CC BY
79
Вестник Московского университета
НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ
Основан в ноябре 1946 г.
Серия 7 ФИЛОСОФИЯ
Издательство Московского университета
№ 3 • 2010 • МАИ - ИЮНЬ
Выходит один раз в два месяца
СОДЕРЖАНИЕ
История, философия и методология науки
Миронов В.В. Процессы трансформации культуры в глобализирующемся мире: коммуникационный вектор.............3
Лебедев С.А. Структура науки.......................26
Кузнецов В.Г. Классическая и неклассическая герменевтика:
преемственность и трансформации....................51
Юдин Б.Г. Человек в обществе знаний...................65
Бочаров В.А. Пифагореизм, платонизм, математика и логика . . . .84
Сокулер З.А. Философия науки: что же дальше?............95
Никифоров А.Л. Специфика описания в истории и социальных науках..................................107
Печенкин А.А. Идеология, философия и философия физики (к дискуссиям по интерпретации квантовой механики в первой половине ХХ века).............................121
CONTENTS
History, philosophy and methodology of science
Mironov V.V Culture transformation processes in the globalizing
world: communication vector.........................3
Lebedev S.A. The philosophical dimensions of science...........26
Kuznetsov VG. Classical and non-classical hermeneutics: continuity and transformations...........................51
Yudin B.G. A man in the society of knowledge................65
Bocharov VA. Pythagoreism, Platonism, mathematics and logic.....84
Sokuler Z.A. Philosophy of science: what's next?..............95
Nikiforov A.L. The specificity of description in history and social
sciences....................................107
Pechenkin A.A. Ideology, philosophy, and philosophy of physics (in connection with discussions on quantum mechanics interpretation in the first half of XX century).........................121
© Издательство Московского университета. «Вестник Московского университета», 2010
ВЕСТН. МОСК. УН-ТА. СЕР. 7. ФИЛОСОФИЯ. 2010. № 3
ИСТОРИЯ, ФИЛОСОФИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ НАУКИ
В.В. Миронов*
ПРОЦЕССЫ ТРАНСФОРМАЦИИ КУЛЬТУРЫ В ГЛОБАЛИЗИРУЮЩЕМСЯ МИРЕ: КОММУНИКАЦИОННЫЙ ВЕКТОР*
В работе исследуются основные характеристики локальных культур: дихотомия «прикровенность-откровенность»; дихотомия «свой-чужой»; линейность интерпретации мира; завершенность. Такие культуры представляли собой застывшие системы. Поскольку наблюдатель был представителем такой же культуры, изменения было очень трудно обнаружить. В локальной культуре можно выделить две части — низовую часть культуры и высокую культуру. Последняя часть культуры постепенно оформляется в идеальный культурный пласт. Диалог между локальными культурами происходит в особом пространстве — семиосфере (Ю. Лот-ман). В настоящее время возникло пространство глобальной коммуникации. Локальная культура атакуется «медиавирусами» (Д. Рашкофф). Если у нее ослаблен иммунитет, то происходит трансформация, которая не всегда носит позитивный характер. Локальная культура разрушается. Вместо семиосферы как пространства, сохраняющего возможность диалога между культурами без их существенной трансформации, появляется инфосфера, в лучшем случае поглощающая все локальные культуры.
Ключевые слова: культура, локальная культура, застывшая система, смысловые оппозиции, низовая культура, высокая культура, семиосфера, инфосфера как реальность, медиасфера, поп-культура, карнавал, повседневность, поп-наука, философия, классика, модернизм, постмодернизм, деконструкция.
V. V. M i r o n o v. Culture transformation processes in the globalizing world: communication vector
The author conducts research of the basic characteristics of local cultures: dichotomy "affinity-frankness"; dichotomy "friend-stranger"; linearity of interpretation of the world; completeness. Such cultures presented the motionless systems. As an observer was the representative of the same culture, changes
* Миронов Владимир Васильевич — член-корр. РАН, доктор философских наук, профессор, декан философского факультета МГУ имени М.В. Ломоносова, тел.:
939-19-25; e-mail: vlamironov@yandex.ru
**
В основу данной статьи положены материалы доклада, прочитанного автором в рамках Российского междисциплинарного семинара по темпорологии в Институте исследований природы времени при МГУ имени М.В. Ломоносова (6 февраля 2010 г.).
were very difficult for finding out. In local culture it is possible to highlight two parts — a local part of culture and a high culture. The last part of culture gradually takes shape of an ideal cultural layer. The dialogue between local cultures takes place within a special space — semiosphere (Yu. Lotman). Now we can see that a space of global communications has come into existence. The local culture is attacked by "media viruses" (D. Rashkoff). If such local culture has immunocompromised a transformation begins that not always has a positive character. The local culture begins to break down. Instead of semiosphere as the space keeping the possibility of dialogue of cultures without their material transformation, we can see coming an infosphere, which at the best absorbs all local cultures.
Key words: culture, local culture, motionless system, semantic oppositions, lower culture, high culture, semiosphere, infosphere as a reality, mediasphere, pop culture, carnival, everyday life, pop science, philosophy, classics, modernism, postmodernism, deconstruction.
Прежде чем говорить о том, какие процессы происходят в современной культуре, необходимо кратко описать ее сущность, отвлекаясь от нашей заданной включенности в систему культуры, и рассмотреть ее со стороны «внешнего наблюдателя». Понятие культуры весьма многозначно и отражает в себе широчайший спектр человеческих представлений о ней. В наиболее общем плане культура — это совокупность результатов деятельности людей, создавших систему традиционных для человечества ценностей как материального, так и духовного характера. Часть культуры носит «застывший» характер, представляя собой материальные культурно-исторические памятники. Сюда же относится система «устойчивых воспроизводимых субординационных и координационных связей между символическими программами поведения людей — объективированными в знаковых системах и живых человеческих сознаниях нормами морали и права, философскими мировоззрениями, эстетическими пристрастиями, религиозными верованиями, доминирующими в том или ином человеческом коллективе» [К.Х. Момджян, 1999, с. 377]. Это тоже своеобразный музей, но музей духовных ценностей, «экспонатами» которого выступают для нас Добро, Истина, Красота, Справедливость, выражающие конечные цели человеческого существования. Их нельзя потрогать руками, но они вполне реальны, и их значимость обнаруживается в связи с жизнью и деятельностью людей. Застывшая часть культуры является фактором ее устойчивости, изменения здесь происходят, но медленным эволюционным образом. Кроме этого в культуре наличествуют операциональные ценности, представляющие собой «набор средств практической адаптации» к социокультурным обстоятельствам, что формирует ее цивилизационную часть [там же]. Таким образом, в культуре соединяются противополож-
ные тенденции: стремление к фиксации неких ценностей и необходимость цивилизационной адаптации к изменяющимся условиям бытия культуры.
