оказался плотно вписан в европейскую
политику, что в свою очередь оказало решающее влияние на судьбу современных Балкан, особенно народов бывшей Югославии. В этом смысле трудно не согласиться со словами К.В. Никифорова: «При замене одной политической системы международных отношений на другую важнейшую роль играли именно Балканы и, в частности, Сербия» [Никифоров, 2012: 14]. Особая роль региона в раскладе мировых карт дает основания, несколько перефразировав С. Коэна, который назвал Центральную Европу «пустой географической оболочкой без геополитической сущности» [Cohen, 1973: 152], определить понятие «Балканы» как географическую оболочку геополитической сущности.
Добавим в этом контексте, что понятие «Запад», как глобальная реальность, появилось лишь после окончания Второй мировой войны, поскольку в течение XVIII - первой половине ХХ в. конфликты самого разного уровня между странами, ныне называемыми западными, были более чем интенсивными. В этом смысле неким водоразделом, «за которым российское восприятие славянских поданных Порты определялось не столько российско-османскими отношениями, сколько отношениями России и Европы» [Таки, 2017: 7], стала Крымская война 1853-1856 гг.
Ключевым событием международных отношений второй половины XIX в. был Восточный кризис 1875-1878 гг., завершившийся русско-турецкой войной и Берлинским конгрессом 1878 г., который подвел ее окончательные итоги. На Балканском полуострове появились новые государства: Сербия, Черногория, Румыния, автономное Болгарское княжество. Однако этот же конгресс узаконил право оккупации Австро-Венгрией боснийско-герцеговинских земель, расчленил на две части Болгарию. Не был также решен вопрос о статусе македонской территории.
Все это не принесло на Балканы ни внутреннего, ни внешнего спокойствия. Именно после 1878 г. понятие «восточный вопрос» стало приобретать качественно новый смысл: европейским державам, слабеющей Османской империи и России теперь надо было учитывать политические интересы молодых Балканских государств, стремящихся к территориальным переделам, что приводило к обострению как межъевропейских, так и межбалканских противоречий.
В то же время накопленный обширный фактический и теоретический материал, позволил исследователям определять «восточный вопрос» не только с политической точки зрения, но и с общеисторической позиции. В последнее десятилетие прошлого века стараниями российских и сербских исследователей - В.И. Фрейдзо-на, В.И. Шеремета и М. Экмечича - в научный дискурс было введено понятие «балканская цивилизационно-контактная зона» (БЦКЗ), определяющее территорию взаимовлияния и столкновения трех цивилизаций: романо-германской, исламской и восточнохристианской.
Сквозь призму БЦКЗ можно рассмотреть как политические явления, свойственные государственному развитию стран данного региона, так и их межгосударственные отношения в корреляции с мировой политикой. Немаловажное значение в этом контексте имел идентификационно-ирредентистский вопрос: кто мы?, тем более
что в рамках пространства Османской империи не произошло создания балкано-исламской культурно-исторической общности регионального уровня.
В настоящее время этот идентификационный вопрос не только не утратил своей актуальности, но и стал основой конструирования новых наций и политий (особенно ярко это проявляется в Боснии и Герцеговине, в Республике Косово и Черногории [Пономарева, 2013]), что в очередной раз нагревает балканский порох до опасных пределов горения. И. Валлерстайн оказался прав: создание нации требует «восстановления ее истории и долгой хронологии (многое при этом приходится придумывать), а также определения с набором характеристик, даже если далеко не всем в группе эти характеристики подходят» [Валлерстайн, 2006: 139]. Подобное конструирование не только всегда входит в противоречие с интересами соседей и внешних игроков, но и рискует навлечь «месть географии», не раз доказавшей, что «искусственные границы, которые не совпадают с границами естественными, чрезвычайно уязвимы» [Каплан, 2015: 15].
Если в течение XIV - XVII вв. Балканский полуостров находился в состоянии латентного развития «типа зимней спячки, когда жизнь поддерживается программой, не зависящей от внешних неблагоприятных параметров, так, чтобы не быть уничтоженной» [Шеремет, Кузьмин, 1998: 62], то со второй половины XVIII в., когда идеи французского Просвещения и Великой французской революции выдвинули «принцип, в соответствии с которым индивиды и общины имеют право отделиться от одного государства и примкнуть к другому» [Кедури, 2010: 70], на Балканах начинается процесс формирования национального самосознания, что впоследствии приведет к вызреванию предпосылок для возникновения национальных государств.
