CC BY
12
Ю. А. Созина
Самоидентификация «малого» народа в условиях глобализирующегося мира (на примере словенской литературы и культуры)
Взаимоотношениям славянских литератур и - шире - культур, объективным историческим, геополитическим и конфессиональным силам, влекущим славян друг к другу и толкающим их в разные стороны, вопросам самобытности славян и их месту в общеевропейской цивилизации, проблемам национальной идентичности в эпоху глобализации посвящены многие научные исследования, ведущиеся в течение многих лет в Институте славяноведения Российской академии наук. Результаты этих исследований представлены на научных кфнференциях, круглых столах, в коллективных и индивидуальных трудах: «Россия в глазах славянского мира» (М., 2007), «Поэтический мир славянства: общие тенденции и творческие индивидуальности (Исследования по славянской поэзии)» (М., 2006), «Литература и глобализация (К вопросу идентичности в культурах Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху глобализации)» (Любляна-Москва, 2006) и другие. Настоящие исследования наряду с их научной ценностью важны и актуальны в плане реального диалога русской и иных славянских культур, способствуют достижению внутриславянского понимания, путь к которому предстоит долог.
Славянские народы в наши дни невозможно мерить какой-либо общей меркой, - слишком они несхожи. Они отличаются друг от друга своими характерами, историческими судьбами, политическими пристрастиями, уровнем социального, экономического и культурного развития, возможностями, реальными перспективами и национальными задачами, мечтами... Соседские славянские страны зачастую конфликтуют между собой. Вместе с тем существует нечто, что их сближает. Возможно, это так называемая «генетическая память», или загадочная «славянская душа», а может, и что-то иное. Знаменитый словенский поэт, переводчик и публицист Вено Тауфер (р. 1933) замечательно сравнил идею «славянской взаимности» с ощущением «крепких тылов»: «...как будто у тебя за спиной нет никого, кто бы мог тебе угрожать, что можно, напротив, ожидать оттуда какого-то понимания, кого-то, кто тебе не совсем чужд, может быть, даже в чем-то близок, ожидать бескорыстной симпатии, любопытства или даже интереса... (хотя
здесь, конечно, не дай бог, если интерес будет слишком большим!)»1. В этих словах отражена парадоксальность взаимоотношений славян.
Россия объективно выделяется из славянского мира по многим параметрам, однако, на наш взгляд, самое важное различие - применительно к теме настоящего симпозиума - в отношении к самой идее «славянской консолидации». Если русские в большинстве своем тяготели и тяготеют к интеграции славян (кстати сказать, главным образом - под эгидой России), то другие славянские народы были ориентированы в первую очередь на достижение собственной политической независимости и культурно-языковой самостоятельности, обращаясь к общеславянской идее в отдельные периоды своего развития лишь в той мере, в какой эта идея способствовала достижению их главной историко-культурной задачи.2 Это отличие принципиально. И потому любые действия, направленные на достижение славянской консолидации, могут протекать лишь в русле безусловного признания автономности и ценности каждой из культур и стремления к познанию их внутренней сути.
На состоявшейся совсем недавно в Институте славяноведения конференции «Славянский мир в глазах России» (22-23 января 2008 г.), подготовленной Центром истории славянских литератур, Ю. В. Богданов в своем докладе («Русско-турецкая война 1877-1878 гг. в художественной публицистике России (Ф. М. Достоевский, М. Е. Салтыков-Щедрин)») среди прочего обратил особое внимание и проанализировал с позиций сегодняшнего дня провидческие мысли Ф. М. Достоевского о развитии взаимоотношений России и остального славянского мира, отраженные в «Дневнике писателя» за ноябрь 1877 г. Со всей крайностью и категоричностью суждений и оценок Достоевский говорит о том, что величие России и несоразмерность ее с остальными славянскими народами исподволь заставят последние «беспрерывно трепетать за свою свободу и бояться властолюбия России; они будут заискивать перед европейскими государствами...» и т.д. Какой же выход для России видит писатель: «Но выказав полнейшее бескорыстие, тем самым Россия и победит, и привлечет, наконец, к себе славян». Так, агрессивное воздействие СССР на политическую и культурную жизнь дружественных народов оставило негативный отпечаток на их отношении к русскому народу, оказавшемуся таким же заложником тоталитарных амбиций советского государства.
