CC BY
6DOI 10.31250/2618-8600-2022-4(18)-33-55 УДК 330.567.2
Европейский университет в Санкт-Петербурге К. А. Гаврилова Санкт-Петербург, Российская Федерация
ORCID: 0000-0002-2380-6774 E-mail: kgawrilova@eu.spb.ru
В. В. Васильева Европейский университет в Санкт-Петербурге
Санкт-Петербург, Российская Федерация ORCID: 0000-0002-0142-7968 E-mail: vvasilyeva@eu.spb.ru
I Семейная экономика: годовой бюджетный цикл домохозяйств Камчатки и Таймыра*
АННОТАЦИЯ. В статье рассматриваются бюджеты домохозяйств небольших поселков Быстринского района Камчатского края и Таймырского Долгано-Ненецкого муниципального района Красноярского края, где промысловые практики играют важную роль в организации питания семей. Оба случая представляют собой взаимодополнительные по занятости (формальное трудоустройство / добыча природных ресурсов) домохозяйства, в которых планирование бюджета осуществляется женщиной. Бюджеты рассматриваются на годичном временном отрезке, совпадающем как с циклом традиционного хозяйствования, так и с биополитическими ритмами, что позволяет не упустить важные для домохозяйства расходы, незаметные в масштабах месяца. Исследователи анализируют круг денежных и неденежных транзакций, включая долгосрочные взаимообмены промысловой продукцией внутри плотной родственной сети, из которых складывается достаточность (нормальность, некризисность) существования этих семей. В качестве инструмента менеджмента бюджета рассматриваются также долговые обязательства, вписанные в годовой цикл оборота наличных денег Сложная конфигурация бюджетов рассмотренных домохозяйств складывается из множества социально-экономических переменных и требует привлечения разных сетевых ресурсов, причем в пределах семейной сети взаимообмены оказываются настолько плотными и регулярными, что можно говорить об «общем котле» распределения материальных благ и услуг. В статье анализируются полевые материалы, собранные методами полуструктурированного интервью и включенного наблюдения в 2015 г. на Камчатке (К. Гаврилова) и в 2015 и 2017 гг. на Таймыре (В. Васильева).
* Статья написана при финансовой поддержке Российского научного фонда (грант № 22-18-00238 «"Земля храбрых": Преодоление неопределенности при взаимодействии с физической и социальной средой в российской Арктике»).
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: бюджет, жизнеобеспечение, питание, обмены, перераспределение, дележ, долг, дефициты, гендерные роли, экономика домохозяйства, Камчатка, Таймыр, Арктика, российский Север
ДЛЯ ЦИТИРОВАНИЯ: Гаврилова К. А., Васильева В. В. Семейная экономика: годовой бюджетный цикл домохозяйств Камчатки и Таймыра. Этнография. 2022. 4 (18): 33-55. doi 10.31250/2618-8600-2022-4(18)-33-55
K. Gavrilova
V. Vasilyeva
I
European University at St. Petersburg St. Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-2380-6774 E-mail: kgawrilova@eu.spb.ru
European University at St. Petersburg St. Petersburg, Russian Federation ORCID: 0000-0002-0142-7968 E-mail: vvasilyeva@eu.spb.ru
Family Economy: Annual Budget Cycle of Households in Kamchatka and Taimyr
ABSTRACT. The article focuses on household budget planning in the small villages of Kamchatka Krai and Taimyr, where hunting and fishing play an essential role in the family's subsistence economy. Spouses in both households under consideration complement one another in their occupation (formal employment/hunting and fishing), while women carry out the budget planning. The budgets are considered over a time period of one year which corresponds with traditional nature use and biopolitical cycles and allows for the observation of crucial household expenses invisible on a monthly scale. The authors analyze various monetary and non-monetary transactions, including fish and game sharing and redistribution inside a tight kin network that ensures 'normality,' i.e., the nonproblematic character of the family economy. Debt relations were also examined as part of the budget management tool crucial for annual cash turnover. The complex configuration of the budgets of the considered households comprises many socioeconomic variables and requires the contribution of various network resources. Within the kin network, transactions turn out to be so dense and regular that one can speak of a 'common pool' of material goods and favors. Research methods included semi-structured interviews and participant observation conducted in 2015 in Kamchatka (K. Gavrilova) and 2015 and 2017 in Taimyr (V. Vasilyeva).
KEYWORDS: family budget, subsistence, exchanges, redistribution, reciprocity, sharing, debt, shortages, gender roles, household economy, Kamchatka, Taimyr, Arctic, Russian North
FOR CITATION: Gavrilova K., Vasilyeva V. Family Economy: Annual Budget Cycle of Households in Kamchatka and Taimyr. Etnografia. 2022. 4 (18): 33-55. (In Russ.). doi 10.31250/2618-8600-2022-4 (18)-33-55
Описания годовых хозяйственных циклов — непременный атрибут классических этнографических текстов. Пространным описаниям сезонных промысловых практик, связанных с ними перемещений и гендерно специфичных активностей посвящено немало работ. Со всей возможной степенью подробности обычно описываются технологии хозяйствования, календарные праздники, разделение труда и стратегии запасания добытой пищи1. Однако значительно реже хозяйственные циклы рассматриваются в контексте экономической деятельности домохозяйств в целом. Формирование семейного бюджета в небольших, ориентированных на добычу природных ресурсов поселках тесно связано с промыслом и характеризуется обилием неденежных транзакций, а потому циклом бюджетного планирования в семье оказывается именно год. В фокусе внимания в нашей статье будут бюджеты домохозяйств в селе Анавгай (Камчатский край) и поселке Сындасско (Таймыр, Красноярский край), сходные по ряду параметров. При выборе случаев для нас было принципиально важно, что мужчина и женщина в семье «взаимодополнительны» по привлекаемому ресурсу: один из них приносит в семью стабильный, хотя и зачастую невысокий, денежный заработок, в то время как второй обеспечивает домохозяйство продуктами природопользования, которые также могут конвертироваться в окказиональные денежные вливания или ресурсы другого рода — технику, топливо, продукты. В статье используются полевые материалы, собранные методами включенного наблюдения и полуструктурированного интервью по единому вопроснику в 2015 г. на Камчатке (К. Гаврилова) и в 2015 и 2017 гг. на Таймыре (В. Васильева).
Взгляд на Арктику, особенно на негородские арктические территории, как на пространство менее инфраструктуризированное, менее обеспеченное транспортом и продовольствием, чем более южные регионы России, характерен как для представителей государственной власти разных уровней и общего информационного поля страны, так и для целого ряда академических дискурсов. Уже длительное время сотрудники Центра социальных исследований Севера ЕУСПб занимаются изучением городов и сельских территорий Арктической зоны РФ, так или иначе затрагивая вопросы нехватки (отсутствия) товаров, услуг и информации и фокусируясь не столько на том, какие негативные последствия на население оказывают эти дефициты, сколько на том, как последние воспринимаются северянами и какие механизмы компенсации такого рода недостач существуют. Категория «дефициты», центральная для этих исследований, понимается нами как значимое отсутствие материальных благ или услуг, на регулярное преодоление (восполнение) которого
1 См. на материале Таймыра: (Попов 1937; Дьяченко 2005: 64—119); на материале Камчатки: (Rethman 2000; Гурвич 2004).
