CC BY
31
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2017. № 5
ОНТОЛОГИЯ И ГНОСЕОЛОГИЯ
В.В. Миронов*
СЕМИОТИЧЕСКИЕ ВИРАЖИ КУЛЬТУРЫ: ОТ ДИАЛОГА К МОНОЛОГУ?**
В статье проблемы развития культуры рассматриваются с позиции семиотического анализа. Обсуждая различные периоды формирования национального языка, который постепенно превращается в смысловой стержень культуры, автор продвигает идею, что коммуникация между культурами реализуется как диалог различных семиотических систем, как познание иной культуры через свою, а своей — через другую. Утверждается, что развитие культуры можно интерпретировать и как развитие способов коммуникации, зависящих от технологических возможностей, обеспечивающих общение между индивидами, социальными группами и культурами в целом. Вместе с тем автор предупреждает об опасности некоторых тенденций в современном обществе, связанных с процессом трансформации культуры и постепенным вытеснением диалога и заменой его монологом, основанным на реализации попыток установления доминирования одного языка — «глобализированного англо-американского», на который предлагается конвертировать смыслы разных культур. Кажущееся удобным сведение к одному языку угрожает потерей идентичности индивида и способствует становлению модели тотального единства, которое из сферы языка вполне может перекочевать в социум.
Ключевые слова: язык, устная речь, письменность, книгопечатание, семиотические системы, семиосфера, Ю.М. Лотман, У. Эко, культура, коммуникация, диалог культур, толерантность, глобализация.
M i r o n o v V.V. Semiotic turns of culture: from dialogue to monologue?
In the article the problems of culture development are considered from the position of semiotic analysis. Discussing various periods of forming the national
* Миронов Владимир Васильевич — доктор философских наук, профессор, член-корреспондент АН РФ, декан философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, заведующий кафедрой онтологии и теории познания, тел.: +7 (495) 939-19-25; e-mail: info@philos.msu.ru
** Исследование выполнено при финансовой поддержке РНФ (грант № 17-18-01620 «Антропологические трансформации в условиях сетевых медиа: новые режимы власти, знания, идентичности и коммуникации»). По материалам пленарного доклада, сделанного на международной конференции «Философская семиотика: К 95-летию со дня рождения Ю.М. Лотмана». 24 апреля 2017 г. Философский факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова // URL: http://www.philos.msu.ru/node/923).
language, which gradually turns into a semantic core of culture, the author promotes an idea that the communication between cultures is realized as a dialogue of various semiotic systems, as the cognition of another culture through one's own, and one's own through another culture. It is asserted that the development of culture can also be interpreted as the development of communication methods that depend on technological capability, providing the communication between individuals, social groups and cultures in general. At the same time, the author warns against the danger of some trends in modern society connected with the process of culture transformation and gradual ousting of dialogue and replacing it with monologue based on attempts to establish the dominance of one language — "the globalized Anglo-American", which is proposed for converting the meanings of different cultures. The seemingly convenient reduction to one language threatens the loss of the identity of individual and contributes to the formation of a model of total unity, which from the sphere of language can easily migrate to socium.
Key words: language, oral speech, writing language, book printing, semiotic systems, semiosphere, Yu.M. Lotman, U. Eko, culture, communication, dialogue of cultures, tolerance, globalization.
Развитие культуры с позиции ее семиотического анализа, т.е. представления как особого рода смыслового языкового образования, характеризуется непрерывными изменениями, связанными с эволюцией средств коммуникации. Этим определяется двоякое положение языка: с одной стороны, он вызревает из самой культуры и несет на себе особенности каждой из культур, с другой — язык является важнейшим средством конструирования культурных смыслов, выступая, по словам У. Эко, в «качестве первичной моделирующей системы» (см.: [У. Эко, 1996, с. 409—410]). Поэтому развитие культуры можно интерпретировать и как развитие способов коммуникации, зависящих от технологических возможностей, обеспечивающих общение между индивидами, социальными группами и культурами в целом.
В период устной культуры доминирует речь, что придает коммуникации слуховой характер через ее прямое восприятие, формируя «горячий гиперэстетический мир уха» (см.: [М. Маклюэн, 2004, с. 28—30]). Здесь не происходит «объективация» информации, и главным источником ее хранения и ретрансляции выступает память индивида. В этот период речь не опосредована текстом как некоей фиксированной системой знаков (как это происходит позже), поэтому активно идет процесс формирования способов и приемов устного запоминания больших объемов информации. Лишь постепенно вырабатываются формы внешнего усвоения ин-
формации, через фиксацию смысла с помощью тех или иных предметов (опредмечивание) или рисунков (пиктография). Все это формирует относительно замкнутый характер общения, которое реализуется в ограниченном пространстве с весьма дифференцированными фонетическими различиями1.
