РУССКИЙ ЯЗЫК КАК ЯЗЫК ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

И.А. Гусейнова

РУССКИЙ ЯЗЫК КАК ЯЗЫК ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОГО ОБЩЕНИЯ

Аннотация. В статье описываются две основные стратегии, характерные для современного институционального общения в условиях многополярного мира. Одна стратегия, сервилистская, связана с внедрением в институциональную среду практики «лингвистического империализма», применение другой стратегии, так называемой «мягкой силы», способствует формированию положительного имиджа в различных типах среды. Русский язык как язык институционального общения играет значимую роль в реализации стратегии «мягкой силы», в то время как языки, претендующие на статус lingua franca, нередко служат реализации противоположных целей.

Институциональное общение - один из наиболее важных современных феноменов гуманитарной науки, который служит разъяснению специфики коммуникации между организациями, между отдельными индивидами и учреждениями в ходе межкультурного взаимодействия в профессиональной (межличностной и компьютерно опосредованной) сфере. Подобный тип общения предполагает знание иностранного языка, знакомство с геополитическим контекстом, владение профессиональным или отраслевым компонентом. В широком смысле институциональное общение предполагает продвижение родного языка и культуры с целью освоения коммуникативно-дискурсивного пространства в разных типах сред - в социальной, виртуальной, профессиональной и др. Освоение пространств обусловливает применение различных технологий и стратегий. Наиболее популярным принято считать применение дискурсивных стратегий, основанных на знании культурного своеобразия партнера по коммуникации. Как справедливо

отмечают отечественные исследователи, «передаваемые из поколения в поколение нормы <...> как и другие институциональные нормы, становятся традициями, направляющими образ жизни и мышления людей в определенное русло» (Леонтович, Якушева, 2014, с. 10). Со временем, подвергаясь процессам стереотипиза-ции, указанные нормы приобретают формат стереотипов - «упрощенных ментальных репрезентаций различных категорий людей, преувеличивающих моменты сходства между ними и игнорирующие различия» (Леонтович, Якушева, 2014, с. 88). Важно, что нормы в институциональной среде в условиях межкультурной коммуникации обладают границами, а в их основе лежит оппозиция «свой - чужой». Для институционального общения вышесказанное имеет методологическое значение, так как коммуникация в институциональной среде может развиваться по трем сценариям, детально описанным в работе О.А. Леонтович и Е.В. Якушевой: «1) доминирование знаков одной культуры над знаками другой; 2) их равноправное сосуществование; 3) использование третьей знаковой системы, выполняющей посредническую роль» (Леонтович, Якушева, 2014, с. 93).

Известно, что при «равноправном сосуществовании» успешно функционируют смешение и переключение кодов, что выражается в усиленном употреблении языковых гибридов и интернациона-лизмов, свидетельствующем о стремлении всех участников институционального общения достичь консенсуса и взаимопонимания. При использовании «третьей знаковой системы» существенную роль играет уровень сформированности различных компетенций всех участников межкультурной коммуникации, их профессиональные знания и, безусловно, компетентность переводчика. Однако, по нашим наблюдениям, в современной институциональной среде всю большую распространенность приобретает «доминирование знаков одной культуры над знаками другой», что приводит к повсеместному использованию двух противоположных коммуникативно-дискурсивных стратегий - стратегии «лингвистического империализма» и стратегии «мягкой силы».

Принято считать, что геополитические факторы оказывают существенное влияние на институциональное взаимодействие. Напомним, что события геополитического значения представляют собой совокупность факторов, воздействующих не только на политическую, экономическую и социальную сферы, но и на роль и статус языков, которые относятся к разряду языков международ-