направлены систематические низовые усилия локального — чаще всего сельского — сообщества (подробно об этом см.: Васильева, Гаврилова 2022: 16-17). Подобные «систематические усилия» — социальные механизмы, стоящие за восполнением дефицитов, — направляются прежде всего на (само)обеспечение сообществ базовыми пищевыми продуктами, «свежестями» (например, скоропортящимися овощами или молочной продукцией) или долгохранящимся продовольствием (Liarskaya 2017; Васильева, Гаврилова 2022), а также на достраивание дефицитной инфраструктуры, в том числе через отложенное получение локально недоступных услуг (Gavrilova 2017; Васильева и др. 2020).
Одним из основных механизмов преодоления недостач разного порядка оказываются системы обмена в широком смысле — перераспределения, даров, долговых обязательств, бартера, — пронизывающие и скрепляющие группы людей, которые в эти операции вовлечены. Социальные сети, в рамках которых осуществляются обмены, характеризуются разной конфигурацией: семейные, дружеские и локальные сети могут комбинироваться и перестраиваться в зависимости от обмениваемых ресурсов. Наиболее интенсивные обмены тем не менее осуществляются в пределах семейных сетей (расширенной семьи), нередко «растягиваясь» на несколько локаций, включая поселения разного типа (сёла, города, кочевья и хозяйственные участки) и формируя «цепочки» обмениваемых благ. Верно и обратное: интенсивные обмены не только позволяют преодолеть дефициты и обеспечить продовольственную безопасность домохозяйств, но и актуализируют, воспроизводят и укрепляют сети расширенных семей, нередко пространственно разнесенных и социально неоднородных (Васильева, Гаврилова 2022). Наконец, одной из ключевых аналитических установок при изучении практик преодоления дефицитов в северных поселках оказывается отказ от оппозиции «традиционной» и «рыночной» экономик и, соответственно, рассмотрение всех обмениваемых ресурсов совокупно: условно традиционные продукты охоты и рыбалки, условно рыночные свежие фрукты и овощи, альтернативно предоставляемые государством и осуществляемые семьями услуги ухода за детьми или пожилыми людьми, детали импортных средств транспорта, топливо и продукты народной медицины — все эти вещи и действия идут в общий взаимозачет обменных отношений и рассматриваются нами как типологически равнозначные.
Предлагаемая статья является продолжением изучения описанного комплекса проблем и фокусируется на микроуровне экономического и хозяйственного взаимодействия — на бюджетах двух нуклеарных семей, активно действующих в рамках обменных сетей и таким образом ликвидирующих не только собственные недостачи, но и системные дефициты, угрожающие безопасности всей сети.
ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ КОНТЕКСТ
Комплексное рассмотрение годового бюджета — совокупно в монетарной и натуральной форме — позволяет поместить микроэкономику домохозяйства в социальный контекст. Анализ сельских семейных бюджетов, выполненный в конце 1990-х годов на материале более южных, кубанских и саратовских, сельских сообществ исследовательской группой Теодора Шанина, позволил выделить несколько экономических стратегий домохозяйств: исключительно официальное трудоустройство взрослых членов домохозяйства, ведение натурального хозяйства, «сетевую стратегию» — широкое распространение обменов с кругом родственников и друзей,— и взаимодополнительную занятость членов одного домохозяйства, оказавшуюся одной из самых выигрышных в отношении полноты обеспечения семьи ресурсами разного типа (Фадеева 2002). Нам представляется, впрочем, что «сетевая стратегия» не существует отдельно, а всегда тесно вплетена в перечисленные выше. При этом, как отмечает исследовательница, характер реципрокных отношений может варьироваться от случая к случаю, находясь в широком спектре от взаимовыгодных бартерных обменов до кризисной невозвратной помощи (Фадеева 2002). Характер сетей также может различаться: в сетях социальной поддержки могут преобладать семейно-родственные или коллективные (друзья, соседи, коллеги) связи.
Подобные методике анализа бюджетов дневники практик дележа (sharing diaries) использовались Дж. Зайкером и К. Фалк (Ziker, Fulk 2019) в качестве инструмента для исследования представлений о реципрокности в одном из долгано-нганасанских поселков Таймыра. В дневнике фиксировалась вся безвозмездно отданная и полученная сырая продукция промысла (например, мясо, добытое на охоте), а также контекстуализиру-ющее пояснение от ответственных за разделение членов хозяйств, в данном случае в этой роли выступали женщины. Подробное рассмотрение пищевых транзакций между домохозяйствами позволило сделать выводы о том, каков характер этих обменных практик: на каком типе отношений основаны сети обмена, коррелируют ли они с интенсивностью личного общения, связана ли интенсивность входящих транзакций с экономической нуждой домохозяйства, а также насколько эквивалентным должен быть этот обмен, чтобы считаться нормальным в данной культурной среде.
Изучение питания имеет длительную традицию в антропологии, однако важным исходным пунктом современных исследований является представление о том, что система питания является не объективной, внешней по отношению к потребителям реальностью, а продуцируется социально, что особенно подчеркивает приобретший в этой традиции популярность термин «foodscape», который в большинстве случаев отсылает к культурно формируемой пищевой среде (Vanthron et al. 2020).
В последние годы по теме питания в российской Арктике опубликовано множество работ, посвященных как коренным (Энергия Арктики... 2020), так и некоренным (Капустина 2020) жителям региона. Вовлеченность жителей северных населенных пунктов (в отношении которых предполагается, будто они снабжаются исключительно извне) в практики креативного использования и преобразования ресурсов (Davydov, Davydova 2020; Goncharov 2022) говорит о значительной гибкости и приспособляемости локальных сообществ и позволяет констатировать постоянную эволюцию пищевых практик. Наиболее продуктивным подходом в рамках этой традиции нам представляется рассмотрение продуктовых обменов в более широком контексте обменных операций2.
Несмотря на то что в домохозяйствах с небольшим совокупным доходом расходы на питание составляют значительную часть, а планирование обеспечения продуктами является краеугольным камнем семейной стратегии, повседневные траты нередко подчиняются ритмам выплат внешним агентам (например, государственным службам или банкам). Изучая микроэкономику греческого хозяйства в эпоху экономического кризиса, Андреас Штрайнцер связывает ее эффективность с темпоральным менеджментом семейного бюджета ^йе^ег 2016). С одной стороны, адаптация к социальным ритмам обязательных выплат («циклических» трат, завязанных на длительные временные периоды — месяц или несколько месяцев) осуществляется посредством вовлечения денежных ресурсов всей расширенной семьи и перераспределения совокупных средств — например, доступные наличные деньги идут на покрытие ежемесячных счетов за коммунальные услуги и процентов по кредитам в максимально поздний срок. С другой стороны, такое использование денег становится возможным благодаря изменению практик повседневного потребления («ритма закупок»): чтобы ежедневно не тратить деньги на продукты, семья организует благотворительную кухню и обмен одеждой — и таким образом обеспечивает себя постоянным притоком (циркуляцией) вещей и продуктов ^гет/ег 2016: 48-52). «Растягивание денег» — повседневная экономия во имя регулярных циклических выплат перед дедлайном — позволяет семье эффективно управлять жизнью в условиях, когда совокупной денежной массы на проживание может не хватить. Показательно также, что энергозатратную работу по «манипулированию» временем и ресурсами осуществляет официально нетрудоустроенная хозяйка средних лет: гендерно маркированный труд в этом случае отражает конфигурацию экономического кризиса в Греции начала XXI в. и одновременно позволяет домохозяйству пережить этот кризис ^гетЕег 2016: 54-55).
2 Ср. исследование В. Н. Давыдовым и Е. А. Давыдовой (2020) пищевой автономности жителей чукотских сел в контексте энергетической автономности, т. е. практик обеспечения жилищно-коммунальными благами, возможностями перемещения и аккумулирования ресурсов.
