CC BY
71
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
УДК 821.161.1.09"18"
«РЫБАКИ» И «ПЕРЕСЕЛЕНЦЫ» Д.В. ГРИГОРОВИЧА КАК ОДНИ ИЗ ПЕРВЫХ ЭПИЧЕСКИХ
РОМАНОВ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
В.Г. Андреева
Автор статьи рассматривает романы Д.В. Григоровича «Рыбаки» и «Переселенцы» как один из первых опытов создания эпических романов на русской почве во второй половине XIX века: отмечает, что широкое изображение народной жизни, осмысление писателем ценностей и забот простого русского человека помогли ему создать масштабные художественные миры, содержащие образы и мотивы, важные для понимания пути преображения человека и мира.
Ключевые слова: Д.В. Григорович, роман из народной жизни, эпический роман, жанр, художественный мир, мотив, коллективное и индивидуальное.
Романы Д.В. Григоровича «Рыбаки» (1853) и «Переселенцы» (1855) относятся в литературоведении, как правило, к романам народническим или романам этнографическим. Между тем, среди всех русских писателей второй половины XIX века именно Григоровичу принадлежит одна из ранних попыток создания эпического романа. А.А. Тимакова справедливо подчеркивает, что указанные романы Григоровича необходимо рассматривать не столько как результат влияния «натуральной школы», сколько как «факт все возрастающего влияния новых тенденций в реализме, связанных с более широким осмыслением конкретных, подчас чисто бытовых фактов и противоречивых социальных явлений 50-х годов». А.А. Тимакова проницательно отмечает, что Григорович не только шагнул далеко вперед в разработке новой жанровой формы, но и «одним из первых в русской литературе предпринял попытку создания эпического произведения романной формы из жизни простолюдина» [8, с. 170].
Примечательно, что еще до романов «Рыбаки» и «Переселенцы» Григорович написал роман «Проселочные дороги», в котором он во многом подражает Н.В. Гоголю. Критики и литературоведы справедливо называют этот роман подражательным и растянутым. Но нам важнее другое: в «Проселочных дорогах», вероятно, можно наблюдать первую, пусть еще неудачную попытку создания Григоровичем эпического романа.
По нашему мнению, эпические начала романов «Рыбаки» и «Переселенцы» Григоровича были положены вообще в основу русского народного романа, послужили той благодатной почвой, на которой в дальнейшем рос и развивался русский реалистический роман в его «левой» ветви развития (романы П.И. Мельникова-Печер-ского, Н.Н. Златовратского, Д.Н. Мамина-Сибиряка и др).
Постараемся показать, что русский реалистический роман из народной жизни содержит многие яркие особенности, которые являются отличительными признаками эпического романа, возникшего во второй половине XIX века на русской почве. А.А. Тимакова отмечает, что основа жанровой типологии народнического романа, истоки этой типологии находятся «в жизни самого народа, в эпическом воспроизведении не только бытовых условий, но и склада мышления, особенностей психологии и речи представителей народной среды» [8, с, 170]. С исследовательницей трудно не согласиться. Однако, на наш взгляд, у Григоровича и его последователей есть и тот общий философско-религиозный, широкий взгляд на мир, жизнь, мироздание, который и стал основой русского эпического романа в целом.
Эпический роман, возникший в результате диалога и полемики русских писателей второй половины XIX века в их движении к новому жанру, стал поистине «формой времени». Как справедливо отметил Н.Л. Лейдер-ман, определение «эпический» помогает подчеркнуть «секрет вечного обновления этого жанра, движущегося вместе с жизнью». «В романе эстетическое освоение диалектической многосложности жизни возводится в конструктивный принцип художественного мира. Жанровая структура, выстраиваемая в романе, представляет собой "модель" тех связей и отношений "человеческого мира", диалектическим сцеплением, борьбой и единством которых держится и движется жизнь. В эстетическом освоении связей действительности, диалектики противоположностей, единства процесса жизни, неостановимого развития и непрекращающейся борьбы состоит эпическая сущность романа нового времени».
