CC BY
17
УДК 808.2
Воронежский государственный архитектурно-строительный университет Кандидат философских наук, ассистент кафедры русского языка и межкультурной коммуникации Новикова Е. С.
Россия, г. Воронеж, тел. + 7(920) 404-15-05; e-mail: ekaterina-s-n@mail. ru
Е.С. Новикова
РУССКИЙ ЯЗЫК В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ
В статье рассматривается проблема существования современного человека в контексте постмодернизма, основной тенденцией которого является бесконечный текст. Трансформируясь в бесконечную пустоту, в которой «тонет» смысл, автор и сама реальность, текст, тем не менее, остается сегодня одной из немногих сохранившихся взаимосвязей человека с миром. Поэтому возрождение русского языка в его исконном нравственно-смысловом аспекте является сегодня условием сохранения не только уникальности русской личности, но и бытия в целом.
Ключевые слова: постмодернизм, экзистенция, русский язык, личность.
E.S. Novikova
RUSSIAN LANGUAGE IN MODERN CONTEXT
In article the problem of existence of the modern person in the postmodernism context which main tendency is the infinite text is considered. Being transformed to infinite emptiness in which the sense "sinks", the author and reality, the text, nevertheless, remains today to one of few remained interrelations of the person with the world. Therefore Russian revival in its primordial moral and semantic aspect is today a condition of preservation not only uniqueness of the Russian personality, but also life as a whole.
Keywords: postmodernism, existention, Russian language, personality.
Проблема значимости русского языка в контексте современности требует особого рассмотрения, поскольку эпоха постмодернизма характеризуется глобальным отказом от каких бы то ни было традиционных ценностей и смыслов.
Вместо человеческого существования современность признает наличие безликой структуры, которая исключает присутствие в ней человеческого фактора в силу его непредсказуемости как угрозы для системности.
Человеческий язык также являет собой исторически сложившуюся и оформившуюся разновидность структуры. Несмотря на ее культурную ценность, она, тем не менее, остается системой, которая сегодня обладает одним из непреложных аспектов постмодернизма - контролем за человеком.
В кон. XIX- нач. XX вв. русский язык обогатился аспектом экзистенциальности (от лат. exsistentia - существование). Нравственное переживание понятий, чувств, эмоций, размышлений напрямую способствовало онтологическому укоренению качеств русской личности, выражаясь в образовании новых смыслов, слов, поступков и, соответственно, новых личностных качеств.
© Новикова Е.С., 2013
Voronezh state architectural and construction university
The chair of Russian and cross-cultural communication,
PhD, assistant lecturer Novikova E.S. Russia, Voronezh, ph. +7(920) 404-15-05; e-mail: ekaterina-s-n@mail. ru
Изначально нравственно-экзистенциальный диалог формировался в процессе свободного самопознания, результатом которого являлся свободный выбор или нравственное самоопределение.
Первичные словесно-смысловые конструкции обогащались новыми смыслами, а сам язык обрел способность преодолевать изначальную разъединенность между сущим и существованием.
В силу этого, особого внимания заслуживает специфика этико-экзистенциального языкового общения, поскольку основные «проклятые» (по выражению Ф.М. Достоевского) вопросы буквально «пропитали» язык, всецело сосредоточившись на величайшей проблеме -человеке.
Можно сказать, что благодаря русской религиозной философии основные самостоятельные формы миропонимания - язык, философия, религия - стали единым целым. Разнообразие и богатство русского языка и специфическая религиозная терминология сыграли важную роль для семантики языка, поскольку способствовали максимальному совпадению сущности предмета и суждения о нем.
Экзистенциально-философский диалог придал русскому языку особую онтологическую «открытость» познания мира, «очеловечив» его, то есть преобразовав из объективной системы знаков и семантических структур в духовно-нравственный феномен человеческого бытия.
Благодаря данному преобразованию, человеческий диалог обрел способность снимать трагическое противоречие между идеалом и действительностью, или, согласно философии Н.А. Бердяева, стал возможен процесс субъективации как качественного преобразования объективных систем и смыслов в личностные.
Современный текст переполнен детальными описаниями насилия, извращений, бесконечных форм садизма и унижений человека вперемешку со всевозможными формами наслаждения, которые только может предложить современное общество: «Излюбленной темой литературы является сумасшествие, подлость, моральная и сексуальная распущенность. Налицо буквально беспрецедентная демократизация: каждого призывают позвонить на коммутатор, каждый хочет поделиться своим интимным опытом, каждый желает стать диктором, желает быть услышанным. Но чем больше люди стараются выражать себя, тем меньше смысла мы находим в их выражениях; чем больше они стремятся к субъективности, тем наглядней анонимность и пустота. Это и есть нарциссизм, выражение на все случаи жизни; первичность акта связи относительно характера сообщения, безразличное отношение к его содержанию, «игровое» поглощение смысла; сообщение, не имеющее ни цели, ни слушателей; автор сообщения, ставший его же главным слушателем. Сообщение ради сообщения, самовыражение ради того лишь, чтобы выразить самого себя и убедиться, что тебя слушает хотя бы микроаудитория; в этом случае, впрочем, как и в других, нарциссизм потворствует постмодернистской десубстанциализации, логике пустоты» [ 1].