Значительные сдвиги в гендерном разделении труда и профессиональной занятости сельских жителей России традиционно связываются исследователями с постперестроечным периодом — временем, когда основная масса государственных предприятий, обеспечивавших трудоустройство в селе, оказалась перед лицом экономических реформ и необходимости смены организационно-правовой формы хозяйствования. Типичными для этого периода были длительные задержки в выплате заработной платы и сокращение числа доступных рабочих мест. В ряде случаев это значительно влияло на гендерный баланс доступа к формальной занятости, ведь чаще всего рабочие места сокращались неравномерно для мужчин и женщин (Мореханова 2002). Например, в исследовании М. Морехановой «женская» занятость «сдвигалась» из сокращенных удойных цехов или сферы обработки сельхозпродукции в бюджетную сферу, а «мужская», хотя формально и оставалась прежней — механизаторские цеха, требующие применения тяжелого физического труда, — из-за распространенной практики выплаты заработной платы в натуральном эквиваленте становилась для семьи источником немонетарных доходов, в то время как деньгами домохозяйство обеспечивала жена.
В контексте российского Севера изменения в гендерном балансе имеют ряд специфических черт. Асимметрию в занятости и пространственном распределении (поселок vs тундра) в североведческих исследованиях принято возводить к более раннему периоду — годам становления советской власти (Лярская 2010). В качестве связанных с тендерным сдвигом процессов называют асимметрии в структуре занятости (в поселке преобладают «женские» профессии), образовательном уровне (среди представителей коренных народов женщины обычно образованнее мужчин), а также в брачном поведении (женщины в качестве брачного партнера предпочитают мужчин-некоренных, мужчины, наоборот, стремятся жениться на женщине из числа коренных жителей). Как показала Е. В. Лярская, на самом деле ситуации в разных регионах Севера различаются настолько, что невозможно однозначно говорить, имеем ли мы дело с разными стадиями одного и того же процесса или с разными процессами: благодаря рассмотренному автором примеру ямальского оленеводства становится ясно, что этот процесс неуниверсален. Смена гендерных ролей, связанная с периодом 1990-х годов, рассматривается исследователями лишь как одно из событий в ряду стремительных перемен, через которые прошли коренные жители за последнее столетие.
Мы проанализируем сходные случаи организации семейного бюджета в камчатских и таймырских домохозяйствах. Оба случая представляютs собой нуклеарные семьи, где жена и муж взаимодополнительны по привлекаемым в семью ресурсам и типу заработка: регулярные невысокие зарплатные выплаты при официальном
трудоустройстве в противовес окказиональным крупным заработкам в результате промысла; возраст или местонахождение детей не позволяет им вносить вклад в семейный бюджет как в денежной форме, так и форме значимой помощи в промысле / ведении хозяйства.
БЮДЖЕТ ДОМОХОЗЯЙСТВА НА КАМЧАТКЕ
Село Анавгай расположено на территории Быстринского района Камчатского края и на 1 января 2015 г. насчитывало 531 чел., преимущественно эвенов и коряков. Социально-бытовая инфраструктура была представлена средней общеобразовательной школой, детским садом, почтой, домом культуры, библиотекой, фельдшерско-акушерским пунктом, парой магазинов. Дважды в неделю из Анавгая в районный центр село Эссо и обратно ходил автобус. На 2015 г. Быстринский район насчитывал 2425 человек в двух населенных пунктах (Анавгае и Эссо), которые были соединены со столицей края — городом Петропавловск-Камчатский — автомобильной дорогой протяженностью 520 км, а также ежедневным рейсовым автобусным сообщением. Реальный уровень безработицы в поселке достаточно низкий: абсолютное большинство опрошенных жителей среднего возраста были трудоустроены в бюджетных учреждениях и магазинах поселка, работали сезонно или вахтами на предприятиях края.
Семья, о которой пойдет речь, в 2015 г. проживала в поселке Анавгай и на уровне домохозяйства включала четырех человек — емейную пару Миры (1988 г. р., эвенка) и Ивана (1972 г. р., русский), их общую дочь двух с половиной лет и сына Миры восьми лет3. Мира работала продавцом в частном магазине, в то время как Иван на 2015 г. был официально безработным, что позволяло ему заниматься сезонными промыслами — рыбалкой и охотой. Подобная модель семейной занятости оценивалась супругами как оптимальная. Мы начнем с краткой характеристики семейного бюджета, чтобы продемонстрировать, какие стратегии рационализации собственного экономического поведения использовались супругами и насколько значимым для бюджета домохозяйства оказывался обмен внутри семейной сети. Основу месячного бюджета большую часть года составлял денежный доход Миры — около 15 тыс. руб. заработной платы и 2,5 тыс. руб. детского пособия: из этих средств, помимо покупки пищевых продуктов, семья регулярно совершала выплаты по кредиту, а также оплату услуг детского сада и счета за электроэнергию. Все прочие приобретения и расходы, осуществляемые за год, зависели от сложного временного и социального
3 Все личные имена изменены.
перераспределения финансовой нагрузки внутри функционирующих в поселке — прежде всего семейных — сетей.
Мира: Моя зарплата уходит на питание. То бишь сейчас рыбы еще нет, а охота закончилась. Что делать? Мы, только вон, кушать. Хоть, слава богу. За квартиру платим два раза в год — с охоты и с рыбалки. То бишь там тоже копится долг большой <.. .> И пока там полгода проходит, мы пока нарыбачим, мы пока наохотимся, там. Отнесли раз в полгода сорок тысяч — и до следующего раза, вот так. А по-другому. Единственное, каждый месяц мы то занимаем, то еще как-то выкручиваемся на свет, свет заплатить, чтобы не отрубили, и на кредит. И все. А так — ну, питаемся с магазина, с моей зарплаты.
Неравнозначность месячных бюджетов в продолжение годового цикла объясняется тем, что крупные денежные поступления привязаны к промысловым сезонам и зависят от их успешности: так, осенне-зимний охотничий сезон 2014-2015 гг. оказался для Ивана настолько удачным, что семье удалось не только уже привычно расплатиться с долгами (главным образом внести квартплату, которая составляет примерно 7 тыс. руб. в месяц), но и приобрести дорогостоящую технику — моторную лодку и снегоход. При всей нерегулярности такая модель заработка оценивалась семьей как более финансово приемлемая, нежели официальное трудоустройство обоих взрослых. Так, работая вахтовым методом на одном из предприятий края, Иван не только регулярно отсутствовал бы в Анавгае и при этом не имел бы возможности уезжать на несколько месяцев на промысловый участок, но и был бы вынужден ежемесячно отчислять значительную часть заработной платы в счет алиментов предыдущей жене и своему старшему сыну. Вместо этого алименты были одной из тех выплат, обязательность которых «смягчали» существующие в поселке социальные сети: денежная помощь бывшей супруге, также уроженке Анавгая, выплачивалась неформально тогда, когда у семьи появлялись средства.
Плотные семейные связи в поселке воспринимались его жителями, в том числе молодежью, как основа социальных гарантий и базовая сфера социально-экономического взаимодействия. Родители Миры, ее шестеро братьев и сестер, а также сиблинги родителей проживали в селе; домохозяйство матери Миры включало живших с ней четверых детей с семьями. В контексте разговора о рыбных лимитах в состав собственной расширенной семьи Мира включала 15 человек — преимущественно своих сиблингов и их детей. В равной степени проведение досуга и отношения трудоустройства Мира старалась замыкать внутри семьи, в первом случае мотивируя свой выбор нехваткой времени (ср. ее слова: «А так я как-то, у меня просто, просто, у меня нет времени на подруг.
