CC BY
44
УДК 811.161.1
Тармаева Виктория Ивановна
Vitoria Tarmaeva
САМООРГАНИЗАЦИЯ НАРРАТИВНОГО
ДИСКУРСА
SELF-ORGANIZATION OF NARRATIVE DISCOURSE
Рассматривается дискурс как саморегулируе- The article is concerned with the discourse as a мая система, отражающая динамику человече- self-regulated system, reflecting the dynamics of hu-ской мысли посредством уровневой интеграции man thought through the level integration of plot units сюжетных единиц
Ключевые слова: дискурс, динамика человеческой Key words: discourse, dynamics of human thought, succes-мысли, последовательная интеграция уровней, само- sive integration of levels, self-regulated system, difference регулируемая система, разнесение
Известно, что лингвистический анализ ограничивается пределами изолированного предложения: предложение - это максимальная единица, которой лингвистика считает себя вправе заниматься. Действительно, если предложение представляет собой своего рода упорядоченность, а не простую последовательность элементов - и потому не сводимо к сумме составляющих его слов, -образуя самостоятельную единицу, то всякое развернутое высказывание, напротив, есть всего лишь последовательность составляющих его предложений. Однако с точки зрения лингвистики [1] в дискурсе нет ничего такого, чего не было бы в отдельном предложении: «Предложение является наименьшим отрезком речи, адекватно и полностью воплощающим ее свойства» [1; С. 113].
Вместе с тем, очевидно, что сам дискурс (как совокупность предложений) определенным образом организован и предстает в качестве сообщения, построенного по правилам языка более высокого порядка, нежели тот, который изучают лингвисты. Дискурс распола-
гает собственным набором единиц, собственными правилами, собственной «грамматикой» [2].
С лингвистической точки зрения предложение может быть описано на нескольких уровнях (фонетическом, фонологическом, грамматическом, контекстуальном). Эти уровни связывают отношения иерархического подчинения. Хотя все они обладают своим собственным набором единиц и собственными правилами их сочетания, что и позволяет описывать их раздельно, ни один из этих уровней не способен самостоятельно порождать значения. Любая единица, принадлежащая известному уровню, получает смысл только тогда, когда входит в состав единицы высшего уровня. Теория уровней предполагает два типа отношений между элементами - дистрибутивные (когда отношения устанавливаются между элементами одного уровня) и интегративные (когда отношения устанавливаются между элементами разных уровней) [3].
Уровни - суть операции. Поэтому вполне естественно, что по мере своего развития лин-
гвистика стремится увеличить их число. Леви-Стросс, исследовав структуру мифа, показал, что конструктивные единицы мифологического дискурса (мифемы) обретают значение лишь за счет того, что группируются в пучки, а эти пучки, в свою очередь, комбинируются между собой [4].
Любой повествовательный текст представляет собой иерархию крупных уровней, поддающихся внутреннему членению, - рассказываемую историю (предмет повествования), включающую логику поступков персонажей и «синтаксические» связи между ними, [5] и повествующий дискурс, предполагающий наличие повествовательных времен. Понять какое-либо повествование - значит не только проследить, как развертывается его сюжет, это значит также спроецировать горизонтальные связи, образующие повествовательную «нить», на имплицитно существующую вертикальную ось. Чтение (слушание) рассказа - это не только движение от предыдущего слова к последующему, это также переход от одного уровня к другому.
В повествовательном произведении различаются три смысловых уровня: уровень функций [6], уровень действий [7] и уровень повествования [5]. Три этих уровня связаны между собой отношением последовательной интеграции: отдельная функция обретает смысл лишь постольку, поскольку входит в общий круг действий данного актанта, а эти действия, в свою очередь, получают окончательный смысл лишь тогда, когда кто-то о них рассказывает, когда они становятся объектом повествовательного (нарративного) дискурса, обладающего собственным кодом [3]. Эти три уровня считаются характеризующими координатами повествования, поскольку «они являются вехами, которые устанавливаются самим ходом восприятия нарративного дискурса» [8; С. 320].
