CC BY
34
Аграрный вестник Урала № 7 (125), 2014 г.
Образование ^^р
УДК 371
СЕЛЬСКИЕ ШКОЛЫ И ДЕТСКИЕ ДОМА КУРГАНСКОГО ОКРУГА: БЫТОВЫЕ РЕАЛИИ 1920-Х ГГ.
Т. В. КОЗЕЛЬЧУК,
кандидат исторических наук, доцент, М. А. ПЕРОВА,
Курганский государственный университет
(640000, г. Курган, ул. Гоголя, д. 25; тел.: 89638677476; e-mail: [email protected])
Ключевые слова: история повседневности, история детства, бытовые реалии, сельские школы и детские дома, пространство, питание, одежда, распорядок дня, досуг.
Бытовой аспект повседневной жизни детей оказывал большое влияние на формирование детской личности и отношение будущего взрослого к окружающему миру. В данной статье по материалам Государственного архива Курганской области исследуются бытовые реалии жизни школ и детских домов округа в 1920-е гг.: особенности функционирования детских учреждений и их размещения, организация хозяйства и учебного процесса, санитарные условия, питание и одежда детей, их ежедневные занятия и формы досуга. Статья посвящена сельским детям, так как, во-первых, они численно превосходили городских, во-вторых, процесс их материального обеспечения и воспитания гораздо слабее контролировался центром, находился в сильной зависимости от местных условий, и потому представлял собой гораздо более пеструю картину. Помимо сведений описательного характера приводятся данные о специфике работы школ в исследуемый период, их классификация, данные о количестве учащихся в округе, их процентное соотношение со всеми детьми школьного возраста для города и деревни. Даются сведения о детских домах в округе, их количестве, благоустройстве, методах работы. Отражаются особенности отношения взрослых жителей села и органов местного самоуправления к детским учреждениям, проблемы финансирования. Выявляются расхождения постановлений ВЦИКа и Отдела народного образования с реальной жизнь, такие, например, как перевод школы или детского дома из в худшее здание, чем имелось прежде, отсутствие необходимых сотрудников в детском учреждении. Наряду с мрачными бытовыми реалиями послереволюционного детства показано стремление детей к знанию, к сплочению коллектива, просветительская работа школ в деревне. В статье подчеркивается необходимость расширения источниковой базы по истории детской повседневности.
RURAL SCHOOLS AND CHILDREN'S HOMES IN KURGAN DISTRICT: EVERYDAY REALITIES OF THE 1920S
T. V. KOZELCHUK,
candidate of historical sciences, associate professor, M. A. PEROVA, Kurgan State University
(25 Gogolya Str., 640000, Kurgan; tel: +7 (963) 867-74-76; e-mail: [email protected])
Keywords: history of everyday life, history of childhood, everyday realities, rural schools and children's homes, accommodation, food, clothes, routine, time off.
The mode aspect of children's everyday life is very important for children's personality and children's future. This article based on materials of the State Archive of the Kurgan region and investigated everyday realities of life schools and children's homes at 1920s. There are peculiarities of children's institutions, their accommodation, organization of economy and educational process, sanitary conditions, children's food and clothing, daily activities and forms of leisure of children. Article is devoted to rural children because, firstly, there are more than urban children, secondary, their material support and education hadn't as good control as in town. Rural schools were very different and depended on local conditions. This article give information about rules of the schools in the period of new economic policy, about their types, about number of pupils and their percentage of all school-age children in the town and countryside. The article give information about children's homes, their number, accomplishment and types of work, shows the features of adult relationships to childcare, financial problems. We show discrepancy resolutions Central Executive Committee and the District Board of Education with real life, for example, moving school or children's home in the worst building than was before, lack of necessary child care workers. With grim realities of post revolution everyday life the article shows children desire to knowledge and collective life, educational work of schools in the village. The article talks about the need to expand the source base on the history of children's everyday life.
Положительная рецензия представлена В. П. Мотревичем, доктором исторических наук, профессором, заведующим кафедрой Уральского государственного аграрного университета.
Неотъемлемым компонентом истории повседневности, наряду с реконструкцией системы взглядов и ценностей человека той или иной эпохи, является изучение проблем быта, в частности, каким было жизненное пространство людей, их одежда, рацион, ежедневные занятия, формы досуга и пр., что, в конечном итоге, оказывало влияние на формирование личности, взаимоотношений и отношения к окружающему миру. В настоящей статье, в рамках изучения детской повседневности периода новой экономической политики, пойдет речь о бытовых реалиях жизни детей, а именно, детей сельских, так как, во-первых, они численно превосходили городских, во-вторых, процесс их материального обеспечения и воспитания гораздо слабее контролировался центром в силу расстояния, находился в сильной зависимости от местных условий, и потому представлял собой гораздо более пеструю картину. В качестве источников по заявленной теме использовалась делопроизводственная документация школ, детских домов, районных исполнительных комитетов (РИКов), окружного отдела народного образования (ОКРОНО), сохранившаяся в фондах Государственного архива Курганской области: акты обследования детских учреждений, отчеты и анкеты школ и детских домов, протоколы педсоветов, собраний учащихся и жителей населенных пунктов, доклады районных и окружных Исполнительных комитетов по состоянию народного образования, официальная ведомственная и межведомственная переписка, учетные и статистические данные, заявления школьников, воспитанников детских домов и сельских граждан и пр.; также материалы газеты «Красный Курган». Исходя из имеющейся источниковой базы, мы можем составить более или менее полное представление о бытовой стороне жизни воспитанников детских домов, тогда как повседневность школьников, имеющих дом и семью, реконструируется, в основном, в рамках учебного заведения, об их внешкольной жизни имеются только косвенные данные.