Общаюсь я только со своими сестрами, там, с родственниками [мужа]»), а во втором — гарантированностью оплаты труда в ситуации, когда работодателем выступает член семьи: свою единственную официальную зарплату Мира получала, работая в частном магазине, которым владела родная сестра ее мужа.
Итак, основные статьи месячного расхода состояли из закупки продуктов питания, выплат локальным организациям и внешним агентам (например, по кредиту), а также окказиональных или экстренных трат — например, на медицинские услуги или технику. Стратегическое управление денежными ресурсами (их «растягивание») включало почти полугодовую отсрочку большинства коммунальных платежей, замену ряда покупок за деньги получением необходимого в рамках обменной сети, а также принципиальный отказ от некоторых расходов, несмотря на признание их рациональными. Чтобы продемонстрировать, насколько по-разному преодолевались те или иные недостачи, закрывались определенные потребности семьи, в какие широкие обменные практики все эти операции встраивались, приведем три фрагмента из пространных рассуждений Миры.
(1) Казалось бы, по сравнению с городом — тут намного проще жить. А вот так копнуть: ну это же вообще. Мы тут не живем, мы выживаем! Что квартира муниципальная — полы скоро упадут в одной комнате, мы там не живем <...> У меня септик, когда полный, вот это, он переливается, и вот это вот, склон, и все это у меня под домом течет. <...> Я [мужу] как-то предлагала, давай сами что-то [отремонтируем], он говорит: «Я не буду ничего делать, квартира муниципальная, почему я что-то делать [должен]?».
В приведенной цитате речь идет о проблемах с муниципальным жильем в Анавгае: оно, по мнению Миры, является полностью «аварийным». Помимо перечисленных проблем с проседанием полов или септиком, Мира упоминала трудности со «списанием» жилья, отсутствие систематических ремонтов за счет государства и, главным образом, невозможность получить новое, более просторное или просто «неаварийное» жилье. Отсутствие качественного жилья и функционального жилищно-коммунального хозяйства описывалось Мирой как квинтэссенция инфраструктурного дефицита, которая делает жизнь в Анавгае невыносимой (ср.: «Мы тут не живем, мы выживаем!»). Жилищные проблемы Мира характеризовала как принципиально неизбывные, так как новые дома не строятся, а ремонт, осуществляемый жителями самостоятельно, не компенсируется администрацией: именно поэтому муж Миры отказывался что-либо менять в муниципальной квартире, соответственно и траты на благоустройство жилья последовательно исключались из семейного бюджета, несмотря на острую в них
потребность. Подобная риторика, безусловно, не означала, что решительно никаких «косметических» модификаций жилья муниципалитет и жители не производили (так, весной 2015 г. Иван пытался подручными средствами выровнять фундамент покосившегося дома): принципиально важно то, что конвенциональных низовых практик ликвидации дефицита комфортного жилья — например, через строительство частных домов — на 2015 г. в Анавгае не сложилось, и потому подобные недостачи оценивались как критические. Иное отношение Мира демонстрировала к недостаткам социально-бытовой инфраструктуры в Анавгае: например, к такой типичной для удаленных от регионального центра поселений проблеме, как нехватка медицинского обслуживания.
(2) В эту зиму что-то у меня дочка разболелась, денег на лекарства нету. Ну, мы — что делать? Мы с сестрой [мужа] — так, будем искать народные средства. <...> Вот с этого медведя [,которого Иван добыл на охоте,] я натопила себе полторашку жира, я говорю: «Это мне, это моим детям!» Что, если она у меня будет кашлять, я буду знать, что мне есть чем ее лечить. <...> [Иван] это раздает налево и направо, причем бесплатно, а медвежий жир готовый — он уже дорогой. <...> А прошлый год осенью я натопила — мы его М. подарили, зато покупали в аптеке, вот этим натирались.
В 2015 г. в Анавгае работал фельдшерский пункт; аптека и поликлиника располагались в районном центре — селе Эссо (в 25 км от Анавгая), добраться до которого семье Миры было сложно по ряду причин: собственным автотранспортом семья не располагала, рейсовые автобусы между поселками ходили редко и были переполнены, услуги такси требовали больших трат — особенно в случае, если в Эссо нужно было отвезти ребенка (семья либо должна была приобрести детское кресло, либо быть готовой заплатить штраф за провоз ребенка без него). Для северных регионов типичной практикой ликвидации дефицита медицинских услуг является отложенное получение их в городе во время летнего отпуска или специальных выездов. В случае с семьей Миры выезды в региональный центр предполагали неподъемные траты, поэтому семья в Петропавловск-Камчатский практически не выезжала; исключение составлял Иван, которому периодически требовалось продлевать лицензию на использование оружия. В Эссо услуги также получали лишь в случае крайней необходимости. Соответственно, актуальным способом достраивания дефицита медицинской инфраструктуры и экономии средств на лекарствах было использование для лечения членов семьи «народных средств». В рассматриваемом случае таким средством стал продукт промысла — топлёный медвежий жир, который ради этих целей был «выключен» Мирой из обменной сети:
в текущем сезоне он не стал конвенциональным даром, который Иван привык «разда[вать] налево и направо, причем бесплатно». Показательно в этом случае не только отсутствие проблематизации выбора способа лечения, но и тот факт, что изъятие продукта промысла из обменной сети требовало от Миры отдельных усилий и артикулируемой мотивации.
(3) Соб.: Никогда с мужем у Вас не было планов уехать, может быть, куда-то в другое место?
Мира: Нет, не было. И не будет! Я потому что говорю, хоть тут и в плане этого ЖКХ вечные проблемы. Но тут-то попроще жить. <...> Мы тут, я знаю, что мы тут выживем. Что-то, все-таки полно родственников. А у нас тут как, в деревне-то попроще, вот грубо говоря. У меня кончилась картошка — я пошла и у мамы попросила. <...> Пока мамину не съели; у мамы съели, пошли там, у сестры есть, как бы, ну, поддерживаем друг друга. Вот, [муж] там, допустим, рыбы привез, нарыбачил. Мы же ее не сами едим, одной [семьей]: его маме дадим, своей маме дам, сестрам дам, он своим сестрам даст, всех накормим. Вот сейчас привез, там, гусей и уток — всех угостили.
Продукты промысла — рыба и мясо — не только формируют основу годового бюджета Ивана и Миры (именно их продажа позволяла выплачивать полугодовые задолженности), но и являются значимым вкладом домохозяйства в родственную сеть, «поддерживающую друг друга» в Анавгае. Вклад мясом принципиально важен, так как доступ к нему в сельских поселениях Камчатки затруднен: если рыбу ловят многие хозяйства и нередко делятся ею внутри сетей, то оленину получают родственники оленеводов или закупают обеспеченные семьи (чаще у оленеводческих хозяйств, так как в магазине доступно лишь низкокачественное мясо глубокой заморозки) (подробнее: Васильева, Гаврилова 2022: 32-35). Регулярный обмен продуктами в рамках анавгайской семейной сети выполнял две принципиально важные функции: цементирование и воспроизводство самой сети и цикличную сезонную ликвидацию реальных или потенциальных дефицитов пищевых продуктов, от которых зависит жизнеобеспечение семьи — так, Мира при необходимости получает картошку в один сезон, а «угощает» родственников дефицитным мясом в другой. Разветвленная родственная сеть (расширенная семья) в данном случае посредством регулярных обменов гарантирует маленькому домохозяйству из четырех человек базовую поддержку и продовольственную безопасность, и именно поэтому жизнь в поселке оценивается Мирой как более «простая». Следуя этой логике, Мира разрешает и осознаваемое ею риторическое противоречие между критикой жилищных условий в Анавгае и нежеланием семьи переезжать из поселка в город, где доступ
к семейным сетям оказался бы затруднен (ср. «.хоть тут и в плане этого ЖКХ вечные проблемы. Но тут-то <.> Я знаю, что мы тут выживем»). Несмотря на то что в обоих случаях свою жизнь Мира характеризует при помощи лексемы «выживать», систематичность обменов и допустимость отложенных платежей делают годовой бюджет домохозяйства более или менее достаточным, что в результате перевешивает непреодолимый инфраструктурный — жилищный — дефицит.