Если в европейском ядре (прежде всего в Англии и во Франции) эти процессы, начавшись с XVI в., к середине XIX в. практически завершились, что было определено развитием капитализма, разложением общины и выделением индивида как главной единицы социума, взлетом образования и возникновением регулярной армии - обязательного института устойчивого государства, то на Балканах процесс формирования новых, коллективных идентичностей начинается лишь во второй половине XIX в. Шел этот процесс, как и должно быть на периферии, путем воспроизводства и копирования западных институций.
Однако их заимствование и инсталляция не привели к возникновению парламентской демократии европейского типа. В результате внешнее (универсальная структура и терминология) принималось за сущее, а именно за реальную практику управления. Ситуацию осложняло отсутствие консенсуса среди политической элиты, что стало логичным продолжением общественного раскола. Ситуация XIX в. воспроизводится в современной Сербии почти без изменений. «...Здесь партии ненавидят друг друга больше, чем общего врага» - слова, написанные П. Кулаков-ским в 1882 г. [Русские о Сербии, 2014: 158], остаются характеристикой текущей сербской реальности. Западные политические институты и практики существуют как бы вне сербской социальности, без учета их адаптации и преломления в ней. До
сих пор «демократия, парламентаризм, гражданские свободы, прогресс и другие понятия, составляющие основу словаря нынешних балканцев, никак не укоренены в их мировоззрении, но, будучи общепринятыми, призваны прикрывать жесткие подсознательные стереотипы, которые мотивируют все их действия и поступки» [Ъор^евиЙ, 1989: 198]. К этому следует добавить, что Брюссель, на словах заявляющий о безальтернативности демократии как процедуры, а на практике поддерживающий «авторитарные тенденции» [Энтина, Пивоваренко, Новакович, 2018: 6] целого ряда балканских политиков (Э. Рама в Албании, А. Вучич в Сербии, М. Джуканович в Черногории, Х. Тачи в Косово), не модернизирует традиционные, часто клановые, балканские институты, но консервирует их.
Национальное государство по-балкански: казус Сербии
Современное развитие балканских обществ в целом и сербского в частности характеризуется не только «несовпадением реального и концептуального значений политического времени» [Пономарева, 2005: 34], но и особой формой социальной мобилизации, что породило собственный феномен национального движения, отличный от своих европейских аналогов. Если в концептуальном смысле выделение трансформации политических отношений и институтов в особый аналитический план - вполне оправданная процедура идеализации, то реальность нагружена комплексом объективных и субъективных факторов, начиная от геополитического значения региона и заканчивая личностными характеристиками «отцов нации».
В то же время начальный этап становления сербского государства был отягощен не только потребностью определения его будущих границ, но и необходимостью решить вопросы этнической, культурной, языковой, конфессиональной интеграции. Сделать это было не просто, поскольку с конца XVII в. сербский этнос оказался разделен между двумя империями - Австрийской и Османской, что породило социокультурный разрыв между сербами «пречанами», жившими за Савой и Дунаем, в пределах Австрийской империи, и их соплеменниками, проживавшими в пределах Турции, т.е. южнее Дуная, «сербиянцами». Австрийские сербы - «пречане», входившие в состав империи Габсбургов, оказались наиболее близкими к европейской системе ценностей, развитых в идеях Просвещения и Великой французской революции, а к тому же обладали определенными привилегиями, дарованными им Габсбургами еще в конце XVII в.
С другой стороны, именно на окраинах Османской империи, в том числе на территории Белградского пашалыка, ярче всего проявился её внутренний системный кризис, а сами османы к началу XIX в. застыли на уровне народа, несущего в Европу исключительно разрушительное начало, абсолютизировав функцию сохранности своего социокультурного стержня. Ярким историко-художественным подтверждением жестокости и тупиковости в новых исторических условиях османской системы, когда «события, подобно кругам по воде, расходящимся от своего центра, настигали, словно пожар или эпидемия, и того, кто бежал, и того, кто сидел
на одном месте» [Андрич, 1996: 12, 37], стала «Травницкая хроника» - роман, принесший автору в 1961 г. Нобелевскую премию по литературе.
Турки «фактически провоевали всю эпоху Возрождения, они не среагировали на реформацию и контрреформацию, которые внесли принципиальные сдвиги в миры-экономики. Новое время застало их в Балканском регионе на уровне бесплодных попыток сдержать ятаганом снежную лавину» [Шеремет, Кузьмин, 1998: 62]. Осознание гибельности этой политики пришло к османским правителям в конце XVIII - первой половине XIX в., когда начались реформы султанов Селима III и Махмуда II, перешедшие в эпоху Танзимата (1839-1879).
