CC BY
51
А.А. Холиков (Москва) ORCID ID: 0000-0002-8462-0738
«СЕЛЕНИЕ ВИНЧИ» Д.С. МЕРЕЖКОВСКОГО:
трансформации текста от эгодокумента к художественной прозе
Работа выполнена при финансовой поддержке РФФИ, проект 17-04-00553 «Подготовка первой части коллективной монографии "Летопись жизни и творчества Д.С. Мережковского
(1865-1941 гг.)"»
Аннотация. В статье впервые с привлечением документальных источников устанавливается реальная биографическая основа малоизвестного очерка Д.С. Мережковского «Селение Винчи», который не входил в прижизненные авторские сборники и собрания сочинений писателя и был создан во время его совместного путешествия с З.Н. Гиппиус и А.Л. Волынским «по следам Леонардо да Винчи» весной 1896 г. Документальная достоверность очерка Мережковского подтверждается на основе его сопоставления с мемуарными свидетельствами двух других участников путешествия по четырем аспектам (событийный ряд, упоминаемые лица, детали пейзажа/интерьера, описательные и оценочные характеристики). В процессе сопоставительного анализа внимание уделяется не только обнаруженным совпадениям между данными текстами, но и различиям. В исследовании также предпринят детальный текстологический анализ очерка Мережковского, в результате которого в полном объеме раскрылся его художественный потенциал как подготовительной работы для романа «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)». Наибольшее сходство романа с очерком обнаруживается на стилистическом уровне: в построении, а также словесном оформлении инте-рьерных и пейзажных описаний. При этом комментируется имманентный характер выявленных трансформаций текста на пути от эгодокументального жанра к художественной прозе. В заключение делается вывод, что в случае Мережковского перенесение собственных мыслей и чувств на литературного героя происходило не механистически, а художественно осмысленно и эстетически продуктивно.
Ключевые слова: текстологический анализ; автобиографическая проза; творческая история текста; Д.С. Мережковский; З.Н. Гиппиус; А.Л. Волынский; «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)».
A.A. Kholikov (Moscow) ORCID ID: 0000-0002-8462-0738
"Village of Vinci" of D.S. Merezhkovsky: The Transformation of the Text from the Ego-Document to Artistic Prose
This work was supported by the Russian Foundation for Basic Research, project 17-04-00553 "Preparation of the first part of the collective monograph "Chronicle of life and work of D.S. Merezhkovsky (1865-1941)"
Abstract. In the article the author draws documentary sources to establish the real
biographical basis of a little-known essay by D.S. Merezhkovsky "The Village of Vinci". This essay was not included in Merezhkovsky's books and collected works. It was created during his joint trip with Z.N. Gippius and A.L. Volynsky in the spring of 1896. The documentary authenticity of Merezhkovsky's essay is confirmed on the basis of its comparison with the memoirs of two other participants of the trip on four aspects (the event line, the persons mentioned, the details of the landscape/interior, descriptive and evaluative characteristics). In the process of comparative analysis, we paid attention not only to the similarities we found between these texts, but also to differences. In addition, the article undertakes a detailed textual analysis of Merezhkovsky's essay. As a result, we fully disclosed its artistic potential as a preparatory work for writing the novel "The Resurrected Gods (Leonardo da Vinci)". The greatest similarity between the novel and the essay is found at the stylistic level: in the construction and verbal decoration of interior and landscape descriptions. Simultaneously, the character of the text's transformations on the way from the ego-documentary genre to artistic prose is commented on. It is concluded that in the case of Merezhkovsky, the transfering his own thoughts and feelings to the literary character was not mechanistic, but artistically meaningful and aesthetically productive.
Key words: textual analysis; autobiographical prose; the creative history of the text; D.S. Merezhkovsky; Z.N. Gippius; A.L. Volynsky; "The Resurrected Gods (Leonardo da Vinci)".
Д.С. Мережковский никогда не питал страсть к созданию дневниковой или мемуарной прозы (в отличие от своей жены, З.Н. Гиппиус). Лучшей автобиографией, о чем нам уже приходилось говорить, он считал собственные произведения [Холиков 2014, 110]. Из числа эгодокументов исследователям, как правило, остается довольствоваться его «Автобиографической заметкой» (предназначавшейся для издания «Русская литература ХХ века (1890-1910)» (под ред. С.А. Венгерова), но впервые опубликованной в газете «Русское слово» [Русское слово 1913], а позже вошедшей в состав «Полного собрания сочинений» Д.С. Мережковского в 24 т. [Мережковский 1914, XXIV, 107-116]; подробнее см. [Холиков 2016, 11-25]) и немногочисленными записными книжками [Записные книжки... 1993; Мережковский 2001]. Промежуточное положение между художественными текстами (автобиографический потенциал которых действительно велик, но его извлечение в каждом случае требует осторожности) и документальным наследием писателя (по большей части эпистолярным [Холиков 2018]) занимают путевые очерки (особую сферу представляют многочисленные автобиографические вкрапления в литературно-критические и публицистические тексты Мережковского, но это - тема отдельного исследования). Помня о том, что путешествия были неотъемлемой частью жизни Мережковского («Не знаю, как другие, - писал он еще в гимназическом сочинении за пятый класс, - но я нахожу в путешествии какую-то оригинальную, совершенно-своеобразную прелесть и поэзию. Когда я смотрю на паровоз, который с головокружительной быстротой исчезает в далеком, таинственном тумане, когда я слежу взором за кораблем, который
торжественно и величаво удаляется в лазурную даль вод, - я невольно забываюсь и мчусь за ними прилежной думой» [РО ИРЛИ]), удивляешься, почему путевые очерки как жанр не получили широкого распространения в творчестве писателя, который стремился непременно побывать в местах, где разворачивалось действие его произведений, «видеть и ощущать тот воздух и ту природу» [Гиппиус-Мережковская 1951, 61]. Наиболее известный из них - «Флоренция и Афины (Путевые воспоминания)» [Мережковский 1893] - с изменениями вошел в сборник «Вечные спутники» под заглавием «Акрополь». В том же ряду - очерк о поездке в Константинополь «Св. София» [Мережковский 1905], включенный в сборник статей «Грядущий Хам» (1906), и менее востребованный (если не сказать - «забытый») текст - «Селение Винчи (Из путевого дневника)» [Мережковский 1897]. Он не включался автором в прижизненные книги статей, «полные» собрания сочинений и никогда не републиковался после его смерти (в настоящее время данный текст подготовлен нами для 9 тома нового малого научного «Собрания сочинений» Д.С. Мережковского в 20 т. (изд-во «Дмитрий Сечин»); препринт для журнала «Литературный факт» находится в печати). Между тем «Селение Винчи» представляет ценность не только с биографической, но и текстологической точки зрения, как подготовительная работа для второй части трилогии «Христос и Антихрист», посвященной Леонардо да Винчи.
***
Известно, что 2 февраля 1895 г. историк А.В. Половцов полюбопытствовал у Мережковского, как идет сбор материалов для романа о Леонардо. «Я постепенно собираю, - ответил писатель, - но совсем не спеша. <.. .> Для собирания материалов я побываю во Флоренции, Милане, потом в <пропуск в рукописи. - А.С. [примеч. А.Л. Соболева, опубликовавшего этот дневниковый фрагмент. - А.Х.]>, где Леонардо умер и наконец в Париже, в Лувре, где масса его произведений, особенно рисунков. Но писать в Италии я не буду ни одной строчки: это совершенно невозможно» [цит. по: Соболев 1999, 45]. Мережковский считал, что обстановка должна противодействовать творчеству, не иметь с ним ничего общего: «Это довольно трудно объяснить, но это так. Вы можете воскресить в вас самих древний мир, быт, вообще исторический момент, настроение только - если снаружи не получаете никаких в чем-нибудь совпадающих с этими настроениями впечатлений. Так в Италии новейшие наслоения, смешивающиеся с остатком прежнего, были бы постоянною помехою» [цит. по: Соболев 1999, 45]. Однако же, судя по авторскому указанию в конце «Селения Винчи» («Флоренция 1896»), этот очерк был написан именно в Италии.