Письменная культура возникает тогда, когда «сообщение может быть передано пословно», т.е. в виде слов, из которых складывается смысл. Иначе говоря, «письмо появляется тогда, когда оно становится технологией, т.е. появляются элементы, из которых строится сообщение, и правила соотнесения этих элементов» [А.Е. Горчаков, 2010, № 6, с. 4]. Это способствует увеличению возможностей распространения информации и выработке способов ее упорядочивания и накопления, что, в свою очередь влияет на коммуникацию, которая может опираться на информацию, находящуюся вне субъектов. По-видимому, именно в этот момент можно говорить о диалоге субъектов, в котором начинают сталкиваться не только конкретные индивидуальные особенности участников, но и специфика культур, которые ими представлены, т.е. о диалоге культур. При этом продолжает доминировать устная речь, и письменность выступает скорее как приложение к ней, не носит самостоятельного характера, который она приобретает позже. Это сохраняет «замкнутость» языка от влияния других культур, он выступает как «холистическая система» (У. Эко), в которой именно целостность и закрытость обеспечивают естественность конкретного языка, формирующегося как «определенное видение мира... язык приспособлен для выражения определенного реального опыта, но не опытов, реальных для других естественных языков» [У. Эко, 2007, с. 31].
Таким образом, долгое время письменность не была самостоятельной силой, а выступала в качестве «приложения», фиксирующего устную речь, что по-прежнему требовало развития хорошей памяти для усвоения фрагментов рукописных текстов. В романе Умберто Эко «Имя Розы» есть эпизод, передающий необходимость расширения границ памяти, когда один из монахов запоминает огромный по объему текст, чтобы, сохранив его, при посещении другой страны рассказать его дословно. По сути, речь идет о фотографической памяти, которая не нацелена на производство новых
1 Это доходит и до нашего времени в ряде языков, например в китайском, в котором фонетические различия остаются очень важными для осуществления коммуникации. «.одни и те же иероглифы употребляются для записи фонетически различающихся, но семантически тех же слов в разных диалектах, а также слов древнего и современного языка, значительно разошедшихся в своем звучании» [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 226].
смыслов2. Этим же, кстати, объясняется ранний возраст поступления в университеты3.
Роль письменности здесь вторична по отношению к устной речи, чем объясняется «недоверие» к ней с точки зрения передачи сущности смысла, который здесь может быть искажен формой фиксации. Письменность, говорит Сократ устами египетского царя, возражающего Тевту, развивает «забывчивость, так как здесь не упражняется память: доверяясь письму, припоминать станут внешне — по посторонним знакам, а не внутренне — сами от себя. Стало быть, ты нашел средство не для памяти, а для припоминания. Ты даешь ученикам видимость мудрости, но не истину., они сделаются мнимо-мудрыми вместо мудрых» [Платон, 1989, с. 65]. Такое же отношение к письменности высказывает и Фома Аквин-ский4. Позиция Сократа оказывается весьма актуальной сегодня в связи с критикой постмодернистского принципа «смерти автора». Именно появление письменности «запускает» процесс отчуждения автора от текста. В связи с этим Сократ задает вопрос о том, насколько способен читающий понять смысл, вложенный в текст автором. Зафиксированный текст оказывается без авторской защиты5. В отличие от этого, в устной речи всегда присутствует жи-
2 Хорхе, «несмотря на слепоту, запоминает огромное число текстов, полностью, наизусть, интегрально. Такая память способна хранить тексты, но не нацелена на создание новых, и память слепого Хорхе — это модель, по которой он строит свой идеал библиотеки. Библиотека, в его представлении, — это гигантский спецхран, место, где в целостности хранятся тексты, а не место, где старые тексты служат отправными пунктами для создания новых» [Ю.М. Лотман, 1998, с. 661].
3 Для того чтобы научиться, как следует писать, студенты начинали курс в возрасте двенадцати-четырнадцати лет, а студенты колледжей были моложе десяти лет [М. Маклюэн, 2004, с. 141].
4 В «Сумме теологии» он задает вопрос о том, «надлежало ли Христу передать свое учение посредством письма» с целью оставить свое учение потомству? (см: [Фома Аквинский, 2013, ч. III, вопросы 27—59, с. 206]). И отвечает на это: «Христу не подобало передавать Свое учение посредством письма. Во-первых, по причине Его достоинства, поскольку чем превосходней учитель, тем превосходней должен быть и избранный им способ обучения. Поэтому Христу как самому превосходному из учителей приличествовало избрать тот способ обучения, благодаря которому Его учение было бы впечатлено в сердца Его слушателей, в связи с чем [в Писании] сказано, что он учил их, как власть имеющий (Мф. 7, 29). Ведь и самые лучшие из языческих учителей, Пифагор и Сократ, не пожелали ничего написать, поскольку письмо [всего лишь] определено к цели впечатления учения в сердца слушателей» [там же, с. 207].