Безусловно, на баланс бюджета влияет не только непосредственный обмен продуктами, но и обмен услугами: например, в 2015 г. Мира инвестировала собственные усилия и дорогостоящие ресурсы мобильного интернета в оформление рыбных лимитов (квот на добычу лососевых рыб представителями коренных жителей Камчатки) не только на собственное «малое» домохозяйство, но и на всех родственников, проживавших в домохозяйстве матери4. Кроме того, не только внутри семейных сетей могла перераспределяться финансовая или социальная нагрузка на частное домохозяйство. Так, несбалансированность по месяцам бюджета Миры и Ивана во многом была возможна благодаря их укорененности в более широких локальных сетях, в рамках которых формировались длительные долговые обязательства — например, долги частным лицам, долги в местных магазинах или регулярные коммунальные задолженности муниципалитету5. Отдельно отметим, что подобная, относительно достаточная — в годовой перспективе — конфигурация бюджета тем не менее не позволяла семье ни планировать, ни делать окказиональные дорогостоящие покупки вроде автокресла или ноутбука, без обращения к источнику «безличного» кредитования, а именно к кредитной карте, погасить долг по которой семье не удавалось несколько лет. Выплата же задолженностей по кредиту редко бывала «окончательной»: даже удачная охота сезона 2014-2015 гг. не позволила семье полностью избавиться от банковского долга, так как оставшиеся после коммунальных выплат денежные средства требовалось потратить на подготовку снаряжения для рыбалки, без которого невозможно было добыть новую порцию сырья и запустить новую цепочку обменов.
БЮДЖЕТ ДОМОХОЗЯЙСТВА НА ТАЙМЫРЕ
Поселок Сындасско — небольшой населенный пункт в таймыро-якутском приграничье, находящийся на значительном удалении от
4 Показательно, что в этом же домохозяйстве были формально прописаны и Мира со старшим сыном — в целях снижения квартплаты в собственном доме.
5 Устойчивая экономическая взаимозависимость между товаровладельцами и их клиентами в рамках небольшого сообщества нередко приводит к дискурсивной и практической нормализации обилия долговых обязательств. О социальных функциях долговых обязательств и «долговых книг» в небольших городах см.: (Yudin, Рау1уикт 2015).
районного центра — села Хатанга. В холодное время года единственный доступный жителям Сындасско способ сообщения — вертолет до Хатанги дважды в неделю, в летнее — еженедельный рейсовый теплоход. Большинство перемещений осуществляется на личных снегоходах, с помощью которых жители региона преодолевают значительные расстояния: от Сындасско до ближайшего таймырского поселка Новорыбное около 100 км, до ближайшего якутского — около 200 км по прямой. На 2014 г., по данным администрации Сындасско, численность населения составляла 509 чел., среди них 494 — долганы. В поселке возможности трудоустройства были ограничены несколькими социальными объектами, среди них начальная школа, детский сад, администрация, почта, сельский дом культуры, фельдшерско-акушерский пункт, котельная и дизельная электростанции. Все места работы, кроме котельной и дизельной, считались «женскими». Нетрудоустроенные мужчины (а это большинство мужчин поселка) были заняты промысловыми практиками: оленеводством, охотой, рыбалкой и поиском бивня мамонта; добыча пушного зверя не имеет рыночного спроса, поэтому оказывалась побочным занятием. При этом выбор между тем, занят ли мужчина исключительно рыбалкой или еще и охотится, был связан с транспортными возможностями семьи: для охоты на дикого оленя требуется быстрый снегоход иностранного производства, который в обиходной речи обычно называют ямаха, в то время как для рыбалки достаточно более медленного бурана (по названию марок снегоходов — Yamaha и «Буран») или даже собачьей упряжки. Охота и вылов рыбы велись мужчинами для пропитания собственной семьи, а также использовались для натурального обмена с заезжими перекупщиками.
Важную роль в бюджете семьи играют разнообразные государственные выплаты: компенсации за ведение традиционного образа жизни (в обиходе их называют «кочевые») — около 4000 руб. в месяц в 2014 г., которые получает значительная доля неработающего населения поселка — 138 человек на 2014 г. — вне зависимости от того, насколько их жизнь связана с оленеводством и промыслом; пособия по безработице, на которые «встают» на короткий период после потери работы, потому что только тогда они оказываются выгоднее «кочевых» — этой выработанной схеме следуют практически все жители; а также пенсии, пособия по потере кормильца, материнский капитал и пр. Эти пособия оказываются источником наличных денег, причем, в отличие от официального трудоустройства, преимущественно гендерно неассиметричным.
Таким образом, рассматриваемый далее пример домохозяйства типичен для поселка: чаще всего в сындасской семье женщина и мужчина взаимодополнительны по типу занятости и, следовательно, получаемому ресурсу. Женский труд оказывается источником денежных средств,
а мужчины обеспечивают семью продукцией промысла, которая является как частью рациона семьи, так и важным обменным ресурсом. В число типично женских обязанностей в поселке входит принятие решений о перераспределении продукции промысла, обменных транзакциях и денежных тратах; по выражению одного из информантов, «мое дело [рыбу] ловить, остальное генеральный директор знает».
В отличие от камчатского случая, таймырский пример представляет собой принципиально бескредитный бюджет, где планирование трат, несмотря на разветвленную сеть поддержки в поселке и за его пределами, осуществляется скрупулезно. Рассматриваемое домохозяйство в 2017 г. состояло из семейной пары Игната (1961 г. р.) и Авдотьи (1961 г. р.), а также не проживавшей с ними, но возвращавшейся из Хатанги на летние каникулы дочки-школьницы Веры. Игнат был рыбаком и охотником, имевшим в распоряжении быстрый импортный снегоход, что позволяло ему привозить хорошую добычу, а Авдотья работала поваром в школе и получала зарплату в 20 тыс. руб., которая поступала на карту «Сбербанка», а значит, в отсутствие в поселке банкомата или возможности расплатиться картой в магазине могла быть обналичена только в Хатанге. Кроме того, оба супруга к этому времени были пенсионерами и имели пенсию в 19 тыс. рублей, которую они ежемесячно получали на почте наличными.
Монетарные доходы семьи категоризировались и использовались хозяйкой как источники денег разного рода: текущие расходы, требовавшие вовлечения наличных средств, оплачивались из получаемых на почте пенсий, а копящаяся на карте зарплата оставалась неприкосновенной весь год и использовалась для оплаты отпуска. Большая часть пенсионных денег расходовалась на покупку продуктов и регулярные крупные покупки: бензин, запчасти для снегохода, если оставались излишки — на мебель. Основные продукты (сахар, мука, крупы и макароны, чай, растительное масло) супруги обычно приобретали оптом у заезжих коммерсантов, причем в зависимости от баланса монетарных и натуральных ресурсов в домохозяйстве в данный момент они могли быть приобретены за наличные деньги или выменяны на продукцию промысла. Некрупные регулярные покупки супруги совершали в основном в поселковом магазине — это могли быть конфеты, консервированные фрукты к праздникам, подарки к дням рождения (посуда, постельное белье, покрывала, рубашки). Кроме того, с каждым рейсовым вертолетом Авдотья отправляла дочери в Хатангу посылку с рыбой и мясом и небольшую сумму денег (2-3 тыс. руб.) на карманные расходы.