В путешествие «по следам Леонардо да Винчи» Мережковские отправились весной 1896 г. Впоследствии Гиппиус вспоминала: «Флексер (наст. фам. А.Л. Волынского. - А.Х.), с которым в это время мы были в дружеских отношениях, поехал с нами. Не помню, как это устроилось, но знаю, что раньше он никогда не был в Италии, ни вообще за границей. О задуманном
романе Д<митрия> С<ергееви>ча он, конечно, знал. В его журнале, однако, мы не были постоянными сотрудниками, я там печатала лишь изредка стихи, да, кажется, один или два рассказа. Но Д<митрий> С<ергеевич>, конечно, надеялся там напечатать будущего "Леонардо"» [Гиппиус-Мережковская 1951, 70]. Незадолго до того, в 1895 г., при поддержке Волынского на страницах «Северного вестника» появился «Отверженный» («Юлиан Отступник») - первая часть будущей трилогии «Христос и Антихрист». Однако во время совместного итальянского путешествия Волынский сам заинтересовался Леонардо да Винчи и вскоре опубликовал в журнале собственную серию статей о нем (см. [Северный вестник 1897-1898]; отд. изд. [Волынский 1899]), а вдобавок без предупреждения исключил имена Мережковских из списка сотрудников «Северного вестника». «Смер-дяковская у него сущность» [Письма... 1991, 172], - возмущался таким поступком Мережковский, будучи убежден, что Волынский воспользовался его материалами для своего исследования. К слову сказать, в одном из номеров «Нового времени» за 1899 г. В.П. Буренин изложил содержание полученного им анонимного письма за подписью «Доброжелатель г. Мережковского», который указывал, что «почтенный беллетрист задумал и написал свой роман гораздо ранее статей г. Волынского, что он собрал обширные материалы для этого романа, высказывал свои суждения о личности Леонардо да Винчи и читал отрывки из своего романа в разных кружках. Все это - и материалы, и суждения г. Мережковского, и отрывки из романа были будто бы известны г. Волынскому, и он воспользовался всем этим при составлении своих статей» [Буренин 1899, 2]. В итоге первые главы романа «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)» вышли в журнале «Начало» [Начало 1899], а полностью произведение увидело свет в «Мире Божьем» [Мир Божий 1900].
Волынский, как следует из мемуаров Гиппиус, оставался с Мережковскими «только в главных городах, во Флоренции, в Риме и в Неаполе» [Гиппиус-Мережковская 1951, 70]. «Из Флоренции, - как утверждается, -он тогда вернулся в Россию, а мы отправились по всяким маленьким городкам, как ехал Франциск I с Леонардо.» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71]. В письме к П.П. Перцову Мережковский сообщал: «Во Флоренции мы остаемся до 18 или 20 [апреля. - А.Х.] (по русскому стилю). <...> Из Флоренции мы выедем около 20 числа и отправимся в путешествие по берегу Адриатического моря - по Романьи. Потом около 1 мая будем в Милане» [Письма. 1991, 161]. Побывав в Фаэнци, Форли, Римини, Пезаро, Урби-но, Равенне, Мантуе, Павии, Симплоне, Мережковские заехали во французский Амбуаз, где Леонардо да Винчи умер.
В селение Винчи, посещение которого описано в одноименном очерке, Мережковский приехал 5 апреля 1896 г., о чем восторженно, но без подробностей сообщал в письме Перцову на следующий же день: «Вчера я был в селеньи Винчи, где родился и провел детство Леонардо да Винчи. Я посетил его домик, который принадлежит теперь бедным поселянам. Я ходил по окрестным горам, где в первый раз <он> увидел Божий мир. Если
бы Вы знали, как все это прекрасно, близко нам русским, просто и нужно» [Письма... 1991, 161].
Одного этого послания, конечно, недостаточно для извлечения документальной составляющей очерка, претендующего на достоверность. Как недостаточно и авторского подзаголовка к нему: «Из путевого дневника». Напомню, что граница между художественными и нехудожественными работами писателя порой внешне условна. Это связано не только со стремлением автора к документальности, но и к ее имитации, которое реализуется в том числе через включение в структуру собственно художественных произведений соответствующих «интимных» жанров. В качестве примеров можно вспомнить встречающиеся в прозе Мережковского дневники (как подлинные, так и вымышленные) Джиованни Бельтраффио, царевича Алексея, фрейлины Арнгейм, записки князя Валерьяна Михайловича Голицына, в поэзии - два стихотворения, объединенные названием «Бе Profundis», с подзаголовком «Из дневника», в критике - сборник «Вечные спутники» (согласно авторскому вступлению, «это - записки, дневник читателя в конце XIX века») с вошедшими в него статьями «Плиний Младший» и «Флобер» (на эпистолярной основе), «Монтань» (по материалам дневника), «Пушкин» (с опорой на автобиографические записки Смирновой). В этом же ряду - книги статей «Было и будет: Дневник: 1910-1914» и «Невоенный дневник. 1914-1916».
Ввиду того, что сохранились воспоминания о поездке в селение Винчи двух других спутников Мережковского, сопоставление их текстов, созданных с разной временной дистанцией (Волынский писал «по горячим следам», Гиппиус - спустя почти полвека), благодаря выявляемым умолчаниям, неточностям, разной степени детализации позволит более-менее
объективно установить фактологическую основу очерка Мережковского.
***
Из процитированного письма Перцову извлекается только канва будущего текста Мережковского: посещение Винчи, домика Леонардо и прогулка по окрестным горам. Добавим к этому упоминание «бедных поселян», владеющих домом художника, и оценку увиденного, которая выражена как прямо («все это прекрасно, близко нам русским, просто и нужно»), так и косвенно (значимость предпринятой прогулки в горы подчеркивается через пространственное соположение себя и Леонардо: «<...> где в первый раз <он> увидел Божий мир»). Обратившись к очерку Мережковского, мы встретим гораздо больше информации, но все базовые элементы этого реального биографического «сюжета», компактно перечисленные в письме автора, найдут свое воплощение. Фактически это дает нам фундамент для дальнейшего сопоставления «Селения Винчи» с мемуарными свидетельствами Гиппиус и Волынского по четырем аспектам: событийный ряд; упоминаемые лица; детали пейзажа /интеръера; описательные и оценочные характеристики.
Воспоминания жены Мережковского об этой поездке чуть более раз-
вернуто, чем рассмотренное письмо, воссоздают события 1896 г., но поскольку создавались они в начале 1940-х гг., степень их точности не самая высокая, что осознавалось самой Гиппиус: «Это было так давно, мне трудно быть точной, пишу лишь, что помнится» [Гиппиус-Мережковская 1951, 72]. Тем не менее, с ее слов событийный ряд выстраивается следующим образом: сперва спутники «остановились в маленьком городке около Флоренции, откуда путь, уже не железнодорожный, в местечко около Монте-Альбано, где находится деревушка Винчи. Этот путь мы совершили дважды <...>»; «<...> пешком перешли через гору Альбано - в другую долину, где находится другой городок, откуда уж и вернулись во Флоренцию» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71].