Примечательно в этой связи то, что искренняя симпатия к России в эти времена сохранилась именно там, куда не простерлась железная рука режима. Так, словенский публицист, профессор русского языка и литературы в Триестском университете (Италия) Иван Верч (р. 1950) пишет в статье ««Моя» Россия»:
Я давно убежден в том, что для приморских словенцев Россия всегда значила нечто большее, чем для остальных словенцев. Русский «миф» был связан больше с культурологическим или даже психологическим восприятием мира, колеблющимся в амплитуде от воодушевления и надежды до разочарования и гнева, нежели с политической направленностью того или иного рода.
Когда на нас нападали фашисты, силой пытаясь нам внушить второсортность нас, славян (по-итал. 81ау1), русская культура была для нас (наряду со словенской, конечно) тем ориентиром, что придавал нам самоуважение...
в нас слишком глубоко засела идея о «славянской взаимности», чтобы наши убеждения могло пошатнуть очередное прочтение исторических событий в соответствии с данным политическим моментом3.
Однако подобное отношение к русскому народу присуще далеко не всем словенцам и тем более славянам в целом, для которых образ России омрачен тенью-призраком тоталитаризма и великодержавных посягательств, застлан обидами за многие исторические «ошибки», за нечуткость, за неоправданные надежды, за забывчивость... Таким образом, практически единственным оставшимся путем к консолидации славянского мира остается бережное отношение к суверенности друг друга, взаимное уважение и открытость культур - как «больших», так и «малых», - умение встать на чужую, пусть даже исторически далекую точку зрения.
Такая позиция тем более актуальна, когда глобализационные процессы, затронувшие все славянские народы, вызывают самые разные надежды и опасения. Одной из главных опасностей представляется их возможное развитие на основе превалирования «рыночных» отношений над человеческими, в стремлении к наживе, превращение теории прогресса в теорию естественного отбора. В связи с этим словенский ученый, литературовед Марко Юван пишет: «Мне кажется, и я надеюсь, что в процессе глобализации - к сожалению, почти неизбежной в сфере экономики и политики - над грозящей унификацией, хотя бы в сфере искусства и науки возобладает дух полицентризма, в котором не будут заглушаемы ценные своей спецификой голоса и опыт «малых», «пограничных» культур».4 И в качестве одного из гарантов сохранения культурного полицентризма в мире некоторые словенские интеллигенты видят сильную Россию с духовной широтой ее культуры5.
«... Альтернативная версия глобализации, гуманистическая глобализация, исходит из убеждения, что основой действительных, качественно новых изменений, разрешающих накопившиеся роковые проблемы глобального мира, может быть только культура», - как констатировал Александр Сказа,
уважаемый в России словенский профессор-русист Люблянского университета.6 Эта версия развития глобализирующегося мира позволяет сохранить своеобразие и общность наших народов.
Развиваясь на границе славянского и западноевропейского мира, словенская культура органично сочетает в себе черты обоих миров. Изучение опыта словенцев, отраженного и осмысленного в художественной литературе, позволяет во многом по-иному взглянуть на современные глобальные процессы, прочувствовать положение «малого», сильного духом народа, трепетно оберегающего собственную национальную идентичность и бесстрашно принимающего новые исторические условия.