Таким образом, со второй половины XVIII в. пограничная территория Белградского пашалыка стала основной ареной турецко-австрийского противостояния, а в договоры между Австрией и Османской империей стали включаться пункты о положении христианского населения Балканского полуострова и требования реформ. Европейское давление привело к упорядочению налогообложения, строительству православных церквей, введению элементов местного самоуправления, запрещению проживания на территории пашалыка янычаров (последнее, правда, долго игнорировалось местными военачальниками). Султанскими фирманами 1793, 1794 и 1796 гг. Белграду была предоставлена достаточно широкая внутренняя автономия. Это обстоятельство во многом определило роль этой части сербских земель как ядра, вокруг которого в течение XIX в. стало постепенно создаваться сербское государство, что существенным образом меняло политическую карту Балкан и их геополитическое значение.
Превращение Белграда в центр сербской государственности было в определенной степени «спровоцировано» внутренними противоречиями в самой Османской империи. Так, в 1801 г., убив белградского визиря Хаджи-Мустафу-пашу, мятежные янычары установили кровавый режим. В конце января 1804 г. они устроили резню сербских старейшин - «сечу кнезов», в которой было убито более 70 влиятельных людей. Это событие явилось поводом для восстания, вождем которого был выбран Георгий Петрович (1768-1817), прозванный Карагеоргий. Восстание, охватившее всю территорию Белградского пашалыка, продолжалось девять лет. В ходе него были не только заложены основы будущей сербской государственности, но и положено начало антиосманским выступлениям на всем Балканском полуострове, что в свою очередь, заставило Европу заговорить о «восточном вопросе», который с этого времени стал неотъемлемой частью европейской политики.
Естественно, что в эту борьбу вовлекалась сербская райя (христианские подданные Оттоманской империи). Однако по мере углубления конфликта и усиления вмешательства в него Европы и России формы этого участия менялись, приводя к постепенному формированию в сербской среде собственной государственной идеи, а после начала в 1804 г. антитурецкого восстания инициатива по ее выработке окончательно перешла в руки к политикам-«сербиянцам».
Закат империй начинается с «возмущения» периферии. Вызвано оно может быть разными причинами. Как заметил М. Дюверже, «для устойчивости империи
необходимо, чтобы сохранение ее целостности приносило выгоды включенным в нее народам ... чтобы каждое сообщество и каждый индивидуум сознавали, что они больше выигрывают от нахождения в имперском целом, чем от выпадения за его пределы» [Биуе^ег, 1980: 11]. В случае с юго-восточной периферией Австро-Венгрии и Османской Турции следует признать, что, во-первых, выгод народы видели больше в «выпадении» за пределы империй, особенно это проявилось позже -по итогам Первой мировой войны.
К тому же элита периферии, в нашем случае - сербская, перестала соглашаться с отсутствием автономии публичной сферы, с несправедливым обменом ресурсами, с отсутствием универсальной объединяющей идеи, а также с потерей империей влияния на международной арене. «Преодоление» империи мыслилось национальными элитами двумя способами: (1) через сближение славянских народов и создание конфедерации и (2) посредством формирования национальной государственности сербами, словенцами и хорватами.
После 1878 г. именно Сербское княжество оказалось в роли политического лидера региона, получив определенную пальму первенства в процессе будущего объединения славян Балканского полуострова. Курс на создание сильного государства и современной армии определил сущность реформ сербского князя (с 1882 г. короля) Милана Обреновича. В рамках данной статьи мы не будем подробно останавливаться на ходе милановской «европеизации», когда именно Вена могла стать для Белграда ключом, с помощью которого можно было открыть дверь в Старый Свет. Заметим лишь, что новый курс вполне отвечал государственным интересам Сербии в связи с надеждами на ее вхождение в мировую систему хозяйства и комплексную модернизацию ее экономической и политической системы, тем более что около 66% импорта и до 93% экспорта страны приходилось на Австро-Венгрию [Вишняков, 2016: 100]. Однако в этом смысле сербский случай иллюстрирует то, что процесс вхождения в современное европейское общество зависит не только от темпов изменения экономики, политики, быта и т.д., но и от их сбалансированности, умения руководства своевременно вносить коррективы как во внутреннюю, так и во внешнюю политику, поскольку несовпадение интересов государства и общества может привести страну к глубокому системному кризису, финалом которого в свое время стали события 29 мая 1903 г. - свержение династии Обреновичей.