Мы будем интерпретировать культуру прежде всего как семиотическую систему. Поэтому для внешнего наблюдателя она выступает как система закодированных знаков, значений и смыслов. Система кодов культуры представляет собой текст. Совокупность текстов и есть культура как таковая. Текст — «не только генератор новых смыслов, но и конденсатор культурной памяти. Текст обладает способностью сохранять память о своих предшествующих контекстах. Без этого историческая наука была бы невозможна, так как культура (и шире — картина жизни) предшествующих эпох доходит до нас неизбежно во фрагментах...» [Ю.М. Лотман, 1996, с. 21]. Таким образом, познание культуры есть познание отдельных текстов в контексте ТЕКСТА-КУЛЬТУРЫ1 в результате расшифровки ее кодов, которые, в свою очередь, зафиксированы в реальном языке, а значит, несут на себе печать своего формирования в конкретном социокультурном пространстве. Инструментом кодирования памяти культуры выступает реальный язык, с которым необходимым образом связано раскрытие смыслов. «Язык — это код плюс его история» [Ю.М. Лотман, 1992, с. 13]. В этом состоит отличие живого языка от искусственного. Если бы культура представляла собой искусственную систему, то проблема ее расшифровки была бы не так сложна, так как «абстрактная модель коммуникации подразумевает не только пользование одним и тем же кодом, но и одинаковый объем памяти у передающего и принимающего... Код не подразумевает истории, т.е. психологически он ориентирует нас на искусственный язык» [там же]. Искусственный язык — это «структура без памяти», он может обеспечить точность понимания в виде «чистой передачи» структуры, но всегда будет относительно беден. Искусственный язык, даже если он претендует выступать в качестве средства общения (попытка использования эсперанто), всегда останется лишь еще одной терминологией, т.е. «псевдоязыком» по отношению к живому языку. Здесь мысль лишь облекается в некую терминологическую форму. Это дает такому языку внешнее преимущество, его легко переводить и понимать в силу большей однозначности смыслов терминов. Однако слова такого языка «кажутся непроницаемыми, непонятными или, по крайней мере, очень сложными для понимания людям, говорящим на настоящем языке, хотя на первый взгляд они написаны на нем же» [Х. Ортега-
1 В этом значении текстом выступает не только информация, непосредственным образом зафиксированная в виде печатного или рукописного текста, но и совокупность информации, которую может нам нести любой объект, например памятник культуры.
и-Гассет, 1991, с. 338]. Познание культуры связано с познанием не только и даже не столько структуры (грамматики) языка, сколько с пониманием его внутренней смысловой специфики, основанной на истории.
При «столкновении» культур в силу множественности живых языков мы наблюдаем процесс напластования информации и скрытых смыслов. Горизонтальные пересечения связаны с расшифровкой кодов современных (одновременных) друг другу культур. Вертикальные пересечения добавляют вероятность возникновения смыслов, связанных с пересечением культур по временной шкале, что проявляется в сложности адаптации смыслов других культур, далеко отстоящих от нас по времени. Здесь возрастает опасность «модернизации» смыслов через внесение в них нового содержания, но именно здесь прежде всего вырабатывается идеальный пласт того, что мы обозначаем в качестве исторической памяти, обеспечивающей коммуникацию поколений. Кроме перечисленных особенностей «проникновение» культур друг в друга связано с адаптацией временных субстратов культурного бытия, или сущности культур, которые долгий период выступали как локальные образования, что характерно для их развития, основанного на традиционном типе фиксации, хранения и ретрансляции информации прежде всего через печатное слово. Это позволяет выделить некоторые особенности традиционного, или классического, типа культуры, который мы будем вслед за Ю.М. Лотманом и в рамках предлагаемой интерпретации обозначать как локальный тип культуры.
Наше исследование будет связано с анализом особенностей локальной культуры и ее трансформацией, которая осуществляется в результате изменения системы коммуникационного пространства в современном мире.
Рассмотрим некоторые наиболее важные для решения этой задачи особенности локальной культуры. С позиции представителя такой культуры (внутреннего наблюдателя) она представляла собой почти застывшую систему. Изменения, происходившие в ней, обнаружить было почти невозможно, так как они выходили за рамки индивидуальной жизни. Ядро такой культуры на протяжении столетий оставалось неизменным, его основное содержание передавалось от поколения к поколению. Именно эта необходимая консервативность и элитарность определяли лицо классической культуры. Оценить изменения можно было лишь «извне» и, как правило, лишь по прошествии достаточно длительного времени. Такая культура была основана на эволюционной адаптации новообразований, претендующих на статус культурных ценностей, что обеспечивало ее стабильность за счет безболезненного приспособления к себе новых компонентов и их постепенной модификации.
В основе адаптивного механизма лежало структурное распадение культуры на два больших компонента. На это в свое время обратил внимание М.М. Бахтин, анализируя так называемую «сме-ховую культуру» периода Средневековья и Ренессанса. «Низовая» часть культуры вбирала в себя стереотипы, традиции и нормы жизни, характерные для большинства людей в их повседневной жизни, была близка конкретному человеку. Высокая культура вырабатывала продукты, далеко отстоящие от стандартных жизненных стереотипов и представлений, была удалена от реальности, представляя собой идеальный культурный пласт. Это верхняя, рафинированная часть культуры постепенно оформляется в истории человеческой цивилизации как КУЛЬТУРА «с большой буквы». Она принципиально удалена от повседневности, даже от конкретной личности. Она требует определенной подготовки при ее восприятии, определенной формы организации пространства для репродукции своих образцов. Ценности «верхней» Культуры именно за счет того, что они приняли рафинированную форму, как бы охраняют себя от влияний извне. Такая идеализированная часть культуры стабильна, настороженно относится ко всяким изменениям, но именно она обеспечивает базис общечеловеческой культуры. В ней вырабатывается механизм блокировки проникновения продуктов низшей культуры. Таким образом, культура представляла собой образование, содержащее в себе противоречивые стороны в виде наличия массового и элитарного векторов, находящихся в относительном единстве. Г.С. Кнабе отмечает: «Как характеристика человеческого общества культура обусловлена фундаментальным свойством этого общества — диалектическим противоречием отдельного, индивидуального, личного — словом, человека, и родового, коллективного, совокупного — словом, общественного целого... Культура как форма общественного сознания отражает это двуединство общества — всегда состоящего из индивидов, самовоспроизводящих себя в процессе повседневной практики, и из норм и представлений, основанных на обобщении этой практики и регулирующих поведение этих индивидов в процессе той же практики» [Г.С. Кнабе, 1993а, с. 17]. Важно заметить, что противостояние «верхней» и «низовой» культуры является культурной оппозицией. В классической культуре герою и героическим поступкам противопоставлялся антигерой (трикстер) с соответствующими поступками. В средневековом карнавале, анализируемом Бахтиным, представители низовой культуры, все эти шуты, скоморохи и дураки, выходят на первый план, временно становясь героями, показывая, как в зеркале, оборотные стороны культуры.
Для локальной культуры характерными являются смысловые оппозиции2, некоторые из них мы рассмотрим в качестве примера,
2 В целой серии работ их блестяще анализировал Г.С. Кнабе.
так как именно они подвергаются трансформации в современной культуре.