Смакование своих и чужих страданий, для описания которых столь мощно используется все богатство великого русского языка, становится новой формой экзистенциального познания реальности. Экзистенция переживания всеобщего хаоса становится образом жизни постмодернистского дивида взамен обретения смысла собственного существования.
Сегодня, по определению Ж. Липовецкого, «налицо гибкий, а не механический тоталитарный контроль; в мире вещей, рекламы, СМИ повседневная жизнь и сам индивид утрачивают свою весомость, поскольку они захвачены процессом смены мод и их ускоренного обветшания» [1].
Единая взаимосвязь человека, религии, философии, мира и текста как постмодернистского феномена трансформируется в трагическое противоречие, результатом которого становится абсолютная, всепоглощающая власть текста над автором (человеком как нравственным творцом бытия), языком (духовно-смысловой структурой личности) и самой реально-
стью (возможностью подлинного существования), представляя собой нескончаемую пустоту постмодернизма.
Уничтожая любое проявление диалектики (а значит и диалога), постмодернизм предлагает взамен «дурную» бесконечность плюрализма, тем самым пресекая все возможности человека (и человеческого языка) быть высказанным, т.е. осуществленным в бытии. Лишенное духовности существование больше не задается вопросами о смысле жизни, признавая лишь безличные системы.
Отрицая экзистенциально-философский аспект в «дивиде» (по определению И.П. Ильина) [2], современность предстает в виде идола [3], или всепоглощающей пустоты, которая способна поглотить человека без остатка, не давая взамен ни одной возможности бытия.
Личность существует, по выражению русского писателя-постмодерниста Е. Попова, как «сомнамбула в тумане». Являясь отражением ее внутреннего мира, язык также стремится отстраниться от бытия и своего творца - человека, одновременно пытаясь в хаотичном противоречии уничтожить человечность как таковую.
Порождая бесконечный поток бессмысленно-омертвевшего текста, хаос проникает во внутренний мир индивида, и вот уже смерть автора порождает смерть интерпретатора, являя собой суть трагической философии постмодернизма.
В наш обиход прочно вошли такие слова, как смерть, отчаяние, хаос, бессмысленность, бесчеловечность, трагизм, катастрофа.
Современность предстает как неразрешимый парадокс человека, времени и пространства. Тем не менее, именно страдания человека доказывают еще его присутствие в бытии, и можно сказать, что объективно-бессмысленная системность постмодернизма пока еще не избавилась окончательно от непредсказуемой человеческой субъективности.
С точки зрения современной науки синергетики, суть которой, по определению ее представителей, сводится к пониманию сути хаоса как новых возможностей становления бытия, постмодернизм входит в число следующих систем: «Все системы, допускающие несводимое вероятностное описание, по определению, будем считать хаотическими». [4].
Данное утверждение в нравственном смысле означает определенный «прорыв» за пределы внешних условий, то есть неизведанное «вероятностное описание», все еще сохраняющее посредством противоречия взаимосвязь человека и хаоса как возможного диалога.
Экзистенция человека протекает в ином измерении, чем простая реальность, это существование в иных смыслах и трансцендентных мирах, которые не подвластны объективированной системе в силу их сверхчувственной природы. Как отмечал К. Ясперс, «экзистенциальная философия - это философия бытия человека, которая вновь выходит за пределы человека. Экзистенциальная философия есть использующее все объективное знание, но выходящее за его пределы мышления, посредством которого человек хочет стать самим собой. Это мышление не познает предметы, а проясняет и выявляет бытие в человеке, который так мыслит. Приведенное к парению посредством выхода за пределы всего фиксирующего бытие познания мира (в качестве философской ориентации в мире) оно апеллирует к своей свободе (в качестве прояснения существования) и создает пространство для своей безусловной деятельности в заклинании трансценденции (в качестве метафизики)» [5].
Таким образом, язык экзистенциальной философии удовлетворяет важнейшему, онтологически-смысловому предназначению человека - стать более высшим существом, чем он изначально является, осуществленной возможностью превзойти свою сущность.
Поэтому в духовно-смысловом выражении (в молчаливом описании или межчеловеческом диалоге) экзистенциально-нравственной ситуации коренится возможность высшего самопознания, вбирающая в себя не только внутренние переживания индивида, но и воздействия внешнего мира. Отраженная в словесных формах, внутренняя (и внешняя) реальность в момент экзистенции находятся в точке совпадения, не имеющей завершения, но и не скованной внешней обусловленностью, поскольку выбор самости Я всегда свободен.