«Сербский вопрос»: милитаризация повседневности
К началу ХХ в. именно война стала для Сербии (равно как и для других стран региона) не только средством к обретению государственного суверенитета, но и главным способом решения собственных внутренних межгосударственных противоречий, тем более что «на протяжении всего "долгого" XIX в. нигде в Европе не удалось основать национальное государство только путем унификации или сецес-сии без войны. Таким образом, молодые национальные государства прекрасно вписываются в долгую историческую традицию, так как все европейские государства возникли в результате длящейся столетиями череды войн» [Лангевише, 2010:
95]. Непосредственная близость двух мощных империй - Австро-Венгрии и Османской Турции, стремившихся поглотить Сербию, вела к естественной милитаризации повседневности. Наличие в обыденном сознании народа образа враждебного «другого» стало одним из главных способов внутренней консолидации страны: установки на войну, отодвигая ценности мирной жизни на второй план, создавали в Сербии особый базовый консенсус.
Современность во многом коррелируется с историческим прошлым. Наличие исторически и потенциально агрессивных ближних и дальних соседей, прежде всего, это Хорватия, Босния и Герцеговина и Турция, активно модернизирующие свои вооруженные силы, а также «Республика Косово», приступившая к формированию собственной армии, реанимирует в Сербии образ «Homo Militans» - «человека вечной войны», характерного для культур пограничья, складывающихся на цивилиза-ционных стыках.
Появление и развитие в Сербии с начала XIX в. новых государственных структур естественным образом должно было сопровождаться становлением нового национального политического центра, а создание национальной программы - соответствовать потребностям строительства новых госструктур, сплочению народа вокруг правителя - «отца Сербии».
Подчеркнем в этой связи то обстоятельство, что одной из особенностей национального движения в самой Сербии было то, что оно стало зарождаться задолго до того, как сформировалось гражданское общество или какой-либо конституционный порядок. В.А. Шнирельман отметил по этому поводу, что «борьба за национальное возрождение и рост националистических движений, которые разворачиваются сейчас во всем мире, ставят на повестку дня новую актуальную проблематику, связанную с особенностями националистических идеологий и их практическим воплощением. Именно в этих условиях особое значение приобретает этно-исторический миф, легитимирующий право данной группы на территорию, на развитие своей культуры и на политическое оформление вплоть до требования полного суверенитета» [Шнирельман, 1999: 120]. Собственно, об этом же писал И. Валлерстайн.
Для молодого сербского государства, формирующегося в ходе восстания 1804 -1813 гг., развитие «этноисторического мифа» стало тесно связано с борьбой за освобождение от османского владычества, что отразилось на оформлении особого военного или «четнического» сознания сербского народа, что во многом предопределило его дальнейшую историческую судьбу, создав конфронтационную психологию сербского общества, а мифологическая героика, являясь составной частью сербской культуры, во второй половине XIX в. стала возводиться в ранг национальной идеологии [Вишняков, 2016].
К этому следует добавить, что со времен турецкого владычества главной особенностью социальной организации сербов была и остается до сих пор ориентация на традиционные институты - задругу (семью) и общину, в рамках которых сформировалась особая общинная ментальность, продолжающая оказывать влияние на развитие сербской государственности и в настоящее время. Сербское сознание
трактует государство как многократно увеличенную копию задруги. Общинный коллективизм был экстраполирован на социум в целом, что означало жесткий примат корпорации над личностью и растворение индивидуального интереса в общем на всех уровнях - от семьи до государства [Пономарева, 2005: 41].
В этом смысле происходившая в Сербии европеизация сопровождалась острой борьбой за уничтожение основанного на ее традициях внутренних свобод сербского социума, что только усиливало этот внутрисербский конфликт. Не случайно именно Радикальная партия во главе с Н. Пашичем, чья концепция прогрессивного развития базировалась на сохранении норм традиционного уклада как продолжении традиций сербской задруги, стала основным противником режима Обренови-чей. Сам Пашич мог при этом рассчитывать на весьма внушительную общественную поддержку, тем более что к концу XIX - началу ХХ в. сербская задруга из семейной структуры стала превращаться в значительную производственную кооперативную единицу - основу экономики страны. Таковой она остается в сельской местности и малых городах и по сей день.
На базе этого универсального для традиционного общества принципа социокультурной регуляции, когда согласование личных и общественных интересов подменяется их отождествлением, сложилась архаическая модель общинной «демократии консенсуса», часто превращающейся в открытый террор большинства. Общественное мнение, в смысле общей воли, подминает под себя любой индивидуальный взгляд. Именно отсюда и проистекает устойчивость коллективистской ментальности сербов.
В данную модель демократии органично вписывается авторитарная власть своего руководителя. Остается неизменным принцип главенства и подчинения при условии выборности. Связь верхов и низов носит личностный характер.