Согласно Уставу Единой трудовой школы, принятому Президиумом коллегии Народного комиссариата просвещения 31 мая 1923 г. [1], обучаться должны были дети с 8 до 17 лет, в девяти возрастных группах, причем допускались дети на год младше и на три года старше положенного для группы возраста, так что возрастная амплитуда, например, первоклассников, могла колебаться от семи до одиннадцати лет. Единая школа делилась на две ступени. Школы первой ступени создавались для детей от 8 до 12 лет и были, соответственно, начальными. Школы второй ступени предназначались для детей от 12 до 17 лет и делилась на два законченных концентра, продолжительностью в три и два года соответственно; причем школы первой ступени имели право перейти с четырех на семилетнее образование (а также пяти и шестилетнее), присоединив к начальным классам программу первого концентра школы второй ступени. Мальчики и девочки обучались совместно, преподавание какого-либо вероисповедания, равно как и отправление обрядов, запрещалось. Школа могла быть только государственной, частная инициатива в области образования запрещалась. В каждой школе должен был быть заведующий, школьный врач, технические служащие и «школьные работники» (как
тогда называли учителей), обязанные вести учебно-воспитательную деятельность. Доступ в трудовую школу был открыт для представителей всех сословий, но в случае невозможности охватить все население соответствующего возраста, предпочтение отдавалось детям рабочих и крестьян.
В Курганском округе (исключая город), согласно публикации в газете «Красный Курган» на 1 марта 1923 г. работало 127 школ первой ступени на государственном снабжении и 186 на местном, и только две школы второй ступени. Открыть последние было намного сложнее, так как, во-первых, требовались достаточно образованные кадры для преподавания, во-вторых, первоочередной задачей было охватить как можно большее число детей системой начального образования, которая, соответственно, финансировалась более активно. Всего в уезде обучалось около 18500 детей. Детских домов по округу было тринадцать на государственном содержании и еще четыре на содержании местных властей, детей 821 человек [2]. К сентябрю 1924 г. число школ первой ступени по округу выросло на 5 %, при этом охват детей школьного возраста составил только 38-40 % (в городе 60-65 %). В каждом районе созданы четы-рехкомплектные «опорно-ударные школы», задачей которых было «быть культурно-просветительными центрами всех видов работ по просвещению» [3], «опорная школа, как наиболее укомплектованная квалифицированными педагогическими кадрами в районе, должна была проводить тематические практикумы для учителей начальных школ» [4]. Что касается детских домов, то, согласно полугодовому отчету ОКРОНО по состоянию народного образования, с октября по апрель 1924 г. «произведено сокращение детских домов... в связи с сокращением бюджета, с переходом на волбюджет и в связи с районированием» [5]. В результате на октябрь 1925 г. детских домов в округе осталось всего шесть, а детей в них 450 — почти вдвое меньше, чем год назад [6]. Такова организационная и количественная стороны системы образования и детского призрения в округе, имея общее представление о которой можно начать исследование отражения ее функционирования на бытовых аспектах детской повседневности.
Бытовые реалии включают в себя, главным образом, организацию пространства, в рамках которого проходила повседневная жизнь детей. В частности, это вопросы размещения детей и особенности окружающей их обстановки. Помещений, построенных и оборудованных специально для детских воспитательных и образовательных учреждений, в начале двадцатых годов ХХ века, как правило, не было. Школы часто размещались в зданиях бывших церковно-приходских или воскресных школ или в обычных сельских домах, комнаты в которых, по мере возможности, переоборудовались под классы, снабжались соответствующей мебелью. Например, Петровской опорной школе Юргамышского района «Сельским советом предоставлено два здания с пятью классами и тремя комнатами для учащих. Помещение достаточно просторное, светлое и теплое, своевременно и основательно отремонтированное. Обеспечение дровами полное. Классная мебель отремонтирована и вновь добавлено двадцать три парты и две доски. На ремонт отпущено РИКом 150 руб.
и добавлено Сельским советом 30 руб.» [6]. Но с большинством школ дела обстояли куда менее благополучно, многие из них, порой, и вовсе не имели собственного постоянного здания. Так, по сведениям Лопатинского РИКа за 1923-1924 учебный год, из 23 имеющихся в районе школ первой ступени «18 школ имеют собственные помещения и 5 размещаются в помещениях наемных» [5].