ного общения. Обратимся к некоторым общеизвестным фактам. Так, немецкий язык, на котором разговаривают не менее 90 млн человек, в мировом масштабе локализовался и не приобрел того значения, как это было даже в прошлом и более ранние века, когда немецкий язык трактовался как язык науки и ученых людей. Изменения немецкого языка под влиянием нивелированных стандартов, поп-культуры оказались весьма существенными, что привело к внесению предложения «ввести до 2010 г. в Германии английский язык как второй равноправный официальный язык» (Трошина, Раренко, 2005, с. 138-139). Данное предложение не было принято, но американизация институциональной среды, например в виртуальном немецкоязычном дискурсе, продолжается, что приводит к насильственному внедрению английского языка в институциональное общение. В результате, во-первых, происходит вытеснение из профессиональной среды других языков межнационального и национального общения, а их место занимает английский язык; во-вторых, осуществляется постепенное обеднение национального языка, что может привести к потере национально-культурной идентичности; в-третьих, формируется гибридный язык, не позволяющий сохранить родной язык и овладеть английским языком на высоком профессиональном уровне. Следствием происходящих геополитических процессов становится маргинализация тех или иных языков и стран, соответственно.

Утрачивает позиции языка межнационального общения и французский язык, хотя и сегодня он остается языком международной дипломатии. Известно, что «французский язык является одним из шести официальных языков ООН и одним из двух рабочих языков ее Секретариата (наряду с английским)» (Солнцев, 2015, с. 139). Несмотря на то что французский язык формально широко употребляется в глобальных и межправительственных организациях, «в конце ХХ столетия наметился фактический отход от принципов многоязычия в пользу доминирования английского языка, в том числе и по экономическим соображениям» (Солнцев, 2015, с. 140).

Вышесказанное применимо также к такому языку, как урду, который является государственным языком Пакистана. Е.А. Гурбик отмечает в печатных изданиях Пакистана «двойственную политику в тематической направленности СМИ» (Гурбик, 2017, с. 29). По наблюдениям ученого, газеты и журналы на урду отличаются глубоким описанием обстановки в стране, в то время

как в газетах и журналах, публикуемых на английском языке, информация представлена с учетом интересов иностранных граждан и проживающих за рубежом пакистанских иммигрантов. Иными словами, геополитические факторы оказывают влияние на содержание современных СМИ и других не менее важных институтов. Научное обоснование отбора информации для представления в СМИ детально представлено в работах польского исследователя А.К. Киклевича. По его мнению, существенную роль при выборе значения слова играет «постулат потребности» (Киклевич, 2016, с. 137), который выделяет определенный признак в качестве исходного, находящегося в «фокусе интереса субъекта» (Киклевич, 2016, с. 137). Обычно речь идет о предметах и лицах ближайшего окружения, однако в результате анализа разнообразного эмпирического материала А.К. Киклевич приходит к выводу о том, что эффективная речевая деятельность обусловлена единством следующих сил: «1) системы языка; 2) объективной действительности; 3) системы социального поведения» (Киклевич, 2016, с. 145). Далее А.К. Киклевич проводит различие между терминами информация и интерпретация, справедливо утверждая, что оба понятия тесно связаны с категорией ценности, неотделимой от человека, и понятием субъективности, так как «ценным является что-то для кого-то (и в какой-то ситуации)» (Киклевич, 2016, с. 260). Данное высказывание соответствует взглядам отечественных исследователей. Так, Р. К. Потапова1 в одной из своих статей отмечает, что гибридные системы, в том числе гибридные сети отличаются «повышенной чувствительностью к контексту» и для понимания информации любого характера необходимо «искусственно расширять границы фрейма и включать в обрабатываемый сегмент соседние» (Потапова, 2017, с. 317). Итак, отбор информации связан с личностными или групповыми интересами, обусловливающими, по мнению А.К. Киклеича, тот факт, что «в СМИ информация неизбежно равнозначна интерпретации» (Киклевич, 2016, с. 264). Вышесказанное имеет отношение к институциональному, прежде всего политическому дискурсу, в котором наиболее наглядно применяются суггестивные технологии и информационные войны,

1 Потапова Родмонга Кондратьевна - выдающийся советский и российский лингвист, автор многочисленных статей и 16 монографических исследований, посвященных фундаментальным вопросам современной теоретической и прикладной лингвистики. - Прим. авт.