При характеристике уникальности русского реалистического романа, обнаружении его отличий от романа западноевропейского определение «эпический» подчеркивает мысль о величии, широте жизни. Русские писатели не просто выявляли причины и поводы явлений, осознавали случайности и закономерности, размышляли над последствиями и возможным развитием событий, но и находили истинные правила жизни, стремились показать, что отклонения от них становятся причиной неудач и трагедий.
Исследователи справедливо отмечают, что русская литература, освобождаясь от груза риторики, «как бы развернула в обратном порядке тот путь, который поэтическое мышление в свое время прошло от Гомера до риторической поэзии», что в какой-то момент «она достигла гомеровской вольности и широты на совсем не гомеровском материале современной жизни» [4, с. 32-33]. Действительно, многие романы второй половины XIX века, за исключением, наверное, только «Войны и мира» Л.Н. Толстого, повествуют не о подвигах полководцев
и судьбах, решаемых в результате значительных побед и поражений, но, как правило, о простых людях, их взаимоотношениях. Однако через личное русские писатели научались выходить к всечеловеческим масштабам.
Роман Д.В. Григоровича «Рыбаки» и «Переселенцы» и стали первыми образцами эпических романов; их автор смог представить неразрывное соотнесение «личного» и «общего», не просто выдуманное, но перенесенное им в литературу из жизни. Речь идет как о способности русских писателей к изображению жизни в ее непредвзятом виде, так и об особенном видении, присущем нашему народу, самим русским писателям. «В русском обществе есть важная отличительная черта - для нас коллективное первичнее, нежели индивидуальное. Соответственно, та социология, которая изучает русское общество, должна отталкиваться именно от этого принципа. Если мы будем дробить наш народ на индивидуумы, опрашивать его, пытаться получить общее мнение, мы никакого общего мнения не получим. В момент разделения на индивидуальность мы утратим самое главное. Если механический прибор можно разобрать, а потом собрать, то живое существо (как, например, кошку или собаку) разобрать и собрать не получится. Поэтому и к русскому народу надо относиться с точки зрения социологии Большого человека. Все русские, все наше общество формирует некое единое существо, смысл, значение и реакции которого надо понять. Это, кстати, отличие нашей коллективистской социологии и антропологии от западноевропейской. Неслучайно многие соцопросы, исследования русского общества, в которых игнорируется данная особенность нашей антропологии, становятся неадекватными», - отмечает А. Дугин [3].
Обратимся к двум примечательным, на наш взгляд, цитатам Л.Н. Толстого о романах Григоровича. В дневнике от 26 октября 1853 года Толстой отмечает: «Простой народ так много выше нас стоит своей исполненной трудов и лишений жизнью, что как-то нехорошо нашему брату искать и описывать в нем дурное. Оно есть в нем, но лучше бы говорить про него (как про мертвого) одно хорошее. Это достоинство Тургенева и недостаток Григоровича и его рыбаков. Кого могут занять пороки этого жалкого и достойного класса? В нем больше доброго, чем дурного; поэтому естественнее и благороднее искать причины первого, чем второго» [9, т. 46, с. 184]. Интересно, что это достаточно противоречивое высказывание Л.Н. Толстого, очень не характерное, к примеру, для писателя времен создания «Войны и мира». Немного позднее Толстой будет воспринимать романы Григоровича и Тургенева наоборот: открывая достоинства Григоровича и односторонность Тургенева в описании русского народа. Цитата эта, содержащая столь нехарактерное сравнение народа с мертвецом, фактически невозможное в творчестве зрелого и позднего Толстого, показывает нам, что сам Лев Николаевич в это время еще не дорос до вершин реализма и широты эпического мышления Григоровича. Нельзя, кстати, исключать и того факта, что романы Григоровича оказали на Толстого очень большое влияние.