Дискурс представляет собой речемыслительный процесс, приводящий к образованию лингвистической структуры. Эта структура, будучи зафиксированной в памяти или в пись-
менном виде, несет в себе следы основных этапов своего формирования. Только эти этапы крайне нелегко дифференцировать. Ведь при создании дискурса приходит в активное состояние вся языковая система как средство речевого моделирования образа, порождаемого человеческим сознанием [9].
Взгляд на язык как на саморазвиваю-щуюся систему, восходящий в своих истоках к учению В. Гумбольдта [10], контрастирует с бытовавшим положением, согласно которому язык изобретен человеком, а отношения между формами и значениями имеют чисто условную природу. Исследование глубинной динамики речемыслительной деятельности говорит в пользу того, что язык сформировался стихийно, независимо от воли человека. Человек волен сознательно лишь нормировать язык, но не в состоянии изменить в нем ни фонетику, ни грамматику. Что же касается лексики, то новые слова всегда строятся на основе уже существующих языковых элементов.
Язык возник спонтанно как результат саморазвития высших психических функций человека [10]. В. Гумбольдт указывал на тесную связь возникновения и развития языка со становлением человеческой рефлексии. Исследуя дискурсивные процессы, мы тем самым исследуем язык как орудие рефлексии, которое и сформировано самой рефлексией [10].
«Парадокс «наивного» носителя языка состоит в том, что, не зная правил построения комплексных лингвистических структур, он справляется с этой задачей, несмотря на сложные взаимоотношения между единицами всех языковых уровней, над описанием форм и функций которых трудились многие поколения лингвистов. Практически любой «средний» носитель языка способен, если не строить, то с легкостью понимать и воспроизводить многие дискурсы, независимо от уровня их сложности» [11; С. 8].
Второй парадокс заключается в том, что автор того или иного произведения, создавая его, даже не задумывается над правилами вы-
ражения смысла. Он создает произведение, «полагаясь» на свое писательское «чутье» [11; С. 8].
«Любой носитель языка неосознанно владеет неким ключевым принципом, позволяющим ему молниеносно отслеживать смысловые взаимодействия единиц на всех уровнях дискурса. Этот глубинный принцип пронизывает своим действием все уровни языковой системы (от фонетического до сверхфразово-го), что обеспечивает:
а) автоматическое развертывание дискурсивных структур с традиционной семантикой;
б) неосознанный контроль за композицией структур при порождении нетрадиционных смыслов» [11; С. 8].
Итак, поскольку генератором смысла является именно композиция и синтаксическое сопряжение языковых единиц, неосознаваемая саморегулируемая деятельность языковой рефлексии может быть прослежена в результате исследования внутренней организации дискурса.
Когда читатель романа спрашивает себя: «Что произойдет в этой истории?», то его вопрос касается развертывания интриги. Читатель предстает в качестве детектива, охотника, подмечающего приметы, дабы придать истории смысл. Знак, по которому совершается узнавание в художественном вымысле, отсылает к тому же типу познания, что и след, примета, отпечаток, подпись и прочие знаки, позволяющие идентифицировать индивида или воссоздать событие [12].
Ж. Деррида вводит понятие differance, понимаемое как «движение, с помощью которого язык, любой код, любая система референции в целом становятся «исторически» созданными в качестве структуры различий (differences)» [12; С. 141].
Понятие дифферанса возникает как цепочка элементов, один из которых присутствует, второй его заменяет, но уже имеет отношение к будущему элементу. То есть между ними возникает интервал во времени и пространст-
ве. Различия (differences) возникают благодаря дифферансу. Знак же является заменителем чего-то существующего. Деррида при этом отталкивается от понимания языка Ф. де Соссю-ра, который говорил, что в языке нет ничего, кроме различий [12]. Дифферанс становится не концептом, а возможностью для концептуализации, получая еще одно обозначение как «отложенное разграничение». «Difference есть также продуцирование этих различий, этой различительности, о которых лингвистика, идущая от Соссюра, и все структуральные науки, взявшие ее за модель, напомнили нам, что в них условие всякого значения и всякой структуры» [12; С. 19].