реализуемые преимущественно при помощи следующего набора лингвистических средств: «1) многократное повторение информации; 2) упрощение; 3) прайминг, т.е. учет ранее сформировавшихся у адресатов убеждений, представлений и оценок; 4) субъективная селекция информации; 5) замена информации комментарием; 6) Triple-Appeal Principle, т.е. апелляция к трем типам рефлективных систем: рациональным, эмоциональным и этическим» (Кикле-вич, 2016, с. 267). Анализ эмпирического материала свидетельствует о том, что для современного институционального общения, в том числе и для института СМИ типично применение различных персуазивных приемов, в том числе фальсификации - «целенаправленного искажения действительности» (Киклевич, 2016, с. 270), «манипулятивного использования визуальной информации» (Киклевич, 2016, с. 273); троллинга - «имитации участия в дискуссионных интернет-группах, за которой кроется целенаправленное распространение провокационных сообщений, направляющих дискуссию в определенное русло» (Киклевич, 2016, с. 277) и др.

Глобализация, изменения геополитического характера, а также унификация процессов и гармонизация институционального пространства обусловливают появление и распространение противоположной тенденции, выражающейся в стремлении к сохранению своего языка и культуры. Это антиномическое единство проявляется в одновременном использовании в институциональной среде двух стратегий - стратегий «лингвистического империализма» и «мягкой силы». Парадоксальным образом стратегия «лингвистического империализма» в зарубежных публикациях устойчиво ассоциируется с Россией и русским языком, вытесняя из широкого употребления понятие «мягкой силы», в то время как лингвистический анализ публикаций, представленных в открытых источниках, подтверждает применение российской стороной именно «мягкой силы».

Отметим, что в последнее время в международном научном экспертном сообществе словосочетание «лингвистический империализм» стало модным. Этот термин обозначает настойчивое, нередко насильственное внедрение того или иного языка в качестве единственно возможного языка межкультурного общения. Наши наблюдения показывают, что упомянутый термин употребляется исключительно по отношению к русскому языку, в то время как английский язык рассматривается в качестве универсального

языка межкультурной коммуникации, так называемого lingua franca, а китайский язык, например, справедливо трактуется в качестве одного из наиболее распространенных языков. Напомним, что понятие наиболее распространенного языка относится к тем языкам, которые широко представлены в мире, охватывают большие географические пространства, как, например, испанский, португальский или арабский языки. Таким образом, негативная оценка применяется только по отношению к русскому языку, в то время как другие языки характеризуются преимущественно нейтрально, приобретая в контекстном употреблении положительную оценку. Подобные декларативные заявления, безусловно, стимулируют изучение ситуации с русским языком не только внутри страны, но и за ее пределами, а также дают толчок к поиску аргументов, свидетельствующих об отсутствии комплекса мер по «навязыванию» русского языка в качестве языка международного и межнационального общения. Это обстоятельство, однако, не исключает осуществления практических действий, направленных на сохранение и развитие русского языка в качестве языка институционального общения.

В свете вышесказанного нам представляется целесообразным уточнить содержание понятия «империализм». Безусловно, толкование термина предполагает учет идеологического компонента государственной политики. Тем не менее следует подчеркнуть, что упомянутый термин во все времена имел негативное значение, и это нашло отражение в справочной литературе и энциклопедических словарях. Обратимся к конкретным фактам из опубликованных ранее источников. Известно, что империализм (лат. imperium - господство, власть) в политической предметно-специальной литературе рассматривается как явление экономическое и как одна из стадий развитого капитализма, при которой наблюдается концентрация финансового капитала, а его вывоз осуществляется с целью его внедрения в экономику других государств, что оказывает существенное влияние на их социальную, экономическую и политическую виды деятельности (Большая советская энциклопедия [Электрон. ресурс]). В этом смысле «лингвистический империализм»1 представляет собой с точки зре-

1 Данный термин был широко представлен на международной научной конференции Sustainable multilingualism 2017, которая проходила в г. Каунасе (Литва) 26-27 мая 2017 г. - Прим. авт. 66