Из очерка Мережковского узнаем, что «маленький городок около Флоренции» - это Эмполи (Empoli). Он тоже характеризуется как «небольшой городок» [Мережковский 1897, 96]. Путь до него, со слов писателя, был проделан на «медленном поезде-омнибусе» [Мережковский 1897, 96] (т.е. по железной дороге, на пассажирском поезде, идущем со всеми остановками, в отличие от скорых поездов и экспрессов). Нежелезнодорожный маршрут до Винчи также описан Мережковским. Он действительно был преодолен дважды («Мы решили на другой день, переночевав в Эмполи, опять приехать сюда <...>» [Мережковский 1897, 101]). Рассказано и о пешем восхождении на Монте-Альбано. Главное сюжетное несоответствие между двумя текстами - в том, что у Мережковского спутники не спускались в «другую долину» и «другой городок». Между тем в очерке говорится, что с высоты «можно взглянуть на долину по ту сторону Альбано, на далекие пизанские горы» и что «оттуда есть спуск прямо во Флоренцию, очень трудный» [Мережковский 1897, 104]. Однако обратная дорога, как сказано в тексте, была прежней: «Мы должны были торопиться, чтобы попасть в Эмполи к вечернему флорентийскому поезду» [Мережковский 1897, 106].
В мемуарном отрывке Гиппиус упоминается «профессор Уциелли, тогдашний знаток Леонардо» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71]. Если ей верить, то вместе с ним они второй раз посетили «деревушку Винчи» и «с ним пешком перешли через гору Альбано» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71]. В этом отношении совпадений с очерком Мережковского гораздо меньше, чем по событийному ряду. Писатель начинает свой рассказ с того, что во Флоренции он «познакомился с профессором Густаво Уциел-ли (Gustavo Uzielli), автором знаменитых "Ricerche intorno a Leonardo da Vinci"» [Мережковский 1897, 94]; см. также [Uzielli 1872-1884]. Но далее мы узнаем, что на предложение Мережковского поехать в Винчи тот ответил отказом: «- Нет, что ж... Занятия... Да и разве близко? Полдня езды» [Мережковский 1897, 96]. Далее Гиппиус пишет, что в домике, «где жили (в то время) потомки семьи Леонардо», Уциелли «с торжеством» указывал им на «старинный камин», который «чудом сохранился» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71]. В то время как Мережковский, описывая посещение этого знаменитого дома, только вспоминает об Уциелли в связи с увиден-
ным камином: «Можно предположить, впрочем, что тут сохранилось кое-что из старого: украшение камина в средней комнате, закоптелого, черного, - поражает изящной и тонкой отделкой. У профессора Уциелли я видел рисунок этого угла» [Мережковский 1897, 100]. Внешность хозяев жилища («потомков семьи Леонардо») Гиппиус передает обобщенно: «рыжебородые крестьяне» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71]. Мережковский тоже вспоминает о том, что у одного из хозяев дома было лицо «с длинной рыжеватой бородой» [Мережковский 1897, 100].
Наиболее подробно Гиппиус описывает пейзаж:
«Гора Альбано - лесистая; молодые дубки (это было в мае [очевидная аберрация памяти Гиппиус. - А.Х.]) еще не потеряли прошлогодних листьев, из-под них пробивались новые. На этой горе (Белой - Albano), названной так неспроста, мы видели то, чего, кажется, нигде больше видеть нельзя, - белую землянику. Рассказы о ней мы считали выдумкой, пока не собрали ее собственными руками (и во Флоренцию даже привезли). Спелые ягоды, не бледные, не зеленоватые, а снежно-белые, с розоватыми крапинками-семечками, как на землянике. Кроме цвета, - от земляники самой обычной, лесной, она и не отличается. Нас уверяли, что на Monte Albano водятся и белые дрозды. но их мы не видали» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71].
Из всех приведенных здесь подробностей, которые сохранила память Гиппиус, в очерке Мережковского встречается только одна, зато повторяется она несколько раз. При первом приближении к Альбано автор пишет: «Нас окружали малорослые корявые дубы с сухими прошлогодними листьями» [Мережковский 1897, 101], - а на другой день, описывая восхождение, напоминает, что «дорога, каменистая и крутая, шла без извилин наверх, между сухим кустарником, скоппой, корявыми дубами, печальными от неопавших листьев» [Мережковский 1897, 104]. Между тем в тексте романа «Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)» встречается фрагмент, позволяющий либо верифицировать слова Гиппиус, либо предположить, что ее воспоминания базируются на художественном материале (последнее маловероятно):
«Жители Монте-Альбано рассказывали об одной особенности тех мест, нигде более не встречающейся, - белой окраске многих растений и животных: тот, кто не видел собственными глазами, не поверил бы этим рассказам; но путнику, бродившему по альбанским рощам и лугам, хорошо известно, что в самом деле попадаются там нередко белые фиалки, белая земляника, белые воробьи и даже в гнездах черных дроздов - белые птенчики. Вот почему, - уверяют обитатели Винчи, - вся эта гора еще в незапамятной древности получила название Белой -Монте-Альбано» [Мережковский 1914, III, 74].
«Странная, однако, гора!» [Гиппиус-Мережковская 1951, 71] - таково итоговое оценочное суждение Гиппиус. И, надо сказать, оно косвенно
перекликается со словами Мережковского: «<...> странная отрада была в этом восхождении» [Мережковский 1897, 104]. Вместе с тем заметим, что Гиппиус менее восторженно воспринимала посещение исторических мест во время этого совместного путешествия. Среди ее дневниковых высказываний можно встретить довольно ироничный выпад в адрес увлеченного достопримечательностями Мережковского: «<...> Дмитрий пошел лизать тюрьму (Цезарь! Цезарь!) и промочил ноги» [цит. по: Письма. 1991, 162].
Прежде чем остановиться на мемуарном свидетельстве третьего участника этого путешествия, обратим внимание на важное обстоятельство. Если Гиппиус прямо называет обоих своих спутников, Мережковский, в свою очередь, обходится абстрактным упоминанием без имен («я и двое моих спутников» [Мережковский 1897, 96]), то Волынский представляет рассказ о поездке исключительно в первом лице единственного числа (не следствие ли это произошедшего вскоре разрыва личных отношений с Мережковскими?!). Первая глава исследования о Леонардо да Винчи начинается словами: «4-го апреля 1896 г., в светлый солнечный день, я подъезжал к Анкиано, месту рождения Леонардо да Винчи» [Волынский 1899, 3]. Датировка здесь отличается от той, которую мы устанавливаем из письма Мережковского к Перцову, однако в очерке «Селение Винчи» дата путешествия вообще не конкретизирована. Находясь еще во Флоренции, в гостях у Густаво Уциелли, автор отмечает, что «апрельский день был свеж и солнечен, хотя большие, белые облака порою наплывали на солнце, и тени от них, как от крыльев громадной пролетающей птицы, бежали по долине» [Мережковский 1897, 96]. А на высоте Монте-Альбано, по воспоминаниям Мережковского, «весны почти не чувствовалось» [Мережковский 1897, 105].
В событийном отношении текст Волынского характерен тем, что в нем называется еще один пункт маршрута, опущенный у Гиппиус, - «Ан-киано - это небольшое селение, вблизи от городка Винчи, у подножия Альбанских гор» [Волынский 1899, 3]. Кроме «крошечного» размера, Волынский обращает внимание читателя на «несколько убогих построек» [Волынский 1899, 4] этого «малопосещаемого, но многозначительного для искусства угла Италии» [Волынский 1899, 3]. Мережковский тоже не упускает из вида Анкиано, «истинное месторождение Леонардо», которое «отстоит от Винчи на два или полтора километра» [Мережковский 1897, 100]. Путь от Флоренции до Винчи Волынский описывает столь же компактно, как Гиппиус, но более детализировано: «Сев в вагон железной дороги во Флоренции, я вышел в Эмполи, а оттуда до Винчи приходилось ехать на лошадях, в оригинальной повозке под балдахином» [Волынский 1899, 3]. Примечательно, что Мережковский тоже задерживает внимание на оформлении повозки: «Мы уселись. Лошадь была получше, но над экипажем висел низкий балдахин на четырех железных столбах с болтающейся кругом бахромой, которая весьма мало позволяла видеть» [Мережковский 1897, 98]. Далее у Волынского - отдых в Винчи без каких-либо подробностей (ср. у Мережковского: «В Винчи не было ничего даже
напоминающего гостиницу <...>» [Мережковский 1897, 99]) и описание дороги до Анкиано: «Наша повозка неторопливо поднималась в гору. Горы теснились по сторонам, суживая горизонт» [Волынский 1899, 3] (ср. у Мережковского: «<...> дорога тяжелая, почти все время в гору» [Мережковский 1897, 100]). Затем - остановка «в том самом старинном домике, где, по преданию, родился великий маг XV-XVI вв.» [Волынский 1899, 4], отмеченная как Гиппиус, так и Мережковским. И, наконец, - восхождение на Монте-Альбано. Про обратный путь, как и про повторное посещение Винчи после ночевки в Эмполи, Волынский не пишет. Все, что мы узнаем из его текста о продолжительности пребывания на родине Леонардо, - это то, что в Анкиано он «пробыл почти целый день» [Волынский 1899, 4].