5 Написанный текст «находится в обращении везде, и у людей понимающих, и, равным образом, у тех, кому это вовсе не подобает, и оно не знает, кому оно должно говорить, а кому нет. Если оно вызывает пренебрежение или его несправедливо ругают, то оно нуждается в помощи своего отца, а само не способно ни защищаться, ни помочь себе» [Платон, 1989, с. 66].
вой субъект и живая речь, что важно для диалога как формы коммуникации.
Таким образом, коммуникация в период письменной культуры (хотя и стала более широкой, чем в период устной культуры), тем не менее не могла носить широкого публичного характера. Доступ к рукописям был уделом избранных, а библиотека не только представляла собой помещение, в котором можно было найти и прочитать рукопись, но и служила местом ее сокрытия, требующим обладания навыками поиска, которые недоступны любому человеку6.
Возникновение книгопечатания порождает двоякий процесс. С одной стороны, текст начинает жестко фиксироваться в рамках национального языка, который постепенно превращается в смысловой стержень культуры. «Книгопечатание возрождает национальные языки и национальную культуру [М. Маклюэн, 2004, с. 285], язык становится «объединяющей и унифицирующей силой» [там же, с. 294].
Это реализуется как тенденция на семиотическую замкнутость и закрепление национальной сущности культуры, которые доминируют вплоть до начала XX в. Все, что возникает в культуре, будь то наука, экономика или искусство, архитектура или формы общественного и политического устройства, в большей или меньшей степени окрашено в «национальные тона». Понятие «общечеловеческая культура» выступает, скорее, как метафора, ибо в реальности перед нами предстает совокупность различных локальных культур, основанных на системе доминирующих (национальной, этнической, религиозной) ценностей, определяющих идентичность индивида данной культуре и взаимодействующих между собой. Можно сказать, что это особый сложный тип целостности, в которой реализуется единство разнообразного, а не тотального. Локальный характер культур приводит к тому, что динамика их внутреннего развития с позиции индивида была для него малозаметной. Он рождался в данной культуре и в соответствующей системе ценностей, жил и умирал в ней, т.е. она выступала для него своеобразным жизненным фоном существования.
С другой стороны, книгопечатание буквально взрывает культуру, запуская механизм тиражирования и распространения смыслов отдельной культуры, а значит, и продвижения соответствующих национальных картин мира, зафиксированных тем или иным язы-
6 Например, одной из сюжетных линий «Имя Розы» становится поиск неизвестной рукописи Аристотеля, которая может скрываться в библиотеке как в своеобразном лабиринте, где, по выражению Ю.М. Лотмана, перекрещиваются смыслы.
ком7. Это способствует коммуникации между культурами, и диалог между ними становится более доступным и массовым.
Перед нами своеобразная борьба противоположных начал в процессе развития культуры, которые выступают как условие этого развития. Как мы увидим далее, культурные противоположности характерны как для процесса коммуникации культур, так и для каждой системы в отдельности, и это определяет особенности и векторы развития. Ю.М. Лотман отмечает, что непрерывность развития связана с доминирующей в данный момент системой ценностей, что обеспечивает относительную стабильность культуры. Но, как в любом сложном процессе, разнообразие векторов развития определяется «прерывом постепенности», или, по выражению Ю.М. Лотмана, культурным взрывом (к каковым можно отнести, например, возникновение книгопечатания или современных технологий коммуникации). «Непрерывность» и «взрыв» как две стороны процесса развития уравновешивали противоположности, формируя культуру как устойчивую и многополярную систему. Даже агрессивность одной из сторон такого процесса «не заглушает, а стимулирует развитие противоположной... Пересечение разных структурных организаций становится источником динамики» [Ю.М. Лотман, 1992, с. 26-27].
Коммуникация между культурами реализуется как диалог различных семиотических систем, что связано с тем, что каждая из них «вырывается» из собственного смыслового пространства и пересекается со смыслами другой культуры, образуя «семиосферу», которая представляет собой уже не отдельный язык, «а все присущее данной культуре семиотическое пространство. результат, и условие развития культуры» [Ю.М. Лотман, 1996, с. 165-166]. В таком диалоге роль «живого» элемента выполняет язык или, точнее, языки с их различающимися смыслами и разнообразием социокультурных форм функционирования. Но поскольку смысловым выражением языковых конструкций выступает текст, то без особой натяжки можно говорить о каждой культуре как о тексте, а диалог культур следует рассматривать как диалог множества текстов.