ния современного языковедения когнитивную метафору, где донором выступает сфера экономики, а гуманитарный дискурс - реципиентом. Одновременно данная когнитивная метафора свидетельствует не только о слиянии политических и экономических интересов, но и об их внедрении в социальное и гуманитарное пространство. Одновременно следует отметить, что устойчивые словосочетания типа воинствующий империализм (ср. англ., нем., фр. militant) используются не только в русском, но и в других языках. Это свидетельствует о том, что указанные словосочетания носят клишированный характер и приобрели свойства стереотипов, во многом формирующих отношение к тому или иному государству, той или иной стране не только политиков, но и массового реципиента. В свете вышесказанного можно предположить, что язык выступает, с одной стороны, в роли инструмента, конструирующего различные виды пространства; а с другой - в качестве инструмента управления социальной действительностью, с другой. Рассмотрим далее, насколько справедливы оценки, «выставляемые» в отношении русского языка.

При анализе языковых фактов мы придерживаемся холистического подхода к русскому языку, что предполагает «синергети-ческое взаимодействие языка и среды» (Киклевич, 2016, с. 90), а также учет глобального социального контекста при анализе ситуаций употребления языковых средств, ср.: «die Berücksichtigung des gesamten sozialen Kontexts des Sprachgebrauchs» (Rensch, 2014, S. 111).

Для объяснения динамической природы многих лингвистических явлений служит понятие амбисемии, которая «означает принцип конфигурации двух элементов значения единицы в системе языка: номинативного и интерпретативного» (Киклевич, 2016, с. 92). При этом номинативный элемент отражается в форме и структуре знака, т.е. имеет объективный категорематичный характер, а интерпретатативный обеспечивает реализацию инферен-ции в процессе речевой деятельности, которая сопровождается «интенсиональным состоянием речевого субъекта, т.е. тем, что он знает, помнит, наблюдает» (Киклевич, 2016, с. 92).

В свете вышесказанного нам представляется целесообразным использовать данные утверждения применительно к русскому языку как языку институционального общения.

Итак, по данным ООН, на русском языке разговаривают около 250 млн человек, из которых только для 150 млн русский

язык является родным. На этом основании русский язык может быть причислен к разряду наиболее распространенных языков в мире. Кроме того, данные цифры свидетельствуют о том, что русский язык занимает пятое место в мире после китайского, английского, хинди и урду, испанского. Иными словами, к русскому языку применимо понятие «наиболее распространенного языка».

Как официальный язык государственного управления русский язык представлен не только в России, но и в Республике Беларусь. Разными способами русский язык институционализирован в таких государствах - участниках СНГ, как Киргизия, Казахстан, Молдова и Таджикистан. В указанных государствах он используется в двух ипостасях: 1) как официальный государственный язык; 2) как язык межнационального общения. В Армении, Азербайджане, Грузии и Украине русский язык не имеет институционального статуса, рассматривается в качестве иностранного языка. Таким образом, русский язык в ряде государств институционализирован после распада СССР, т.е. не является навязанным извне феноменом, а является инструментом государственной политики упомянутых выше независимых государств.

В международном масштабе русский язык является одним из официальных языков Организации Объединенных Наций: «В соответствии с Уставом официальными языками Организации Объединенных Наций являются английский, испанский, китайский, русский и французский. В 1973 году в качестве официального языка к ним был добавлен арабский» (Основные сведения об Организации Объединенных Наций, 2014, с. 5).

В открытых официальных русскоязычных источниках, расчи-танных на широкий круг пользователей, присутствует информация следующего содержания: «Современный русский язык применяется в различных сферах международного и межгосударственного общения. Например, он активно используется в качестве средства общения ученых (около 70% научной литературы печатается на английском и русском языках). Также он является средством передачи информации в мировых системах коммуникации - радиопередачи, авиалинии т.п.» (Русский язык в международном общении [Электрон. ресурс]).

Стратегия «лингвистического империализма» не могла не породить противоположную стратегию, а именно стратегию «мягкой силы», обеспечивающую постоянное продвижение локусных брендов как внутри России, так и за ее пределами.