В отличие от Гиппиус, Волынский совсем не упоминает хозяев знаменитого домика в Анкиано, где он остановился, а в качестве провожатого называет не Уциелли, а Роберто Мартелли, который, по его словам, «знаком с Уциелли и является живым посредником между Анкиано и его немногочисленными посетителями» [Волынский 1899, 3]. И в этом отношении текст Волынского совпадает с очерком Мережковского, из которого следует, что Уциелли дал писателю «карточку к своему "другу", синьору Мартелли, синдику в Винчи» [Мережковский 1897, 96]. Но характеристики, данные Мартелли, сходятся не во всем. Если Волынский говорит о том, что с ним «ехал один из видных обывателей Винчи, интеллигентный итальянец средних лет» [Волынский 1899, 3], то Мережковский описывает синдика как «еще молодого, полного, слегка страдающего одышкой» [99]. В очерке «Селение Винчи» также сказано, что синьор Мартелли принес «из архива все сочинения, брошюры, издания, касающиеся Винчи как родины Леонардо» [Мережковский 1897, 99], а у Волынского читаем о том, что под наблюдением Мартелли «находятся разные бумаги, манускрипты и редкостные сочинения, относящиеся к великому художнику» [Волынский 1899, 3]. Здесь же дается более развернутая характеристика Мартелли, «который, - как свидетельствует Волынский, - неумолчно говорил мне о Леонардо да Винчи» [Волынский 1899, 3], а иногда, «как бы проверяя знания иностранца, заговаривал о какой-нибудь подробности из жизни Леонардо да Винчи и, получив реплику, оживлялся, делал летучие обобщения, пояснял давно прошедшую эпоху примерами из современного быта. Дорога, обсаженная деревьями, проходила полями, и мой спутник рассыпал местные словца и наименования окружающих растений, описывал их цвет и плоды» [Волынский 1899, 3-4]. У Мережковского это пейзажное описание дается безотносительно к речи Мартелли, но «местные словца» в нем как раз-таки встречаются: «Мелкие пахучие цветы растения "scoppa", бледные дикие фиалки, анютины глазки, неуловимый запах не то полыни, не то весны, не то каких-то неведомых горных трав...» [Мережковский 1897, 101]. Мережковский передает прямую речь Мартелли дважды. Первый раз, когда спутники решают, переночевав в Эмполи, вернуться в селение Винчи и совершить восхождение на гору Альбано: «- О, это нелегко, взойти на Альбано, но какой вид! По ту сторону видна вся
долина Омброне, Арно. Как жаль, что я не могу подниматься на горы, я нездоров... Я бы тоже пошел с вами. Но вы сделайте это непременно, - уговаривал нас синьор Мартелли» [Мережковский 1897, 101]. А второй раз, когда Мартелли указывал с предгорья на оставшееся внизу Винчи: «- Не правда ли, отсюда оно похоже на осиное гнездо?» [Мережковский 1897, 101] Почти дословное совпадение встречаем в словах Волынского, который описывает свои впечатления от восхождения уже безотносительно к высказываниям Мартелли: «Маленькое, чуть белеющее гнездо - Винчи -расплылось в дымном отдалении <...>» [Волынский 1899, 4].
Описание Монте-Альбано, которое оставляет Волынский, не имеет ничего общего с тем, что мы видели у Гиппиус: «Я поднимался на горы, дышал холодным ветряным воздухом <...> и с головокружительным упоением смотрел на расстилающийся оттуда горизонт Тосканы, с сверкающим во мгле шпилем винчианской башни. По мере подъема долина точно убегала вдаль, сначала медленно, неуловимо, - потом, на каком-то повороте, внезапно развернулась во всю ширь и слилась с смутной, чуть заметной синевою далекого моря. <.> На вершине горы холодный ветер свистал в ушах и рвал платье» [Волынский 1899, 4]. Сравнение с текстом Мережковского обнаруживает детальное сходство пейзажных описаний: «Ветер был так силен, что невозможно было надеяться на прозрачность воздуха <...> Как будто человек с трудом побеждал лиловые, нахмуренные горы, облитые ветром, и взор становился все длиннее и острее, потому что почти с каждым шагом раздвигался горизонт» [Мережковский 1897, 104-105]. «Противоположную долину, - читаем дальше, - еще нельзя было видеть, но все широкое пространство по направлению к Винчи и Эмполи лежало перед глазами, и там, куда уже взгляд не хватал, затуманивалось лилова-той, седеющей мглой» [Мережковский 1897, 105]. И наконец: «Ветер превратился в вихрь и едва позволял открыть глаза. Обрывистая долина по ту сторону едва синела где-то далеко под нашими ногами» [Мережковский 1897, 105].
Оценка увиденного дается Волынским косвенно. Приведем ее целиком: «Я думал о том, что такой же грандиозный, суровый горизонт, с темнеющими горами и бледными, мглистыми далями, расстилался и перед молодым Леонардо, которому суждено было в этих местах впервые увидеть великолепие и безбрежность божьего мира (курсив наш. - А.Х.). Здесь, в Анкиано, он воспринял те первые впечатления, которые возбудили его широкую любознательность, его неугомонную потребность носиться холодным и подвижным, как ветер, умом над тайнами безграничной природы. Чем больше я вникаю в произведения Леонардо да Винчи, тем больше улавливаю внутреннее родство его души и этих подавляющих пространств, в которых почти пропадает крошечное Анкиано» [Волынский 1899, 4].
В глаза бросается не только дословная перекличка с уже процитированным письмом к Перцову, в котором Мережковский восторгается, что ходил по окрестным горам, где Леонардо «в первый раз» «увидел Божий
мир», но и с тем, что в очерке «Селение Винчи» значимость предпринятой прогулки так же подчеркивается через пространственное соположение ее участника с Леонардо да Винчи. «Вероятно, - предполагает Мережковский, - все было так же во времена, когда босоногий Леонардо сопровождал свою мать в какой-нибудь поселок на дороге Альбано» [Мережковский 1897, 102]. И далее: «Леонардо родился здесь, провел детство на этих
дорогах» [Мережковский 1897, 105].