Когда словенцы выполнили свою главнейшую историческую задачу -стали нацией, т. е. народом с собственным самостоятельным государством, - перед ними встал вопрос, куда же двигаться дальше. На политическом уровне кажется само собой разумеющимся дальнейшее развитие по пути демократии в рамках общеевропейской семьи народов. Однако то, что само собой разумеется, не может удовлетворять сущности художественного творчества. В кратких прозаических произведениях современных словенских писателей мы заметили исчезновение (постепенное, надеемся, что лишь временное) национальной, исконно словенской составляющей. Вообще для словенской литературы характерно развитие в соответствии с общеевропейской культурной традицией. Попытки приподнять своего героя на наднациональный уровень наблюдались и ранее, еще до обретения Словенией независимости, но прежде еще нельзя было говорить о них как об общей тенденции. Еще никогда с такой интенсивностью, как сейчас, из образа главного героя, который стал, если так можно выразиться, усредненным для современного европейского и американского культурно-литературного канона, не стирались словенские национальные черты.
Если в главном герое словенской литературы 1970-1980-х гг. была некая определенность в осознании своего положения, даже когда речь шла о так называемых «аутсайдерах», через чью индивидуальность и судьбу выявлялись противоречия, характерные для социалистического общества накануне его краха, то сейчас внутренние ориентиры героя неопределенны, как и сама система человеческих ценностей, оказавшаяся размТытой в полифонии понятий.7
В настоящее время немногочисленные исключения составляют произведения, где поднимаются проблемы национальных меньшинств в Словении и образ героя окрашен национальным колоритом (напр., «Испытание яблоком» Андрея Э. Скубица8), хотя и здесь превалирует общегуманистическая направленность, которая не позволяет принижать человека как такового, несмотря на его национальную, половую, социальную и любую иную при-
надлежность. Гуманистическая направленность остается до сих пор краеугольным камнем литературы, взращенной европейской цивилизацией.
Современные условия, когда социальное положение нашего современника представляется более и менее ясным, определенным, в достаточной степени ориентируют писателей на то, чтобы они обращались к частной, личной истории жизни своего героя. Тот же зачастую больше не находится в конфронтации с внешним миром, а наоборот принимает его правила, хотя они его могут и не удовлетворять, и т. д. В книге Андрея Блатника с говорящим названием «Закон желания» (2000)9, где собраны произведения, созданные в 90-х годах прошлого века, главные герои, которые a priori должны были бы быть свободными, в действительности находятся под давлением, они подчиняются не только обстоятельствам, окружению, но и собственным желаниям. В самом названии книги определяющим словом, так сказать смысловым центром, является слово «закон». Так, например, в рассказе «День независимости» за повествованием от первого лица проглядывает ирония автора, противопоставляющего рождению нового государства рождение наследника, что для отдельно взятого человека в конце концов может быть более важно.
Характерной особенностью настоящего периода литературного развития является то, что герой больше не стремится к тому, что скрыто за понятием «свобода», вместе с тем человек, которого называют «свободным», на самом деле оказывается загнанным в «Мертвый угол» прозябания без цели и без перспективы. Поэтому в нем развивается комплекс неполноценности. «Мертвый угол» - название сборника краткой прозы Душана Шаротара (2002)'°, где во многих рассказах образ героя сопровождает мотив смерти. Подобная атмосфера передается в рассказах, переведенных на русский язык и собранных в книге «Утро в России» (2003), в частности, Полоны Главан и Мойцы Кумердей". Иными словами, исчерпанность жизни становится определяющей чертой современной словенской краткой прозы и ее героя.
Русский писатель Василий Аксенов, с 1980 г. живущий в США, сказал о современной литературе, что сейчас писатель должен быть «не властителем дум, а освободителем дум». Необходимо освобождать нё только высокие, философские, но и самые обыкновенные, повседневные мысли, в которых отражается человек во всей своей сложности и со своими желаниями, радостями и печалями, видеть во всем этом сущую простоту. В современной словенской прозе преобладает именно это стремление, т. е. стремление к обычному и частному. Современные словенские писатели исследуют повседневные истории, что отражается на построении образов их главных героев, при этом не важно, к какому народу они принадлежат. Истории, рассказанные в , этих произведениях, могли бы происходить где угодно.