Уже в 1856 году, Толстой, которого сложно упрекнуть в неискренности и способности льстить, в письме к Григоровичу хвалит его «Переселенцев»: «Давно, давно собирался вам писать, во-первых, о впечатлении довольно выгодном, которое произвел ваш "Пахарь", а во-вторых, впечатлении прекрасном, которое произвела на меня ваша апрельская часть "Переселенцев". Теперь ничего не напишу исключая того, что ужасно вас люблю и желаю вас поскорей видеть» [9, т. 60, с. 59]. Скорее всего, в три года, прошедшие со времени вышеупомянутого отзыва Толстого, писатель понял глубину описаний народа и крестьянской жизни в романах Григоровича, сам Григорович отошел от своего более раннего пессимистического взгляда на русского мужика и деревенскую жизнь, а Толстой осознал изменение его воззрений. Чтение «Переселенцев», фактически второй части дилогии Григоровича о русском народе (вспомним подзаголовки к обоим романам: «Роман из простонародного быта» и «Роман из народного быта»), скорее всего, показало Толстому истинный смысл неприкрашенного повествования Григоровича.
Изображая русский народ, писатель не избегает темных и мрачных сторон. В своих эпических романах Григорович не останавливается единственно на отрицательных сторонах народной жизни, как это было в его ранних повестях («Деревня», «Антон-горемыка»). Теперь, наряду с мрачными картинами, романы Григоровича проникнуты трепетной любовью к русскому народу, его истории: «Появляется некоторая теплота в изображении крестьянских характеров. В отношении же отдельных ведущих персонажей (Глеб Савинов, Иван, Катерина) можно сказать, что писатель сознательно поэтизирует их трудолюбие, оптимизм, проводя тем самым характерную для эпических произведений мысль о величии и силе таящихся в народной среде возможностях» [7].
Очень важно, что в обоих романах Григорович выходит к эпосу благодаря раскрытию семейной темы, отталкиваясь от образа семьи и рассматривая семью как единственно верную и гармоничную основу для объединения людей. В центре романа «Рыбаки» - семья Глеба Савинова. Григорович показывает, чем живет эта семья, как в нее вливаются новые, пришлые люди, как они становятся «своими», а после фактически и разрушают семью. К Глебу Савинову, отцу трех сыновей, помогающих ему в работе и старательно занимающихся общим рыбацким промыслом, приходит дальний родственник его жены, Аким с сыном Гришей. Примечательно в романе увидеть тот факт, что в семью Савиновых принимают людей, абсолютно чуждых ей по духу. Григорович подчеркивает абсолютную неспособность Акима к труду, его бродяжническую сущность: «Живал он в пастухах, нанимался сады караулить, нанимался на мельницах, на паромах, на фабриках, исходил почти все дома во всех приречных селах - и все-таки нигде не пристраивался» [1]. Автор объясняет читателю, что бродяжничество Акима связано не с невезением, а с его бездельной сущностью, не случайно Григорович называет своего героя «пустопорожним работником».
Именно такой человек и его отпрыск оказываются пристроенными в доме Глеба Савинова - славного патриархального хозяина. После смерти родного отца, становясь приемным в семье Глеба Савинова, Григорий привносит в его дом элемент хаоса, разрушения. Очень символичным для всего романа оказывается поведение маленького
Гриши, еще не умеющего притворяться и лгать. Так, видя со стороны взрослых преимущественно доброе отношение, Гриша предпринимает попытку поджога дома, с первых же дней берет верх над родным сыном Глеба, Иваном. После Григорий на самом деле окажется единственным виновным в крахе семьи, дома Савиновых.