Промысловые практики Игната заключались в окказиональных выездах на рыбалку и охоту в зимнее время, а также в длительном летнем отъезде в дальний охотничий домик («на точку») на другой
стороне залива — его отъезд и возвращение были связаны с таянием и намерзанием льда, поэтому Игнат обычно отсутствовал в поселке не менее трех месяцев. Недалеко от его «точки» на тот момент проводились геологические изыскания, поэтому в обиходе в семье были, например, продуктовые наборы — «сухпайки» и рабочая одежда, получаемые от «экспедиционщиков» в качестве ответного дара за привезенное им мясо или рыбу. Благодаря летнему улову, а также зимнему промыслу в семье обычно образовывался избыток промысловой продукции, который члены семьи перераспределяли, отдавая родне, или продавали. Исключением было только летнее время, когда в отсутствие Игната семья полагалась на то, чем с ними делятся другие.
Авдотья благодаря официальному трудоустройству имела право на бесплатную поездку в отпуск в пределах России каждые два года, Игнат, будучи безработным, этой льготой не обладал. В зависимости от финансовых обстоятельств и того, компенсировались ли затраты на проезд к месту отдыха в этот год, Авдотья выезжала в отпуск либо с дочерью Верой, либо отправляла ее в поездку с другими родственниками. Игнат практически никогда не ездил с ними, однако время от времени некоторые юридические процедуры (например, оформление лицензии на оружие или смена документов) требовали выезда в районный центр и привлечения средств из семейного отпускного бюджета. Во время этих выездов члены семьи обычно решали медицинские проблемы, приобретали недоступные в поселке или дорогие товары (детали для снегоходов, одежду, школьные принадлежности), то есть целенаправленно использовали его для восполнения структурных недостач (Авдотья: «.на [отпуск] в основном и тратимся, мы для того и едем, чтобы тратиться»). Если сравнить абсолютные цифры затрат на жизнеобеспечение в течение года и покупку товаров / получение услуг в отпуске в течение одного-двух месяцев, окажется, что эти суммы сопоставимы (хотя и варьируются год от года). Такое экономическое поведение свидетельствует о количестве потребностей, которые члены домохозяйства не могут удовлетворить в месте проживания, несмотря на то что для получения отсутствующих в поселке ресурсов существует также практика обменов между проживающими в разных населенных пунктах родственниками, и в Сындасско принято отправлять именно отсутствующие на месте ресурсы (одежду, товары для дома, «свежести»).
Круг людей, на которых распространялось перераспределение пищи внутри поселка, состоял из двоюродных сестер хозяйки и их мужей, сводных братьев хозяина (он в детстве был отдан на воспитание в другую семью и впоследствии поддерживал тесные связи с некровными родственниками), племянников Авдотьи, ее пожилых тети и дяди, а также женщины, долгое время работавшей вместе с Авдотьей в пекарне и с тех пор поддерживавшей с ней близкие дружеские отношения. Раздача
оленины членам своей социальной сети, проживающим в Сындасско, происходила обычно в масштабе «по туше» или «по полтуши», варьируясь в зависимости от величины одариваемой семьи и наличия у них в этот момент мяса. Также семья отправляла большое число посылок («мешков») с рыбой и олениной — в первую очередь дочери в интернат, а также нескольким родственникам в Хатанге и через них в Дудинку или даже Санкт-Петербург, при этом от всех, за исключением дочери, приходили ответные посылки. Члены социальной сети, проживающие в поселке, приблизительно в равном объеме «отдаривались» продукцией промысла Игнату и Авдотье, при этом транзакции были приурочены к каждому возвращению с промысла и, таким образом, иногда имели характер реальной помощи при скудности ресурсов в домохозяйстве, а иногда скорее принимали облик этической нормы.
Кроме того, Игнат и Авдотья безвозмездно делились промысловой продукцией6 с двумя соседями, мотивируя это тем, что «они оба холостые пенсионеры», то есть, с одной стороны, меньше включены в социальные сети, а с другой — принадлежат к возрастной категории, в отношении которой существуют традиционные предписания дележа. Осенью первым уловом семья делилась с тетей Авдотьи, а также одной из самых пожилых женщин поселка, с которой у них нет близких родственных связей, но с семьей которой поддерживаются приятельские отношения. Практики перераспределения пищи «социально уязвимым» домохозяйствам отличались от нормативного поведения при дележе внутри своей социальной группы: они совершались окказионально и имели односторонний характер.
На примере неудачного промыслового сезона 2016-2017 гг. можно судить о приоритетах распределения рыбы и мяса: на объемы родственного дележа эта ситуация никак не повлияла (об этом можно судить, например, по тому, что только в Хатангу и только за три месяца — с января по март 2017 г. — было отправлено четыре мешка рыбы), но за весь сезон семья не заключила ни одной сделки с заезжими коммерсантами с привлечением этих продуктов. Единственной крупной сделкой этого промыслового сезона стал обмен бивня мамонта на снегоход у якутского коммерсанта. Таким образом, обеспечение перераспределения внутри своей социальной сети является более приоритетным, нежели заработок отдельного домохозяйства, при этом практики редистрибуции распространяются как на членов родственных и дружеских сетей, так и на локальное сообщество в целом.
То, что в бюджете этой семьи практически не были задействованы заемные деньги (ни в форме банковского кредитования, ни в формате покупки в долг в местном магазине), нехарактерно для поселковых
6 Ср. с примерами перераспределения в (Попов 1937).
домохозяйств — большинство семей не может избежать использования заемных денег (например, типичны такие высказывания: «Как деньги получаешь, сразу отдаешь [долг в магазине]. В долг берешь, расплачиваешься, уже снова денег не остается, снова в долг берешь»). На основании этого, а также наличия у них современной техники, позволяющей успешно охотиться и рыбачить, семья Авдотьи и Игната считалась односельчанами хорошо обеспеченной. Игнат и Авдотья оценивают проживание в поселке как комфортное и возможность переезда не рассматривают, в то время как некоторые односельчане говорят о возможной смене места жительства для себя или своих детей. Лавирование между натуральными и монетарными обменами, возможное благодаря взаимодополнительной занятости, а также успешность работы социальных связей по восполнению остальных недостач позволяет говорить о комфортности проживания в поселке этой семьи, несмотря на необходимость сложным образом «дирижировать» годовым бюджетом для покрытия всех имеющихся потребностей.
ВЫВОДЫ
Итак, годовой бюджет рассмотренных домохозяйств формируется из прямых денежных поступлений от государства или работодателя (заработная плата, пособия), продукции промысла и доходов от ее продажи (оленина, дичь, рыба), продуктов и услуг, получаемых в результате обмена внутри сети (свежие «магазинные» продукты, мясо, рыба, прописка у родственников, присмотр за детьми, снятие денег в банкомате) и таким образом экономящих денежные средства отдельной семьи. В свою очередь, расходы в течение года строго упорядочены, и в числе обязательных — выплаты внешним государственным и частным агентам (муниципалитет, социальные организации, банки), регулярные закупки товаров в магазинах (пищевых продуктов, одежды), а также окказиональные траты на необходимые для семьи и ее хозяйствования вещи (например, медикаменты, транспортную технику или детали к ней). При этом важно, что для одного из двух рассмотренных хозяйств ключевую роль играет возможность формирования долгосрочных долговых обязательств как внутри локального сообщества, так и по отношению к «безличным» кредитным организациям: долговые отношения в совокупности с регулярным обменом сезонным продовольствием позволяют осуществлять временной менеджмент наличных денег и таким образом делать годовой семейный бюджет достаточным. Второе домохозяйство, наоборот, опирается в течение года на бездолговой бюджет, чем отличается от большинства домохозяйств своего поселка.