И раньше в словенской литературе появлялись герои, для которых полная свобода не являлась жизненной необходимостью, но важны были человеческая теплота и дружба, существенны не власть, а познание, не внешняя красота, а духовность (вспомним в этой связи антиутопии Берты Боету)12. Есть основания считать, что словенская краткая проза продолжает развиваться в этом ключе. Понимание писателем полифонии жизни, принципиальной сложности и непознаваемости мира помогает уйти от традиционной системы ценностей. Однако вместе с тем происходит отдаление и от национального самосознания, традиции, таким образом, главный герой все меньше и меньше является словенцем (словенкой) и все более становится человеком мира. В этом проявились первые очевидные результаты глобализации.
В рассказе «Буквы» Винко Мёдерндорфера повествуется об исчезнувшем с лица земли городе, центре книгопечатания - Крепости (Тг<11уауа), что различные народы именуют по-разному: «город слов», «Королевство букв», «Страна, где появляются истории».13 Известно много подобных легенд, достаточно вспомнить, например, легенду о русском граде Китеже или легенду о Венеции. В рассказе Мёдерндорфера от Крепости остались лишь несколько букв, в которых можно было распознать два слова: «умерли» и «свобода». Автор развивает мысль об исторической предопределенности того, что бой за свободу несет с собой разорение, смерть и забвение. Хотя город не сдался врагам, его жители «во хмелю победы забыли про буквы, которые складываются в слова и означают жизнь». Без своего сердца - библиотеки и типографии - город и его жители «навсегда исчезли во времени». Этой мыслью писатель продолжает и по-своему развивает взгляд Б. Боету о том, что понимание означает больше, чем свобода. В следующем рассказе - «История о страхе» - Мёдерндорфер говорит о том, что человек может найти настоящий покой и стать свободным - прежде всего от себя самого - лишь тогда, когда избавится от страха. Эта позиция кажется весьма важной, когда речь идет о преодолении комплекса неполноценности.
Особо важным для понимания развития современной литературы, на наш взгляд, является противоречие, разрешить которое словенским писателям еще только предстоит, и это противоречие скрыто в образах главных героев: с одной стороны, они ориентированы, так сказать, на глобальное, характерное для всех (усредненный европейский стандарт), с другой же стороны, они загнаны «в угол» своей национальной специфики, так называемого словенского варианта.
О преодолении комплекса неполноценности и страха повествует рассказ «Необычная идентичность Нины Б.» Полоны Главан (2003)14. Молодая 17-летняя девушка Нина пытается освободиться от предрассудков, которые унаследовала от своих родителей. С явной иронией автор описывает жиз-
ненные ценности старшего поколения, так называемых «настоящих» словенцев, каковым является, например, отец Нины, который свою «родовую принадлежность на всякий случай облагородил типичными атрибутами - ... Дом, ... Автомобиль, ... политика невмешательства по отношению к Соседям (в коллективном сознании именуемая Манеры)». Будучи еще ребенком, Нина представляла себе вопросы национальной идентичности следующим образом: с одной стороны - немецкие туристы (т. е. Европа) - с покрасневшей кожей, приветливые, тихие, с другой стороны - выходцы из краев, что приблизительно 100 км южнее Словении (т. е. Балканы) - темнокожие, неприветливые, шумные. Словенцев ребенок помещает где-то посредине. У первых есть Культура, у других есть Другая культура, а что есть у- словенцев? Здесь вместе с девочкой знак вопроса ставит и автор. Весьма интересно и очень провокативно. «Словенец мог себя идентифицировать лишь, если ставил себя рядом с кем-то еще, не забыв при этом встать на цыпочки и выдвинуть грудь вперед».