Диалог - это ключевое понятие, характеризующее как столкновение между разными системами, так и противоречивое взаимопроникновение различных уровней и подсистем внутри каждой из культур, что проявляется на языковом уровне в виде смысловых
7 Именно в этот момент возникает такое ныне модное понятие, как «плагиат». Текст становится предметом собственности, в том числе и в юридическом смысле, в условиях возможности его массового распространения, а значит, и недобросовестного использования (Маклюэн).
оппозиций или дихотомий8. Язык фиксирует картину восприятия бытия человеком и является средством новых смысловых конструкций, которые зависят от временных рамок и социокультурной за-данности. Это не некая общая для всех картина мира, а множество различающихся языковых его описаний. Даже внутри одного языка можно различить языковые уровни, отражающие особенности восприятия мира теми или иными микросоциальными группами, один и тот же язык может варьироваться в различных регионах и социальных стратах.
Именно в силу языковой разности возникает сложность понимания и появляется желание его преодоления за счет создания единого языка. Гипотетично, такой единый язык должен был бы опираться на тождественность смысла всех культур, т.е. на отрицание их изначального культурного разнообразия. Это можно реализовать на базе некоего искусственного языка как абстрактной языковой модели, предполагающей «полную идентичность передающего и принимающего, которая переносится на языковую реальность» [Ю.М. Лотман, 1992, с. 12—13], но это неизбежно приведет к смысловым потерям. Живой язык исторически необходимо включает в себя прошлое, закрепленное в значениях слов, отражающих вековые и культурные традиции, действия и переживания на уровне как индивида, так и коллективного сознания. «Язык — это код плюс его история» [там же, с. 13].
Культуры общаются между собой как языковые множества. Область пересечения в редких случаях может быть большой (тем более тождественной), а в основном незначительной, чему соответствует различие или пересечение смыслов культур. Область тождества выполняет функцию проникновения в область нетождественного, а потому нетривиального и интересного. Неполнота охвата бытия одним языком является не недостатком, а условием общения, «ибо именно она диктует необходимость другого (другой личности, другого языка, другой культуры)» [там же, с. 9—10]. Неизвестное (область непересекающегося) требует раскрытия культур и адаптации их друг к другу. Желание и необходимость понимания увеличивают область смыслового пересечения, но этому препятствует «напряжение», связанное с тенденцией самосохранения внутренних смыслов культуры. Одинаковое кодирование может быть характерно лишь для искусственных языковых систем, у которых имеется одинаковый объем памяти, по сути, это даже «струк-
8 Отметим здесь в качестве примера оппозицию «верха и низа» в средневековой культуре [М.М. Бахтин, 1990, с. 12—13] или оппозиции «прикровенность-откро-венность», «свой—чуждой» [Г.С. Кнабе, 1994, с. 52].
тура без памяти», что обеспечивает точность понимания в виде «чистой передачи» структуры. «Можно сказать, что идеально одинаковые передающий и принимающий хорошо будут понимать друг друга, но им не о чем будет говорить» [там же, с. 13]. В отличие от этого, живой язык, а следовательно, и культура, нуждается в знании не только структуры (грамматики языка), но и специфики, связанной с реальной историей. Поэтому познание другой культуры требует значительных усилий и осуществляется путем погружения индивида во всю ее систему. «Ценность диалога оказывается связанной не с той пересекающейся частью, а с передачей информации между непересекающимися частями. Это ставит нас лицом к лицу с неразрешимым противоречием: мы заинтересованы в общении именно с той ситуацией, которая затрудняет общение, а в пределе делает его невозможным» [там же, с. 15].
Диалог культур - это познание иной культуры через свою, а своей - через другую, это процесс возможной адаптации их друг к другу. Он направлен на понимание другой культуры и через нее — на уточнение понимания собственной культуры. В качестве носителей языка (носителей смысла) выступают конкретные люди или их совокупности, которые формируются в конкретно-исторической культурной ситуации и несут в себе особенности этого формирования, традиции своего этноса, то, что можно назвать исторической памятью. Зная иной язык, я необходимо адаптирую (перевожу) смыслы другой культуры и благодаря этому уточняю ценность и своеобразие собственной культуры9, «мне нужен взгляд извне, для того, чтобы понять, что происходит внутри» [Г. Гуссейнов, 2014]. Диалог культур не однородное наложение смыслов друг на друга, а своеобразный пульсирующий симбиоз смыслов, иногда прямо переходящих и принимаемых другой культурой на языковом уровне10.
9 Можно, например, сколь угодно много говорить о «великом и могучем русском языке», но для этого желательно сравнить его с другим языком, дабы действительно понять особенности, своеобразие и возможное величие, осознавая при этом, что точно так же может это сделать и представитель иной культуры, говоря о величии французского или немецкого языков.