Дихотомия «прикровенность-откровенность» была связана с представлением о том, что некоторые явления, факты и формы поведения, несмотря на то что они присутствуют в реальной жизни, должны быть сокрыты для человека на уровне культурных стереотипов. Конструируется своеобразная периферийная зона бытия — его изнанка, которая присутствует в жизни людей, но о которой не принято рассуждать, она требует смыслового прикрытия. Это доходило до абсурда, который в гротескной форме описал Гоголь, зафиксировав внутрикультурную оппозицию между обыденностью, бытом, простотой поведения, отраженного в языке нормального человека, и семантическим его инвариантом, якобы отражающим существование человека в «высокой» культуре3.
Дихотомия «свой-чужой» отражала ситуацию замкнутости и самодостаточности локальной культуры, которая часто проявлялась в ее противопоставлении (иногда достаточно жестком) иным культурам. Каждая из культур вырабатывала в себе мощнейший каркас, некий «иммунитет» к другой культуре, не пропускающий чуждых элементов и влияний. Мое (внутрикультурное) рассматривалось как истинное, а чужое — как отрицание моего, а значит, ложное (и даже враждебное). Можно, наверное, в связи с этим сказать, что тезис о единой общечеловеческой культуре как целостной системе весьма относителен. Усиление напряжения данной дихотомии в процессе формирования локальной культуры было значительно закреплено возникновением книгопечатания, которое оформило национальный характер культур соответствующей совокупностью текстов и фиксированных смыслов, как бы замкнув их в национальном языке. «Книгопечатание превратило национальные языки в средства массовой коммуникации, в замкнутые системы и тем самым создало современный национализм как централизующую силу» [М. Маклюэн, 2004, с. 293]4. Именно поэтому, как мы увидим ниже, первый и наиболее мощный удар процесса глобализации наносится и будет наноситься именно по национальному языку, а следовательно, и по национальной составляющей культуры, разрушая ее этнические и религиозные традиции и ценности.
3 «Дамы города N были то, что называют презентабельны. Никогда не говорили они: "я высморкалась", "я вспотела", "я плюнула", а говорили: "я облегчила себе нос", "я обошлась посредством платка". Ни в коем случае нельзя было сказать: "этот стакан или эта тарелка воняет". И даже нельзя было сказать ничего такого, что подало бы намек на это, а говорили вместо того: "этот стакан нехорошо ведет себя..."» [ Н. Гоголь, 1975, с. 439].
4 Ср.: «Национальный язык, достигший высокой степени визуальности, позволяет разглядеть социальное единство, границы которого совпадают с границами национального языка» [там же, с. 319].
Книгопечатание породило и еще одно свойство локальной культуры — линейность интерпретации мира. Проявляется это в том, что человек начинает выстраивать свое мышление линейным образом, в том числе преобразуя нелинейные типы коммуникации, подчиняя их правилам письменного языка, вовсе не вытекающего из естественного характера устной речи. Печатная культура приучила мыслить линейно [там же, с. 217]. Представим себе беседу, которая осуществляется между двумя-тремя собеседниками, течение которой сопровождается массой внешних факторов. Например, в разгар беседы скрипит дверь, и мы реагируем на это восклицаниями, или нам приносят выпивку и мы, отвлекшись от беседы (нарушив линейность), обсуждаем качество выпивки или внешность девушки, которая ее принесла. Эти «отвлечения» — неотъемлемая часть беседы. Но, как только мы попытаемся все это зафиксировать на бумаге, мы будем вынуждены проинтерпретировать все действо линейным образом по соответствующим правилам. Тогда момент принесения выпивки или скрипа двери окажется в скобках, как в сценариях пьес, а что-то, например обсуждение внешности официантки, вообще окажется незафиксированным. А ведь и двери в разных языках скрипят по-разному, и кошки мяукают неодинаково. Даже в данном фрагменте текста автор, употребляя скобки, лишь реализует попытку в рамках линейной структуры текста выйти из него. Приучив себя мыслить линейно, т.е. конструируя текст по правилам грамматики, мы и мир стали интерпретировать таким же образом. «Гомогенность и линейность суть формулы новой науки и искусства Ренессанса. Ибо исчисление бесконечно малых величин как средство количественного измерения силы и пространства в такой же степени зависит от функции гомогенных частиц, как перспектива зависит от иллюзии третьего измерения на плоской поверхности» [там же, с. 213].
Письменность выстраивает смысл линейно. А это, поскольку вектор линейности определен, в свою очередь порождает еще одну особенность локальной культуры — завершенность. Культурное творчество было направлено на создание завершенных объектов, которые отражали установку на возможность постижения бытия, мира и Человека, будь то произведения музыки, архитектуры или философии. Во всех случаях перед нами завершенное произведение, в котором структура продумана от начала до конца. Литературный текст выступал как эталон текста вообще, некий завершенный смысл. Письменность закодировала живую культуру (или ее часть), живую коммуникацию, которую можно понять, лишь зная эти коды (алфавит и грамматику). Неграмотный человек оказывается вне культуры, а поэтому и изначальным признаком культурности выступает грамотность.
Соответственно диалог между локальными культурами реали-зовывался внутри особого коммуникационного пространства, которое Ю.М. Лотман очень удачно обозначил как семиосферу (по аналогии с биосферой), в которой роль живого выполняет язык или, точнее, языки с их различающимися смыслами и разнообразием социокультурных форм функционирования [Ю.М. Лотман, 1996, с. 194]. Здесь область языкового пересечения, а значит, и смыслов, т.е. область тождества, была невелика, а вот область не-пересекаемого — огромна. Область тождества выступает предпосылкой для проникновения в область нетождественного, неизвестного для проникающей культуры, а потому нетривиального и интересного. «Ценность диалога оказывается связанной не с той пересекающейся частью, а с передачей информации между непересекающимися частями. Это ставит нас лицом к лицу с неразрешимым противоречием: мы заинтересованы в общении именно с той ситуацией, которая затрудняет общение, а в пределе делает его невозможным» [Ю.М. Лотман, 1992, с. 15]. Область непересекаемо-го требовала интерпретации и адаптации культур друг к другу. Желание и необходимость понимания увеличивало область смыслового пересечения, но этому препятствовало «напряжение», возникающее в процессе диалога культур, связанное с тенденцией самосохранения внутренних смыслов культур, участвующих в диалоге. Именно познание области несовпадения (изначального непонимания) культур обогащает их новыми смыслами и новыми ценностями, хотя и затрудняет сам факт общения и в конечном счете делает культуру непознаваемой для другой в абсолютном смысле. Поэтому здесь мы можем говорить лишь об условном совпадении, о своеобразном динамическом тождестве разных культур.