Одно из принципиальных сходств сопоставленных нами домохозяйств заключается в распределении внутрисемейных ролей
как в аккумуляции заработка, так и в осуществлении расходов и их учете (планировании). Как мы уже отмечали, рассмотренные нами семьи принципиально взаимодополнительны в аспекте привлечения ресурсов: женщина официально трудоустроена, и ее заработная плата играет ключевую роль в годовом бюджете (в одном случае именно из этих средств ежедневно закупаются продукты, в другом — зарплата накапливается для осуществления принципиальной годовой траты — оплаты отпуска), мужчина не трудоустроен, но обеспечивает семью продуктами промысла — как для внутрисемейного потребления, так и для осуществления обмена в пределах сети. Работа по планированию и учету бюджета, по осуществлению трат и обменов оказывается гендерно маркированным трудом: в рассмотренных здесь случаях, а также, как показывают российские и зарубежные исследования, в других исторических и локальных контекстах ведение бюджета оказывается сферой ответственности женщины. В наших случаях можно говорить о том, что проспективное планирование экономики домохозяйства осуществляется единственной хозяйкой нуклеарной семьи, при этом следует еще раз подчеркнуть, что рассмотренные домохозяйства существуют не изолированно, а внутри плотной родственной сети. Сложная конфигурация бюджетов рассмотренных домохозяйств складывается из множества социально-экономических переменных и требует привлечения разных сетевых ресурсов, а любое обращение к семейной сети оказывается неразрывно связанным с широким спектром долгосрочных взаимообменов, учет которых также ведет женщина. Впрочем, с некоторыми «звеньями» сети — например, с родительским домохозяйством — транзакции настолько плотные и регулярные, что скрупулезный учет обменов не производится.
Настоящее исследование встраивается в круг работ по антропологии питания и неформальной экономике природопользования (см., напр., Yamin-Pasternak 2008; Давыдов, Журавская 2019; Энергия Арктики. 2020), однако сфокусировано не на культурно-специфичных пищевых и промысловых практиках, а предлагает иной ракурс рассмотрения: анализ в микромасштабе единственного домохозяйства разнообразных транзакций в монетарной и натуральной формах, составляющих условия его существования. В рамках предложенного исследования мы рассматривали бюджет домохозяйства в годовой перспективе: несмотря на то что посредством регулярных трат и промысловых доходов бюджетный приход/расход фрагментируется по месяцам и сезонам, следует говорить именно о годовом цикле, совпадающем как с циклом традиционного хозяйствования, так и с биополитическими и хозяйственными ритмами, навязываемыми государством (раз в год требуются продление лицензии на охотничье оружие и оформление рыбных квот, точно так же раз в год официально трудоустроенным
северянам полагается компенсация затрат на отпуск). Более того, именно на уровне годового планирования видно осуществление или исключение крупных трат, которые неподъемны для месячного бюджета домохозяйства: так, в таймырском случае восполнение дефицитов, принципиально невозможное на месте (медицинское обслуживание или закупка труднодоступных технических деталей), осуществляется раз в год, во время летнего отпуска, причем эти предназначенные для отпуска средства не входят в баланс ежемесячного бюджета, а аккумулируются как «исключительные» финансовые ресурсы на банковской карте, к которой в поселке нет доступа. Точно так же камчатское домохозяйство рассматривает закупку дорогостоящей транспортной техники как исключительную в годовом масштабе — требующую дополнительных денежных ресурсов, взятых в долг или полученных в результате особо удачного промыслового сезона. Показательно, что в камчатском случае критические, невосполнимые дефициты жилищного фонда и неудовлетворительные коммунальные услуги не восполняются усилиями самого домохозяйства, но полностью исключаются из проспективного планирования бюджета (и так завязанного на долговых обязательствах) как неподъемные. Несмотря на разницу в степени «достаточности» бюджетов двух домохозяйств — в зависимости от перспективы один из них можно считать дефицитным, — в обоих случаях мы склонны говорить о воспринимаемой «достаточности» годового баланса: члены обоих домохозяйств рассматривают собственные экономические стратегии не как кризисные, но как принципиально нормальные, позволяющие жить в поселке или даже делающие жизнь в поселке «проще». Несмотря на окказиональные ламентации о сложности планирования жизни и неудовлетворительности некоторых инфраструктур, правомерно говорить о многолетнем составлении и эффективной реализации описанных бюджетов.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
Васильева В. В., Гаврилова К. А. Обменные практики и социальные сети как механизмы преодоления дефицитов в локальных сообществах Таймыра и Камчатки // Антропологический форум. 2022. № 3. С. 15-47.
Васильева В. В., Карасёва А. И., Болотова А. А. Мобильность, инфраструктуры и восприятие места // «Дети девяностых» в современной Российской Арктике: сборник статей / Отв. ред. Н. Бахтин, Ш. Дудек. СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2020. С. 139-173.
Гурвич И. С. О положении быстринских эвенов Камчатской области (1957 г.) // Этнологическая экспертиза: народы Севера России. 1956-1958 годы / Ред. З. П. Соколова, Е. А. Пивнева. М.: ИЭА РАН, 2004. С. 170-184.
Давыдов В. Н., Журавская Т. Н. Государство и использование ресурсов: Введение // Этнографическое обозрение. 2019. № 4. С. 5-12.
Дьяченко В. И. Охотники высоких широт: долганы и северные якуты. СПб.: Европейский Дом, 2005. 272 с.
Капустина Е. А. Пищевые трансферты в жизни мигранта: специфика миграции между Дагестаном и городами Западной Сибири // Кунсткамера. 2020. № 2 (8). С. 191-200.
Лярская Е. В. Женщины и тундра. Гендерный сдвиг на Ямале? // Антропологический форум. 2010. № 13 (online). С. 3-38.
Мореханова М. Сельская семья: традиции и современность // Рефлексивное крестья-новедение: Десятилетие исследований сельской России. /Ред. Т. Шанин, А. Никулин, В. Данилов. М.: МВШСЭН, РОССПЭН, 2002. С. 262-275.
Попов А. А. Охота и рыболовство у долган // Сборник памяти В. Г. Богораза (18651936) / Отв. ред. И. И. Мещанинов. М.; Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1937. С. 147-206.
Фадеева О. Способы адаптации сельских семей к изменениям экономической среды (по результатам бюджетных обследований на Кубани и в Поволжье) // Рефлексивное кре-стьяноведение: десятилетие исследований сельской России / Ред. Т. Шанин, А. Никулин, В. Данилов. М.: МВШСЭН; РОССПЭН, 2002. С. 161-227.
Энергия Арктики и Сибири: использование ресурсов в контексте социально-экономических изменений / Отв. ред. В. Н. Давыдов. М.: Изд-во восточной литературы, 2020. 311 с.
Davydov V. N., Davydova E. A. Routes of Sustenance: Infrastructure and Food Security Strategies in Chukotka // Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences. 2020. Vol. 13. No. 5. P. 772-782.
Gavrilova K. Temporal Dimension of Attitudes toward Infrastructure and Opportunities for Relocation from the Northern Town: The Case of Kamchatka Krai // Sibirica. 2017. No. 3. P. 35-56.