Отталкиваясь от понимания Э. Гуссерлем указания и выражения, Ж. Деррида считает, что значение - это не то, что содержится в словах, а то, что некто вкладывает в них, подчеркивая тем самым интенсиональный характер значения. В обычном понимании значения означающее указывает куда-то от себя, но означаемое нет. Как идея или образ в голове читающего означаемое представляет собой конечный пункт, где значения останавливаются. Но в концепции Ж. Деррида одно означающее указывает на другое означающее, которое в свою очередь указывает на следующее означающее, которое указывает на следующее означающее и так ad finitum [12; С. 135].
При чтении текст теряет свою первичность, становясь источником нового движения. «Теперь читатель больше просто не интерпретирует (что, по сути, и так не было), но становится писателем сам по себе» [12; С. 109].
Согласно Гинзбургу, моделью такого типа познания, в отличие от дедукции, является искусство охотника, который расшифровывает историю движения зверя по оставленным им следам. Такое последовательное познание ведет к идентификации на основе отмеченных признаков. Наряду с охотой, такое познание имеет и сакральную модель - дивинацию, т.е. построение будущего, а не воссоздание прошлого [13; С. 36-37].
Процедуры охотника и гадателя - иные,
чем у логика и математика. «Возможно, сама идея рассказа, - замечал Гинзбург, - ... впервые возникла в сообществе охотников, из опыта дешифровки следов. Охотник в этом случае оказался бы первым, кто «рассказал историю», потому что он был единственным, кто мог прочитать в немых (а то и почти незаметных) следах, оставленных жертвой, связную последовательность событий» [13; С. 36-37].
Подобная модель повествования образует особую форму познания человеческого мира, описываемую анализом повествовательного синтаксиса.
Возвратимся к смысловым уровням восприятия в нарративном дискурсе. Существует несколько типов функций, поскольку существует несколько типов корреляции между ними. «Однако в любом случае ничего, кроме функций, в повествовательном тексте быть не может: хотя и в различной степени, но в нем значимо все» [6].
Эта значимость - не результат повествовательного мастерства рассказчика. Если развертывающийся дискурс выделяет какую-либо деталь, значит, эта деталь подлежит выделению: даже когда такая деталь кажется совершенно бессмысленной и не поддается никакой функциализации, она в конечном счете становится воплощением идеи абсурдности или бесполезности; одно из двух: либо все в тексте имеет значение, либо его не имеет ничто. В произведении искусства нет лишних элементов, хотя нить, связывающая сюжетную единицу с другими единицами, может оказаться очень длинной, тонкой или непрочной [6].
Помимо функций в любом повествовательном тексте выделяются другие элементы нарративной значимости - индексы.
Из функций складывается история ("фабула"), а из индексов - ее аранжировка (конкретизация персонажей, их характеров, мотивов, мыслей, обстановки и орудий действий и т.д.). Внутри функций выделяются основные и второстепенные - ядерные (кардинальные) функции и катализы (катализаторы), служащие прокладкой между главными функциями [14].
Функции ядерные реализуют некий значимый выбор персонажа, а катализы - последовательность осуществления этого выбора; индексами в том же тексте будут служить описания внешности героя и его окружения и т.п. Уровень истории-фабулы [6] включает классификацию повествовательных персонажей [7].
Таковы рамочные операторы самоорганизации нарративного дискурса. В совокупности с глаголами-предикатами, действующими в целом как узловые операторы деятельности, совершающие интерполяцию смыслов фазового перехода от одного состояния реальности к другому (предыдущего, исходного и результирующего, т.е. последующего), рамочные операторы действуют на порождение смысла внутри себя посредством сопряжения двух единиц языка как семантических полюсов. В результате образуется смысл-интерполент, не выражаемый каждой из сопрягаемых единиц, если их брать по отдельности. Рамочная конструкция определяет смысловой базис для синергетического смыслового фокуса всего высказывания, создает в дискурсе смысловые зерна, «зародыши» нового смысла, нацеленные на саморазвитие [11].
Действие рамочного оператора можно квалифицировать как фазовую синхронизацию полярных по своему смысловому потенциалу языковых сущностей, в результате чего создается новый смысловой заряд, которым не обладала ни одна из исходных величин [11].