Школе постоянно приходилось сталкиваться с недружелюбной реальностью, мешавшей ей функционально организовать собственное пространство: с недостатком средств у РИКа и Сельского совета, бедностью населения, ветхостью зданий. Местные власти и население часто недооценивали значение образовательного учреждения. Переселение школы из полученного ей здания в худшее, а порой и неприемлемые для учебы условия, были вполне обычным делом. Вот пример из с. Обанино Куртамышского района: «Особой заботливости Сельсовета и населения в отношении школы не видно. Школа занимала в минувшем году более просторное помещение в 3 комнаты, переданное кооперативу... теперь в школе нет тепловых рам, отхожего места» [6], хотя это прямо противоречило прописанному в «Уставе о единой трудовой школе» праву школ на движимое и недвижимое имущество, которое могло отчуждаться или передаваться другим учреждениям только с разрешения ОКРОНО.
В большинстве школ классы были тесны и неудобны для занятий и переделывались из жилых комнат, раздевалок, а где-то из плохо убранных хозяйственных помещений, например, Обрядинская школа Чернавского района располагалась «в старом, переделанном из хлебного сарая здании, внутри грязно, инвентарь пришел в негодность» [6]. Часты были проблемы с отоплением — иногда школы даже закрывались на зиму из-за отсутствия дров, которые, как правило, были выделены, но в школу не привозились. Даже если дров хватало, сами здания, плохо отремонтированные или не отремонтированные вовсе, тепло почти не держали; во многих школах, как, например, в Обанинской, не было вторых рам, были не отремонтированы печи. Последнее вкупе с отсутствием вентиляции приводило к настоящей антисанитарии. Так, Нижне-Алабугская школа Чернавского района получила собственное здание, но «печи в нем дымят и все картины, стены, мебель покрываются ежедневно слоем копоти» [6]. Со школьной мебелью тоже возникали проблемы: парт не хватало, использовали старые скамьи из церковно-приходских школ или грубо сколоченные столы. Учились, как правило, в две смены, чтобы как-то уместиться.
С помещениями для детских домов было еще труднее, ведь дети находились там круглые сутки, и, кроме того, необходимо было обеспечить постоянное проживание с ними воспитателей. Самое положительное впечатление производит детский дом при Илецко-Иковской коммуне — деревянный, одноэтажный, в восемь комнат и одну общую большую комнату, с широким коридором, детей в нем проживало только 33 человека, что удивительно при общей переполненности. «Дом крепкий, теплый, при нормальной нагрузке может вместить 45 человек детей», — зафиксировано в акте обследования коммуны в марте 1926 г. — «кухня и столовая имеются отдельно.
Имеется хорошая баня и прачечная» [7]. Остальные детские дома ютились в тесных, сырых, невентили-руемых зданиях, в которых, как и в школах, бывали перебои с дровами и освещением, но у них не было возможности закрыться на зиму. Самое удручающее впечатление производит описание проверяющей комиссией детского трахомного изолятора № 2, составленное в июле 1926 г.: «имеется четыре небольших комнаты, где размещено 80 человек... За исключением незначительного числа поломанных кроватей в двух комнатах, в остальных комнатах отсутствие всякой мебели. дети принуждены днем находиться просто сидя на полу, а ночью спать вповалку. Остальные 40 человек детей находятся без всякого крова: круглые день и ночь находятся во дворе и ночью спят вповалку под навесом — часть на земле, часть на поломанных кроватях, не имея совершенно нижнего белья и теплой одежды; для детей с повышенной температурой. комната около 2 квадратных аршин с одной койкой (комната переделана из бывшей уборной). В доме нет столовой, комнаты для занятий с детьми... баков с кипяченой водой, умывальников, вторых рам, уборной.» [6]. И все это в месте, где содержались дети, страдающие заболеваниями легких и нуждающиеся в лечении! Проверяющая комиссия признала врачебную помощь в данных антисанитарных условиях бесполезной и посоветовала предпринять ряд мер.
Пространственные условия, в которых протекала детская жизнь в двадцатые годы, кажутся удручающими, но не следует забывать о специфике исследуемого периода, характерной для послереволюционного времени, и о необходимости оценивать реалии детской повседневности в контексте эпохи. Как бы там ни было, должным образом организовать обучение школьников и воспитание беспризорников в такой малоблагоприятной обстановке было чрезвычайно трудно. Кроме того, ощущение неустроенности, разрухи, неопрятности должно было отразиться на особенностях детского мировосприятия.