10 Языковых примеров тому множество. Чего стоит слово «ярмарка», которое вряд ли кто-то заподозрит в немецком происхождении, тогда как оно происходит от слова «Jahrmarkt» (букв. рынок, изначально проводимый один раз в год). В интереснейшей книге Ф. Штарка показывается, как происходит проникновение слов другого языка и как это связано, в частности, с изменением политической ситуации, которая влияет на диалог культур. «Еще до начала эпохи Ивана Грозного появились такие слова, как "бант" (Band), "фальшивый" (falsch), "грош" (Groschen), "грунт", "гвалт", "комната", "маляр" (Ма1ег = Anstreicher)... В XVI же веке в русский язык через польский попали. такие слова, как "агент", "аптека", "фляжка" (<F1asche), "карты" (< Spielkarten), "кухмистр" (< Küchenmeister), "танец" (<Таш), "тарелка" (<Те11ег)"» [Ф. Штарк, 1996, с. 190—191]. Прямыми заим-
Понимание другой культуры — это глубокое проникновение на все ее уровни, а не только восприятие того, что эта информационная система имеет на выходе.
* * *
Современная стадия развития общества в связи с процессами глобализации характеризуется переходом от системы локальных культур к некоему новому интегративному образованию, которое реализуется не как диалоговое, а скорее как монологовое смысловое пространство. Мы обозначаем это процессом трансформации культуры, под которым (в отличие, например, от эволюции или революции) понимаем такое изменение системы, которое реализуется за счет встраивания в нее чужеродных элементов, внешне не разрушающих саму систему, но постепенно заставляющих ее работать иным образом.
Условием трансформации современной культуры выступает глобальное коммуникационное пространство, в которое погружены все культуры, в результате чего коммуникация между ними начинает осуществляться в иных семиотических условиях, чем это происходило ранее. Семиосфера деформируется. Место диалога занимает монолог, основанный на реализации тенденции доминирования одного языка — «глобализированного англо-американского», на который предлагается конвертировать смыслы иных культур [Б. Кас-сен, 2015, с. 3]. Кажущееся удобным сведение к одному языку угрожает потерей идентичности индивида и способствует становлению модели тотального единства, которое из сферы языка вполне может перекочевать в социум. Единый язык навязывает общие стереотипы коммуникации, стандарты поведения, выбор системы игр и развлечений, что особенно удобно в пространстве интернета, в котором происходит замещение реальной коммуникации на виртуальную. Субъект ощущает свою идентичность не столько собственной культуре, сколько наднациональной цифровой культуре интернета. Это способствует становлению совершенно иного типа социализа-
ствованиями из немецкого он считает следующие слова: «."попугай" (<Papagei), "стул" (<Stuhl), "шляпа" (<Schlapphut)... В XVII веке значительно увеличилось количество иностранных, прежде всего немецких слов в русской лексике. Остановимся на словах, относящихся к военному делу: "бомба", "генерал", "граната", "пика", "штык", "вахмистр". Из других жизненных сфер можно привести такие примеры, как "ярмарка", "календарь", "комедия", "мундштук", "пекарня", "пластырь", "почта", "слесарь", "штука". В XVII в. по данным, которые приводит Kiparsky, в результате прямого контакта с немцами в русский язык попали такие заимствования, как "арест", "глянец" (Glanz), "карабин" (Karabiner), "пастор", "пастырь" (Pastor), "поташ" (Pottasche), "рама" (Rahmen), "рюмка" (Römer), "флейта" (Flöte), "фронт"» [там же].
ции, в котором коммуникация не является средством, а выступает как цель сама по себе, что переносится и в реальную жизнь, где главным становится не общение по поводу чего-то, а общение ради общения, что часто обозначается на молодежном жаргоне как «тусовка».
При внешне значительно расширенной возможности общения человек оказывается менее социализирован в реальности, поскольку легко находит в информационном пространстве собственную индивидуальную «коммуникационную ячейку», которая легко вставляется в соответствующие смысловые кластеры, обеспечивающие комфорт общения для индивида и имеющие возможности ограничения доступа нежелательных элементов коммуникации11. Индивид становится удобным объектом манипуляции и контроля, которые осуществляются «теневым» ненавязчивым образом. Это очень удобно в рамках глобальной модели наднационального управления миром, что вполне может вернуть нас к реализации тоталитаризма такого жесткого типа, о котором не могли даже мечтать диктаторы прошлых времен. Такая «глобальная империя» (см.: [М. Хардт, А. Негры, 2004]), базирующаяся на тотальном контроле за личностью и сознанием индивида, внешне может выглядеть демократичной и свободной для самовыражения индивидуальности, которое при этом не должно выходить за рамки, ограниченные кластерным устройством современной коммуникации.