В романе «Переселенцы» автор также обращается к образу семьи, показывая читателям крестьянскую семью Тимофея Лапши и дворянскую семью помещиков Белицыных. В «Переселенцах» писатель огромное внимание уделяет вопросу взаимоотношения членов семей, иллюстрируя, как поступают в сложных жизненных условиях благородные и добрые люди. В «Переселенцах» Григорович иллюстрирует важность и значимость общественного мнения, его силу, нередко сокрушительно действующую на человека, оказывающегося предметом внимания. Так, глава изображаемого Григоровичем крестьянского семейства представляет собой образец робости, бессилия, ничтожества: «Один вид приближавшегося мужика невольно уже как-то приводил на память данное ему прозвище. Нельзя сказать, чтоб он был чрезмерно тощ, белокур и длинен; но все существо его, казалось, насквозь проникнуто переминаньем и мямленьем. Ногами передвигал он довольно скоро, но они выступали нерешительно, путались и бились друг о дружку; туловище его с узенькою, глубоко впалою грудью и руки словно повиновались движению ног и колыхались без всякой видимой цели <...>. Словом, это был совершеннейший тип бессилия и слабости. Физическое бессилие, казалось, соответствовало в нем и нравственному» [2]. Григорович показывает, что крестьянская семья Лапши держится единственно на его жене Катерине, в отличие от мужа считающей своей главной ценностью своих детей, а также способной на решительные поступки.
Примечательно, что обращаясь к социальным проблемам, к вопросам взаимоотношений героев в романах «Рыбаки» и «Переселенцы», исследователи русской литературы почти не обращали внимания на важнейшие мотивы, которые помогают правильно понять всю глубину произведений и их основные конфликты, уяснить их эпическую сущность.
Так, почти все историки литературы, обращавшиеся к анализу романов Д.В. Григоровича, останавливаются на описании жизни патриархальной семьи Глеба Савинова, на внешних причинах ее распада, связанных с бездумным и потребительским поведением приемного сына Глеба Савинова - Григория. Действительно, события в романе, пространные описания, которые во многом способствуют созданию эпической полноты повествования, значат многое: писатель показывает, как уклоняясь от послушания отцу, отделяются старшие браться Савиновы, как пренебрегает заветами приемного отца Гриша, начинающий выпивать и подпадающий под влияние фабричных, атмосферы разгула. Так, Л.М. Лотман отметила эпическую сущность фигуры Глеба Савинова, мужика, «любящего свой труд, хозяйственного, сильного и смелого, но упрямого и сурового с домашними и работниками». Между тем, исследовательница считает неуместным консерватизм героя, на котором, по ее мнению, и основано единство семьи: «Григорович подробно останавливается на семейных отношениях Савиновых. Он показывает забитость тетки Анны, суровость и жестокость старших сыновей, Петра и Василия, их стремление выйти из-под опеки отца и жить отдельно, деспотизм Глеба и его эксплуататорское отношение к работникам и приемышу. Все это придает большую жизненность образам "Рыбаков"» [6].
Рассуждая о романе «Переселенцы», исследователи констатируют контраст в изображении Григоровичем двух полярных миров (крестьянского и дворянского), позволяющий показать драматическое противостояние двух культур, двух разных уровней, анализируют отдельные образы, наиболее удавшиеся Григоровичу и пытаются вычислить меру поэтизации Григоровичем дворянской и крестьянской семей.
На самом деле, эпическую основу романов Григоровича можно увидеть, лишь прозревая глубину конфликтов, отношение автора к своим героям и уясняя хранимый в его художественном мире идеал. Для понимания эпичности романов Григоровича необходимо не просто перенести рассматриваемый им локальный семейный конфликт в более широкие пределы - рамки всей страны, необходимо открыть причины возникновения этих конфликтов, понять их глобальный смысл, заключающийся не просто в уяснении типичности образов, созданных Григоровичем.
И в «Рыбаках», и в «Переселенцах» Григорович не просто показывает разлагающее действие разгульной жизни на крестьян и пагубное влияние, оказываемое на них новыми дельцами-хищниками, думающими о легком обогащении за счет разорения народа, не просто иллюстрирует необходимость четкой жизненной позиции, внутренней силы того человека, на котором держится семья. Писатель демонстрирует нам два полюсных образа жизни, открывает две разные системы ценностей, которые и формируют мировоззрение его героев. Определяющими в этом случае оказываются вера и способность к труду, желание работать и готовность двигаться к лучшей жизни через препятствия и трудности.