Что касается неопрятности и санитарных условий в детских учреждениях, то проблемы существовали практически всюду. В школах негде было умыть руки, не было кипяченой воды для питья, были распространены накожные заболевания, чесотка. Во многих детдомах не было бани, или она находилась в нерабочем состоянии, и дети были вынуждены обмываться на кухне, тут же стирали и готовили еду, правда, в некоторых районах детский дом мог пользоваться банями РИКа. Дети спали на полу, за неимением кроватей, в сырых, плохо отапливаемых помещениях, часто и без одеял, укрываясь простынями, что явно не способствовало охране детского здоровья и созданию благоприятных условий для жизни и учебы. Врачебные осмотры проводились редко и не везде, хотя в Уставе единой трудовой школы должность врача была обязательной в каждой школе, не говоря уже о детском доме. Как правило, обязанности по санитарному контролю возлагались на самих детей — создавались санитарные секции, которые должны были следить за чистотой рук, ушей, пола в помещении, порядком в раздевальной. С воспитательной точки зрения это было вполне оправдано — школа должна была приучить детей к гигиене, равно как и детский дом. Насколько это удавалось, позволя-
_Образование
Таблица 1
Наименование Дошкольники Школьники младше двенадцати лет Школьники старше двенадцати лет
Муки белой 24 12 -
Прочей (муки) 72 124 148
Крупы 24 24 24
Жиров 4 4 4
Соли 4 4 4
Сахару 4 4 4
Кофе 1 1 1
Мыло 3 3 3
Мясо 16 24 24
Молоко сгущенное 1/8 банки 1/8 банки 1/8 банки
Овощи 50 50 50
ет судить следующая запись: «В санитарном и гигиеническом отношении дом удовлетворительный, но в настоящее время найден в неряшливом грязном виде, на стенах и кроватях много клопов» [7]. Насколько удручающим должно быть общее положение, чтобы признать клопов удовлетворяющими нормам? Вместе с тем, эта ситуация более чем убедительно показывает реалии того периода, условия жизни людей. Клопы здесь кажутся привычным элементом жизни, которому не придают особого значения, а благом, своеобразным идеалом является элементарная чистота.
Еще одной важной бытовой проблемой был вопрос питания, который, в первую очередь, касался, конечно, детских домов. В начале двадцатых годов стояла проблема обеспечения детей хоть какой-нибудь пищей: например, материалы по детским учреждениям Лопатинского района полны прошений, заявлений, договоров, талонов на муку и зерно, изредка на мясо. Постепенно послереволюционная жизнь упорядочивалась, и начинали подниматься вопросы о детском меню, разнообразии питания и его нормах. Так, 17 апреля 1924 г. был издан приказ № 29 «Нормы питания». Приведена сводная таблица для воспитанников детских домов, вес указан в золотниках (4,3 г) [5].
Следовали ему, конечно, не везде, в силу неравномерной обеспеченности детских домов. Например, в с. Чернавском на декабрь 1925 г. действовала своя норма питания: «мука 1 У фунта, мясо 3/8 фунта, крупа % фунта, сахара 3 золотника, чая 3 У золотника... второго блюда за отсутствием необходимой посуды до сего времени не было» [6]. В протоколе педсовета детского дома в Утятском районе предписывалось непременно поставлять кипяченую воду к восьми утра для завтрака и умывания, а «обед устроить из одного супа с хлебом, а вечером каша и хлеб» [8]. Даже если предположить, что на завтрак, помимо кипяченой воды, детям давалось что-нибудь еще, суп на обед и каша на ужин довольно скудный рацион для 1925 г., при том, что состав блюд и количество продуктов не указывалось. Проверяющие комиссии не делали никаких критических замечаний по поводу рациона, не оставляли рекомендаций, кажется, повсеместное отклонение от норм питания их мало беспокоило. Порой даже создается впечатление, что важно было зафиксировать сам факт нали-
чия горячего питания — это уже было успехом, как в случае с клопами в постелях: если есть постели, где эти клопы могут жить, все не так уж плохо. Тем не менее, к концу двадцатых годов положение явно улучшилось. Вот более разнообразное «примерное меню» Лопатинского детского дома на 1928-1929 гг.: «На завтрак хлеб с маслом, кофе или чай с молоком. Винегрет, кофе с молоком, жареный картофель. На обед борщ зеленый, котлеты мясные с пюре, компот. суп мясной с рисом, суп овсяный с картофелем и маслом. рисовая запеканка, тушеные овощи, рисовый пудинг.» [9]. Подробное описание меню по дням недели позволяет составить представление о составе питания, например, в понедельник «Завтрак: жареный картофель. Обед: борщ, мясные котлеты и компот. Ужин: просяная каша» [9]. Обычно на ужин подавалась какая-нибудь каша, завтрак и, в особенности, обед, отличались большим разнообразием и полнотой, а по воскресеньям дети могли полакомиться сдобными булочками, манным пудингом и желе. Однако остается вопрос, хватало ли этого детям, так как объемы продуктов по-прежнему не указывались. Кроме того, не имея точных данных о повседневном рационе людей того времени, в частности самих проверяющих, трудно адекватно оценивать ситуацию с питанием в детских домах.
Иногда, хотя, по большей части, и косвенно, вопрос питания касался также и школ, особенно в первые годы послереволюционного десятилетия. Например, в протоколе заседания Школьного совета деревни Никольской Масловского Сельсовета Курта-мышского района записано: «В 22 г. 1 янв. в нашей деревне школа 1 ступени прикрыта в силу голода. За это время детей школьного возраста 70 человек находилось вне школы» [8]. Эта школа была снова открыта в 1924 г.