Виртуальное пространство порождает доступное, удобное и легкое общение, которое носит плохо осознаваемый индивидом имитационный характер, в котором человек как бы играет в реальность. В виртуальных играх как наиболее удобном механизме адаптации к условиям поведения в интернете человек привыкает «освобождается» от той степени своей ответственности и просчета последствий за свои действия, которые характерны для реальной жизни. На первый план выдвигается реакция на действие в условиях ограниченного времени, а значит, необходимо действовать очень быстро. Это компенсируется возможностью, которая редко предоставляется в реальности, повторить ход событий или действий. В результате человек приучается сначала осуществлять сам акт действия в виде реакции на непосредственное раздражение (возникшего на экране соперника, опасность и пр.), а потом уже осознавать его последствия. Принятие решения осуществляется оперативно, без рефлексий по поводу результата предпринимаемых шагов. Это напоминает поведение в стрессовой ситуации. Конечно,
11 Даже находясь в замкнутом реальном пространстве люди, имея перед собой компьютер или смартфон, могут часами и сутками не замечать друг друга, оставаясь внутри своего кластера.
можно сказать, что это просто игра и в реальности человек далеко отходит от игровой действительности. Но сегодня это не так, ибо виртуальность и реальность сливаются в единое целое, часто становясь неразличимыми для сознания индивида. Игровая модель может выйти далеко за рамки игры как таковой. Например, современная война с реальными бомбами может осуществляться на экране компьютера. Человек приучается отвлекаться от ответственности, и компьютерный экран выступает своеобразным барьером, отделяющим нас от реальности.
Интернет представляется царством абсолютной свободы для проявления индивидуальности, но при этом снимаются социальные барьеры и формируются невиданные ранее возможности навязывать свою индивидуальность другим, делая ее примером для подражания. Как остроумно замечал У. Эко, это проявление незначительной индивидуальности. «Кто угодно имеет право демонстрировать собственную незначительность. Потому что миллионы незначительностей чисто статистически образуют нечто значительное...» [У Эко, 2008, с. 192].
Для общения в пространстве интернета не нужен диалог, который если и имеет место, значительно упрощается, превращаясь в простые реакции. Характерным, например, является ситуация, когда человек ставит «лайк» на том или ином «посте» до того, как он его прочитает, и даже вообще не читая его (просто в силу виртуальной дружбы с данным человеком-аватаром). Здесь мы можем слушать не слушая, видеть не различая, занимаясь чем-то иным. Мы можем надевать разные маски, камуфлирующие нашу сущность. В каком-то смысле в виртуальном пространстве интернета возрождается средневековый карнавал с доминированием в этом действе шутов и дураков, провокаций и оскорблений, смеха и слез. Здесь реальность и имитация сливаются в единое целое. Но, в отличие от средневекового, этот карнавал не становится временным событием, а длится постоянно, став нашей новой реальностью, где индивид бестелесен и может реализовывать себя, создавая различные образы, приписывая себе в том числе и такие телесные свойства, которые отсутствуют у него в реальности. Здесь можно менять пол, примерять разные социальные и академические статусы, имитировать различные типы деятельности и т.д. По сути, это пространство массовой имитации и имитирующих субъектов. И это не столь безобидно, ибо, привыкая к данным смоделированным конструкциям, субъект зачастую переносит действия, осуществляемые в виртуальном пространстве, имеющие в том числе и деструктивный, агрессивный характер, в реальную жизнь [Д.М.. Куликов, 2007, № 1, с. 223],
Трансформация современной культуры происходит и на уровне упоминаемых культурных дихотомий (о которых мы упоминали выше) как своеобразных связующих стержней локальной культуры.
Изменяется сущность дихотомии «прикровенность-откровенность», которая всегда присутствует в культуре и связана с представлением о том, что некоторые явления и формы поведения, несмотря на то что они присутствуют в реальной жизни, должны быть сокрыты для человека, что реализовалось в соответствующем культурном стереотипе поведения. То, что раньше считалось необходимым скрывать, переходит в свою противоположность, становясь открытым и доступным. «Запретные» взаимоотношения между людьми становятся модными и популярными. В обществе происходит сексуальная революция, которая выводит традиционно прикрытые взаимоотношения между людьми и переживания этих взаимоотношений в культурных образах за рамки индивидуальной интимности. Происходит процесс «эротизации культуры» как проявления высшей свободы выбора индивидуального удовольствия12. Если ранее понятие «интимность» семантически означало сокрытие отношений между людьми, то сегодня оно сопряжено с фактом публичного раскрытия запретного (см.: [5. Гыдденс, 2004]). Ю.М. Лотман, говоря о культурных оппозициях, отмечает, что сексуальная революция представляет собой наиболее мощный таран антикультуры ХХ столетия13. При этом он показывает, как сексуальность, которая становится центром «культурного» внимания, переключает сознание человека с восприятия ее как эротического, но вместе с тем и эстетического объекта, возможного, например, в классической культуре, на область физиологии, т.е., говоря словами Бахтина, на область телесного «низа». «Попытки возвратить в физиологическую практику все те процессы, которые культура производит, в первую очередь, со словом, делают не культуру метафорой секса, как утверждает Фрейд, а секс — метафорой культуры. Для этого от
12 Вряд ли, например, в известных отношениях между мужчиной и женщиной человечество придумало очень много нового по сравнению с тем, что было описано в Кама-сутре. Но принципиальная разница заключается в том, что информация об этом стала публичной настолько, что фактически нет барьеров для знакомства с нею любого человека, в том числе и детей.