Для своей героини Полона Главан нашла выход. Во время учебы в Европе, к которой девушка «подходила с надлежащей скромностью и нижайшим почтением», Нина как словенка не ощущает себя маленькой и потому неполноценной, но редкой, экзотичной, исключительной: «Ты был подобен другим, но только был немного редкостью, что автоматически добавляло тебе ценности». От момента осознания этого героиня от «своей необычной идентичности больше не отказывалась». Она даже смогла откинуть «флаги, гимн и отдающие нафталином лозунги ... о Самобытности, Гордости», но все же пока лишь втихомолку: «Потом она инстинктивно осмотрелась, будто боялась, что ее мог кто-нибудь услышать, и засмеялась в сжатый кулачок». Здесь писательница ставит точку.
Появление подобных художественных произведений - доказательство того, что словенцы уже начали преодолевать в себе этот страх. Из докладов участников международной конференции, которая состоялась в 2004 году в Институте славяноведения и была посвящена вопросу национальной идентичности в эпоху глобализации, нам стало ясно, что ситуация в словенской литературе несколько отлична, чем в большинстве литератур других государств Центральной и Юго-Восточной Европы". В отличие от других словенцы могут позволить себе этот переход на общечеловеческий уровень и при этом не бояться, что перестанут быть словенцами. В то время, как большинство в эпоху глобализации судорожно цепляются за свою национальную идентичность, как за спасательный круг, словенцы остаются «несгибаемым народом» - и в культурном смысле. Это большое достижение современной словенской литературы. Несмотря на явный отход от традиции и национального, словенец все равно чувствует, что принадлежит народу,
«происхождение которого как-то недосказано», как иронично замечает Полона Главан.
В интервью для ежемесячного журнала «Литература», юбилейного 150-ого выпуска, озаглавленного «Героическая эпоха словенцев минула», Андрей Цапудер заявил: «[Но] к сожалению я должен сказать, что нынешнее время для меня уже не так интересно. Все бывшие коммунисты при этих словах повскакивают от радости, вот мол, мы были правы, наше время было интересным. И действительно - великая, героическая эпоха словенцев минула. Это была схватка двух миров, правого и левого лагеря. <...> После освобождения, или обретения независимости Словении все мне кажется более безвкусным и менее интересным». Однако затем Цапудер все же добавил, что «приходит новая эпоха», и это уже чувствуется в новой словенской краткой прозе16.
Ощущение опасности в словенских писателях порождает не призрачная угроза исчезновения народа в жерновах глобализации, но неясность перспектив его развития. Вообще нередки произведения, где описывается страх или даже отчаяние и паника главного героя, когда он намеренно или случайно выходит за рамки сложившегося жизненного уклада, как внешнего, так и внутреннего. Он чувствует почти вселенское разочарование там, где все не так уж и плохо. Он знает, что ему остается лишь ждать, вдруг произойдет ¿ечто и что-то изменится, да ему и не остается ничего другого.
В этом смысле показателен рассказ Маре Цестника «День как многие другие» (2004)17. Любовь позволяет главному герою ощущать острее все, что происходит вокруг него. Он счастлив и изумляется своим открытиям, начинает чувствовать простоту жизни. Он узнает, что способен на многое, и не желает больше быть «незаметным мимо бегущим», что трясется над своей «свободой», купленной с широкого прилавка распродажи и услужения. Он хотел бы стать отцом. Однако его ограничивает внутренняя неспособность к действию, которую сам повествующий от первого лица называет «яловостью»: «В моей жизни будто бы набралось слишком много яловости, коротеньких точно направленных смыслов, которые ожесточенно уклонялись от всего, что могло бы принести боль». Герой гуляет по улицам, по городскому парку, заходит в кино, осматривает фотографии в галерее, забредает в несколько баров, но он не в силах идти домой навстречу своему будущему. Когда он садится на лавку в парке, его тело автоматически принимает положение эмбриона, он подтягивает колени к себе, обхватывает их руками и упирается в них бородой. Именно это положение выражает неготовность, даже страх перед внешним миром и подсознательное стремление к теплу, уюту, защищенности. После всех душевных мук герой все же находит пристанище в объятьях любимой женщины: «Рядом с ней я быстро забывал все...».