В современном гуманитарном знании принято считать, что термин «soft power» введен в употребление американским политологом Джозефом Наем1, впервые выделившим две стратегии государственного уровня управления - «жесткую» и «мягкую». По мнению Дж. Ная (Най, 2004; Nye, 2004), под «жесткой силой» следует понимать способность к обеспечению внешнеполитических интересов за счет военной и экономической мощи страны; под «мягкой силой» - умение государства привлекать своей культурой, своими общественно-политическими ценностями. Напомним, что термин «сила / power» является многозначным и трактуется как «власть, мощь, влияние» (ср. англ.: authority, force, influence и др). Подобная многозначность термина позволяет выделить в стратегии «soft power» (Най, 2004; Nye, 2004) на сегодняшний день три важных для институционального взаимодействия компонента: 1) культурный компонент - систему базовых ценностей, разделяемых всеми членами данного социума; 2) идеологический компонент — совокупность убеждений в самых различных сферах - от научного знания до религии и повседневных представлений о надлежащем поведении, принятых в социуме; 3) внешнеполитический компонент - дипломатию в широком понимании и употреблении этого слова. Культурный и идеологический компонент воплощают стабильную сторону стратегии «soft power», в то время как внешнеполитический компонент является динамическим, вариативным.

В условиях глобализации стратегия «soft power» обеспечивает установление партнерских отношений между государствами, формируя таким образом многополярное пространство и условия многоязычия.

Одновременно стратегия «мягкой силы» широко применяется в сфере локусного брендинга, который, по мнению П.Б. Паршина2 (Паршин, 2015), способствует реализации концепции «мягкой силы».

1 Джозеф Най (Joseph S. Nye) - автор 13 книг, среди них: Bound to lead: The changing nature of American power. - N.Y., 1990. - 167 p.; The paradox of American power. - Oxford, 2002. - 222 p.

Soft power: The means to success in world politics (Nye, 2004) и др. - Прим. авт.

2 Павел Борисович Паршин - ведущий научный сотрудник Центра глобальных проблем ИМИ МГИМО (Университет) МИД России, канд. филол. наук, профессор Мос. гос. лингв. ун-та, почетный профессор Мос. гос. ун-та печати; специалист в области лингвистической семантики, теории политического текста, политической и маркетинговой коммуникации. - Прим. авт.

Под локусным брендом П.Б. Паршин понимает «знак, содержательно обладающий свойствами бренда, 'добрым именем, обещающим обеспечить желаемые переживания', имеющим топоним в качестве знаконосителя и указывающим на некоторый локус (территориальную единицу, географический объект, территорию, место, город, регион и т.п.) в качестве денотата» (Паршин, 2015, с. 33). Понятие локусного брендинга сформировалось во многом под влиянием исследований национальной идентичности и так называемого «эффекта страны происхождения» (country of origin effect, COE) (Паршин, 2015, с. 29). В немалой степени этому способствовало указание на место происхождения товара «Made in...», представляющее собой «знак, носителем которого является включенное в определенную лексико-грамматическую рамку географическое название (топоним), а денотатом - носящий это название локус: страна, город, регион и т.п.» (Паршин, 2015, с. 41). По наблюдениям П.Б. Паршина, в локусном маркетинге интенсивно применяются коммуникативные технологии - «осознанные и часто институционализированные способы использования различных знаковых систем и различных форм коммуникации для упорядоченного и воспроизводимого с относительно стабильными результатами воздействия на сознание и / или поведение индивидов или социальных групп» (Паршин, 2015, с. 62).

В свете вышесказанного можно предположить, что сервили-стские настроения опираются на понятие империализма, в то время как освоение коммуникативно-дискурсивного пространства требует применения лингвистического инструментария «мягкой силы», реализующей гуманизированный подход к различных этносоциумам.