Мощные интеграционные процессы глобализации оказывают влияние на изменение характера диалога между культурами, на структурообразующие компоненты всей системы культуры. Объективность процесса глобализации, повышение комфортности существования человека часто скрывают негативные следствия, сопряженные с этим. Однако в любом развитии всегда присутствуют противоположные стороны, тенденции, которые обеспечивают ход и механизмы протекания этого процесса. Если одной стороной глобализации выступают интеграционные процессы, то оборотной стороной — процессы дезинтеграции, в частности процессы «национальной дезинтеграции» [А.С. Панарин, 2004, т. 74, № 7], которые разрушающе воздействуют на культурные, политические, экономические и даже личностные особенности человека, угрожая потере его идентичности. Глобализация подталкивает мир к процессам интеграционного типа, но при этом не всегда понимается, что она может носить как синтетический характер, основанный
на соединении положительных компонентов систем, но может быть реализована и как тип интеграции, подавляющий особенности систем. Агрессивность данного типа интеграционных процессов представляет собой, по меткому обозначению А.С. Панарина, действительную угрозу жизненному миру человечества [там же]. Становление глобальной мировой системы культуры, разрушая классическую систему цивилизации как совокупности локальных культур, базируясь на использовании новейших информационных технологиях и открывающихся коммуникационных возможностях, может реализовываться как наднациональное управление миром и вернуть нас на новой ступени к некой Глобальной Империи, что будет связано с возможностью тотального контроля за личностью [см.: М. Хардт, А. Негри, 2004]. Это может реализоваться в глобальном системном тоталитаризме нового типа, с совершенно уникальными возможностями манипуляции над сознанием как отдельного человека, так и общества в целом при внешней видимости демократического устройства.
Изменение средств коммуникации и расширение ее сферы до глобального коммуникационного пространства влияют на человеческую культуру, трансформируя ее в принципиально иной тип. Трансформация здесь означает не просто изменение через эволюционную смену отдельных элементов системы, а изменение самой сущности системы, т.е. ее переход в иное качество. Трансформация — это направленный внутренний процесс изменения, который, в отличие, например, от революции, в большей степени сокрыт от наблюдателя, ибо реализуется за счет встраивания в нее чужеродных элементов, внешне не разрушающих саму систему, но постепенно заставляющих ее работать иным образом. Трансформации, происходящие в культуре, можно сравнить с трансформацией клетки, когда в нее встраивается фрагмент чужеродной ДНК. В современной медицине встраивание чужеродных клеток в «хозяйскую» является одним из методов генной инженерии и обозначается как процесс трансфекции, если это осуществляется в отношении клетки человека или животного, который запускается путем введения инфекции с целью трансформации клетки. Подобная запрограммированная инфекция приводит на генетическом уровне к изменению генотипа. Понятно, что последствия данных управляемых манипуляций могут быть и негативными, ибо процесс встраивания вводимого материала в конкретный ген является трудно контролируемым и может порождать в том числе и нежелательные мутации, особенно в живых организмах.
Условием трансфекции выступает внешнее электрическое поле (электропорация). Она может корректировать работу клетки, заставив ее саму бороться с наследственными болезнями. В этом
смысле таким «электрическим» внешним полем для культуры выступает становящееся пространство глобальной коммуникации. Культура буквально атакуется «медиавирусами» [см.: Д. Рашкофф, 2003], и наибольший эффект достигается, как и в случае с живыми организмами, в тех местах, где ослаблен иммунитет, в данном случае «культурный иммунитет» системы, или там, где культура необходимым образом связана с поставщиком чуждых для нее культурных вирусов. Конкретная культура получает инфекционное заражение через насаждение в нее культурных стереотипов, которые не вытекают из сформированной веками ее сущности. Увеличение числа культур, впитывающих порции однотипных культурных инфекций, способно модифицировать всю человеческую культуру. Не случайно на уровне обыденного сознания мы используем термин «американизация», который необязательно является следствием негативной оценки самих США, а просто отражает факт, что именно эта страна, которая доминирует в научно-техническом отношении, в том числе и в сфере информационных технологий, является своеобразным культурным донором, распространяющим «медиавиру-сы» на все пространство современной культуры.
В результате разрушается локальный характер культуры. Диалог между культурами начинает осуществляться в иных семиотических условиях, чем это происходило при контакте локальных культур. Ранее коммуникационное пространство возникало в результате диалога культур, основанном на их взаимной адаптации, будучи средством диалога самих культур. Сегодня коммуникация стала самостоятельной силой, помещающей диалог культур (часто без их согласия) внутрь глобального коммуникационного пространства. Культуры оказываются внутри агрессивной коммуникационной среды. Семиосфера трансформируется в инфосферу, т.е. в некое медиапространство, в которое погружаются культуры, вынужденные работать по законам этого нового образования. Коммуникация из средства превращается в цель и состояние.
Инфосфера — это не просто совокупность информационных средств, а именно реальность, в определенном смысле не зависящая от человека, но делающая его и мир зависящим от нее. Аналогичных процессов в истории человеческого общества не было. Новые образования достаточно гармонично впитывались в систему культуры, постепенно адаптируясь в нее. Сегодня все как бы меняется местами, и мы наблюдаем скорее процесс необходимой адаптации всей системы культуры к глобальному информационному пространству. Активность информационных процессов столь высока, что заставляет подчинять себе традиционные элементы культуры и прежде всего изменяет традиционную систему культурной коммуникации. Коммуникация как таковая превратилась в самостоятельную силу.
Происходит разрушение выделенных выше культурных дихотомий. Приведем лишь один пример разрушения такой дихотомии «прикровенность-откровенность». В рамках современной культуры оппозиция прикровенности и откровенности исчезает и то, что раньше считалось необходимым скрывать от глаз «посторонних», переходит в свою противоположность, становясь открытым. В частности, с расширением жилого пространства в жилищах, например США и Западной Европы, помещения становятся взаимопрони-каемыми. Это своеобразное «функциональное зонирование, "перетекание" одного помещения в другое» [Г.С. Кнабе, 1993б, с. 31]. Меняется и поведение человека. Принцип открытости в современном общении между людьми, так наглядно реализующийся в знаменитой американской улыбке, реализуется и в более сложных феноменах. Некоторые «запретные» в рамках старой культуры взаимоотношения между людьми стали, напротив, наиболее модными и популярными. В обществе происходит сексуальная революция, которая выводит традиционно прикрытые, что не означает запрещенные, изображения сексуальной жизни людей и соответствующих переживаний за рамки индивидуальной интимности. Однако то, что раньше считалось необходимым скрывать от глаз «посторонних», переходит в свою противоположность, становясь открытым. Поэтому в рамках расширения сферы получения удовольствий огромное место занимает «эротизация культуры» как проявление высшей свободы выбора индивидуального удовольствия. Ранее термин «интимность» семантически закреплял прикрытость отношений между людьми, определяя рамки и условия обсуждения. Сегодня понятие «интимность» сопряжено не столько со словом «прикрытость», сколько с публичным раскрытием этого прикрытия. В сознании человека понятие «интимность» отражает факт демонстрации запретного на широкую аудиторию. Сам объект этой демонстрации в культуре всегда присутствовал, и цивилизация не привнесла ничего особенно нового, например, в систему сексуальных взаимодействий, кроме, может быть, некоторых технических средств. Однако если ранее это было объектом одновременного восприятия небольшого количества людей, то теперь это одновременно могут переживать миллионы. Ю.М. Лотман оценивает сексуальную революцию как наиболее мощный таран антикультуры ХХ столетия [Ю.М. Лотман, 1994, с. 8], как яркое проявление контркультуры, которой трудно что-либо противопоставить по силе воздействия на массу людей.