Большую важность, помимо жилищных, санитарных условий и питания, представляла проблема с детской одеждой, особенно в зимнее время. Притом, если в наши дни наличие предметов одежды и их качество оказывает влияние на адаптацию ребенка в новом обществе, в какой-то степени на его самоощущение и поведение, то в исследуемый период подобные мелочи мало кого волновали. Отсутствие или наличие одежды определяло, будет ли ребенок ходить в школу, может ли он вообще выйти из по-
мещения в зимнее время или вынужден сидеть взаперти. Так, в анкете № 1 по обследованию детских домов округа от января 1924 г. записано: «Дети из детдомов не посещают школу за неимением обуви и одежды — школьные занятия ведутся в детдомах. Дети все одновременно не пользуются свежим воздухом за неимением одежды и обуви» [5], учитывая нагрузку на работников детдома и их количество (как правило, не более трех), обучение подобного рода едва ли могло конкурировать со школьным. В детдомах, где теплая одежда все же имелась, большая ее часть была в негодном состоянии, и оставшейся хватало только для дежурных ребят, которым приходилось выходить на улицу по хозяйственным делам. Нижнее белье, как правило, было только у девочек, иногда у части мальчиков. Так, при осмотре изолятора № 2 в июле 1926 г. установлено, что «у мальчиков совершенно нет нижнего белья, у девочек крайне недостаточно. Обувь у детей отсутствует, также как и головные уборы [6]; а вот описание имущества одного из «обеспеченных» детских домов за 1925 г.: «На 57 детей 91 рубашка, 250 штанишек, 254 платья, 67 простыней, 150 полотенец, 71 кофточка, 49 наволок, 71 юбка, 65 чулок (из них «27 пар получено в подарок»), 55 сандалий, 30 ботинок, фуфайки-рубашки — 14, фуфайки-штаны — 15, пальто — 28, панамы — 62, одеяла — 13, матрацы — 16, кровати — 16. 25 % белья и платьев плохонькие, с починкой будут еще носиться. Из старых платьев помимо того, что употребить на починку, наделать детям кукол и так далее, чтобы играть» [5]. Мы видим, что ответственные руководители, вместо того, чтобы выбрасывать негодные вещи, старались употребить их на благо детей, тем более что упоминание об игрушках как таковых в перечнях имущества пока не встречалось. Вообще же, одежда и обувь постоянно подвергались починке, для этих занятий в распорядке детских домов даже выделялось особое время. Однако, на фоне недостатка одежды интересен тот факт, что каждый воспитанник, покидая детдом, имел право получить теплые вещи и обувь или деньги на их покупку. Об этом свидетельствуют многочисленные заявления детей, отправлявшихся к нашедшимся родственникам или устраивавшимся на работу. Иногда в список требуемых вещей входила кровать и постельные принадлежности: «Прошу выдать, что мне принадлежит. Одеяло, матрац, пальто, сапоги, белье верхнее и нижнее, простынь, полотенца, 2 наволоки верхнюю и нижнюю, если можно то старую койку» [10]. Есть также письма родственников в детские дома и ОКРОНО, где они просят отправить бывших воспитанников домой за счет государства, что позволяет предположить еще большую бедность многих детей, имеющих семью, в сравнении с детдомовцами, или же крайнюю скупость и равнодушие родственников.
Еще одной важнейшей составляющей повседневной жизни детей двадцатых годов была сама возможность обучения, которая определялась не только наличием здания с партами и одежды, чтобы посещать его, но также возможностью пользоваться книгами, учебниками, письменными принадлежностями. С последними проблема стояла особенно остро — книгами можно было обмениваться или читать их вслух, многое можно было заменить рассказом учителя, да и сама система образования ори-
ентировалась скорее на реальный опыт, чем на содержание книг; а вот бумага, чернила и карандаш требовались каждому персонально. Нередко, как в с. Дубровском, наблюдались «тормозы в работе в виду отсутствия письменных и учебных пособий и принадлежностей, а также и школьного инвентаря» [8]. Этот вопрос, в данном случае, был поднят жителями села на общем собрании граждан с тем, чтобы обратить на ситуацию внимание РИКа. Действительно, частично средства на школьные принадлежности отпускались РИКом и Сельским советом, хотя иногда эта обязанность полностью возлагалась на плечи населения, как, например, в Никольской школе Куртамышского района: «Аренда помещения, содержание сторожа, освещение, отопление, книги, учебные пособия на содержании населения» [8]. Это приводило к тому, что школа оказывалась в полной зависимости от местной инициативы, обеспеченности сельчан и осознания ими важности учебного процесса и собственной ответственности за него; в результате большая часть школ оказывалась в затруднительном положении. Так, в Обанинской школе первой ступени Куртамышского района на октябрь 1925 г. «школьных принадлежностей недостаточно, от РИКа и Сельсовета ничего не получали» [6], в Кривинском детском доме, уже на сентябрь 1929 г., все также «с учебниками плохо, РИК отпустил бумаги немного, карандашей и перьев нет» [11]. Даже во многих опорных школах, которые спонсировались лучше, так как на них ориентировались все окружающие учебные заведения, ситуация была тяжелой. В Чернавском районе на декабрь 1925 г. «учебниками и письменными принадлежностями опорная школа снабжена много лучше, чем остальные, но и то удовлетворена только на 50 %; раньше писали на курительной бумаге. Массовая школа в нынешнем году учебниками снабжена лучше, чем в прошлом. Пишут на клочках. Учет первичной регистрации в опорной школе ведется, а в массовой нет, если бы задумали эту работу провести, так было бы не на чем.» [6]. Своеобразное исключение из общего явления представляет собой Гренадерская школа Макушинского района, где был произведен своевременный ремонт, заготовлено топливо и приобретены письменные принадлежности. Эта школа своим благополучием обязана широкой общественной инициативе, что было довольно редким явлением. Как правило, большинством населения учеба воспринималась практически как государственный каприз, и оно считало, что если государству нужны образованные люди, оно само обязано заботиться о школах, а с родителей довольно и того, что приходится одевать детей и отрывать их от работы: «посещаемость учащимися школ в начале года была гораздо выше, чем теперь, так как население думает, что государство должно дать все необходимое для школьника: перья, бумагу и карандаши» [6]. Эти фрагменты документов наглядно показывают особенности отношения людей изучаемого периода к детям, косвенно выявляемые через отношение к школьному образованию, что также является элементом детской повседневности.
