CC BY
16
УДК 894.521«312»=161.1
Русскоязычие как стилистический феномен
(на материале современной марийской литературы)
Т.А. Золотова, О.В. Михеева
Марийский государственный университет, Йошкар-Ола
В статье, по существу, впервые в марийском литературоведении предпринимается попытка интерпретации произведений марийских авторов, сознательно создаваемых на русском языке. Предметом анализа стало творчество наиболее ярких и самобытных писателей современности. Оригинальное творчество В. Абукаева-Эмгака и Г. Пирогова предоставляет авторам богатый материал для постановки таких проблем, как соотношение в марийской литературе общенационального и регионального, значение опыта русской литературы в ее становлении и развитии, формы выражения национального мироощущения, степень популярности такого рода произведений у русского читателя.
For the first time in Mari literature studies the article focuses on works of Mari writers written in Russian purposely. Creativity of the brightest modern authors is considered. Works by V. Abukaev and G. Pirogov let the authors of the article investigate such problems as the way the national and regional components work together in Mari literature, the importance of Russian literature, the expressive forms of national world outlook, and the degree of popularity of these works with Russian readers.
В настоящее время на одно из первых мест в литературоведении выдвигается проблема двуязычия как стилистического феномена [3:3]. В ряде исследований данная проблема, в частности, «рассматривается с точки зрения преломления в русскоязычном тексте индивидуально-авторского видения и национального мироощущения» [4:182-184]. И если в российском литературоведении такого рода произведения обычно рассматривают в контексте русской прозы, то в национальных литературоведческих школах их относят к фонду именно национальной литературы [4: 182].
Большой интерес в плане исследования взаимодействий русской и национальных литератур в процессе их становления и обретения собственного лица представляет и марийская литература. В центре внимания статьи творчество оригинальных современных авторов Марий Эл Вячеслава Абукаева-Эмгака и Германа Пирогова. В ней ставится задача выявления тем и образных средств, позволяющих марийским художникам слова уже на русском языке и для широкого круга читателей представить неповторимый мир национального мышления и бытия.
Творчество В. А. Абукаева-Эмгака плодотворно и многогранно. Он известный в республике переводчик, драматург, поэт и писатель. В 2008 году вышел первый самостоятельный сборник повестей и рассказов В.А. Абукаева-Эмгака на русском языке. Наиболее художественно значимым представляется первый
рассказ сборника - «Ошкеча» (2001), повествующий об исторической трагедии марийского народа.
Национальный дух рассказа в определенной степени выражен уже в его заглавии. «Ошкеча» в переводе с марийского означает «светлое/ясное солнце». Значимы в этом контексте и заголовки других произведений В. Абукаева (см., например, название пьесы «Ош кече йымалне» («Под солнцем светлым», 2002)). Культ Солнца был одним из главных культов в марийском язычестве, в свою очередь Бога Солнца называли Ош Кугу Юмо (в тексте рассказа - «Великий Белый Бог») [6:31]. Имя героини, таким образом, символично. Ее духовный подвиг - жертва во имя спасения рода - это и своеобразное выражение духовной силы и мощи марийского народа, его лучших качеств: терпения, мужества, свободолюбия и патриотизма. Символично и имя мужа главной героини - Тылзаш (в переводе с марийского - «месяц», «луна»). В марийском язычестве культ Луны почти так же значим, как и культ Солнца, с ним тесно связаны многие национальные традиции, верования и праздники народа. Луна (Тыл-зе Юмо) считалась дочерью величественного Солнца [6: 31,9]. И Ошкеча и Тылзаш вместе олицетворяют в рассказе жизненную силу и цепкость, молодость и надежду на будущее марийской нации.