В мире начинают господствовать интегративные языковые тенденции. Одним из результатов этого становится подчинение всех языков тому, который в наибольшей степени способен себя распространить в силу политических, научно-технических и других
условий. Мир уже начинает говорить на языке тех стран, которые господствуют в нем. Это в свою очередь расширяет «псевдокультурное» поле общения, диалог в котором осуществляется по принципу познания наиболее доступных, совпадающих или почти совпадающих смысловых структур, той наименее содержательной, если можно так сказать, наименее культурной частью культуры. В этом коммуникационном поле господствуют общие стереотипы, общие оценки, общие параметры требуемого поведения, ее общедоступные, т.е. наиболее простые компоненты. Безусловно, что это сопряжено с массой удобств, но одновременно может лишить диалог между культурами всякого смысла. Мы можем понять любого человека в любой точке Земли, но на уровне совпадения или даже тождественности смыслов. Это становится общением ради общения. Общение без насыщения смыслами. Общение со своим зеркальным отображением по заданным стереотипам коммуникации.
Происходит резкое увеличение образований, претендующих на статус культурных. Старая система ценностей подвергается мощнейшему давлению и разрушению, а временные рамки адаптации не позволяют новым символам адаптироваться к традиционной смысловой системе ценностей. Разрушаются системы ценностей и традиций, которые господствовали веками, новые ценности настолько расходятся с традиционными, что их культурообразующий смысл остается не всегда ясным. Это положение усугубляется тем, что мыслители, которые дают оценку сегодняшней ситуации в культуре, часто являются носителями традиционной системы ценностей, в которой они формировались как личности. Подняться над этим личностным образованием очень трудно, а для многих мыслителей просто невозможно. Это порождает пессимистические настроения. Возрастает количество людей, воспринимающих культурные образования, но они лишаются той утонченности и глубины, той степени подготовки, которая требовалась ранее. Нарушается пропорция между высокой и низовой культурой. Последняя становится массовой не только по количеству вовлеченных в нее субъектов, но и по упрощенному качеству потребляемого продукта. В результате доминирующим фактором оказывается не смысл или качество продукта творчества, а система его распространения (тиражирования). В этом смысле массовая культура — это типично низовая культура, но значительно усиленная новейшими средствами аудиовизуального репродуцирования.
В этих условиях возникает феномен «поп-культуры» как антикультурный выброс из общей системы культуры части низовой культуры, ставшей массовой по характеру своего производства и потребления, продукты которой широко распространяются благодаря современным средствам массовой коммуникации. В этом
смысле поп-культура как низовая народная культура противостоит не только высокой (элитарной) культуре, но и культуре в целом, представляя собой контркультурное явление. Это симуляция культуры, подменяющая собой культуру как таковую. Здесь все является общим, стереотипичным. Она не имеет своих национальных корней, даже если сопряжена с языком своей культуры. Главным отличием поп-культуры от классической является изменение характера производства и потребления ее образцов, для которых важнейшим фактором становятся массовость и оперативность распространения. Это в свою очередь порождает бесконечное приумножение сферы удовольствий и развлечений. Современное общество становится фабрикой развлечений, потребителями продуктов которой является все общество. Не случайно сам термин «фабрика», например «фабрика звезд», используется почти в прямом значении. А ведь изначально фабричное производство — это унифицированное производство, продукты которого прямо противоположны по смыслу уникальности творческих проявлений личности. Особенностью поп-культуры является чрезвычайная агрессивность и всеядность, что проявляется в том, что тиражированию (и моде) может быть подвержено все, в том числе и образцы высокого искусства. Естественный баланс между высокой и низовой культурой, который был характерен для классического периода развития культуры, нарушился, и диспропорции ее частей сменились в пользу последней. Поп-культура как бы «вырвалась» из системы культуры, став ее превращенной формой, т.е. симуляцией культуры. Условием развития поп-культуры является постоянная раскрутка в медиапро-странстве, охватывающем не только развлекательную сферу, но и все сферы бытия человека. Например, «законы раскрутки» в виде проектов — от политических, до индивидуальных — становятся обязательной нормой, часто прикрывая их содержательную бедность.
Поп-культура — это самовыражение современной массовой культуры и типичный продукт глобального информационного пространства. Она принципиально отстранена от фундаментальных этнических, религиозных оснований и традиций. Ее условием является интегрированная информационная среда, а реализацией — массовые действа, которые мы нынче обозначаем как шоу. Поп-культура — это прекрасная среда для распространения медиавирусов, которые распространяется в ней «точно так же, как биологические вирусы» [Д. Рашкофф, 2003, с. 15]. Принципом их распространения является узнаваемость в медиапространстве, на чем и базируется вся поп-культура, будь то узнаваемость поп-звезд или поп-лидеров политики. Важным признаком поп-культуры является неотделимость репродуцируемых произведений от воспринимающей его массовой среды и самих средств технической репродукции. Исполняющий
поп-музыку и слушающий ее — это одно целое, их невозможно представить друг без друга. В шоу господствует не индивидуальное, т.е. отличное от другого творчество, а принцип соучастия. Участие само по себе становится формой коммуникации без необходимости какого-то понимания другого или передачи какого-то смысла. Поэтому и знание языка здесь практически не нужно или сведено к минимуму. «Поп-музыка перевела религиозные, а именно христианские, формы причащения в архаическую плоскость и превзошла те возможности поглощения, которые предлагаются подле алтарей, рекомендуя публике припасть к психоакустическим телесным полостям и тем самым словно присоединиться к шествию современных «звуковых богов» [П. Слотердайк, 2005, с. 541—542]. Шоу опирается на активное поведение и взаимодействие массы, сиюминутно учитывает ее реакцию. Исполнитель воспринимается слушателями как часть их самих, и они требуют от него соответствующего их настроению поведения, а не элитарной отстраненности. Поскольку бесконечное шоу поп-культуры пронизывает жизнь каждого человека, то оно не ограничивается только традиционными средствами развлечения, а превращает в развлечение всю окружающую действительность. Человек буквально во всем ищет зрелищности, а средства массмедиа помогают ее представить в соответствующей яркой форме. Реальная жизнь подменяется бесконечными реалити-шоу как пример наивысшей степени симуляции, которая не так безобидна, ибо вырабатывает в человеке однотипные, а значит, легко манипулируемые стереотипы поведения. Мы начинаем погружаться в «реальность», которая конструируется массмедиа и «знаки поп-культуры и зрелища массмедиа все больше заслоняют чувство реальности людей» [Ю. Чернявичуте, http://www.auditorium.ru/]. Современный мир превращается в большое шоу и работает по законам данного жанра. А жанр диктует, например, что зритель и исполнитель здесь в буквальном смысле слиты, а восприятие не должно носить чисто индивидуального, внутреннего характера. Отсюда феномены «разогревания» публики перед выступлением поп-звезд и т.д. В определенном смысле шоу — это современное действо, подобное средневековому карнавалу, которое вошло в нашу жизнь, но в условиях совершенно иной информационной среды. Низовая культура становится официально признаваемой как ее превращенная форма, и ее представители удостоиваются высоких званий и наград, становятся героями (часто будучи, скорее, трикстерами). Блестящим условием для нарастания и закрепления карнавала становится Интернет. Общение в Интернете — это виртуальное карнавальное шествие со всей его атрибутикой. Вместо собеседников — маски, которые позволяют
говорить все что угодно, включая оскорбления и пр. Интернет переводит реальную жизнь в виртуальный карнавал, значительно продлевая время его действия. Одной из особенностей поп-культуры выступает ее подростковый характер, невзирая на возраст ее носителей или возраст ее воспринимающих5. Если внимательно проанализировать телепередачи по их жанру и построению, то можно легко показать, что их содержание рассчитано на подростковое сознание, которое характерно (и в этом нет противоречия) и для более старших людей, а может быть, уже и для большинства населения. Бесконечное шоу поп-культуры пронизывает жизнь каждого человека, превращая в развлечение всю окружающую действительность. Человек буквально во всем ищет зрелищности, а средства массмедиа помогают их представить в соответствующей яркой форме. Не случайно наиболее яркие шоу реализуются в политике, ибо политика в большей степени, чем какая-нибудь иная деятельность впрямую зависит от популярности того или иного лидера. Поп-культура — это прямая реализация рыночных отношений. Производится то, что потребляется, а массовость потребления определяет тенденции производства. Соответственно главной оценочной характеристикой является цена товара. Слава (не всегда связанная с талантом) определяет цену. Цена в свою очередь далее определяет славу. Рост цены может поднять славу художника. А это в свою очередь поднимет цену на его произведения. В результате цена, как и все остальное, становится предметом «раскрутки», и полное собрание сочинений работ Платона будет на рынке стоить меньше носового платка поп-звезды.