В этом рассказе автору удалось минимальными средствами лаконично описать широкую палитру человеческих чувств: любовь, счастье, эротическое переживание, сердечность, удивление, страх, эгоистическую враждебность и т. д., которые смешались в душе героя. Вместе с тем явственно показана эгоистичная закрытость современного общества, где преобладает то, что опустошает человека «повторяющимися, прогнозируемыми, продажно успешными наслаждениями».
В то время как писатели разбираются с собственной «экзистенциальной исчерпанностью», в действительной жизни, т. е. вне литературы, не упускают шанса воспользоваться случаем другие, прежде неизвестные или незаметные «герои», люди, пробивающие себе путь вверх и вперед - к власти. Постепенно они становятся сильными, одновременно и опасными. Со временем и они стали объектом исследований писателей.
В журнале «Нова ревия» в 2004 г. были опубликованы три рассказа Дра-го Янчара - «Невидимая пыль», «Человек, заглянувший в омут» и «...рассказывает Лешник».18 Главный «герой» первого рассказа - господин Пшеничник, новоявленный властитель судеб, из тех, кто управляет денежными потоками в обновленном демократическом государстве. Со страхом и трепетом ожидают его приезда. Автор с легкой иронией описывает этого влиятельного человека, которого отличает «вызывающая удивление скромность». Автор иронично замечает: «Вот такие вот великие люди - маленькие». Наполеона новых времен в подлинное замешательство (тот даже бледнеет) может ввести лишь ребенок: в рассказе мальчишка находит пистолет и начинает играть с ним. В финале писатель позволяет себе выразительно и откровенно маркировать персонажей своего рассказа: их начинает покрывать невидимая «пыль легкого слабоумия», - это напоминает театральный занавес или даже саван.
Ирония появляется там, где присутствует какая-либо догма, основывающаяся на некоем общем национальном или вообще человеческом ценностном «авторитете». Нынешние власти Словении успешно демонстрируют свою близость к народу, избегают явной конфронтации. Демократические преобразования (или их видимость) нейтрализуют остроту проблематики, актуальной прежде - особенно перед 1990 годом, т. е. перед обретением независимости. Однако проблема власти остается, хотя она внешне изменилась, приобрела иные, непривычные формы и потому могла некоторое время не привлекать к себе внимания.
В другом рассказе Янчара появляется карикатурный образ человека, околдованного фантомом публично-общественной жизни. Его единственная цель - появляться перед телевизионной камерой и говорить, - ибо он «носил в груди моральные принципы и об этом живо рассказывал каждый раз, когда перед ним стоял микрофон и когда в него уставилось око камеры». Его кре-
стный путь начался, когда словенцы выступили за независимость своей родины. Йоже Млинар осмелился пред тысячью глаз сказать (продолжая слова Черчиля): «Мы никогда не сдадимся, ведь речь идет о наших правах»19. Он стал человеком, который говорит - говорит много, возможно, даже справедливо и обоснованно, но только ради того, чтобы говорить. Он стал смешон. Потерял дом и работу и умер в мокрой придорожной листве. Так в придорожной листве оказались и речи во имя свободы, демократических парв и много чего еще, о чем можно было слышать с трибун во времена обретения независимости.
Последним в этом маленьком журнальном цикле стал рассказ «...рассказывает Лешник». История из времен Второй мировой войны, которую автор записал под диктовку около 1975 года. Здесь повествуется о встрече дух земляков-словенцев на русском фронте, где-то под Минском: солдата и женщины, имени которой он так и не узнал. Женщина состояла на специальной службе, где арестованные девушки исполняли «меры по поддержанию мужской производительной силы», другими словами, она была официальной армейской шлюхой. Военные условия показаны убедительно просто: комната, невыпитый стакан водки, постель, две дойчмарки за четверть часа, офицер СС «не такой уж плохой человек <...> у него дома трое детей», - и в то же самое время показана неповторимая судьба человека с его невыразимо глубокой мукой в душе. ««Жива?» - произнесла она и заглянула в глубину его глаз». Женщина не вернулась домой, Лешник вернулся - с железным крестом и без руки. Из частных историй проступает портрет бездушной, циничной власти.