Так, в образах Глеба Савинова в романе «Рыбаки» и Катерины в романе «Переселенцы», которые на первый взгляд, мало чем похожи друг на друга, Григорович показывает нам не просто хранителей семей, но людей, берегущих веру, те образцы народной морали, которые оказались поставленными под угрозу новыми модными веяниями.
Глеб Савинов передает все лучшее своим детям, прививает им светлые, положительные качества: жажду к труду, самопожертвование. А.А. Тимакова справедливо пишет, что в основе непреклонности Глеба Савинова лежит не стремление к деспотизму и тирании, а суровость его лишь внешняя, «обусловленная объективной необходимостью прокормить семью, удержать порядок, обеспечить достаток впрок» [8, с. 174]. Действительно, Глеб оказывается героем поистине эпического масштаба. Необходимость постоянного тяжелого труда в больших объемах, требуемого Глебом от своих родных и кажущаяся им непосильной тяжестью, на самом деле является благодатной защитой от греха и темных помыслов. Примечательно, что сам Григорович не только описывает непосильность крестьянского
рыбацкого промысла, но и поэтизирует его. И в борьбе человеческой натуры с природой, в стремлении победить время, противостоять ему фигура Глеба Савинова эпически красива. Более того, Григорович показывает, что перелом в Глебе, внутренний надлом, отразившийся на здоровье мужика, происходит не столько от работы, сколько от сознания неправедности ведомой его домашними жизни, ошибки, закрадывающейся в поведение и поступки и ломающей верный ход событий: «И добро бы управляла им на этот раз его неугомонная, деятельная природа; но на этот раз и того даже не было. Глеб трудился против сил; всегда крепкий и здоровый как дуб, он не переставал жаловаться на поясницу, на ломоту в плечах и ребрах, не переставал даже жаловаться на усталость, чего за ним отроду не водилось. Но обстоятельство это, вместо того чтобы ослабить в нем дух, казалось, усиливало только ту принужденную пугливую деятельность, о которой мы говорили выше; немало также способствовало к тому время, которое, как назло, сильнейшим образом благоприятствовало промыслу: рыба ловилась отлично. Взглянув на него, можно было думать, что от успеха промысла настоящей осени зависела судьба его жизни, всего его семейства» [1].
Лучшие герои Григоровича - это верующие герои, думающие о Боге и праведной жизни. И высшая правда, придающая романам Григоровича жизненность и эпическую широту - это именно Божественный закон, становящийся основой возрождения мира, свернувшего с верного пути. Примечательно, что говоря об этом законе, изображая людей, руководствующихся им, писатель показывает, что их не так уж много. Создаваемая Григоровичем пропорция в соотношении образов героев, наделенных разной сущностью, помогает писателю раскрыть смысл и оттенок изображаемой им эпохи.
В романе «Рыбаки» образцы христианского поведения мы видим на примере жизни дедушки Кондратия и Вани Савинова. Старик Кондратий, также как и Глеб Савинов занимающийся рыбным промыслом, но ведущий жизнь тихую, уединенную (примечателен в романе образ таинственного заречья, словно бы другого мира), отличается благонравием и добропорядочностью. А Ваня совершает поистине подвиг, когда отказывается в пользу приемного брата от любимой девушки, идет на службу за Григория. «Перестань!.. Бог милостив!.. Приду вовремя... Приду закрыть глаза твои... не навек прощаемся... Полно, батюшка! Не гневи господа бога! О чем ты сокрушаешься? Разве я худое дело какое делаю? Опомнись! Разве я в Сибирь за недоброе дело иду?.. Что ты?.. Опомнись! Иду я на службу на ратную... иду верой и правдой служить царю-государю нашему... Вишь: охотой иду, сам по себе... Полно, опомнись! Не сокрушайся, не мути меня, батюшка... Лучше ты без меня останься, чем увижу я тяжкий грех на душе твоей родительской!» - говорит Ваня отцу, успокаивая его и показывая, что для него много значит как слово отца земного, так и слово Отца Небесного [1]. Ваня проявляет всю сыновнюю почтительность, чтобы по мере возможности смягчить ту боль, которую своим решением он приносит родителям. Как истинный христианин поступает Ваня и в финале романа, возрождая семью Савиновых, собирая вокруг себя близких людей, чтобы жить по Божьи: «И снова сквозь темную листву орешника, ольхи и ветел стала просвечивать соломенная, облитая солнцем кровля; снова между бледными ветвями ивы показалась раскрытая дверь. Под вечер на пороге усаживался дедушка Кондратий, строгавший дряхлою рукою удочку, между тем как дочка сидела подле с веретеном, внук резвился, а Ваня возвращался домой с вершами под мышкой или неся на плече длинный сак, наполненный рыбой, которая блистала на солнце, медленно опускавшемся к посиневшему уже хребту высокого нагорного берега» [1].