***
После определения с помощью сравнительного анализа документальной составляющей очерка Мережковского (к ней относятся все выявленные совпадения между текстами) в «серой» зоне (для верификации представленной в ней информации у нас нет надежных источников) остаются рассказ о посещении Мережковским профессора Уциелли и воспроизведенный с ним диалог, описание прибытия в Эмполи и пребывания в местной гостинице Солнца (Albergo del Sole), воспоминания о пути из Эмполи в Винчи, общении с анкианцем, одним из хозяев так называемого домика Леонардо, случайно увиденной на половине дороги между Винчи и Ан-киано миловидной девушки, которая стояла на крыльце дома в поместье какого-то графа (по предположению С.В. Сапожкова, «именно на эту девушку иронически намекает Гиппиус, именуя ее, скорее всего, условным именем "Матильда"» [Переписка. 2017, 91], в письме П.И. Вейнбергу от 12 июня 1898 г.: «<...> я была больна, в каждом городе мы сидели, как в плену, и дамы различных национальностей ухаживали за мною, причем Дмитрий Сергеевич в них влюблялся, но безнадежно. Последняя добрая душа, принявшая во мне участие, кутавшая меня в пледы и т.д., - была итальянка, статная пьемонтезка, с лицом не то очень некрасивым, не то чрезвычайно привлекательным. Последнее, впрочем, утверждает супруг. Скажите ему при встрече одно слово: "Матильда", - и вы увидите, что с ним сделается. "Charme" удесятерен еще тем обстоятельством, что Матильда живет в Винчи, в деревушке, где родился Леонардо да Винчи, - она belle-soeur тамошнего синдика» [Переписка. 2017, 89-90]), а также - о посещении здания школы на горе Альбано, местных детях и их учительнице, не говоря уже о дополнительных пейзажных (в том числе урбанистических), интерьерных, портретных характеристиках.
С одной стороны, из этого следует, что максимально объемно и подробно поездка на родину художника была воссоздана именно Мережковским, а не его спутниками, но, с другой стороны, большая часть очерка сохраняет художественный потенциал. Таким образом, не утрачивается его самостоятельная ценность как одного из претекстов произведения, над которым писатель трудился в то время. На это прямо указывает примечание от редакции журнала «Cosmopolis»: «Этот отрывок из дневника относится к подготовительным работам автора для будущего его романа, из жизни Леонардо да Винчи. Он дает тон картины, на которой должна быть изображена юность этого героя Возрождения» [Мережковский 1897, 94];
но гораздо нагляднее и убедительнее - сопоставление с текстом самого художественного произведения.
В одиннадцатой книге (под названием «Будут крылья») второй части трилогии «Христос и Антихрист» подробнейшим образом воссоздается поездка Леонардо в родное селение Винчи. Как и Мережковский, художник отправился туда из Флоренции. Маршруты автора и его героя совпали в главном: посещение Винчи, родного дома Леонардо, затем - Анкиано, восхождение на Монте-Альбано и обратный спуск с горы. В романе рассказ об этом путешествии перемежается с воспоминаниями художника о детстве и юности. Наибольшее сходство с очерком «Селение Винчи» обнаруживается (помимо указанного пути следования) на стилистическом уровне: в построении, а также словесном оформлении интерьерных и пейзажных описаний. Далее для наглядности самые выразительные текстовые совпадения будут маркированы курсивом. Ср.:
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «День был не жаркий, облачный. Мутно-белое, заходившее в тумане солнце, с жидким рассеянным светом, предвещало северный ветер» [Мережковский 1914, III, 58];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «<...> а за городом, вдали, белые-белые, как мел, дороги, освещенные белым, жидким светом солнца в нежаркий, ветреный день...» [Мережковский 1897, 97].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «У города Эмполи, покинув долину реки с большою Пизанскою дорогою, свернул на узкую проселочную, извивавшуюся по невысоким однообразным холмам. <.>
Кругозор по обеим сторонам дороги ширился. Холмы незаметно и плавно, как волны, подымались. За ними чувствовались горы. На лужайках росла не густая и не яркая весенняя трава. И все кругом было не яркое, тихое, зеленовато-серое, простое, почти бедное, напоминающее север, - поля с бледными колосьями, бесконечные виноградники с каменными стенами и, в равном расстоянии одна от другой, оливы с коленчатыми, крепкими стволами, бросавшие на землю тонкие, переплетенные, паукообразные тени. Кое-где, перед одинокою часовнею, пустынным загородным домом с гладкими желтыми стенами, с редкими, неправильно расположенными решетчатыми окнами и черепичными навесами для земледельческих орудий, на тихой ровной дали уже показавшихся, тоже сероватых гор, резко и стройно выделялись ряды угольно-черных, кругло-острых, как веретена, кипарисов, подобных тем, какие можно видеть на картинах старых флорентийских мастеров.
Горы вырастали. Чувствовался медленный, но непрерывный подъем. Дышалось легче» [Мережковский 1914, III, 58-59];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Через минуту мы уже выехали из города (Эмполи. - А.Х.). Холмистые горизонты открылись по обеим сторонам дороги. Мы ехали дальше, холмы незаметно поднимались, за ними, очень далеко, чувствовались горы. Иногда мы слезали и шли пешком. По краям желтой дороги росла негустая и неяркая трава. И все кругом было неяркое, очень тихое,
зеленовато-серое. Поля с бледными колосьями, бесконечные виноградники с еще плохо распустившимися листьями и среди этих полей и виноградников, повсюду, в равном расстоянии одна от другой, такие же бледные, узколистые оливы, с их коленчатыми крепкими стволами. Они не колебались от ветра и бросали на поля тонкие, сплетенные, паукообразные тени. Кое-где, на фоне уже показавшихся, тоже сероватых, гор резко выделялись черные, узкие кипарисы. Я вспомнил, что видел точно такие кипарисы, черные, как уголь, в флорентийском музее, на картине «Благовещенья», которая приписывается Леонардо.
Серые горы все вырастали. Мы поднимались, дышалось вольнее и легче» [Мережковский 1897, 98-99].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Темнело. Облака рассеялись. Замигали звезды. Ветер свежел. Это было начало пронзительно-холодного и звонко-ясного северного ветра - трамонтано.
Вдруг, за последним крутым поворотом, сразу открылось селение Винчи. Тут уже почти не было ровного места. Холмы перешли в горы, равнина - в холмы. И к одному из них, небольшому, острому, прилепилось каменное тесное селение. На сумрачном небе тонко и легко подымалась черная башня старой крепости» [Мережковский 1914, III, 59];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «За последним крутым поворотом перед нами сразу открылось Винчи. Тут уже почти не было ровного места. Холмы перешли в горы, равнина в холмы. И на одном из холмов, небольшом и остром, уместилось Винчи. Тонко и легко поднималась узкая башня старинной крепости. Ветер свежел, это было начало холодного и звонко-ясного трамонта-но» [Мережковский 1897, 99].
Как видно, описание дороги от Эмполи до селения Винчи практически полностью перенесено Мережковским из очерка в роман, где оно обросло дополнительными художественными деталями, но сущностно не изменилось. Только в последней из приведенных цитат заметна композиционная перестановка фрагмента о ветре «трамонтано» (от «tramontana» - «из-за гор», название холодного северного и северо-восточного ветра). Судя по всему, это было связано с эстетически оправданным стремлением писателя сперва завершить общую характеристику дорожного пейзажа, прежде чем сосредоточиться на самом селении Винчи. Этим же, вероятно, обусловлен еще один перенос. В очерке перед последним процитированным абзацем упоминается встретившийся по пути «образок Мадонны в белом камне с выдолбленной скамьей и зажженной лампадой» [Мережковский 1897, 99]. В романе об этом сказано сразу после того, как селение Винчи открылось взору Леонардо: «У подножия горы, на перекрестке двух дорог, лампада освещала в углублении стены с детства знакомое художнику изваяние Божией Матери из глины, покрытой глянцевитой белой и синей глазурью» [Мережковский 1914, III, 59]. Как романист Мережковский наделяет пейзажную деталь психологической функцией и соотносит ее не только с личными воспоминаниями Леонардо, но и с образом его матери, имя ко-
торой художник прошептал, как только увидел перед изваянием Мадонны поселянку, стоявшую на коленях. Во всех остальных рассмотренных здесь случаях последовательность описаний сохранилась неизменной.