Хотя в рассказах Янчара речь идет о так называемых «общественных явлениях», в их основе - частная человеческая история. В современной словенской прозе - все относительно, общее лишь то, чему можно верить - непосредственным ощущениям человека, которые воспринимаются в определенное время и конкретной ситуации, «здесь и сейчас».
В последние годы в словенской литературе появились произведения, общая направленность которых позволяет говорить не просто об отдельных прозрениях некоторых талантливых писателей. В колебаниях и неопределенности выкристаллизовывается обновленная гуманистическая направленность литературы, продолжаются не только искания самого себя современным человеком, но исследуются пути принятия им новых решений. Это отражается прежде всего в образах литературных персонажей, и именно в краткой прозе с ее жанрами - рассказом, очерком и новеллой, - способными наиболее быстро реагировать на любые перемены в человеческом обществе.
Проблематика обновилась, но она парадоксальным образом остается по сути своей прежней, традиционной. Табу больше не существуют, однако их отсутствие не вызвало в литературе кардинального расширения или измене-
ния тематики. Как и прежде в центре остаются «вечные» человеческие темы: любовь и понимание, страх и одиночество, детство и старость. Наиболее очевидны изменения в формальном плане. Маятник вновь качнулся в сторону реалистического метода, который, естественно, определенным образом изменился и приобрел новые черты. Как и прежде центром художественного творчества остается человек. Основные, наиболее характерные черты современной словенской прозы были описаны в статьях20 Мити Чандера, констатирующего факт усиления реалистической поэтики, и Томо Вирка, обратившего внимание на преобладание «малой» повседневной истории и сосредоточившегося на жанровых особенностях словенской краткой прозы.21
Изучение литературы другого народа дает возможность приблизиться в своем понимании к его чаяниям и надеждам, страхам и комплексам, обрести иную перспективу реальности. Проникновение в менталитет «малого» народа позволяет представителям так называемого «большого» народа избежать ошибок в восприятии обстоятельств международного сотрудничества, не стать «жертвой собственной, воспитанной в нем и исторически обусловленной «слепоты», делающей несколько ущербной его способность оценки различий, его любопытство и бескорыстную открытость к восприятию различий» (В. Тауфер).22 Лишь преодолев стереотипы - мифологические, политические, конъюнктурные - можно приблизиться к объективному осознанию особенностей отдельных славянских народов, а во взаимосвязи с этим и специфику их отношения к России.
Примечания
' Тауфер В. Из опыта жизни «на границе» // Словенско-русский альманах. История, языкознание, публицистика, художественная литература Словении. М., 2001. С. 155. 2 Примечательны в этой связи рассуждения и теоретические выкладки И. В. Кондакова в его статьях «Глобалитет русской культуры в контексте славянских культур» и ««Русская идея» в диалоге славянских культур» (в сборнике: Традиционная и современная Россия глазами славянских народов. Выпуск I. Пермь, 2007. С. 6-17, 91-94.): «Русская идея» и другие «славянские идеи» «смотрели» в разные стороны, а славянство, на протяжении последних веков и десятилетий, представляло собой скорее «разбегающуюся галактику», нежели «сходящуюся»; скорее «ризому», нежели организованную систему. (С. 93.) ' Берн И. «Моя» Россия // Словенско-русский альманах. С. 148.
4 Юван М. Заметка // Словенско-русский альманах. С. 145.
5 Об отношении словенских литераторов к России, их неоднозначном и разноплановом восприятии ее истории и культуры мы уже писали в статьях «Образ России в современной словенской литературе» в ж. «Родина» - выпуск, посвященный Словении (2008); К вопросу о рецепции русской литературы в современной словенской литературе // IV Славистические чтения памяти профессора П. А. Дмитриева и профессора Г. И. Сафронова. С.-Пб., 2003.