Трагическое напряжение пограничной ситуации, в которой человек изначально ощущает себя потерянным и «заброшенным» в мир хаоса и абсурда, в результате свободного нравственного выбора преобразуется в открытую возможность самобытия.
Прорыв за пределы объективных форм и систем в область трансцендентного воссоздает значимость и ценность каждого момента существования, возрождая (и, соответственно, по-новому переосмысливая и называя) бытие. В момент пограничной ситуации либо совершается спасение человека в понимании Ф.М. Достоевского (становление богочеловека), либо его падение (человекобог).
Отсюда и неоднозначный выбор терминов, их постоянное употребление и переосмысление в русской речи или создание новых слов, ранее не существовавших, но несущих в себе предпосылки новой самости человека: творчество, любовь, субъективация, сублимация, метафизика.
Любой текст, высказанный или написанный, есть зеркало бытия. Он означает безусловную завершенность определенного пути познания, фиксирующую нравственный вектор личности.
Текст накапливает и несет всем людям информацию, которая впоследствии выступает как сигнал к действию, подменяя собой свободный выбор личности. Время замуровано в современном бессмысленном тексте, пропитанным единственной целью - уничтожением человека. Мир остается вне его, человек - тоже.
Лишенный возможности подлинного познания смысла не только самого себя, но и окружающих его вещей, человек замыкается в себе, сводя на нет самопознание как таковое.
В этом проявляется еще одна особенность постмодернизма: не предоставляя личности возможности диалога или компромисса, он отнимает саму возможность выбора как таковую.
В противовес идее культурного бессмертия, порождающей текст культуры, который открывает высшие ценности и идеалы человечества, текст постмодернизма утверждает культ смерти, иную реальность, подлинность которой составляет не человек, а его отсутствие.
Поэтому экзистенциально-языковой диалог на уровне нравственного самоопределения основных параметров личностного бытия является сегодня почти единственной возможностью спасения человеческого в человеке, поскольку возвращает к истинному пониманию содержания текста как культурно-нравственного наследия: «Человек, который строит свою жизнь как сообщение, как текст, воспринимает свою будущую смерть не как конечное состояние, но как цель, окончательное исчерпание энтропии, как результат движения от более вероятного состояния к менее вероятному. Смерть для него в этом случае представляет собой скорее рождение. Именно таким является этическое религиозное сознание, приписывающее миру творца, автора, то есть подразумевающее исторический телеологизм и тем самым отрицательное движение от смерти (физиологического рождения) к истинному рождению (физиологической смерти)... В тот момент, когда человек культуры умирает, он в полной мере рождается как текст культуры, начинается его подлинная ахронная жизнь, которая начинает читаться с самого начала как нечто телеологическое». [6]
В контексте эпохи постмодернизма сохранение и развитие личностных аспектов по-прежнему возможно через внутреннее переживание, которое есть преобразование основных понятий русского языка - смысл, истина, человек, гуманизм, добро, свобода, творчество, правда и т.д. - в жизненно-гуманистические принципы существования.
Библиографический список
1. Липовецки Жиль. Эра пустоты. Эссе о современном индивидуализме / Жиль Липо-вецки. М.: «Владимир Даль», 2001. 317 с.
2. Ильин И.П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм / И.П. Ильин. М.: Интрада, 1996. 209 с.
3. Ильенков Э.В. Об идолах и идеалах / Э.В. Ильенков. 2-е изд. Киев: Час-Крок, 2006.
312 с.
4. Пригожин И. Время, хаос, квант / И. Пригожин, И. Стенгерс. М., 1994. 263 с.
5. Ясперс К. Духовная ситуация времени / К. Ясперс // Смысл и назначение истории. М.: Политиздат, 1991. 417 с.
6. Руднев В.П. Прочь от реальности: Исследования по философии текста / В.П. Руднев. М.: «Аграф», 2000. 432 с.
References
1. Lipovetsky Gilles. Ere du vide essays sur tindividualisme contemporain/ Gilles Lipovetsky.
317 p.
2. Ilyin IP Poststructuralism. Deconstruction. Postmodernism / IP Ilyin. Moscow: Intrada, 1996. 209 p.
3. Ilenkov EV Of idols and ideals / EV Ilyenkov. 2nd ed. Kiev: Hour-Krok, 2006. 312 p.
4. Prigogine I. Time, chaos, quantum / Prigogine, I. Stengers. M., 1994. 263 p.
5. Jaspers Spiritual Setting time / / Karl Jaspers and Goal of History. M. Politizdat, 1991. 417 p.
6. Rudnev VP Away from reality: Studies in Philosophy text / VP Rudnev. M.: "Agraf", 2000. 432 p.