Диспропорция, сложившаяся в культуре, не безобидна, особенно если она принимает затянувшийся характер, и люди, родившиеся в ней, уже не знают иной культуры. Альтернативное состояние современной культуры чревато агрессивностью по отношению к иным формам проявления культуры. Устойчивый и длительный характер такой альтернативности приводит к вырыванию из культуры фундаментальных основ в виде системы общечеловеческих ценностей и интересов. Таким образом, для описанного состояния культуры характерны все признаки «низовой» культуры, в центре которой стоит так или иначе понимаемая повседневность, ставшая наивысшей культурной ценностью (Г.С. Кнабе).
5 Этому также есть свое объяснение. Как показал Г.С. Кнабе, распространение контркультуры как части массовой культуры было связано с демографической ситуацией в мире, сложившейся после Второй мировой войны. Подростки, заняв места взрослых в обществе и производстве, не вышли из системы подростковых ценностей и стереотипов поведения. Выполняя функции взрослых людей, взвалив на себя все бремя ответственности за общество в целом, они даже биологически оставались подростками, но стали иметь возможность распространять собственные ценности на общество в целом [см.: Г.С. Кнабе, 1993в].
2 ВМУ, философия, № 3
17
Массовая культура и шоу пронизывают все уровни сознания общества, в том числе и науку, формируя ее образ, адаптируя информацию по законам массовой коммуникации до неузнаваемости, но зато удобную для массового потребления. Это проявляется, например, в росте числа фальсификаций научных открытий. Имитация научной деятельности хорошо финансируется различными премиями и грантами и постепенно деформирует сознание человека, занимающегося наукой, который понимает, что имитация проще и надежнее приводит к популярности, а значит, дает возможность финансировать научные исследования, если они таковыми остаются. В науке один за другим возникают скандалы (как и в поп-культуре), вскрывающие эту ситуацию. «Видный гематолог и исследователь рака Фридхельм Херманн в своих многочисленных публикациях подтасовывал данные. DFG в течение трех лет проводило собственное расследование, после чего сообщило: из 347 статей, опубликованных этим плодовитым биологом, 52 "содержат фальсификации", а еще в сорока двух обнаружены основания подозревать манипуляцию данными» [В. Покровский, 2002].
Фальсификация (как вариант симуляции) научной деятельности серьезным образом проникает в систему квалификации ученых на уровне защиты диссертаций, которые очень трудно подвергнуть экспертной проверке из-за их массовости. Долгое время казалось, что это характерно для нашей страны последние 20 лет, но оказалось, что мы не одиноки. В августе 2009 г. в Германии был опубликован материал о расследовании более 100 диссертаций, авторам которых «помогали» в написании диссертаций в таких областях, как медицина, юриспруденция, экономика и инженерные науки. Расследование коснулось вузов во Франкфурте-на-Майне, Тюбингене, Лейпциге, Ростоке, Йене, Байройте, Инголштадте, Гамбурге, Ганновере, Билефельде, Хагене, Кёльне и Свободном университете Берлина. Цена услуг доходила до 20 000 евро за диссертацию. Отмечено, что торговля диссертациями имеет место в Восточной Европе, США, в некоторых центрально- и южноамериканских странах. Дело дошло до того, что в силу сложности юридических доказательств в адрес такого рода деятельности на уровне германского союза вузов выдвинуто предложение о том, что защищающий диссертацию должен заявить под присягой, что сам и без чужой помощи написал диссертацию. Это позволит осуждать, по крайней мере, за нарушение присяги [Verdacht auf verschacherte Doktortitel, http:// www.spiegel.de/unispiegel/obundberuf/ 0,1518,637812,00/html].
Конечно, во всех этих случаях речь идет не о науке как таковой и не о настоящих ученых, а о том образе науки, которая создается для потребления в СМИ. Поэтому на первый план выступает необходимость заинтересовать того, кто потребляет информацию.
Скандал и сенсация становятся факторами, сопровождающими научную деятельность. В ряде случаев ученые вынуждены соглашаться с этим, ибо это способствует получению дополнительного финансирования. Таким образом, мы наблюдаем процесс того, как поп-культура модифицирует образ науки. Как есть поп-звезды эстрады или религии, справедливо отмечает Симон Кардонский, точно также возникают и поп-ученые с полным набором атрибутики поп-звезды. «Мнения поп-ученых, иногда обоснованные их научными результатами, но чаще всего не обоснованные, стали весьма ходким рекламным товаром. <...> Оказалось, что вкладывать деньги в персонифицированную научную рекламу и научные страшилки гораздо эффективнее, чем в получение нового знания» [С. Кардонский, 2002]. Это не является совсем уж новым явлением. Ученые выдвигают гипотезы, которые требуют годы и годы проверок и доказательств, что очень трудно объяснить неподготовленному человеку. И ранее были случаи, когда такой материал попадал в СМИ или научно-популярные журналы, но сегодня благодаря новейшим средствам коммуникации беспрецедентным становится масштаб и скорость его распространения.
В классической культуре ученый всегда выступал от имени истины, которая чаще всего была недоступна обыденному сознанию. Над ним могли смеяться, его могли уважать, но его не обязаны были понимать все. Сегодня наука и ученые, заинтересованные в финансировании, часто вынуждены упрощать ситуацию, чтобы она стала понятна массовому сознанию и, разумеется, чиновникам, которые определяют степень финансирования, будучи сами часто лишь типичными представителями массового сознания. Не случайно труднее всего в условиях такого типа финансирования становится фундаментальной науке, результаты и открытия которой трудно объяснить обывателю. Поэтому «востребуемыми в первую очередь оказались не столько фундаментальные знания и творческая потенция ученого, оригинальные идеи и глубина замысла исследовательского проекта, сколько умение подать "товар" лицом, найти нужные формулировки и формы для рекламы» [К. Акопян, 2002].