В этом отношении герои В. Абукаева напоминают героев марийского героического эпоса. Подобно чавай-новскому Акпатыру (героическая драма С.Г. Чавайна
«Акпатыр» (1935)), защитнику интересов народа в крестьянской войне под предводительством Е. Пугачева, Ошкеча и Тылзаш (почти за два века до восстания Пугачева) явились защитниками и спасителями марийского народа в борьбе за национальную самостоятельность и духовное самоопределение.
Однако при этом герои В. А. Абукаева - герои не драмы (как у С.Г. Чавайна), а трагедии. Не в огне крестьянской войны, когда смерть воспринимается почти «естественно», проявляет силу характера героиня рассказа. Ошкеча совершает потрясающий читателя духовный подвиг на грани мученичества во имя спасения рода, во имя национальной «веры предков».
Язычество с его многобожием полностью соответствовало жизненным идеалам, которые были характерны для общинного строя. Отсюда формирование определенного ритуала, требующего от человека жить «самоустранением», освобождаясь от эгоистических желаний для того, «чтобы выявить вечно живые родовые свойства человечества» [6: 5, 10, 43]. Вполне понятно поэтому стремление героини В. Абукаева во что бы то ни стало спасти свою семью, свой род. Кроме того, в мифологии марийцев именно женщина через посредничество Дочери Неба получает божественную защиту. Отсюда и ее высокий статус в семье. Эта традиция сохраняется у марийцев вплоть до наших дней [6: 11-12]. Не случайно именно женщина - Ошкеча - стала не просто главной героиней рассказа, но и спасительницей рода. Сила в ней, а не в мужчинах (в противоположность, например, православно-христианской традиции). Тылзаш, в отличие от жены, дрогнул в момент опасности, оказался не способным выстрелить во врага.
Героико-трагический пафос рассказа [5:358-359], определяемый возвышенной идеей, воплощается, прежде всего, в сюжетно-композиционной структуре произведения.
С одной стороны, монтажный принцип композиции свидетельствует о масштабности, сложности и противоречивости изображения жизни (присоединение Марийского края к Русскому государству). С другой -приемы этой композиции - кольцевой - на уровне структурном (начало рассказа - рождение ребенка; конец - смерть его) и линейный - на тематическом (жизнь ребенка от рождения до смерти в течение одного дня), а также прием противопоставления (Ошке-ча - Тылзаш, Тылзаш - Шакти) обнаруживают трагическую «замкнутость» жизни, диалектику «вечных» философско-религиозных начал бытия.
Свойственная жанру трагедии антитеза первой части рассказа (радостная весть о рождении ребенка резко сменяется тревогой и отчаянием известия об ушкуйниках-самозванцах, убивавших местных жителей) одновременно имеет четко выраженный националь-
ный характер: нежелание марийцев-язычников принимать христианскую веру. Поэтика «двойного освещения» реализуется в рассказе в двух ведущих сюжетных мотивах: мотиве плача ребенка и мотиве «уговоров» отца, соотносимого с молитвой его Великому Белому Богу. Плач ребенка Ошкечи - это символ радости рода, «залог» его продолжения и сохранения и в то же время символ его гибели, он может выдать врагам спрятавшихся на острове людей. Не случайно отец так и не узнал пола ребенка, он слышит «плач вообще» как знак жизни на грани гибели. При этом плач новорожденного не прекращается до самого конца произведения, он «вонзился» в сердце Тылзаша «разносился по всему лесу», «не отставал от отца», «словно плыл за ним», «шумел в ушах», «уходил и снова возвращался» [1: 9]. Это уже не плач, но своеобразный «набат», напоминающий о тревожном и «смутном» времени борьбы марийцев за самоопределение. Второй, не менее важный для этнографического облика рассказа момент, - соотнесение внутренних монологов - «утешений» Тылзаша с молитвой: «Не плачь, милый мой, потерпи пока...», - бормочет Тылзаш, словно молится Великому Белому Богу» [1:10]. В момент опасности, когда враги вот-вот должны подойти к оврагу, отец снова просит своего ребенка: «Услышь меня, сынок, будь ангелом моей души, от имени Великого Белого Бога прошу, перестань плакать, спаси всех нас и сохрани!...» [1:19]. В какой-то момент ему кажется, что молитва услышана. Ребенок затих «внезапно и резко» [1:19]. В то же время «мертвая тишина» острова поражает Тылзаша. И снова он «встал на колени, откинул голову назад, словно хотел увидеть в темном небе Великого Белого Бога, сначала поднял руки кверху, потом опустил их в грязную воду, нащупал руки жены, насилу разжал их и взял в свои руки грязный черный бездыханный комочек» [1: 21].