Так, харизма вождя Первого сербского восстания (1804-1813 гг) - Карагеоргия, которая, с одной стороны, могла служить примером для подражания рядовым повстанцам и «была достаточным основанием его личной власти», с другой стороны, не могла стать основой для формирования правящей династии страны. Его преемник Милош Обренович «не создал ничего нового в сфере идеологии, поскольку ни во внутренней, ни во внешней политике не ставил перед собой задач за пределами достигнутого в ходе Первого сербского восстания. Идеологи второго верховного вождя лишь проецировали на нового правителя уже разработанную модель "отца Сербии", место которого оказалось вакантным» [Белов, 2009: 16-17]. Именно поэтому князь Милош - основатель новой сербской династии, «блестящий политик и популист» - имел право «патетически воскликнуть: "О народ, ты моя сила!"» [Шемякин, 1998: 26].
В современной Сербии нарушена традиция общинной коллективности, что выражается, с одной стороны, в жестко критическом восприятии политики правительства и лично президента А. Вучича (используемые избирательные технологии дают возможность занять пост, но не легитимизируют правление), что в свою очередь создает почту для ревизионистских настроений, с другой - рождает апатию [Энти-
на, Пивоваренко, Новакович, 2018: 6]. Отсутствие своего правителя определяет лабильную и непредсказуемую сущность сербского общества, которое в критический момент может активизировать милитаристскую, четническую память. Достаточно вспомнить, что династия Карагеоргиевичей оказалась пленником офицерского корпуса страны. В 1911 г. офицерами сербской армии была создана организация с весьма характерным названием - «Объединение или смерть» («Черная рука») [Вишняков, 1999: 34-47]. Не случайно ее руководитель Д. Димитриевич (Апис) мог смело и высокомерно заявить престолонаследнику Александру: «Вы что думаете, что мы рисковали головой, чтобы вы ругались и игрались престолом? Поверьте, мы в состоянии еще раз рискнуть своими головами» [Маккензи, 2005: 125].
В поиске национальной идеи: между мифом и реальностью
Поиск цементирующей опоры властных институтов и общества при помощи мифологичной национальной идеи является еще одним отражением признака нестабильности структур власти. К началу ХХ в. в Сербии соотношение понятий «патриотизм» и «национализм» оказалось настолько размытым, что создали благоприятную почву для появления в стране политических военных и полувоенных организаций. Еще в 1844 г. министр внутренних дел Сербии И. Гарашанин разработал программу «Начертание», провозглашавшую создание на базе княжества большого южнославянского государства с расширением его территории за счет Боснии и Герцеговины, Черногории, Северной Албании и получением выхода к Адриатическому морю, что невозможно без силовых ресурсов. В то же время российский дипломат В.Н. Штрандтман зафиксировал накануне Первой мировой войны рассказанную ему горькую шутку, что сербы, находясь в постоянном ожидании нападения неприятеля, не хотят даже украшать свою столицу, поскольку абсолютно уверены в том, что дома все равно будут разрушены врагом, а «будущее зависит от мудрости наших политиков и храбрости нашей небольшой армии, в которой всего десять пехотных и одна кавалерийская дивизия» [Штрандман, 2014: 116].
В начале ХХ в. это многовековое присутствие психологического фактора неизбежности войны, дополненное обострением международной обстановки в Европе, получило в Сербии особое преломление, тесно связанное с «мессианским» пониманием панславистской концепции «Балканы для балканских народов» и возрождением идеи об объединении разрозненного между двумя империями «сербского племени» в единое государство. Само же сербское государство и его столица представлялись тогда своеобразным югославянским «Пьемонтом».
Это состояние ключевым образом отражалось на способах достижения национального идеала, предполагавшего в том числе вести революционную агитацию среди сербов, где бы они ни жили. Все это привело к тому, что к началу XX в. в политической и общественной жизни Сербии наблюдался удивительный феномен: тесное, подчас неразрывное переплетение государственных, военных, парамили-тарных структур, тайных обществ, частных инициатив, связанных одной общей идеей объединения всех сербов в едином государстве. Четническое движение таким
образом приобрело свои законченные формы, став при этом отличительной особенностью не только для Сербии, но и для остальных стран Балканского региона: комиты - в болгарской армии и андарты - в греческой. В результате партизанские и четнические отряды и их руководители превратились в сильный политический механизм, существенно влиявший на политические ориентиры Балканских государств.