13 «Секс относится к физиологической стороне практической жизни; все переживания любви, связанная с ними выработанная веками символика, условные ритуалы — все то, что А.П. Чехов называл облагораживанием полового чувства, принадлежит культуре. Поэтому так называемая сексуальная революция, подкупающая устранением предрассудков и, казалось бы, ненужных сложностей на пути одного из важнейших влечений человека, на самом деле явилась одним из мощных таранов, которыми антикультура XX столетия ударила по вековому зданию культуры» [Ю.М. Лотман, 1994, с. 8].
секса требуется лишь одно — перестать быть сексом» [Ю.М. Лот-ман, 1992, с. 255-256].
Трасформируется оппозиции «верха и низа». В обществе доминирует поп-культура, которая, по сути, есть низовая, массовая культура по характеру своего производства и потребления, продукты которой широко распространяются благодаря современным компьютерным средствам масс-медиа [Д. Рашкофф, 2003, с. 15]. Виртуальное пространство, в силу индивидуального погружения в него человека, не регламентированного какими-то правилами или ценностями, вне других субъектов, по сути, превращает «запретное» в главный предмет интереса. Вряд ли большинство пользователей нацелены в интернете на посещение философских или каких-то иных библиотек, хотя возможности здесь для этого огромные. В то же время «30 процентов всего интернет-трафика составляют порнографические сайты, а один из самых крупных таких сайтов превышает трафик на CNN в три раза с 4,4 миллиардами просмотров страниц в месяц, что вдвое больше размера гигантского социального ресурса Reddit» [URL: https://www.infoniac.ru/news/Skolko-pornografii-v-internete.html].
Деформируется дихотомия «свой-чужой», которая фиксирует противоречие, возникающее при столкновении культур в диалоге. С одной стороны, культура стремится раскрыться в подобном диалоге, а с другой - вырабатывает в себе некий «иммунитет» к «чужому». Мое рассматривается как истинное и ценное, а чужое может трактоваться как отрицание моего, а значит, при определенных условиях как ложное или даже враждебное. В результате вырабатывается своеобразный культурный фильтр, блокирующий прямое проникновение иного в собственную культуру. В то же время, как мы отметили выше, именно чужое является условием познания своего. Таким образом, антиномичность данной дихотомии всегда присутствует в диалоге культур, и здесь важно не допускать абсолютизации той или иной стороны. Поскольку пространство интернета монокультурно, то фильтрация «чужого» здесь также ослаблена до предела. Признание равноправности культур в условиях диалога и постепенной адаптации сменяется «взрывным» проникновением в базовую культуру ценностей, которые могут органично вписываться в нее, но могут быть и абсолютно чуждыми.
В частности, это проявляется в кризисе понятия толерантности как базовой европейской ценности, вытекающей из принципов гуманизма и признания самодостаточности отдельной личности.
В диалоге признание другого реализуется не автоматически, через правовую декларацию, а как сложный процесс познания и понимания, сближающий сознание представителей разных культур.
Толерантность не может выступать как принцип автоматического признания всего, всей системы ценностей иной культуры, т.е. признания ради признания. В культуре (как, например, и в биологии) существует некий диапазон толерантности, который связан с пределами терпимости. Здесь не может быть абсолютной толерантности и автоматического признания, так как это может повлиять на устойчивость данной культуры. Кроме того, в отличие от биологического мира, терпимость не реализуется автоматически на уровне физиологического приспособления, а является фактором социально-психологической адаптации. Внутреннее переживание толерантности может быть весьма некомфортным как для того, кто терпит, так и для того, кого терпят. Как отмечал Гёте, «толерантность должна быть всего лишь временным убеждением: за ней должно следовать признание. Терпеть — значит оскорблять» [J.W. Goethe, 1974, S. 473]. Терпят до тех пор, пока полностью не отвергают или пока полностью не признают. Поэтому толерантность как социальный принцип должна завершаться признанием другого в качестве равноправного себе. А это возможно лишь в результате диалога. Толерантность может и должна базироваться на ценностях собственной культуры, понимая в то же время их сопряженность с ценностями других культур и их различное место в культурном сознании индивида. На фоне современных массовых миграционных процессов толерантность выступает прежде всего как форма правового признания индивида, независимо от его готовности признавать ценности той культуры, в которую он включается. В результате понятие толерантности часто приобретает противоположное значение14.