Не получая должной поддержки, многие школы пытались выйти из положения собственными силами: была распространена практика «закупки бумаги и карандашей в счет школьного посева хлеба» [6].
Нужно отметить, что сельскохозяйственные работы были частью повседневной жизни детей, особенно сельских, и выполняли не только экономическую, но и воспитательную функцию, что было признано и властными структурами — по всем краевым, областным и губернским исполнительным комитетам было разослано следующее: «Президиум ВЦИКа и Совнарком РСФСР придает большое значение развитию площадок для игр и детского сельскохозяйственного труда на пришкольных участках, как одной из своеобразных форм работы новой школы и дошкольного воспитания, в том числе в городах. Председатель ВЦИК М. А. Калинин, 15 июня, 1925 г.» [12]. Так, в акте обследования Каминской школы первой ступени Звериноголовского района записано следующее: «Школа имеет сельскохозяйственный уклон... ведет пропаганду за улучшение сельского быта. Через школу ведется показательное кормление скота по норме, что дети проводят и в своем хозяйстве. Дети садят деревья, наблюдают за своими хозяйствами и лучшими хозяйствами села, делают выписки, анализируют и на этом основании. проводят культурные мероприятия в своих хозяйствах» [13]. Перед нами пример воплощения идеала трудовой школы: здесь и воспитание трудом, и обучение приемам сельскохозяйственной работы, и связь школы с населением, внедрение научных разработок в традиционный сельский быт. Но эта практика приживалась далеко не во всех школах, так как требовала умения и энтузиазма как от детей, так и от школьных работников; в документах гораздо чаще встречается указание на бесхозяйственность и безответственность в отношении школ. Нередко школьная земля засевалась с целью приобрести на вырученные за урожай средства учебники и писчие материалы, но ко времени уборки желание работать заканчивалось, и урожай так и сгнивал в поле. Многие участки не обрабатывались вовсе, так как до передачи школе долго стояли в запустении и потому требовали много сил и упорства, а таковым, вкупе со свободным временем, обладали немногие: мало кто готов был выделить свободные руки из своего хозяйства, ведь детям приходилось работать и в семье.
Несколько иной была ситуация в детских домах. Здесь хозяйственная сторона жизни, содержание скота и, при возможности, засев поля, носили скорее характер необходимости, чем желательности, так как имели непосредственное отношение к пище на детском столе. У детдомов, как правило, было некоторое количество коров и телят, несколько лошадей, иногда овцы. Так, например, хозяйственное имущество Белозерского детского дома составляли «2 лошади, 7 дойных коров, 4 теленка, 2 овцы. сани, короб, литовка и колун» [14]. Имущество это выдавалось РИКом, в некоторых случаях, как в с. Чернавском, некоторая его часть поступала в детский дом вместе с воспитанниками, как наследство сирот. Помимо ухода за скотом в детских домах, как правило, было развито так называемое «самообслуживание — дети делают все: помогают прачке, кухарке, гладят, чинят, чистят овощи, старшие (от четырнадцати до шестнадцати лет) носят воду, топят печь, моют пол и так далее» [15]. Для упорядочивания этой работы создавались «комиссии» из числа воспитанников. Например, в Чер-навском детском доме таких было пять: «1) санитар-
ная: помогает перевязывать нарывы, раны, ушибы; 2) комиссия по чистоте дома; 3) комиссия по чистоте двора; 4) комиссия по молоку; 5) комиссия по скотине» [15]. В описании хозяйственной жизни детских домов часто прослеживается и детское отношение к ней, настроение людей, что очень ценно для изучения детской повседневности, как, например, здесь: «Летом дети работали в огороде посажены были: капуста, свекла, репа, морковь, брюква, чеснок, огурцы и помидоры. Поливали из озера, находящегося позади огорода. Больше всего дети любили ухаживать за цветной рассадой. У каждого взрослого воспитанника была своя клумба, рассада привезена была из Кургана от садовника.Дошкольники тоже полюбили цветы и помогали ухаживать за ними, изучали, который цветок как называется: табак, гвоздика душистая, горошек, мак, флокс, левкой. Крестьянские девушки и парни покупали цветы. платили дынями и арбузами» [15]. Помимо того, что мы узнаем, какие культуры выращивались, и как организовывался уход за ними, перед нами приоткрывается трудноуловимая в делопроизводственных документах человеческая душа. Даже в таких трудных условиях, в которых приходилось жить бывшим беспризорникам, часть времени и свободной земли отдавалось под растения, не имевшие никакой хозяйственной ценности, только ради эстетического чувства. Примечательно, что эти клумбы стали своеобразным сосредоточием жизни не только воспитанников детского дома всех возрастов, но и окружающего сельского населения — судя потому, что люди несли сладкие плоды со своих огородов в обмен на цветы, явление это было здесь новым и чрезвычайно интересным. На фоне окружающей грязи, клопов, неустроенности и бедности клумбы с красивыми цветами были своеобразной отдушиной, воплощением мечты о чистой, благополучной жизни. «Осенью дети насушили на память цветов и набрали семян.» [15], ведь зимой, когда у большинства нет возможности даже выйти на свежий воздух и укрыться ночью одеялом, потребность в такой мечте и вещественном доказательстве возможности ее осуществления ощущается еще более остро.