Обретение Сербией независимости вызвало новый всплеск идей «неославизма», а мечты о сербском государстве как о балканском «Пьемонте» получили новое развитие, став одним из центральных вопросов государственной жизни Сербии. Проект создания некой мифической «великой страны» обретал вполне конкретные ирредентистские формы, а национальные акценты в сознании сербской военной и политической элит стали не только увязываться с задачами внутреннего развития государства, но и превалировать над ними, создавая особое смысловое поле и став апробированным арсеналом средств для идеологического воздействия на сербский социум в целом. Именно поэтому вопрос о том, какая сила возглавит это движение, стал ключевым во внутренней политике королевства. Это отразилось на формировании мировоззренческой системы ценностей военной и политической элит, для которых имагологический вопрос «свой - чужой» стал тесно увязываться со стремлением возглавить процесс создания на Балканах сильного югославянского государства с центром в Белграде.
Однако, как справедливо заметил Э. Хобсбаум, «с основанием Югославского королевства обнаружилось, что его жители вовсе не обладают общим «югославским» самосознанием, которое пионеры иллирийской идеи (хорваты) постулировали еще в начале XIX в., и что на них гораздо сильнее действуют иные лозунги, апеллирующие не к «югославам», а к хорватам, сербам или словенцам и достаточно влиятельные для того, чтобы довести дело до бойни. В частности, массовое хорватское самосознание развилось лишь после возникновения Югославии, и направлено оно было как раз против нового королевства, точнее, против (реального или мнимого) господства в нем сербов» [Hobsbawm, 1992].
Каждое сообщество, представляя собой прочные горизонтальные связи - социальные, культурные, экономические и политические - внутри демаркированных границ, может считаться единым. Это единство, в противовес границам «свой -чужой», является набором представлений о «мы-сообществе», где основным является не «принадлежность» (или «исключенность»), а то, кто такие «мы». Единое политическое сообщество возникает при наличии легитимных политических институтов, унифицированных правил и норм, общего информационного пространства и, наконец, общей исторической памяти.
В то же время история сформулировала объективный закон эволюции человеческих сообществ: цивилизованное развитие несовместимо с полным совпадением границ государств с границами наций. Более того, «создание однородного национального государства представляет собой цель, которую могут осуществить только варвары или, по крайней мере, только варварскими средствами» [Hobsbawm, 1992:
212]. Однако, несмотря на понимание этого, несмотря на то, что в конце ХХ в. малые европейские нации наконец-то получили возможность реализовать свои наци-онализмы демократическими процедурами, многие из них стали это делать именно варварским способом. В результате национализм «малых наций» оказался более
нетерпим к меньшинствам, чем «великодержавный шовинизм».
***
Балканы всей своей историей доказали, что конструирование, целенаправленное изобретение и социальная инженерия играют важнейшую роль в формировании национальной идеи, столь необходимой при государственном строительстве. Попытки её практического воплощения и сделали регион тем самым «пороховым погребом Европы», о котором сегодня спорят и историки, и политологи, и специалисты по международным отношениям. Таким образом, анализ истоков национализма должен предшествовать анализу наций, так как государства и национальные движения не возникают из уже «готовых» наций, а, наоборот, в «скорлупе» политического порядка формируется нация.
Пример Сербии в этом смысле весьма показателен и согласуется с выводами о так называемом социокультурном «диалоге» современной цивилизации с традицией и даже с архаикой, т.е. о вторичной конвертации культуры. В глобальном смысле все перемены в политическом и общественном развитии Сербии, как во второй половине XIX в., так и на современном этапе, могут иллюстрировать только одно: выбор цивилизационного курса развития, отношение Балкан к Европе и, наоборот, Европы к Балканам, является сквозным противоречием жизни региона и причиной крутых зигзагов его истории и современности.
Список литературы
Андрич И. (1996) Травницкая хроника. Консульские времена. М.: Панорама. 448 с.
Арляпова, Е.С. (2014) Национализм - друг и враг «Восточного партнерства» // Международная жизнь. № 9. С. 79-95.
Белов М.В. (2009) Мифология «человека из народа» в Сербии первой половины XIX века // Человек на Балканах. Власть и общество: опыт взаимодействия (конец XIX - начало ХХ в.) СПб.: Алетейя. С. 12-39.
Валлерстайн И. (2006) Миросистемный анализ. М.: Территория будущего. 248 с.
Вишняков Я.В. (1999) Балканы. Хватка «Черной руки» // Военно-исторический журнал. № 5. С. 34-47.
Вишняков Я.В. (2016) Военный фактор и государственное развитие Сербии. М.: МГИМО-Университет. 532 с.
Вульф Л. (2003) Изобретая Восточную Европу: карта цивилизации в сознании Просвещения. М.: Новое литературное обозрение. 560 с.
Каплан Р. (2015) Месть географии. М.: КоЛибри. 384 с.