Goncharov N. Arctic "Laboratory" of Food Resources in the Allaikhovskii District of the Republic of Sakha (Yakutia) // Sibirica. 2022. Vol. 21. No. 2. Pp. 3-29.
Liarskaya E. "Where do you get fish?" Practices of Individual Supplies in Yamal as an Indicator of Social Processes // Sibirica. 2017. No. 3. Pp. 124-149.
Rethman P. A Hopeless Life? The Story of a Koriak Woman in the Russian Far East // Anthropologics 2000. Vol. 42. № 1. Pp. 29-42.
Streinzer A. Stretching Money to Pay the Bills: Temporal Modalities and Relational Practices of 'Getting By' in the Greek Economic Crisis // The Cambridge Journal of Anthropology. 2016. Vol. 34. No. 1. Pp. 45-57.
Vonthron S., Perrin C., SoulardC.-T. Foodscape: A scoping review and a research agenda for food security-related studies // PLoS ONE. 2020. Vol. 15. No. 5. P. 1-26.
Yamin-Pasternak S. A means of survival, a marker of feasts: mushrooms in the Russian Far East // Ethnology. 2008. Vol. 47. No. 2/3. P. 95-107.
Yudin G., Pavlyutkin I. Recording the Ambiguity: the Moral Economy of Debt Books in a Russian Small Town // Cultural studies. 2015. Vol. 29. No. 5-6. P. 807-826.
Ziker J. P., Fulk K. S. Paying It Forward or Giving Back? Women's Sharing Networks in Siberia // Cross-Cultural Research. 2019. Vol. 53. No. 3. P. 272-290.
REFERENCES
Davydov V. N., Davydova E. A. Routes of Sustenance: Infrastructure and Food Security Strategies in Chukotka. Journal of Siberian Federal University. Humanities & Social Sciences, 2020, vol. 13, no. 5, pp. 772-782. (In English).
Davydov V. N., Zhuravskaia T. N. Gosudarstvo i ispol'zovanie resursov: Vvedenie [The state and the use of resources: Introduction]. Etnograficheskoe obozrenie, 2019, no. 4, pp. 5-12. (In Russian).
Dyachenko V. I. Okhotniki vysokikh shirot: dolgany i severnyeyakuty [The Hunters of the High Latitudes: The Dolgan and the Northern Yakut]. St. Petersburg: Evropeiskii Dom Publ., 2005, (In Russian).
Energiia Arktiki i Sibiri: ispol'zovanie resursov v kontekste sotsial'no-ekonomicheskikh izmenenii [Energy of the Arctic and Siberia: The Use of Resources in the Context of SocioEconomic Changes]. Ed. by V. N. Davydov / Moscow: Izdatel'stvo vostochnoi literatury Publ., 2020. (In Russian).
Fadeeva O. [Patterns of the Rural Families' Adaptation towards Transformation of Economic Environment (Based on the Results of The Budget Survey in Kuban and Povolzh'e Regions)] / Refleksivnoe krestyanovedenie: Desyatiletie issledovaniy selskoy Rossii [Reflexive Peasant Studies: A Decade of Studies on Rural Russia]. Eds by T. Shanin, A. Nikulin, A. Danilov. Moscow: MSSES, ROSSPEN Publ., 2002, pp. 161-227. (In Russian).
Gavrilova K. Temporal Dimension of Attitudes toward Infrastructure and Opportunities for Relocation from the Northern Town: The Case of Kamchatka Krai. Sibirica, 2017, no. 3, pp. 35-56. (In English).
Goncharov N. Arctic "Laboratory" of Food Resources in the Allaikhovskii District of the Republic of Sakha (Yakutia). Sibirica, 2022, vol. 21, no. 2, pp. 3-29. (In English).
Gurvich I. S. [On social situation among the Evens of Bystrinskii district, Kamchatka (1957)]. Etnologicheskaya ekspertiza: Narody Severa Rossii. 1956-1958 gody [Ethnological Expertise: The Peoples of the North of Russia. 1956-1958]. Eds by Z. P. Sokolova, E. A. Pivneva. Moscow: IEA RAS Publ., 2004, pp. 140-169. (In Russian).
Kapustina E. A. [Food Transfers in the Life of a Migrant: Peculiarities of Migration between Dagestan and cities of the Western Siberia]. Kunstkamera, 2020, no. 2 (8), pp. 191-200. (In Russian).
Liarskaia E. V [Women and the Tundra. Is there a Gender Shift in Yamal?]. Antropologicheskii forum [Forum for Anthropology and Culture], 2010, no. 13 (online), pp. 3-38. (In Russian).
Liarskaya E. "Where do you get fish?" Practices of Individual Supplies in Yamal as an Indicator of Social Processes. Sibirica, 2017, no. 3, pp. 124-149. (In English).
Morekhanova M. [The Rural Family: Traditions and Modernity]. Refleksivnoe krestyanovedenie: Desyatiletie issledovaniy selskoy Rossii [Reflexive Peasant Studies: A Decade of Studies on Rural Russia]. Eds by T. Shanin, A. Nikulin, A. Danilov. Moscow: MSSES, ROSSPEN Publ., 2002, pp. 262-275. (In Russian).
Popov A. A. [Hunting and Fishing among the Dolgan]. Sbornikpamyati V. G. Bogoraza (1865-1936) [A Volume in Honour of V.G. Bogoraz (1865-1936)]. Ed by V. I. Meschaninov. Moscow; Leningrad: Academy of Sciences of the USSR Publ., 1937, pp. 147-206. (In Russian).
Rethman P. A Hopeless Life? The Story of a Koriak Woman in the Russian Far East. Anthropologica, 2000, vol. 42, no. 1, pp. 29-42. (In English).
Streinzer A. Stretching Money to Pay the Bills: Temporal Modalities and Relational Practices of 'Getting By' in the Greek Economic Crisis. The Cambridge Journal of Anthropology, 2016, vol. 34, no. 1, pp. 45-57. (In English).
Vasilyeva V. V., Karaseva A. I., Bolotova A. A. [Mobility, Infrastructure and Perception of Place]. "Deti devyanostykh" v sovremennoyRossiyskoyArktike: kollektivnaia monografiia ["Children of the Nineties" in the Russian Arctic: A collection of articles]. Eds by N. Vakhtin, S. Dudek. St. Petersburg: EUSP Press, 2020, pp. 139-173. (In Russian).
Vasilyeva V. V., Gavrilova K. A. [Exchange practices and social networks as means of coping with shortages in local communities of Taimyr and Kamchatka]. Antropologicheskii forum [Forum for Anthropology and Culture], 2022, no. 3, pp. 15-47. (In Russian).
Vonthron S., Perrin C., Soulard C.-T. Foodscape: A scoping review and a research agenda for food security-related studies. PLoS ONE, 2020, vol. 15, no. 5, pp. 1-26. (In English).
Yamin-Pasternak S. A means of survival, a marker of feasts: mushrooms in the Russian Far East. Ethnology, 2008, vol. 47, no. 2/3, pp. 95-107. (In English).
Yudin G., Pavlyutkin I. Recording the Ambiguity: the Moral Economy of Debt Books in a Russian Small Town. Cultural studies, 2015, vol. 29, no. 5-6, pp. 807-826. (In English).
Ziker J. P., Fulk K. S. Paying It Forward or Giving Back? Women's Sharing Networks in Siberia. Cross-CulturalResearch, 2019, vol. 53, no. 3, pp. 272-290. (In English).
Submitted: 24.08.2022 Accepted: 15.10.2022 Article published: 30.12.2022