Следующий эпизод - посещение дома, где Леонардо да Винчи провел детские годы. В описании интерьера дословных совпадений между текстами не так много. Если в очерке основное внимание уделено не вещам, а обитателям жилища, то в романе старик ведет Леонардо в дом, где в это время никого не было, и художник подробно осматривает внутреннее убранство. Отметим немногочисленные переклички. Помимо того, что в романе, как и в очерке, описываются оба этажа здания, Мережковский переносит из одного текста в другой указания на «просторную, низкую горницу» [Мережковский 1914, III, 62] (ср.: «Комнаты все очень просторны, хотя низковаты» [Мережковский 1897, 100]), «громадную четырехугольную кровать» [Мережковский 1914, III, 62] (ср.: «<...> почти квадратные постели <...>» [Мережковский 1897, 100]), а также упоминание о том, что «у изголовья на стене висело распятие, образок Мадонны, раковина для святой воды, пучок серой сухой травы, называвшейся "туманом" -"неббиа", и ветхий листик с латинскою молитвою» [Мережковский 1914, III, 62] (ср.: «<...> у изголовья на стене висело маленькое распятие, образок Мадонны и какой-то листик с латинской молитвой» [Мережковский 1897, 101]). Не забыт и камин, внутри которого висела «на медной цепочке глиняная лампада с длинным узким горлом и ручкою, подобною тем, какие находятся в древних этрусских гробницах» [Мережковский 1914, III, 61] (ср.: «На очаге что-то грелось, и угли красным светом обливали снизу мраморный, нежный завиток камина и эту странную лампаду, напоминающую прежние времена» [Мережковский 1897, 101]). Описание угощений в основе своей тоже не отличается: «<...> молодая девушка хлопотала, ставя на стол круглый пресный хлеб, плоский, похожий на лепешку, блюдо с латуковым салатом в уксусе, кувшин с вином и сушеные фиги <...>» [Мережковский 1914, III, 62] (ср.: «<...> на большом деревянном столе, окруженном лавками, уже стояло вино, фиги и хлеб» [Мережковский 1897, 101]). Однако примечательно, что автор «Воскресших богов» привнес от себя новизну - «<...> толстые, мутно-зеленые, с ячейкообразными круглыми гранями, стекла в окнах», на которые обращает внимание Леонардо: «<...> в детские годы его окна были затянуты, как и во всех домах тосканских поселян, навощенным холстом, так что в комнатах и днем был сумрак. А в верхних покоях, служивших спальнями, закрывались они лишь деревянными ставнями, и нередко по утрам в зимнюю стужу, которая в этих местах бывает суровою, вода в рукомойниках замерзала» [Мережковский 1914, III, 61]. Между тем в очерке Мережковского говорится, что в конце XIX столетия в низких окнах одной из комнат «не было стекол, только ставни»: «Несмотря на не мягкий климат, здесь далеко не во все окна вставляют рамы» [Мережковский 1897, 101], - поясняет писатель.
В романе Мережковского на пути от Винчи до Анкиано, при самом въезде в поселок, упоминается «веселая сельская харчевня - остерия»
[Мережковский 1914, III, 67]: «Служанкою в кабаке была девушка лет шестнадцати, круглая сирота, бедная контадина - поселянка из Винчи, по имени Катарина» [Мережковский 1914, III, 68]. Далее автор подробно излагает историю любви матери Леонардо и его отца, «молодого флорентийского нотариуса». В очерке об этом упоминается лишь вскользь: «Во времена Леонардо Анкиано было небольшим поселком. У въезда тогда существовал кабачок, где служила мать Леонардо, Катарина Катабрига. Теперь этого поселка больше нет» [Мережковский 1897, 100]. О том, что «молодой флорентийский нотариус, домовладелец из Винчи», обратил внимание на «служанку акианского кабачка» [Мережковский 1897, 104], сказано далее, когда Мережковский заметил на полдороге между Винчи и Анкиано «бледную и тонкую девушку», которую сравнил с матерью Леонардо.
Как только Мережковский возвращается к пейзажным характеристикам, описывая путь до Монте-Альбано и восхождение на вершину, процент прямых вкраплений из «Селения Винчи» в роман заметно возрастает. Ср.:
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Эти воспоминания проносились в душе Леонардо, когда по крутой, знакомой с детства, тропинке он всходил на Монте-Альбано.
Под уступом скалы, где меньше было ветра, присел на камень отдохнуть и оглянулся: малорослые неопадающие корявые дубы с прошлогодними сухими листьями, мелкие пахучие цветы тускло-зеленого вереска, который здешние поселяне называли "скопа" - метелка, бледные дикие фиалки, и надо всем неуловимый свежий запах, не то полыни, не то весны, не то каких-то горных неведомых трав. Волнистые горизонты уходили, понижаясь к долине Арно. Направо возносились голые каменные горы с извилистыми тенями, змеевидными трещинами и серо-лиловыми пропастями. У самых ног его Анкиано белело на солнце. Глубже в долине, к заостренно-круглому холму лепилось маленькое, похожее на осиный улей, селение Винчи, с башнею крепости, такой же острою и черною, как два кипариса на Анкианской дороге.
<.> и теперь, как сорок лет назад, росла здесь обильная скопка и беловатые фиалки; сухо шелестели дубы сморщенными, темно-коричневыми листьями; сумрачно синело Монте-Альбано <...>» [Мережковский 1914, III, 76-77].
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Пока же мы отправились к дороге на Альбано. Дорога была точно крута и камениста. На первом повороте мы сели. Нас окружали малорослые корявые дубы с сухими прошлогодними листьями. Мелкие пахучие цветы растения "scoppa", бледные дикие фиалки, анютины глазки, неуловимый запах не то полыни, не то весны, не то каких-то неведомых горных трав... Внизу, под нашими ногами, белел домик Анкианы. Волнистые горизонты уходили, понижаясь к стороне Эмполи. А направо, дальше, голые каменистые горы поднимались в небо, с извилистыми тенями и серыми пропастями.
- Посмотрите на Винчи, - сказал Мартелли. - Неправда ли, отсюда оно похоже на осиное гнездо?
<.. .> Винчи было совсем черное, такое же черное, как два жестких кипариса на анкианской дороге. Остро подымалась узкая башня крепости.
<.. .> Так же, во дни весны, здесь росла обильная &сорра и беловатые фиалки, так же сухо шелестели дубы сморщенными листьями, так же сумрачно серело Монте-Альбано и над черным Винчи остро подымалась башня крепости...» [Мережковский 1897, 101-102].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Опять, как вчера, светило печальное, белое, точно зимнее, солнце, небеса были безоблачны и холодны, с мутно-лиловыми краями, даже в это раннее утро. Трамонтано за ночь усилился. Но ветер не рвал и не метал, как вчера, а дул ровно, прямо с севера, как будто падая с неба, однообразно свистя в ушах. Опять - те же бледные, тихие нивы с редкими колосьями <...> тощие виноградники, не густые и не яркие травы, облетающие маки, пыльно-серые оливы, крепкие черные сучья которых коротко и болезненно вздрагивали от ветра» [Мережковский 1914, III, 67];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Светило солнце, опять белое, небеса были ясными и холодными, с фиолетовыми краями даже в это раннее утро. Я понял, что, вероятно, трамонтано усилился.
<.> Ветер не рвал и не метал, он дул с ровной силой и, однообразно свистя, леденил члены. Но мы надеялись, что идти, особенно в гору, будет теплее.
Опять поля, редкие колосья, облетающие маки, оливы, - крепкие, черные сучья которых сегодня коротко вздрагивали от ветра» [Мережковский 1897, 103].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Теперь тропинка шла вверх прямо, без извилин, между сухим кустарником и тощими корявыми дубами с прошлогодними листьями. Горы, мутно-лиловые под дыханием ветра, казались дикими, страшными и пустынными - точно не на земле, а на другой планете. Ветер бил в лицо, колол его льдистыми иглами, слепил глаза. Порой камень, сорвавшийся из-под ноги, катился с гулом в пропасть.