Кедури Э. (2010) Национализм. СПб.: Алетейа. 136 с.
Лангевише Д. (2010) Западноевропейский национализм в XIX и XX столетиях // Национализм в поздне- и посткоммунистической Европе. Неудавшийся национализм многонациональных и частичных национальных государств. Т. 1. М.: РОССПЭН. С. 90-106.
Маккензи Д. (2005) Апис. Гениальный конспиратор. М.: Фолиум. 400 с.
Никифоров К.В. (2012) Сербия на Балканах. ХХ век. М.: Индрик. 176 с.
Пономарева Е.Г. (2005) Хронополитическое измерение модернизационных процессов в современной Сербии // Полис. № 3. С. 34-43.
Пономарева Е.Г. (2013) Балканы как зона (дез)интеграции // Развитие и экономика. № 5. С. 82-95.
Русские о Сербии и сербах. T. II (архивные свидетельства). (2014). М.: Индрик, 2014. 632 с.
Таки В. (2017) Царь, султан. Османская империя глазами россиян. М: Новое литературное обозрение. 320 с.
Шемякин А.Л. (1998) Идеология Николы Пашича: Формирование и эволюция (1868-1891). М.: Индрик. 448 с.
Шеремет В.И. Кузьмин И.А. (1998) О цивилизационной роли балканской контактной зоны // Сусрет или сукоб цивилизаций на Балкану. Београд: Српска каижевна задруга. С. 59-67.
Шнирельман В.А. (1999) Национальные символы, этноисторические мифы и этнополитика // Теоретические проблемы исторических исследований. Отв.ред. Е. Пивовар. М.: МГУ. С. 118-147.
Штрандман В.Н. (2014) Балканские воспоминания. М.: Книжница. 504 с.
Энтина Н., Пивоваренко А., Новакович Д. (2018) Куда идут Балканы? Новая парадигма сотрудничества для России // Междунаролный дискуссионный клуб «Валдай». URL: http://ru.valdaidub.com/files/21567/ (дата обращения: 18 ноября 2018).
Ъор^евиЪ Д. (1989) Огледи из нови|е балканске историке. Београд: Српска каижевна задруга.
References
Andrich, I. (1996), Travnickaya hronika. Konsul'skie vremena. [Travnicka chronicle. Consular times], Panorama, Moscow, Russia.
Arlyapova, E.S. (2014), "Nationalism - friend and foe of the «Eastern partnership»", International Affairs, no. 9, pp. 79-95.
Belov, M.V. (2009), "Mythology of "man of the people" in Serbia in the first half of the XIX century", in Grisin R.P. (ed.), Chelovek na Balkanah. Vlast' i obshchestvo: opyt vzaimodejstviya (konec XIX nachalo XX v.) [Man in the Balkans. Power and society: the experience of the interaction (the end of XIX beginning of XX century)], Aletejya, Saint-Petersburg, Russia, pp. 12-39.
Cohen, S.B. (1973), Geography and Politics in a World Divided. 2nd ed., Oxford Univ. Press, Oxford.
Dzordzhevich, D. (1989), Ogledi iz novije balkanske istorije [Essays from the modern Balkan history], Serbian kaizhevna cooperatives, Belgrade, Serbia.
Duverger, M. (1980), Le concept d'empire. P.U.F, Paris, France.
Entina N., Pivovarenko, A., Novakovic D. (2018), "Where are the Balkans? A new paradigm of cooperation for Russia", Valdai international discussion club, [Online], available at: http://ru.valdaiclub.com/files/21567/ (Accessed 18 November 2018).
Gardon Ash, T. (1995), "Bosnia in Our Future", New York Review of Books. 21 Dec., [Online], available at: https://www.nybooks.com/articles/1995/12/21/bosnia-in-our-future/ (Accessed 6 November 2018).
Hobsbawm, E.J. (1992), Nations and Nationalism since 1780. Programme, Myth, Reality. Camb. Univ. Press, Cambridge, UK, [Online], available at: https://www.cambridge.org/core/books/nations-and-nationalism-since-1780/3F6F595CECCE1DC0A3F57F8071D98C40#fndtn-contents_(Accessed 4 November 2018).
Kaplan, R.D. (2015),Mest'geografii [The Reverenge of Geography], Translated by Kotov, M., KoLibri, Moscow, Russia.
Keduri, E. (2010), Nacionalizm [Nationalism], Translated by Novochatjko, A., Aleteja, Saint-Petersburg, Russia.