Жизнь по совести, трудовая и честная жизнь оказывается в эпическом романе тем идеалом существования, который по силам каждому герою (хотя, понятно, не каждым принимается за таковой). Интересно в данном случае вспомнить Константина Левина, героя романа «Анна Каренина» Л.Н. Толстого. Каждый из персонажей романа «Анна Каренина» измеряется своей способностью приобщения к Божественной основе мира, причем это касается не только центральных героев, но и второстепенных персонажей, в том числе, героев из крестьян. Примечательно, что фраза Федора, заново открывшая Левину мир, содержит антитезу, причем противопоставленные стороны описываются говорящим с помощью указания на живых, знакомых крестьян: «Да так, значит -люди разные; один человек только для нужды своей живет, хоть бы Митюха, только брюхо набивает, а Фоканыч - правдивый старик. Он для души живет. Бога помнит» [9, т. 19, с. 376].
Несколько натянутый, идиллический финал видим мы в романе «Переселенцы», однако вряд ли можно в данном случае упрекнуть автора в отступлении от основных реалистических тенденций. Григорович отмеряет своим героям заслуженное ими счастье: оно не безоблачно, но является в романе следствием той праведной жизни, которая в эпическом масштабе непременно должна вывести героя к благодати. Так одним из самых пронзительных эпизодов романа оказывается обращение Катерины к Богу, ее мольба о сыне: «Господи! - сказала она, оглядываясь вокруг и осеняя себя крестным знамением, - господи, что это такое?.. Господи! Творец милосердый! - подхватила она, становясь на колени, подымая глаза к ясному, усеянному звездами небу, и с горячностью начиная снова креститься. - Господи! спаси его, детище мое ненаглядное! Сотвори, отец небесный, милость мне, грешной! Не дай, господи, пропасть ему у злых людей!.. Отыми, господи, силы мои, отыми хлеб мой, дай только взглянуть на него, моего дитятку!» [2].
Очень важно в данном случае, что само обращение героини к Богу меняет ее поведение, укрепляет ее в поиске сына: «Говоря все это, она горько плакала, но уж плакала как-то тихо, как бы боясь оскорбить излишним горем и недоверчивостью всевышнего, которого молила о возвращении сына» [2].
Примечательно также, что Григорович смог расширить границы повествования в своих романах за счет значимых символов. В «Рыбаках» таким символом становится дом, в котором живут герои (вспомним описание избы Савиновых, испуг всех членов семьи при вести о пожаре, мечты Глеба о новой избе, воплощение его идей и строительство нового дома, образ избушки дедушки Кондратия, наконец, дом Васи в финале романа), в романе «Переселенцы»
одним из значимых образов-символов становится родная земля: именно по родной земле-кормилице сокрушается Катерина уезжая из деревни, и не случайно в финале все судьбы автор объединяет под образом Марьинского.