6 СказаА. А. (Университет в Любляне, Словения) Функция культурологии в областй преподавания русской литературы за рубежом в состоянии глобализации // Традиционная и современная Россия глазами славянских народов. Выпуск 1. Пермь, 2007. С. 18.
7 Этому вопросу посвящены наши работы: Типы и образы героев в словенском романе 19701980-х гг. // Литературные итоги XX века (Центральная и Юго-Восточная Европа). М., 2003; Образ словенца в современном романе // Literatura in globalizacija: (К vpraSanju identitete v kulturah centralne in jugovzhodne Evrope v iasu globalizacije). - Литература и глобализация (К вопросу идентичности в культурах Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху глобализации). Ljubljana, 2006.
" SkubicA. Е. Preizkus z jabolkom // Literatura 15 / 143-144 (maj / junij 2003). ® BlatnikA. Zakon ielje. Ljubljana: Studentska zaloiba, 2000. 10 Sarotar D. Mrtvi kot. Ljubljana: Studentska zaloiba, 2002.
" Утро в России. Ljubljana: Studentska zaloiba, 2003. Переводы на русский язык словенской краткой прозы можно также найти в публикациях: Современная словенская проза, поэзия, драма. Ljubljana: Slovene Writer's Association, 2000; Все к лучшему. Рассказы современных словенских писателей//Новый мир 2003/4.
12 См. романы Б. Боету «Филио нет дома» (1990) и «Птичий дом» (1995) (издательство: Wieser, Celovec - Zalzburg). См. также: Julija A. Sozina. Poskus oddaljevanja slovenskega romana od ideologije pred osamosvojitvijo // Slovenski roman. Mednarodni simpozij Obdobja - Metode in zvrsti. 5.-7. december 2002. Ljubljana, 2003.
13 Módemdorfer V. Dve zgodbi: Crke, Zgodba o strahu // Sodobnost 68 / 1 (2004).
14 Giman P. Nenavadna identiteta Nine B. // Literatura 15 / 143-144 (maj / junij 2003).
15 См. сборник статей no материалам конференции: Literatura in globalizacija: (К vpraSanju identitete v kulturah centralne in jugovzhodne Evrope v íasu globalizacije). - Литература и глобализация (К вопросу идентичности в культурах Центральной и Юго-Восточной Европы в эпоху глобализации). Любляна, 2006.
"' CapuderA. Heroiina dobaSlovencevje zanami// Literatura 15/150 (december 2003). 17 Cesrnik M. Dan kot toliko drugih // Nova revija XXII / 263-264 (maree / april 2004). '* JaniarD. Nevidni prah. Clovek, ki je pogledal v tolmun. ... pripoveduje LeSnik// Nova revija XXII / 265-266 (maj / junij 2004).
19 «Мы не должны прекращать бесстрашно проповедовать великие принципы свободы и прав человека», - из речи в Фултоне Уинстона Леонарда Спенсера Черчиля (1874-1965), премьер-министра Великобритании в 1940-45,1951-55 гг.
20 Cander М. О бет govorimo... (... ali potep ро sosednjih pokrajinah) // О бет govorimo., Slovenska kratka proza 1990-2004. Ljubljana: Mladinska knjiga, 2004.
VirkT, Cas kratke zgodbe (spremna beseda)// Cas kratke zgodbe. Ljubljana: Studentska zaloiba, 1998.
21B настоящей статье использованы материалы, опубликованные в Словении: Julija A. Sozina. Zakon ielje ali sindrom manjvrednosti (k vpraSanju o glavni osebi v sodobni slovenski kratki prozi) // Slovenska kratka pripovedna proza/ Ur.: 1.Novak-Popov. Zbirka: Obdobja. Metode in zvrsti; 23. Ljubljana: Filozofska fakulteta, 2006.
" Тауфер В. Из опыта жизни «на границе» // Словенско-русский альманах. С. 158.