Вторая часть, повествующая о главной героине Ошкече, не сразу, «медленно приближающейся» к читателю, обрамляется, как рамкой, первой и третьей частями, где рассказывается о мужчинах рода - Тыл-заше и Шакти. Ее функция заключается в подготовке духовного подвига - жертвы главной героини во имя спасения семьи. Возможно, «рамочная» композиция рассказа свидетельствует и об общей, родовой победе над врагом, о неразрывности и кровно-духовной связи членов марийской родовой общины.
Внешний вид Ошкечи, ее состояние, ее красноречивое безмолвие, безусловно, носят трагический характер. Вместе с тем, она и истинная представительница марийского народа. На пути к спасительному острову героиня рассказа «еле передвигала ноги», «часто спотыкалась, шла, шатаясь, согнувшись, словно что-то тянуло ее вниз, но живой сверток, что дер-
жала в руках, никому не давала» [1: 15]. Все ее ругали, пытаясь помочь, то «молодая мама никому ни слова не сказала, ни на кого глаз не поднимала и ребенка несла сама»[1: 15]. В таком поведении видны и национальная сдержанность характера, и обостренное чувство собственного достоинства, и спокойная уверенность, и твердость, и непреклонность. Ошкеча как будто предчувствует катастрофу, она знает, что ее ребенок - будущее рода - может стать угрозой его гибели: «Тогда успокой его! - сердито ворчит Ямет. -Всех нас угробишь!» [1: 16].
При этом в описании внешности героини автор подчеркивает ее крайнюю физическую и душевную изможденность. Ошкеча предстает перед читателями и как символ горькой, полной невзгод и гонений, тяжелой жизни марийского народа.
В третьей части рассказа элементы трагического выражены наиболее четко. «Кольцо жизни», которая длилась всего один день, замкнулось. Характерен трагический жест Тылзаша от Неба к Земле, словно в последней своей мольбе-молитве он хотел понять и соединить Вечное для человека: жизнь и смерть как одно целое: «... сначала поднял руки кверху, потом опустил их в грязную воду.» [1: 21]. Появляющийся в этой страшной сцене черный ворон - образ также многозначный: «Над лесом крестом поднялся черный ворон и стал беззвучно кружить над болотом» [1: 21]. Эта фраза - своего рода тройной символ смерти (крест, черный ворон и беззвучие - «мертвая тишина») - восстанавливает в памяти универсальный фольклорно-песенный контекст («Черный ворон, весь я твой.»).
Таким образом, символическое название рассказа, сложная композиция, элементы трагического в сюжете (резкие переходы от света к мраку, от жизни к смерти), трактовка характеров и напряженный эмоционально-экспрессивный тон (пафос) повествования позволяют отнести произведение В. Абукаева к жанру рассказа - трагедии. В то же время произведение В. Абукаева «Ошкеча», и в переводе на русский язык, представляется «насквозь» национальным: и тематически (историческое прошлое марийского народа), и идейно-эстетически (борьба героев за спасение марийского рода). Строго национален и философско-религиозный (духовный) план: жертва Ошкечи - это жертва не только во имя сохранения рода, но и во имя самобытной веры марийского народа - язычества.
Если В. Абукаев-Эмгак решает проблему национального по преимуществу в историческом ракурсе, то в творчестве Г. Пирогова - на первом плане современная действительность.