Langevishe, D. (2010),_"Western European nationalism in the XIX and XX centuries"^in Jan, A. (ed.), Nacionalizm v pozdne- i postkommunisticheskoj Evrope. Neudavshijsya nacionalizm mnogonacional'nyh i chastichnyh nacional'nyh gosudarstv [Nationalism in Late and Post-Communist Europe. The failed nationalism of multinational and partial national states], vol. 1, ROSSPEHN,_Moscow, Russia, pp. 90-106.
Mackenzie, D. (2005), Apis. Genial'nyj konspirator [Apis. The Congenial Conspirator], Translated by Makarov, I., Folium, Moscow, Russia.
Nikiforov K.V. (2012) Serbiya na Balkanah. XX vek [Serbia in the Balkans. XX century]. Indrik, Moscow, Russia.
Ponomareva, E.G. (2005), "Chronopolitical dimension of modernization processes in modern Serbia", Polis, no. 3, pp. 34-43.
Ponomareva, E.G. (2013), "The Balkans as a zone of (dis)integration", Razvitie i ehkonomika, no. 5, pp. 82-95.
Shemyakin, A.L. (1998), Ideologiya Nikoly Pashicha: Formirovanie i ehvolyuciya (1868-1891) [Ideology of Nikola Pashich: Formation and evolution (1868-1891)], Indrik, Moscow, Russia.
Shemyakin, A.L. (ed) (2014), Russkie o Serbii i serbah. T. II (arhivnye svidetel'stva) [Russians about Serbia and Serbs. (II) archival evidence], Indrik,_Moscow, Russia.
Sheremet, V.I. & Kuzmin I.A. (1998), "On the civilizational role of the Balkan contact zone" in Susret ili sukob civilizacija na Balkanu [Meeting or clash of civilizations in the Balkans], Srpska zadruga cijevna, Beograd, Serbia, pp. 59-67.
Shnirelman, V.A. (1999), "National symbols, ethno-historical myths and ethno-politics" in Pivovar, E. (ed.), Teoreticheskie problemy istoricheskih issledovanij [Theoretical problems of historical research], Moscow State University, Moscow, Russia, pp. 118-147.
Strandman, V. N. (2014), Balkanskie vospominaniya [Balkan memories], Knizhnica, Moscow, Russia.
Taki, V. (2017), Car', sultan. Osmanskaya imperiya glazami rossiyan [King, Sultan. The Ottoman Empire through the eyes of Russians], Novoe literaturnoe obozrenie, Moscow, Russia.
Vallerstajn, I. (2006), Mirosistemnyj analiz [World-System Analysis], Translated by Tjukina, N.,Territoriya budushchego, Moscow, Russia.
Vishnyakov, Y.V. (1999), Balkans. The grip of the "Black hand", Military history magazine, no. 5, pp. 34-47.
Vishnyakov, Y.V. (2016), Voennyj faktor i gosudarstvennoe razvitie Serbii [Military factor and state development of Serbia], MGIMO-Universitet, Moscow, Russia.
Wolf, L. (2003), Izobretaya Vostochnuyu Evropu: karta civilizacii v soznanii Prosveshcheniya [Inventing Eastern Europe: map of civilization in the mind of the Enlightenment], Translated by Fedukin, I., Novoe literaturnoe obozrenie, Moscow, Russia.
Serbia in the Balkans: The Invention of "Europe's Gun powder Magazine"
Authors: Vishnyakov Y., associate professor of the Department World and Russian History. Doctor of Sciences (History), Moscow State Institute of International Relations (University). Address: bld. 76, Prospect Vernadskogo, Moscow, Russia, 119454. E-mail: vishnyakov@yandex.ru
Ponomareva E., Professor, Professor of Comparative Politics Department, Doctor of science (Political Science), Moscow State Institute of International Relations (University). Address: bld. 76, Prospect Vernadskogo, Moscow, Russia, 119454. E-mail: nastya304@mail.ru
Abstract. The article drawing the example of Serbia, which is the central link of the Western Balkan "Six" standing certain chances of joining the EU, studies civilizational and political transformations in the Balkans. Basing her analysis on a rich body of narrative sources and analytical literature, the author shows that the forming of "Europe's powder magazine" and the "Serbian question" as a reality of international relations of the nineteenth - twenty-first centuries has become not only the sequence of the clash of great powers' interests in the regions, but also the development of the internal contradictions of the Balkan countries. Extremely important in this sense is the disclosure of the peculiarity of the emergence and evolution of ethnic and historic mythology which in a crucial way has reflected in the construction and the entrenchment of the conflict model of statehood.
Key words: the Balkans, Serbia, Central Europe, EU, national identity, nation-state.
DOI: http://dx.doi.org/10.15211/soveurope72018115129