Узловые операторы образовывают в дискурсе некоторую последовательность - фазовую траекторию, которая, в частности, лежит в основе нарративного дискурса [11].
Временная последовательность представляет собой структурный каркас повествования (дискурса), подобно тому как в языке время существует лишь в форме системы глагольных времен.
Функциональный план повествовательного дискурса предполагает такую организацию отношений, где базовой единицей может быть только небольшая группа функций - по-
следовательность, -логическая цепочка ядерных функций, связанных между собой отношением солидарности (равновесия) [7].
Любая последовательность всегда поддается словесному обозначению. Выделяя крупные функции, образующие повествовательный текст, мы оказываемся перед необходимостью дать им названия. Называние совершенно необходимо и применительно к самым мельчайшим последовательностям -микропоследовательностям, образующим тон-
1. Martinet A. Elements of a functional syntax / A. Martinet // Syntactic theory. Structuralist: Selected readings. - Harmondsworth: Penguin, 1972. - P. 186194.
2. Якобсон Р.О. Шифтеры, глагольные категории и русские глаголы /Р.О. Якобсон; пер. с англ. В.В. Гуревича // Принципы типологического анализа языков различного строя / Отв. ред. В.В. Виноградов. - М.: Гослитиздат, 1957. - С. 95-113.
3. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов [Текст] / Э. Бенвенист. -М.: Наука, 1995. - 330 с.
4. Леви-Стросс К. Первобытное мышление /К. Леви-Стросс. - М.: Республика, 1994. - 384 с.
5. Тодоров Ц. Грамматитка повествовательного текста / Ц. Тодоров // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. VIII. - М.: Прогресс, 1978. -С. 450-463.
6. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки /В.Я. Пропп. - Л., 1986. - 361 с.
7. Греймас А.-Ж. Размышления об актант-ных моделях /А.-Ж. Греймас; пер. с франц., сост., вступ. ст. Г.К. Косикова // Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. № 1. - М.: Прогресс, 1996. - С. 153-170.
Коротко об авторе_________________________________
чайшую фактуру повествовательной ткани. Акты такого называния имеют сугубо металингвистический характер, поскольку касаются самого кода повествовательного текста.
Они составляют часть внутреннего метаязыка самого читателя, который охватывает всякую логическую последовательность действий как номинальное целое: читать - значит называть, не только воспринимать язык, но и конструировать его.
_________________________________Литература
8. Демьянков В.З. Доминирующие лингвистические теории в конце XX века / В.З. Демьянков //Язык и наука конца XX века. - М.: Росгумани-тарный университет, 1995. - С. 239-320.
9. Макаров МЛ. Интерпретативный анализ дискурса в малой группе / М.Л. Макаров. -Тверь, 1998. - 114 с.
10. Гумбольдт В. Лаций и Эллада (фрагмент) ¡Текст] / Гумбольдт // Избранные труды по языкознанию. - М.: Наука, 1984. - С. 15-89.
11. Борботько В.Г. Элементы теории дискурса / В.Г. Борботько. - Грозный, 1981. - 113 с.
12. Derrida de J. L'ecriture et la difference / de J. Derrida. - Paris, ¡Seuil]: Presse univ. de France, 1967. - 183 р.
13. Гинзбург К. Мифы — эмблемы — приметы: Морфология и история /К. Гинзбург; пер. с ит. и послесл. С.Л. Козлова // Сборник статей. -М.: Новое издательство, 2004. - 348 с.
14. Barthes R. Introduction a l'analyse structurale des recits / R. Barthes; пер. с франц., сост., вступ. ст. Г.К. Косикова // Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв.: Трактаты, статьи, эссе. - М.: МГУ, 1987. - С. 387-422.
______________________Briefly about the authors
Тармаева В.И., канд. филол. наук, доцент кафедры анг- V. Tarmaeva, Associate professor of the English language
лийского языка, Иркутский государственный лингвисти- department, Irkutsk state linguistic university ческий университет (ИрГЛУ)
Дом. тел. (3012) 46-23-10
Научные интересы: процессы самоорганизации в языке Areas of expertise: processes of language self-organization