Герман Пирогов - автор шести сборников стихов, причем изначально на русском языке. Одно из самых
значительных завоеваний поэта, его своеобразный вклад в решение проблемы общечеловеческого и национального заключается в том, что он выступает одновременно как носитель общечеловеческого, российского и собственно национального опыта.
В последнем, и в этом плане можно согласиться с А.Т. Липатовым [2: 6-10], итоговом сборнике стихотворений «Тринадцатый апостол» выделяются произведения, в которых лирический герой Пирого-ва заявляет о себе, прежде всего, как о представителе «гордого племени людей», обладающих душой, «божественной и тайной». И хотя поэт задается вопросом: «Зачем подарена? Случайно?», ответ ясен изначально: именно она «грешное тело послушника главного в храме увидит согнутым в пояс». Душа же самого поэта так полна, что вот-вот «опрокинется и прольется», а откровения ее призваны «удивить мир» («Оттого я так беспечален.»). Она хранит в себе и картины родной природы («колодезный скрип, и осенние гулкие дали»), и начало жизни («рожденного сразу же вскрик»), и ее окончание («плачи, жалобы и горести» давно умерших).
И в то же время землянину Германа Пирогова душно, «камень положен на грудь»: так в лирике поэта осуществляется переход от общечеловеческой проблематики к собственно российской.
Ряд стихотворений поэта посвящен осмыслению и оценке исторического пути России («На деле проклятое племя ...», «Звезда России», «Живу в селе. Здесь все такое тихое.. » и др.). Пирогов, без сомнения, находит оригинальную форму для реализации своего замысла: тот или иной, но уже отживающий постулат, например, о богоизбранничестве русского народа, он подает как бы серьезно и одновременно взрывает «изнутри»: так возникает не просто иронический эффект, происходит самоуничтожение идеи/ лозунга/штампа. В этом плане Пирогов близок концептуалистам (Пригову, Рубинштейну, Кибирову, Куб-лановскому и др.). Оказывается, что «... богом избранный народ - спокон веков всегда, все время без меры пьет, ворует, врет». При этом лирический герой Пирогова может позволить себе такую безапелляционную оценку, потому что он тоже часть этого народа, не случайны в этом стихотворении местоимения «мы» и «наш».
Поколение поэта - это еще одно потерянное поколение. Его неспособность к активным действиям: «Взбунтуюсь, вырваться охота // «Вы что?! Нельзя! (Даже) и не пробуйте . » и становится причиной заката России. Поэт глубоко переживает социальное расслоение некогда единого общества («но чужие пиры - а голодные смотрят на это»), нелицеприятно отзывается и о так называемых «рулевых» («Бомжи,
шпана, рулевые - в сути похожий народ»). В этих условиях единственным шансом на спасение остаются традиционные ценности. В сборнике Германа Пиро-гова «Тринадцатый апостол» (циклы «Из книги «Наследники», «Новые стихи») выделяются стихотворения, в которых главное внимание автора сосредоточено на раскрытии основ национального мироощущения марийского народа. Условно их можно разделить на две группы. К первой относятся стихотворения «Черемисы», «Ивану Ямбердову» и некоторые другие. В них тема национального мировосприятия ставится остро, полемично, даже с нарочитым подчеркиванием определенных свойств и качеств, дарований марийского народа. И это не случайно. Герман Пирогов - один из немногих марийских книжных поэтов. В его стихах встречаются знаки самых разнообразных философских учений, многочисленные культурные аналогии (хмурый амур, феи, бореи, перуны и т.