Он поднимался все выше и выше - и странная, знакомая с детства, отрада была в этом усилии подъема: как будто побеждал он суровые, нахмуренные горы, облитые ветром, и с каждым шагом взор становился длиннее, острее, необъятнее, потому что с каждым шагом даль открывалась все шире и шире.
Весны уже не было: на деревьях - ни почки; даже трава едва зеленела. Пахло только пронзительно влажными мхами. А еще выше, там, куда он шел, были одни камни и бледное небо. Противоположной долины, где находилась Флоренция, не было видно. Но все необозримое пространство до Эмполи расстилалось перед глазами: сначала - горы, холодные, мутно-лиловые, с широкими тенями, уступами и провалами; потом - бесконечные волны холмов, от Ливорно через Ка-стелину-Маритиму и Вольтерано до Сан-Джиминьяно. И везде - пространство, пустота, воздушность, - как будто узкая тропинка уходила из-под ног, и медленно, с неощутимою плавностью, он летел над этими волнистыми, падающими далями на исполинских крыльях. Здесь крылья казались естественными, нужными, и то, что их нет, вызывало в душе удивление и страх, как у человека, сразу лишившегося ног» [Мережковский 1914, III, 86-87].
«И теперь опять, на том же склоне Белой Горы, как ребенку сорок лет назад, нестерпимою обидою и невозможностью казалось ему то, что люди бескрылы» [Мережковский 1914, III, 88];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Дорога, каменистая и крутая,
шла без извилин наверх, между сухим кустарником, скоппой, корявыми дубами, печальными от неопавших листьев. Пустынные, близкие горы налево, отдаленные, казалось, от дороги только узкими пропастями, серые вчера - сегодня, под дыханьем ветра, были совсем лиловые, холодные. Ветер бил в лицо и слепил глаза. Камни обрывались из-под ног и катились вниз. <...>
<.> мы шли не для вида, а просто потому, что странная отрада была в этом восхождении. Как будто человек с трудом побеждал лиловые, нахмуренные горы, облитые ветром, и взор становился все длиннее и острее, потому что почти с каждым шагом раздвигался горизонт.
<...> Противоположную долину еще нельзя было видеть, но все широкое пространство по направлению к Винчи и Эмполи лежало перед глазами, и там, куда уже взгляд не хватал, затуманивалось лиловатой, седеющей мглой. Сначала - горы, холодные, с широкими тенями, уступами и провалами, потом, дальше, волны тающих холмов. И везде - пространство, пустота, воздушность. Узкая горная дорожка не чувствуется, все время кажется, что медленно, с неощутимой плавностью, летишь над этими падающими горизонтами на гигантских крыльях. Крылья здесь кажутся необходимыми, родными и естественными. И то, что их нет, - вызывает в душе удивление и страх, как у человека, сразу лишившегося ног. <...> Леонардо родился здесь, провел детство на этих дорогах. И всю жизнь ему казалось обидой и невозможностью, что у птиц есть крылья, и нет их у людей.
На высоте весны почти не чувствовалось. На деревьях не было ни одной почки, даже трава не зеленела. Пахло пронзительно влажным мохом и какими-то сухими, горными былинками» [Мережковский 1897, 104-105].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Еще одно усилие, один последний шаг - и он остановился на краю обрыва. <.>
Ветер превратился в ураган, гудел и грохотал в ушах, подобно оглушающему грому, - точно невидимые, быстрые, злые птицы пролетали мимо, рой за роем, трепеща и свистя исполинскими крыльями.
Леонардо наклонился, заглянул в бездну, и вдруг опять, но с такою силою, как еще никогда, знакомое с детства чувство естественной необходимости, неизбежности полета охватило его» [Мережковский 1914, III, 90];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Мы решили сделать последнее усилие, встали и пошли к белому зданию на самой горе, в нескольких шагах от нашего привала. <.> Ветер превратился в вихрь и едва позволял открыть глаза. <...> Опять на мгновение чувство необходимости и естественности полета, вольного движения над землею, охватило меня. Ветер усиливал это чувство. Точно рои невидимых, быстрых и злых птиц пролетали мимо, трепеща и свистя сильными, громадными крыльями...» [Мережковский 1897, 105].
«Воскресшие боги (Леонардо да Винчи)»: «Когда он спускался с Монте-
Альбано, солнце уже близко было к закату. Кипарисы, под густыми желтыми лучами, казались черными, как уголь, удалявшиеся горы - нежными и прозрачными, как аметист. Ветер слабел.
Он подошел к Анкиано. Вдруг из-за поворота, внизу, в глубокой, уютной долине, похожей на колыбель, открылось маленькое темное селение Винчи - осиный улей, с острою, как черные кипарисы, башнею крепости» [Мережковский 1914, III, 90-91];
«Селение Винчи (Из путевого дневника)»: «Солнце, близкое к закату, желтело, почти краснело. Кипарисы под его густыми лучами казались совсем темными, угольными. <...> Удаляющиеся горы казались теперь яркими и прозрачными, похожими на аметистовые. И когда в последний раз мелькнула перед поворотом черная, скромная деревушка, прекрасная и странная на бледно-фиолетовом поле гор со своей острой и тонкой башней, у меня сжалось сердце» [Мережковский 1897, 106].
Несмотря на обилие отмеченных нами курсивом заимствований из очерка «Селение Винчи», текст Мережковского претерпел существенные трансформации при включении в художественный мир романа. Впечатления от двух поездок к Монте-Альбано сжались здесь до одного дня (как и у Волынского), в результате чего возникли незначительные композиционные рокировки. Но главное, над чем потрудился писатель, - это шлифовка лексико-синтаксического орнамента при сохранении общего стилистического фона. Не меняя канву, Мережковский корректировал структуру фраз. В одних случаях он придавал им лаконичность («прозрачными, как аметист» || «прозрачными, похожими на аметистовые»; «дул ровно» || «дул с ровной силой»), а в других увеличивал силу изобразительно-выразительного воздействия на читателя с помощью замены эпитетов («с мутно-лиловыми краями» || «с фиолетовыми краями»; «нежными и прозрачными» || «яркими и прозрачными») или подбора новых. Так, оливы становятся «пыльно-серыми», а крепкие черные сучья вздрагивают уже не просто «коротко», но «коротко и болезненно». Писатель гармонизировал ритмическое звучание текста («однообразно свистя в ушах» || «однообразно свистя, леденил члены»), усиливал фонетический эффект отдельных словосочетаний («небеса были безоблачны» || «небеса были ясными»; «с каждым шагом даль открывалась все шире и шире» || «с каждым шагом раздвигался горизонт»), задумывался не только о звукописи, но и цветописи («сухо шелестели дубы сморщенными, темно-коричневыми листьями; сумрачно синело Монте-Альбано» || «сухо шелестели дубы сморщенными листьями, так же сумрачно серело Монте-Альбано»). Наконец, для большей исторической достоверности романа Мережковский привнес в него дополнительную географическую конкретику: абстрактные «волны тающих холмов» из «Селения Винчи» преобразуются в «волны холмов, от Ливорно через Кастелину-Маритиму и Вольтерано до Сан-Джиминьяно». Здесь писатель наверняка воспользовался дополнительными источниками, о которых он просил в письме к Перцову от 27 октября 1897 г. (а впо-
следствии поблагодарил за выполненную просьбу): «Забыл! Забыл самое важное, если отыщете магазин, о котором я пишу, купите, ради Бога, купите, голубчик, большую карту окрестностей Empoli, Monte Albano к северу от Arno - округ селения Винчи - castello Vinci. Это мне очень важно и пришлите поскорей» [Письма. 1991, 171].