Итак, лингвистический империализм означает «навязывание» языка как языка институционального общения в ущерб национальным языкам. Иными словами, представители определенной лингвокультуры должны применять в профессиональной среде не свой национальный язык, а иностранный. Применительно к языковой ситуации в России наблюдается явная замена объекта: во-первых, в бытовой коммуникации и в образовательных организациях или социальных институтах в различных регионах РФ наряду с русским языком, языком межнационального общения, используется также язык локальной культуры. Другое дело, что люди зачастую обращаются к ресурсам русского языка, поскольку он удобен именно для использования в социальной коммуникации при решении профессиональных задач в институциональном дис-

курсе. Во-вторых, жители различных регионов РФ имеют возможность, как, например, в Удмуртии или Тыве, изучать иностранный язык, минуя язык-посредник, в данном случае русский язык. В этом случае, безусловно, это приводит к увеличению нагрузки на учителей и преподавателей. Ведь в этом случае возникает необходимость разработки собственных двуязычных словарей и учебников, подготовки преподавателей и специалистов, владеющих языком локальной культуры и иностранным языком, например английским. В контексте вышесказанного актуальным становится вопрос о том, как и где будут работать специалисты, проживающие на территории РФ, но владеющие только родным и иностранным (английским) языком. Стратегия лингвистического империализма дает однозначный ответ - в отдельно взятом государстве, в то время как стратегия «мягкой силы» ориентирует страны на выстраивание партнерских отношений в условиях мультиязычия и поликультурности.

На основании вышеизложенного мы приходим к выводу о том, что русский язык как язык институционального общения находится под сильнейшим влиянием геополитических факторов, транслируемых различными институциями при помощи ресурсов амбисемии, позволяющих использование различных технологий, как сервилистских, так и гуманизированных. Это обстоятельство, на наш взгляд, придает русскому языку институциональную устойчивость в условиях многополярного мира, позволяя ему сохранить свои позиции во всех типах сред.

Список литературы

Большая советская энциклопедия. - М., 1969-1978. - Режим доступа: Шр://епс-

dic.com/епс_80Уе1ЛтрепаН7т-19829.Ь1;т1 Гурбик Е.А. Английский язык в средствах массовой информации Пакистана // Актуальные проблемы современной прикладной лингвистики: Сб. науч. статей. -Минск, 2017. - С. 27-32. Киклевич А.К. Притяжение языка. - Ольштын, 2016. - Т. 4: Языковая деятельность: Семантические и прагматические аспекты. - 372 с. Леонтович О.А., Якушева Е.В. Понимание - начало согласия: Межкультурная

семейная коммуникация. - М., 2014. - 224 с. Михальченко В.Ю. Языковая ситуация и языковая политика в современной России // Языковая ситуация в Европе начала XXI века: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. -М., 2015. - С. 14-31.

Основные сведения об Организации Объединенных Наций: Справочник. - Нью-Йорк; М., 2014. - 322 с.

Паршин П.Б. Территория как бренд: Маркетинговая метафора, идентичность и конкуренция. - М., 2015. - 195 с.

Потапова Р.К. Перспективы использования гибридных систем распознавания речи: (Применительно к обучающим системам) // Актуальные проблемы современной прикладной лингвистики: Сб. науч. статей. - Минск, 2017. - С. 315-319.

Най Дж.С. Мягкая сила: Слагаемые успеха в мировой политике / Пер. с англ. -Нью-Йорк, 2004. - 192 с.

Солнцев Е.М. Французский язык в современном мире: Науч.-аналит. обзор // Языковая ситуация в Европе начала XXI века: Сб. обзоров / РАН. ИНИОН. - М., 2015. - С. 136-145

Трошина Н.Н., Раренко М.Б. Немецкий язык в эпоху глобализации // Человек: Образ и сущность: Гуманитарные аспекты: Ежегодник. Теории истины: Язык в контексте глобализации / РАН. ИНИОН. - М., 2005. - С. 131-164.

Русский язык в международном общении [Электрон. ресурс]. - Режим доступа: http://kak-bog.ru/russkiy-yazyk-v-mezhdunarodnom-obshchenii

Nye J.S. Soft power: The means to success in world politics. - N.Y., 2004. - 192 p.

Rensch Th. Philosopie des 20. Jahrhunderts: Von Husserl bis Derrida. - München, 2014. - 128 S.