Мультикультурализм как своеобразная матрица устройства современного общества предлагает рассматривать мир как глобальную целостность с едиными правовыми, моральными принципами, независимо от национальных особенностей каждой из отдельных культур. Доминирующий здесь принцип толерантности абсолютизируется и политизирует диалог между культурами. Безоговорочно признавая «другого», систему его ценностей в рамках своей культуры, мы, по сути, руководствуемся не желанием его понять, а необходимостью подчиниться политической воле, в соответствии с которой мы должны вести себя определенным образом. Толерантность, навязываемая политическими, т.е. часто декларативными способами, может оказаться самым действенным средством ее разрушения.
Создавая новые типы общественного устройства в рамках происходящих процессов глобализации, мы, по сути, как отмечал
14 Более подробно см.: [В.В. Миронов, Д.В.Г. Миронова, 2017, № 6, с. 16—28].
Ю.М. Лотман, создаем иной тип культурного пространства — «общечеловеческую цивилизацию». Единство этого образования не должно означать нашей культурной и индивидуальной одинаковости в нем. «"Понимаемость", к которой мы так стремимся, — это один полюс; другой необходимый полюс — «непонимаемость», потому что непонимание делает понимание мучительным и вместе с тем имеющим смысл и высокую ценность... Будущее — не в стирании национальных границ, а в понимании чужого, в понимании необходимости чужого: чужой, инакомыслящий, иначе устроенный для меня мучительно необходим и составляет мое мучительное счастье...» [Ю.М. Лотман, 2005, с. 74]. Идеальное и абсолютное взаимопонимание возможно лишь в искусственных языковых системах. Столкновение двух кегельных шаров, иронизирует философ, «свободно от мук непонимания», ибо они не имеют культурной памяти и несут информацию лишь о физических параметрах. Поэтому освобождение от «мук непонимания» в конкретной ситуации коммуникации сложных языковых систем может быть снято лишь за счет упрощения этих систем, но тогда это будет лишь поверхностное понимание или даже иллюзия понимания. Именно это часто характерно для общения в интернете, где «муки понимания» могут быть существенно уменьшены, однако в этом случае общение «делается настолько легким, что полностью теряет не только ценность, но и смысл» [там же].
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. 2-е изд. М., 1990.
Гидденс Э. Трансформация интимности: Сексуальность, любовь и эротизм в современных обществах. СПб., 2004.
Горчаков А.Е. Алфавит: когнитивная версия // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 7. Философия. 2010. № 6.
Гуссейнов Г. Какую роль в русском языке играет греческий язык? 2014 // URL: https://postnauka.ru/video/21562
Кассен Б. Вступительное слово // Европейский словарь философии: Лексикон непереводимостей. Том первый под руководством Барбары Кассен. Киев, 2015.
Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994.
Куликов Д.М. Человек в пространстве опосредованной коммуникации: Феномен «эпохи телесности» // Вестн. Самарского ун-та. История, педагогика, филология. 2007. № 1.
Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.
Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.
Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало XIX века). СПб., 1994.
Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек — текст — семиосфера. история. М., 1996.
Лотман Ю.М. Выход из лабиринта // Эко У. Заметки на полях «Имени Розы». М., 1998.
Лотман Ю.М. Разговор о пространстве // Лотман Ю.М. Воспитание души. СПб., 2005.
Маклюэн М. ГАЛАКТИКА ГУТЕНБЕРГА: Сотворение человека печатной культуры. Киев, 2004.
Миронов В.В., Миронова Д.В.Г. Мультикультурализм: толерантность и признание? // Вопросы философии. 2017. № 6.
Платон. Федр / Пер. А.Н. Егунова; Ред. греч. и рус. текста Ю.А. Ши-чалина. М., 1989.
Рашкофф Д. Медиа-вирус. М., 2003.
Фома Аквинский. Сумма теологии. Ч. III. Вопросы 27—59. Киев, 2013.
Хардт М, Негри А. Империя. М., 2004.
Штарк Ф. Волшебньй мир немецкого языка / Пер. с нем. Т.В. Юдиной. М., 1996.
Эко У. Предисловие к английскому изданию // Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров: Человек-текст-семиосфера-история. М., 1996.
Эко У. Поиски совершенного языка в европейской культуре. Санкт-Петербург. ALEXANDRIA. 2007.
Эко У. Много ли мы наизобретали? // Эко У. Картонки Минервы. СПб., 2008.
Goethe J.W. Maximen und Reflexionen // Goethes Werke: In 12 Bänden. Bd. 7. Aufbau-Verlag. B.; Weimar, 1974. S. 473
URL: https://www.infoniac.ru/news/Skol-ko-pornografii-v-internete.html