Помимо хозяйства отдельную статью «дохода» составляла художественная самодеятельность в детских домах. Дети ставили платные спектакли, а на вырученные деньги покупались карандаши, акварельные краски, известку для побелки и прочие недорогие, но нужные вещи. Кроме того, театральные постановки вносили оживление в привычный распорядок дня детского дома.
Режим дня, занятия детей, распределение времени составляет самую суть повседневной жизни — привычной, повторяющейся изо дня в день, формирующей личность, провоцирующей те или иные мысли и реакции. В анкете по обследованию детских домов округа зафиксированы усредненные данные по этому вопросу: «Распределение рабочего дня ребенка следующее: в 7 ч утра встают, моют полы, прибирают в спальнях, ведут дежурства по столовой, кухне, двору, спальням, классам. В 8 ч утренний чай. С 9 до 2 ч классные занятия. С 2 до 3 ч обед. С 3 до 4 отдых, катание на салазках, коньках. С 4 до 6 гимнастика, пение, музыка, лепка, карандашные работы, починка белья. С 6 до 7 ч вечерний чай. С 7 до 9 ч
подготовка уроков и проведение бесед, собраний на разные темы. С 9 до 10 ч лечение детей (не всегда). В 10 ч ложатся спать» [5]. Многое из указанного в этом расписании, возможно, было только в обеспеченном, как правило, городском детском доме, который мог позволить себе коньки, салазки, музыкальные инструменты, пластилин, тем не менее, и здесь видна бедность — на починку обветшавшего белья даже выделяется отдельное время. А чем занимались воспитанники менее удачливых детдомов? Интерес представляет документ «Описание жизни в Чернав-ском детском доме», от января 1924 г. В доме было 62 ребенка, из них 22 дошкольника. Дежурство по дому и хозяйству здесь было единственной возможностью выйти зимой на свежий воздух, возможно, это было одной из причин, по которой «дежурные выполняли свои обязанности беспрекословно» [5], несмотря на отсутствие мер поощрения. Здесь починка одежды и обуви стояла на первом месте среди занятий, предпочитаемых детьми во время послеобеденного отдыха, о салазках, коньках и музыке речь уже не шла, подчеркивалось отсутствие материалов для кружковой работы. Зато по вечерам воспитатели, школьники и дошкольники собирались вместе для общего чтения, игр и декламации — попытка коллективного противостояния жизненным невзгодам. «В детские праздники, иногда и по воскресеньям, ставятся детьми спектакли. После спектакля детям детского дома и работникам разрешаются игры и танцы. затем чай с какой-нибудь по случаю праздника устроенной стряпней» [15]. Интересно, что игры и танцы именно «разрешаются» — это воспринималось как буржуазный пережиток, и ОКРОНО должно было тщательно следить, чтобы дети и воспитатели не злоупотребляли этими сомнительными видами развлечения. Вот замечание, сделанное проверяющей комиссией в акте обследования об одном из детских домов округа: «У некоторых детей замечаются не совсем здоровые стремления, как-то: старые «институтские» альбомчики, проявления кокетства... Воспитателям необходимо установить точно границы занятий танцами, драматизацией и тому подобным, не доводя это до увлечения, отрицательно воздействующего на воспитанников» [16]. Подобные вещи, кончено, были возможны только в более обеспеченных домах, где хватало бумаги на «альбомчики», однако пережитки старого, учитывая происхождение большинства воспитателей и их бывшую работу в церковно-приход-ских школах или гимназиях, могли быть распространены и более широко.