Таким образом, романы «Рыбаки» и «Переселенцы» явились удачным опытом Григоровича на пути создания эпического романа, на пути поиска русскими реалистами второй половины XIX века новой художественной формы и жанровой разновидности, способных вместить всю глубины и противоречивость русской жизни. Масштабность романов Григоровича, их монументальность обусловлена как рядом поэтических особенностей, умело воплощенных писателем в художественном мире произведения, так и изображением веры народной, хранимого и дополняемого русскими писателями идеала человека.
The author of the article considers the novels "The Fishermen" and "The Settlers" by Dmitry Grigorovich among the first experiences of creation of epic novels in the Russian environment in the second half of the 19th century: she notes that the wide image of folkish life, comprehension ofvalues and concerns of a simple Russian by the writer helped the former to create the large-scale artistic worlds containing the images and motives important for understanding a way of transformation of the person and the world. Keywords: Dmitry Grigorovich, novel from folkish life, epic novel, genre, artistic world, motive, collective and individual.
Список литературы
1. Григорович Д.В. Рыбаки. [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://az.lib.ru/g/grigorowich_d_w/ text_1853_rybaki.shtml
2. Григорович Д.В. Переселенцы [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://az.lib.ru/g/grigorowich_d_w/ text_1856_pereselentzy. shtml
3. Дугин А. Русская идентичность. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.geopolitica.ru/node/153
4. Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания. - М.: Наследие, 1994. - 512 с.
5. Лейдерман Н.Л. Движение времени и законы жанра. - Свердловск: Сред.-ур. книж. изд., 1982. - 256 с.
6. Ломтан Л.М. Григорович [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://feb-web.ru/feb/irl/il0/il7/il7-5962.htm
7. Тимакова А.А. Жанр народного романа в творчестве Д.В. Григоровича: дис. ... канд. фил. наук. - Пенза, 2005. - [Электронный ресурс]. - Режим доступа: http://www.dissercat.com/content/zhanr-narodnogo-romana-v-tvorchestve-dv-grigorovicha#ixzz3pZhIdGPr
8. Тимакова А.А. Эпическое изображение действительности как отличительная черта народного романа Д.В. Григоровича // Известия Пензенского государственного университета им. В.Г. Белинского. - 2007. - №°3. - С. 170-174.
9. Толстой Л.Н. Полн. собр. соч. в 90 т. - М.: Худ. лит., 1928-1958.
Об авторе
Андреева В.Г. - кандидат филологических наук, доцент, докторант кафедры отечественной филологии и журналистики Костромского государственного университета имени Н.А. Некрасова.
УДК 80
НА ТЕАТРАЛЬНЫХ ПОДМОСТКАХ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА. К ВОПРОСУ ИЗУЧЕНИЯ ФЕНОМЕНА
РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ РУБЕЖА ХК-ХХ ВЕКОВ
И.А. Биккулова
Статья посвящена проблеме постижения феномена русской культуры Серебряного века. В работе исследуется одна из частей историко-культурного процесса рубежа ХК-ХХ веков - систему новаторского Московского Художественного театра. Ключевые слова: Серебряный век русской культуры, традиции и новаторство, К.С. Станиславский и В.И. Немирович-Данченко, А.П. Чехов.
.. .Если рвать с прошлым, так уж совсем... Это было не только новое видение мира во всем его чувственном великолепии и потрясающем разнообразии, мимо которого я еще вчера проходил равнодушно, просто не замечая его: это была вместе с тем новая философия искусства, героическая эстетика, ниспровергавшая все установленные каноны и раскрывавшая передо мной дали, от которых захватывало дух».
Бенедикт Лившиц
.новое и непонятное лезло из всех щелей.
Алексей Толстой
Феноменальный взлет духа, пророческой мысли и художественного мастерства в культуре русского Серебряного века содержал в себе и горькое забвение, и сознание прекрасной тленности красоты, и задавленные новым временем и ставшие ненужными новации. Яркий взлет кометы Серебряного века в 1917—1921 быстро погаснет. Гении устремятся за границу, пополнят список русских эмигрантов, многие умрут еще на родине. Кто-то попытается услышать ритмы и