Не могу не коснуться и философии. Философия — это самосознание культуры, фиксация ее образа на конкретно-исторической стадии развития. Поэтому господство массовой культуры в современном обществе не может не повлиять и на ее развитие. Образ философии по описанным законам создается и «раскручивается» системой СМИ, которая, реагируя на потребности общества, «отбирает» образцы, в наибольшей степени подходящие для потребления массовым сознанием. Но затем происходит смысловое «оборачивание» (трансформация), эти образцы возвращаются в философию и становятся предметом профессионального фило-
софского интереса в виде, например, философии Симпсонов или философии доктора Хауса. Здесь грань между действительно философским знанием и имитацией философии очень тонкая и трудноуловимая.
Теоретическим самовыражением современной культуры стали деконструктивистские и постмодернистские концепции, которые отразили факт оппозиции культурного самосознания локальной (классической) культуре. Поскольку, например, главным признаком этой культуры выступал завершенный текст, а на уровне философии — систематическая рациональность в понимании бытия, то разрушаются именно эти компоненты классической культуры. Центральным стержнем всей деконтруктивистско-постмодернист-ской линии выступает критическое отношение к тексту, к научному мышлению и к рациональному мышлению в целом. Постмодернизм выступает против возможности построения универсальной картины мира, которая обозначается им как прикрытие, или маска, догматизма. Метафизика с ее принципами объяснения через причинность, закономерность, рационализм трактуется как проявление такого догматизма. Отсюда вытекает критика метафизического языка как языка философии. Постмодернизм отразил «поворот к языку», который недоучитывался классической философией. Но если в 20-е гг. на первый план вышел «предметно-объектный уровень исследования языка», то особенность постмодернизма в том, что он осуществляет «рефлексию над самими приемами анализа объектов» [А.Ф. Грязнов, http://www.ruthenia.ru/logos/number/1999 08/1999 8 03. htm]. Фактически язык анализируется не как средство понятийного анализа объектов, а как своеобразное демоническое начало, которое навязывает структуру объектам и бытию в целом. Происходит абсолютизация методов деконструктивного разрушения рациональной метафизики, причем деконструкция сама по себе становится в центр философской рефлексии. Поскольку рационализм в философии был реализован в некоторой системе утверждений, которая воспринимается читателем как текст, построенный по определенным законам, то подвергается сомнению сам факт того, что рациональная интерпретация мира выступает как наиболее верная. Предлагается иное «языковое» прочтение философских проблем, основанное на возможности бесконечного расшатывания устоявшихся языковых стереотипов и поиска новых смыслов и значений, которые могут содержаться не только во всей системе текста как некоторой смысловой целостности, но и в отдельных словах и выражениях. Поскольку «язык, вне зависимости от сферы своего применения, неизбежно художественен, т.е. всегда функционирует по законам риторики и метафоры, то из этого следует, что и само мышление человека как
такового — в принципе художественно и любое научное знание существует не в виде строго логического изложения-исследования своего предмета, а в виде полу или целиком художественного произведения, художественность которого просто раньше не ощущалась и не осознавалась, но которая только одна и придает законченность знанию... Итак, мир открывается человеку лишь в виде историй, рассказов о нем» [И.П. Ильин, 1996, с. 4].
Сама по себе такого рода философская установка правомерна, но для нас интересно, как это повлияло на изменение образа философии в рамках современной культуры и почему именно постмодернизм стал адекватной формой воплощения современного сознания. Почти таким же скандальным образом изначально сопровождалось возникновение экзистенциализма, которое, однако, не достигло столь высокой степени распространенности. В целом, возникновение такого рода альтернативных концепций необходимо обществу и самой философии, заставляя обратить внимание исследователей на те стороны бытия, которые в силу тех или иных причин оказались на периферии философского сознания. Но постмодернизм стал первой формой философии, которая оказалась в авангарде становления глобального коммуникационного пространства, многие из его теоретических идей совпали с особенностями его развития и оказались широко распространяемыми внутри него. Постмодернизм стал первой формой философии, которая испытала на себе (и на нас) новую коммуникативную ситуацию: он стал героем и жертвой одновременно. С одной стороны, он претендовал на раскрутку, но в академической среде «места» были заняты, и тогда он обратился к массам. Это сразу же привело к всплеску интереса, но требовало постоянного подпитывания в массовом коммуникационном пространстве, сопряженного в том числе со скандалами и эпатажем общественного мнения, что и было весьма технологично осуществлено. Это, кстати, объясняет феномен того, что о постмодернизме много говорят, но гораздо меньше действительно читают (даже в среде профессиональных философов).
Постмодернизму чрезвычайно «повезло». Возникла новая коммуникативная система — Интернет, которая в буквальном смысле реализовала целый ряд теоретических положений, которые в иной ситуации могли пройти незамеченными. В виртуальном пространстве Интернета осуществляется «смерть автора», ибо исчезает всякая ответственность за сообщение и возникает соблазн мистификаций. «Несоответствие между, с одной стороны, информационной мощью системы, способной донести ваше высказывание до миллионов персональных компьютеров во всех уголках земного шара, а с другой — никем не контролируемой степенью вашей компетентности, подготовленности, морального и интеллектуального
права высказываться по обсуждаемому вопросу, создает у участника интернетовского общения чувство игровой легкости. Возникают соблазн и возможности в любой момент соскользнуть в несерьезность и иронию, столь полно соответствующие атмосфере постмодерна... Интернет — это впервые возникший механизм, в котором заложена принципиальная возможность, хотя и спорадической, но по масштабу глобальной, замены общения и сообщества с ответственно диалогической структурой общением и сообществом, где такая структура факультативна и произвольно избирательна» [Г. Кнабе, http://www.russ.ru/edu/99-05-24/knabe.htm]. В Интернете возникает иная структура текста, которая также соответствует устремлениям постмодернизма, — это гипертекст, позволяющий ассоциативно бесконечно перескакивать от одного фрагмента к другому, без необходимости осуществлять смысловое связывание получаемой информации. «Он допускает возможность множественности авторов, размывание функций автора и читателя, расширенные работы с нечеткими границами и множественность путей чтения... Главной характерной чертой гипертекста является отсутствие непрерывности — прыжок: неожиданное перемещение позиции пользователя в тексте» [М. Визель, 1999, № 10].