Тем не менее, большое внимание уделялось «правильным» формам досуга. Летом в свободное от работы время проводились экскурсии в лес, на реку, на озеро, на элеватор. Некоторые детдома устраивали экскурсии в Курган, если позволяло расстояние, погода и настроение воспитателей и детей. Например, у воспитанников Кривинского детского дома «была экскурсия в Курган с большими детьми (14 человек). Вышли рано, пришли еще засветло (55 верст). В городе были на вокзале, в депо, осматривали устройство паровоза, были на электрической станции, на спортивной площадке, на водокачке, в саду, нам дали бесплатные билеты в цирк.» [15]. Тот же детский дом в августе 1929 г. собирался приобрести «балалайку, барабан, сигнальную трубу, крокет, шашки и
шахматы... Договориться о посылке кинопередвижки» [7]. Идеальный досуг должен был непременно носить познавательный характер и способствовать коммунистическому воспитанию.
Вообще, для двадцатых годов ХХ века была характерна пропаганда отношения к ребенку как к маленькому взрослому, коммунисту, что порождало определенные трудности с организацией учебы, детского времени и воспитательного процесса. Постоянно велись споры о детском самоуправлении и самообслуживании, должно ли оно организовываться сверху, педагогами, или нужно ждать, пока дети не придут к нему сами. Отсутствие однозначного решения по этому вопросу, вкупе с пассивностью некоторых школьных работников и воспитателей, приводило, порой, к плачевным результатам, когда детской повседневностью становилось девиантное поведение. Вот, например, ситуация в Введенском детском доме в марте 1928 г.: «Воспитательной работы никакой не ведется, не организованы никакие кружки. Дети обирают прохожих, избили одну старушку-крестьянку, воспитательниц ругают отборными словами. В школе отстают. Сидят по 2-3 года в одном классе, срывают уроки. Домашнее задание не делают, режут на себе одежду ножом» [7]. Только после нескольких жалоб в отдел народного образования и публикаций в газете [15] решено было принять меры — «назначить в детский дом пионер-работника» [7]. Как видим, возникающие проблемы должны были решаться попытками перевоспитания и культурной организации нарушителей, а не наказания. Имела место и обратная сторона проблемы, когда воспитатели превышали свои полномочия, но этот вопрос уже выходит за рамки данного исследования.
Таким образом, бытовые реалии детской повседневной жизни, протекавшей в сельских детских домах или школах, производят на современного исследователя по большей части удручающее впечатление: сырые, тесные, плохоотапливаемые и невентилируе-мые помещения, антисанитария, перебои с питанием, проблемы с одеждой и школьными принадлежностями, скудное хозяйство. При этом существовала разница и, порой, значительная, между предписаниями государства по отношению к детям и повседневной реальностью: для создания полагающихся условий для детей не хватало средств в местном бюджете, поддержки сельских жителей, энтузиазма школьных работников и воспитателей. Тем не менее, и в этих тяжелых условиях было возможно создание теплой дружеской атмосферы, творчество и тяга к прекрасному.
Следует также отметить, что делопроизводственная документация не может отразить всю полноту повседневной жизни детей, и потому нуждается в дополнении данными других видов источников для получения более полной и достоверной картины. Кроме того, имеющиеся в нашем распоряжении документы составлены взрослыми и не содержат непосредственно детского отношения к действительности. Тем не менее, несмотря на все свои недостатки, такой аспект истории детской повседневности, как бытовые реалии воспитанников детских домов и учебного процесса школьников, данный вид источников, в силу своего массового характера и стремления к точности фиксации информации, позволяет раскрыть достаточно полно.
Аграрный вестник Урала № 7 (125), 2014 г. - < JJJ^^L
_Образование
Литература
1. Государственный архив Курганской области (ГАКО). Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 5.
2. Красный Курган. 1923. № 41.
3. Красный Курган. 1924. № 107.
4. Игошев Б. М., Попов М. В., Суворов М. В. Повышение профессионального уровня учителей и их воспитание в духе официальной государственной идеологии в системе курсовой переподготовки и в советско-партийных школах в Екатеринбурге — Свердловске в 1920-х гг. // Педагогическое образование в России. 2012. № 3.
5. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 2.
6. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 135.
7. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 199.
8. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 64.
9. ГАКО. Ф. Р-619. Оп. 1. Д. 86.
10. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 165.
11. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 212.
12. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 29.
13. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 13.
14. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 198.
15. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 69.
16. ГАКО. Ф. Р-48. Оп. 1. Д. 4.
References
1. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 5.
2. The Red Kurgan. 1923. № 41.
3. The Red Kurgan. 1924. № 107.
4. Igoshev B. M., Popov M. V., Suvorov M. V. Professional development of teachers and their education in the spirit of the official state ideology in the system of exchange and training in the Soviet-party schools in Ekaterinburg — Sverdlovsk in the 1920s // Teacher Education in Russia. 2012. № 3.
5. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 2.
6. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 135.
7. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 199.
8. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 64.
9. State Archive of the Kurgan region. F. R-619. Op. 1. D. 86.
10. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 165.
11. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 212.
12. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 29.
13. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 13.
14. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 198.
15. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 69.
16. State Archive of the Kurgan region. F. R-48. Op. 1. D. 4.