п.). Пирогов вступает в диалог с крупнейшими поэтами прошлого и современности, размышляет, например, о природе дарования С. Есенина («пел таким, каким от Бога был . », «чудно пел . »), И. Бродского («осенний рыжий парень». », «масштабен, огромен, плане-тарен...») и других. Предлагает и собственную оценку целых культурных эпох. Так, поэтическое полотно русского серебряного века «слов остриями, как звезды « растекается в его лирике «в годы да версты»; откровения и завоевания века столь значительны, что и «нынешним крикнуть слабо так серебряно, горько, искристо». В этом контексте становятся понятными те противоречивые чувства, которые овладевают Германом Пироговым в тот момент, когда он пытается оценить роль собственного народа в истории. В прошлом - почти богатырская поступь («... шли черемисы Волгой ордами запросто вброд»), потрясающая динамика («топот бешеных их табунов, диких конников страшные гики»). Поэт гордится мужеством предков («Если гибельным был супостат, // лишь бесчестием купятся жизни, // можно было назавтра восстать // только мертвыми песней на тризне»«); его восхищает гуманизм их религиозных верований («Не постичь наших Юмо ... - они человечны, // в каждом что-то несметное есть, // а один - может, этот вот встречный»). Но сегодняшний день безотраден. « Дети неба, святилищ и рощ» живут «на задворках времен», их существование лишено смысла - это «тьма без памяти и без дороги», ибо «кто-то давно души выменял <их> у потомков». Тем не менее, вера в народ, лучшие свойства жизни все-таки сохраняется у Пирогова: «мой народ справедлив и умен..(и) по-прежнему пьет из колодца». Тема стихотворения решается в обобщенно-символическом плане. Ощущается своеобразная перекличка со «Скифами» А. Блока. Она заметна
в интерпретации облика этносов, многократно усиленном повторами образе «тьмы», мотивах «щита» между Востоком и Западом и избранничества.
Сходная стилистика ощутима и в стихотворении «Ивану Ямбердову».
В произведении, посвященном известному художнику, появляются персонажи, являющиеся частью его живописной системы: «Тех руками водили перуны, // там ярилам обязан рассвет, // боги-родичи слали нам руны, // власти тьмы не желая как бед». История страны, ее «битвы и плахи» соотносятся с метафорическими образами «шагреневой кожи Москвы» и «щедрого Ивана».
Что касается самих людей искусства, то они, по мнению Германа Пирогова, должны признавать лишь суд совести и высший суд: «Мы не судим -да будем судимы // как собою, так гласом небес».
Обращает на себя внимание и другая группа стихотворений, где тема национального мировосприятия также является определяющей («Язычник», «Моя автобиография», «Карманные размышления», « Юбилейное», «Баллада о деревенском дневнике», «Я знаю, есть, где край земли.», «Ностальгия» и др.). Но решается она совершенно по-другому: по преимуществу это замечательно тонкие, мягкие, иногда с легким юмором, иногда пронзительные стихи. В них священнодействует дед, «весел меднорыжий отец, и еще живая мама.».
Любопытно, что «языческая тема» (поэт сам так обозначает ее в стихотворении «Баллада о деревенском дневнике) возникает всякий раз, когда Герман Пирогов мысленно возвращается в детство. На память приходят многочисленные в истории культуры аналогии: детство человека и детство его страны, рассматриваемое в данном случае как своеобразный «золотой» век. Не случайно в стихотворении «Язычник» главный акцент сделан не на воспроизведении конкретных деталей языческих мольбищ, хотя их довольно много в тексте, и они этнографически точны (лес, огромные казаны, жертвенные животные, ритуальные насечки на деревьях), а на передаче их атмосферы («И было внуку в том зыбком мире вольно и светло»). Маленького героя, а вместе с ним и читателя завораживает пляшущий звук молитв, в «котором слово пело и вело, в себя всех медленно вбирало». В двух планах - реальном и мифологическом - рисуется образ деда. Здесь он жил, пахал, и здесь «однажды умер, в постели разом вытянувшись в рост». Но он и «в звездной оторочке» маг, великий и «впервые непонятный». Между ним и внуком устанавливается особая (астральная) связь: «и я вошел в движенье колеса // теперь сказал бы: маленьким астралом // на чей-то зов стремился в небеса... ».