Из всех наблюдений над трансформацией текста с ярко выраженным эгодокументальным началом в произведение романного жанра (хотя бы отдельной его главы) следует, что перенесение собственных мыслей и чувств автора биографического на литературного героя («Леонардо наклонился <...> и вдруг опять <...> чувство естественной необходимости, неизбежности полета охватило его» || «Опять <...> чувство необходимости и естественности полета <...> охватило меня») происходило не механистически, а художественно осмысленно и эстетически продуктивно. В случае с Мережковским подобные выводы насущны не как иллюстрация теоретического тезиса о том, что «от писем и дневников к биографиям и мемуарам, от мемуаров к роману и повести возрастает эстетическая структурность» [Гинзбург 1977, 13], но как аргументированное подтверждение слов А.А. Блока, который настаивал: «<...> говоря о Мережковском, едва ли можно упустить из виду то, что он художник. А это очень важно» [Блок 1962, V, 364]. Но важно, добавим в завершение, не как универсальное свойство писателя, а как его творческая потенция, полноту реализации которой приходится всякий раз подкреплять имманентным текстологическим анализом на твердой почве конкретно-исторических фактов.
ЛИТЕРАТУРА
1. Блок А. Собрание сочинений: в 8 т. Т. 5. М.; Л., 1962.
2. Буренин В. Критические очерки // Новое время. 1899. № 8275. 12 (24) марта. С. 2.
3. Волынский А.Л. Леонардо да Винчи. [СПб., 1899].
4. Гинзбург Л.Я. О психологической прозе. Л., 1977.
5. Гиппиус-Мережковская З. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951.
6. Записные книжки и письма Д.С. Мережковского / публ. Е.А. Андрущенко, Л.Г. Фризмана // Русская речь. 1993. № 4. С. 30-35. № 5. С. 25-40.
7. Мережковский Д.С. Полное собрание сочинений: в 24 т. М., 1914.
8. Мережковский Д.С. Записная книжка. 1919-1920 // Мережковский Д.С. Царство Антихриста: статьи периода эмиграции / сост., коммент. О.А. Коростеле-ва и А.Н. Николюкина. СПб., 2001. С. 53-81.
9. Мережковский Д.С. Св. София // Русское слово. 1905. № 217. 12 августа.
10. Мережковский Д.С. Селение Винчи (Из путевого дневника) // Cosmopolis. 1897. № 2. С. 94-106.
11. Мережковский Д.С. Флоренция и Афины (Путевые воспоминания) // Наше время. 1893. № 32. 21 ноября. С. 518-519; № 33. 28 ноября. С. 539-540; № 34. 5 декабря. С. 552-553.
12. Мир Божий. 1900. № 1-12.
13. Начало. 1899. № 1-4.
14. Переписка З.Н. Гиппиус с П.И. Вейнбергом / вступ. ст. и примеч. С.В. Са-пожкова; публ. А.В. Сысоевой и С.В. Сапожкова // Литературный факт. 2017. № 3.
C. 66-111.
15. Письма Д.С. Мережковского к П.П. Перцову / вступ. заметка, публ. и примеч. М.Ю. Кореневой // Русская литература. 1991. № 2. С. 156-181.
16. РО ИРЛИ. № 24. 360 (б). Л. 11-11 об.
17. Русское слово. 1913. № 65. 19 марта.
18. Северный вестник. 1897. № 9-12; 1898. № 1-5.
19. Соболев А.Л. Д.С. Мережковский в работе над романом «Смерть Богов. Юлиан Отступник» // Д.С. Мережковский: мысль и слово. М., 1999. С. 31-50.
20. Холиков А.А. «Автобиографическая заметка» и стратегия самосотворения во втором прижизненном «Полном собрании сочинений» Д.С. Мережковского // Toronto Slavic Quarterly. 2016. № 57. P. 11-25.
21. Холиков А.А. Прижизненное полное собрание сочинений Дмитрия Мережковского: текстология, история литературы, поэтика. М.; СПб., 2014.
22. Холиков А.А. Эпистолярное и связанное с ним наследие Д.С. Мережковского (материалы к библиографии) // Д.С. Мережковский: писатель - критик -мыслитель / ред.-сост. О.А. Коростелев, А.А. Холиков. М., 2018. С. 565-571.
23. Uzielli G. Ricerche intorno a Leonardo da Vinci. Firenze; Roma, 1872-1884.
REFERENCES (Articles from Scientific Journals)
1. Andrushchenko E.A., Frizman L.G. (publ.). Zapisnyye knizhki i pis'ma D.S. Mer-ezhkovskogo [D.S. Merezhkovsky's Notebooks and Letters]. Russkaya rech, 1993, no. 4, pp. 30-35; no. 5, pp. 25-40. (In Russian).
2. Kholikov A.A. "Avtobiograficheskaya zametka" i strategiya samosotvoreniya vo vtorom prizhiznennom "Polnom sobranii sochineniy" D.S. Merezhkovskogo ["Autobiographical Note" and the Self-creation Strategy in D.S. Merezhkovsky's Second "Complete Works" Published during His Life]. Toronto Slavic Quarterly, 2016, no. 57, pp. 11-25. (In Russian).
3. Koreneva M.Yu. (pref., publ. and notes). Pis'ma D.S. Merezhkovskogo k P.P. Pertsovu [The Letters of D.S. Merezhkovsky to P.P. Pertsov]. Russkaya literatura, 1991, no. 2, pp. 156-181. (In Russian).
4. Sapozhkov S.V. (pref., publ. and notes), Sysoeva A.V. (publ.). Perepiska Z.N. Gippius s P.I. Veynbergom [Correspondence of Z.N. Gippius and P.I. Weinberg]. Literaturnyy fakt, 2017, no. 3, pp. 66-111. (In Russian).
(Articles from Proceedings and Collections of Research Papers)
5. Kholikov A.A. Epistolyarnoye i svyazannoye s nim naslediye D.S. Merezhkovskogo (materialy k bibliografii) [Epistolary and Associated Heritage of D.S. Merezhkovsky (Materials for Bibliography)]. Korostelev O.A., KholikovA.A. (eds., comp.).
D.S. Merezhkovskiy: pisatel'- kritik- myslitel' [D.S. Merezhkovsky: Writer - Critic -
Thinker]. Moscow, 2018, pp. 565-571. (In Russian).
6. Sobolev A.L. D.S. Merezhkovskiy v rabote nad romanom "Smert' Bogov. Yulian Otstupnik" [D.S. Merezhkovsky Working on the Novel "The Death of the Gods. Julian the Apostate"]. D.S. Merezhkovskiy: mysl' i slovo [D.S. Merezhkovsky: Thought and Word]. Moscow, 1999, pp. 31-50. (In Russian).
(Monographs)
7. Ginzburg L.Ya. Opsikhologicheskoyproze [About Psychological Prose]. Leningrad, 1977. (In Russian).
8. Kholikov A.A. Prizhiznennoye polnoye sobraniye sochineniy Dmitriya Merezh-kovskogo: tekstologiya, istoriya literatury, poetika [Dmitrii Merezhkovskii's Complete Works Published during His Life: Textual Criticism, Literary History and Poetics]. Moscow; Saint-Petersburg, 2014. (In Russian).
9. Uzielli G. Ricerche intorno a Leonardo da Vinci. Firenze; Roma, 1872-1884. (In Italian).
Холиков Алексей Александрович, Московский государственный университет им. М.В. Ломоносова.
Доктор филологических наук, доцент кафедры теории литературы филологического факультета. Научные интересы: история русской литературы Серебряного века, теория литературы, текстология.
E-mail: [email protected].
Alexey A. Kholikov, Lomonosov Moscow State University.
Doctor of Philology, Associate Professor at the Department of Theory of Literature, Philological Faculty. Research interests: history of Russian literature (Silver age), theory of literature, textual criticism.
E-mail: [email protected].