Популярность постмодернизма связана также с тем, что он оказался на стыке тектонических сдвигов, происходящих в человеческой культуре, и, как это ни парадоксально, может стать тем мостиком, который будет нас связывать со старой традиционной культурой. Если ранее мы могли лишь образно говорить о семиотическом пространстве, в рамках которого размещаются все философские концепции, а философия представляет собою вневременной диалог всех мыслителей, то сегодня виртуальное пространство Интернета может дополнить этот диалог почти реальным участием. А в этом диалоге нет понятия истории как чего-то прошедшего и нет понятия будущего как чего-то наступающего. Здесь царство одновременности, в котором все мыслители и реального прошлого, и настоящего становятся современниками, ведут между собой диалог, взаимоотрицая и взаимодополняя друг друга. Понятно, что в этой ситуации проблема философской интерпретации выступает на первый план безотносительно к автору той или иной идеи. Это было прочувствовано постмодернизмом, и его представители обратили наше внимание на языковое творчество как таковое, показав, что нет пределов интерпретации текста и что философ во многом и выступает как наиболее свободный интерпретатор.
Одновременно следует понимать, что деконструктивистско-постмодернистская линия в философии не является столь уж оригинальной. Оригинальность в философии — дело вообще сомнительное и затруднительное. Время выхватывает из смыслового
пространства философии те или иные концепции, связанные с культурными обстоятельствами и их изменением. Например, декон-структивистская установка может быть вполне вписана в общую рационально-конструктивную работу философа, лишь расшатывая языковые стереотипы, демонстрируя тем самым, что язык служит той основой, которая является важным стержнем человеческой культуры, объединяющим все ее уровни. То же мы можем сказать и о пристальном внимании к обыденному языку как важнейшему объекту философской рефлексии. Философские схемы, создаваемые вне интересов индивида, при всей их рациональной очерченности часто были слишком далекими от человека, его внутреннего самоощущения. Деконструктивистско-постмодернистский поворот в современной философии, если не абсолютизировать его негати-вистские установки, вовсе не противоречит абстрактно-рефлексивной и конструктивной сущности философии.
Постмодернизм отразил умонастроение эпохи, в которой человек устал читать толстые тексты, будь то образцы литературы или философии, объективно не имея для этого времени, которое заполнено фрагментами новообразованных культурных феноменов, и одновременно стал более свободен в собственном мыслеизъяв-лении, что позволяет ему скорее строить собственные схемы объяснения тех или иных феноменов, чем применять предлагаемые ему схемы, которые при этом нужно еще как-то освоить. Но где та грань, которая позволит увидеть, что этой свободой прикрывается банальность? Постмодернизм опирается на фрагментарность и клиповость сознания современного человека, фиксирует сиюминутный событийный момент, не утруждая себя вопросами о сущности происходящих событий. Постмодернизм при всей его внутренней рафинированной сложности выражает господство обыденного сознания и ценностей повседневности. Конечно, аспекты быта важны для понимания культуры, обладая особым «знаковым содержанием». Правда, здесь возникают вопросы границ такого погружения в быт. Не знаю, насколько философу необходимо обсуждать проблему, например, такого «культурного феномена», исследуемого, в частности, П. Слотердайком, как «дерьмо» или «пуканье», которое, по его мнению, представляет собой «некий звук, который всегда что-то означает в социальных ситуациях» [П. Слотердайк, 2001, с. 181]. Слотердайк делает глубокомысленный вывод, что «семантика пуканья представляет собой весьма сложную проблему» [там же]. От этого один шаг до демонстрации такого феномена в рамках культурной беседы философов по телевидению.
Философия выступает как реализация творческих потенций человеческого сознания, которая осуществляется на самом обширном первично-бытийном, коммуникационном и семиотическом
пространстве, включающем в себя как рациональное исследование феноменов бытия, так и конструирование новых смыслов, позволяющих взглянуть на мир «с иной стороны». Философ интерпретирует, учитывая весь социокультурный контекст эпохи, те ценности, которые носят общечеловеческий и индивидуальный характер, преломляя их через свое собственное миропонимание и мироощущение, импровизируя и рассуждая. Поэтому философия является интегральной формой интерпретации, осуществляемой на уровне самосознания всей общечеловеческой культуры. Это особая герменевтическая деятельность, ищущая, находящая и конструирующая смыслы бытия и человеческого существования. Соответственно необходимо осознать значимость для человека тех явлений, которые, оставаясь вне сферы философской рефлексии, всегда были элементами человеческой коммуникации, а значит, и элементами человеческой культуры. Найти смысл в этой информации или сконструировать новые смыслы составляет одну из задач философии, и результаты, которые достигаются на этом пути, безусловно, представляют особую философскую ценность, дают нам иной взгляд на человеческую культуру, а значит, раскрывают для нас новые смыслы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Акопян К. Шлягеризация науки // Отечественные записки: электронная версия // http://www.strana-oz.ru/numbers/2002_07/2002_07
2. Визель М. Гипертексты по ту и эту стороны экрана // Иностранная литература. 1999. № 10: электронная версия // http://novosti.online.ru/ magazine/inostran/n10-99/visel.htm
3. Гоголь Н. Мертвые души // Повести. Пьесы. Мертвые души. М., 1975.
4. Грязнов. А.Ф. Постмодерн взбодрил аналитическую философию: электронная версия // http://www.ruthenia.ru/logos/number/ 1999 08/1999 8 03. htm
5. Ильин. И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996.
6. Кардонский С. Кризисы науки и научная мифология // Отечественные записки: электронная версия // http://www.strana-oz.ru/numbers/2002_07/ 2002_07
7. Кнабе Г. С. Диалектика повседневности // Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993а.
8. Кнабе Г. С. Двуединство культуры // Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993б.
9. Кнабе Г. С. Проблема контркультуры // Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1993в.
10. Кнабе Г. Принцип индивидуальности, постмодерн и альтернативный ему образ философии // Русский журнал: электронная версия // http://www.russ.ru/edu/99-05-24/knabe.htm
11. Лотман Ю.М. Культура и взрыв. М., 1992.
12. Лотман Ю. М. Беседы о русской культуре. СПб., 1994.
13. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров. М.,1996.
14. Маклюэн М. ГАЛАКТИКА ГУТЕНБЕРГА. Сотворение человека печатной культуры. Киев, 2004.
15. Момджян К.Х. Философия общества // Кузнецов В.Г., Кузнецова И.Д., Миронов В.В. Философия: Учение о бытии, познании и ценностях человеческого существования М., 1999.
16. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? М., 1991.
17. Панарин А.С. Глобализация как вызов жизненному миру // Вестн. РАН. 2004. Т. 74. № 7.
18. Покровский В. Научная полиция против поп-науки // Независимая газета. 26.06.02.
19. Рашкофф Д. Медиавирус. М., 2003.
20. Слотердайк П. Критика цинического разума. Екатеринбург, 2001.
21. Слотердайк П. Сферы I. Пузыри. СПб., 2005.
22. Хардт М, Негри А. Империя. 2004.
23. Чернявичуте Ю. От высокой культуры к поп-культуре: производство и потребление культуры // Портал: Социально-гуманитарное и политологическое образование // http://www.auditorium.ru/
24. Verdacht auf verschacherte Doktortitel. Staatsanwaltschaft ermittelt gegen hundert Professoren // http://www.spiegel.de/unispiegel/studium/0,1518, 644397,00.html; Akademische Titel. CDU-Politiker soll falscher Doktor sein// http://www.spiegel.de/unispiegel/jobundberuf/0,1518,637812,00.html