В стихотворениях этой группы удивительно свежее и яркое, действительно, как в детстве, ощущение природы, ее красок и запахов. Это поистине идиллический мир. Но детство когда-нибудь кончается, и перед каждым отдельным человеком, и перед его народом встает одна из самых трудных задач - выбора дальнейшего пути. Так вводится в стихотворение главный мотив лирики поэта - возвращение к основам. И пусть уже в другом веке, но лирический герой преисполнен чувства благодарности к деду, который «внука надоумил места проведать, поле да погост.».
Своеобразным итогом раздумий Германа Пирого-ва о природе и сущности марийского национального характера можно считать его стихотворение «Карманные размышления». В нем он обнаруживает необходимую для постановки таких проблем личностную широту и художественный опыт. В стихотворении есть и парадоксальность, и удачная игра слов. Начинается оно довольно неожиданно - с перечисления самых известных в мире горных вершин: Фудзиямы, Монблана, Эвереста. При этом автор слегка иронизирует над теми, кто восхищается их красотой и величием. Главным местом в мире становится для него Карман (в тексте стихотворения есть сноска: Карман - самая высокая точка Марий Эл). И если в первой части стихотворения шутка еще доминирует («тут, как известно, вытряс лапоть однажды местный великан»), то далее и настроение, и стилистика текста меняются. Здесь, на Кармане, испытывал священный трепет уже знакомый и, без сомнения, полюбившийся читателю старик-карт; здесь решает свои самые важные проблемы и герой стихотворения.
Итак, в русскоязычном варианте своей лирики Герман Пирогов предстает перед нами как интеллектуально, и эмоционально крупная личность. Проблема общечеловеческого и национального решается им в контексте мировой и отечественной литературы и искусства
в контексте мировой и отечественной литературы и искусства. В своих произведениях он говорит и от имени всего человечества, и носителя российского жизненного опыта, и влюбленного в родной край марийца. Именно поэтому его творчество находит отклик в сердцах русских читателей. При этом наиболее сильное впечатление производят стихотворения, где тема национального находит свое выражение в мягкой лирической манере, присущей марийской культуре конкретности и пластичности образов. Благодаря таким произведениям, русскоязычный читатель получает необходимые для объективной оценки традиционной и современной культуры марийцев исторические, бытовые, образные реалии.
В целом рассматриваемая национальная проза и поэзия на русском языке еще одно несомненное свидетельство того, что обращение к русскому языку, к традициям русской литературы и культуры не только необходимое условие развития марийской литературы, но и условие интенсивной духовной эволюции и творческого роста самих русскоязычных писателей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Абукаев-Эмгак, В.А. Рассказы и повести / А.В. Абукаев. -Йошкар-Ола: Республиканский науч.-метод. центр народного творчества, 2008.
2. Липатов, А.Т. Слова взъерошивать до смысла. / А.Т. .Липатов // Пирогов Г. Тринадцатый апостол. - Йошкар-Ола: ООО «Марийская бумажная компания», 2006. - С. 6-10.
3. Русскоязычие и би(поли)лингвизм в межкультурной коммуникации 21 века: когнитивно-концептуальные аспекты // материалы Междунар. конф. - Пятигорск, 2008.
4. Хазангович, Ю.Г. Двуязычие писателей-северян как стилистический феномен / Ю.Г. Хазангович // Русскоязычие и би(поли)лингвизм в межкультурной коммуникации 21 века: когнитивно-концептуальные аспекты. - Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2008.
5. Хализев В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. - М.: Высш. шк., 2002. - С. 359; Эстетика: слов. - М.: Политиздат, 1989.
6. Юадаров К.Г. Культ Солнца / К.Г. Юадаров // Вера предков. Язычество. - Йошкар-Ола: Изд-во «Луч», 1999.
