CC BY
103
ИСТОРИКО-ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ НАУКИ
УДК 94: 39: 314: 316.7 (470.1)
РУССКИЙ СЕВЕР В ПРОЦЕССЕ ДЕКОЛОНИЗАЦИИ: СОЦИАЛЬНЫЕ И КУЛЬТУРНЫЕ РИСКИ НА ЕВРОПЕЙСКОМ СЕВЕРЕ РОССИИ
Ю.П. ШАБАЕВ
Институт языка, литературы и истории Коми НЦ УрО РАН, г. Сыктывкар
shabaev@mail.illhkomisc.ru
На основе исторических, этнографических, демографических и этнологических данных рассматриваются исторические, демографические и этнокультурные процессы, происходящие на европейском/Русском Севере. Анализируются содержание понятия «Русский Север» и исторические причины, которые привели к его появлению и укоренению. Дается оценка социокультурного ресурса данного маркера в современных условиях. Показано, что многовековой процесс колонизации Русского Севера в последние десятилетия не только завершился, но начался процесс его деколонизации.
Очевидно, что в рамках общей Арктической стратегии необходима разработка макрорегиональной стратегии, которая бы в полной мере учитывала исторические, культурные и социальные ресурсы Русского Севера и специфику происходящих в регионе социальных и культурных процессов.
Ключевые слова: Русский Север, европейский Север России, деколонизация, этничность, миграции, социальные настроения, социальные риски
YU.P.SHABAEV. THE RUSSIAN NORTH IN THE PROCESS OF DECOLONIZATION: SOCIAL AND CULTURAL RISKS IN THE EUROPEAN NORTH OF RUSSIA
On the basis of the historical, ethnographic, demographic and ethnological data the historical, demographic and ethno-cultural processes currently taking place in the European/Russian North are considered. The discussion starts with the analysis of the concept the "Russian North" as well as of the historical reasons that have led to its emergence and ensured its rooting. The estimation of the social and cultural resources of this marker in current conditions is given. It is argued that the centuries-old process of colonization of the Russian North is over, but the process of its decolonization has begun.
The myth about the Russian North as a store of the cultural treasures of the Russian nation, the cultural core of the Russian state, is not used any more. Therefore, the Russian North has lost its cultural attractiveness. Along with the cultural attractiveness, the Russian North has also lost its social appeal: neither the people from other regions nor the population of the Russian North perceive the region as a profitable job market and a place to make a successful personal carrier. Strategies of regional development do not use the historical and cultural experiences of local communities. Furthermore, the interests of these communities often come into conflict with those of extractive companies, which tend to be more successful in lobbying their interests in the regional governments than the local population.
As the decolonization proceeds, social and cultural risks grow and this can lead to significant disproportions in the social development of the region. It is obvious, that the general Arctic strategy should include a macroregional strategy of development. This strategy should give full consideration to the historical, cultural and social resources of the Russian North as well as the peculiarities of the social and cultural processes taking place there.
Keywords: the Russian North, European North of Russia, decolonization, ethnicity, migration, social moods, social risks
Введение
Европейский Север России обладает огромными ресурсами, играет важнейшую роль для регулирования климата и экологии планеты, а его геополитическое значение в последние годы существенно возрастает. На первый взгляд недостатка внимания к изучению Севера нет, но о проблемах северных территорий пишут в основном экономисты и эконом-географы, а также экологи. При этом ни экология человека, ни культурная экология северных сообществ так и не стали предметом широкого обсуждения экспертов, а внимание к продуманному и целенаправленному улучшению социально-культурной среды на Севере не находится в центре внимания политических менеджеров.
Российские специалисты сегодня обоснованно заявляют о деградации северных территорий [13], а зарубежные, в свою очередь, говорят о многовариантности возможных сценариев развития европейского Севера РФ, включая и достаточно неблагоприятные [4]. Что касается сферы публичных дискуссий, то и здесь обсуждение современных экономических, социальных реалий Севера еще совсем недавно носило характер апокалипсических пророчеств, сводящихся к заявлениям о «потере Севера» [5].
Действительно, социальная и культурная ситуация на Российском Севере, в арктических и субарктических регионах РФ сложна и неоднозначна. Но при этом особого внимания заслуживает анализ социальных и культурных процессов на европейском Севере России, поскольку названный регион является не просто северной периферией, но имеет важное символическое и историко-культурное значение, ибо не без оснований рассматривается как историческая провинция, где формировались основы российской государственности и русской культуры. Поэтому для его обозначения используется термин Русский Север.
Русский Север
как историко-культурная провинция: недооцененный ресурс исторического маркера
«Русский Север» - устойчивое геокультурное понятие, которое нередко используется как название одной из исторических провинций страны, не имеющей и не имевшей четких административных границ. В понимании географических границ «Русского Севера» нет единого мнения в связи с тем, что само понятие «Север» крайне многозначно [6]. Кроме того, при попытках определить границы исследователи нередко находятся в плену понятий, предназначенных для административного и экономического районирования территорий, но очень редко используют концепт исторической провинции [7, с. 117].
Значимость указанного понятия далеко не ограничивается территориальностью, а имеет, прежде всего, символический и исторический смысл. Этот смысл определяется восприятием региона в интеллектуальных и научных кругах и, что крайне важно, - в исторической памяти народа. Но, ис-
пользуя понятие «Русский Север», исследователи редко задумываются над его возникновением и значением, ибо, как заметила культуролог Н. Соловьева, «географическое название русский Север... «превратилось» в макрорегиональный топоним, который воспринимается как «естественный» -за ним стоит мощный культурно-ландшафтный регион Русский Север. Его естественность заключается, вероятно, в том, что Русский Север несет в себе функцию географического названия - метки (Русский Север - север России) и топонимическую функцию за счет использования этнического прилагательного «русский» [8, с. 217].
На ранних этапах отечественной истории европейский Север России, который во многом синонимичен сегодня понятию «Русский Север», к исключительно русским регионам не относился. В скандинавской летописной традиции - это была Биармия (Бьярмаланд) - земля биармов [9], по поводу локализации которой нет единого мнения, хотя очевидно, что скандинавские описания весьма условно обозначали границы Бьярмаланда [10]. В русской летописной традиции названные земли довольно определенно характеризовались как территории, находящиеся в даннической зависимости от Великого Новгорода.
Земли «за Волоком», т. е. за Онегой, уже в Х1-ХШ вв. стали именоваться Заволочьем, а в последующие два столетия этот термин приобрел расширительную трактовку, ибо им определялись и территории Нижнего Подвинья - собственно Двина и Двинская земля, а потом также Прионежье и территории к востоку от Двины вплоть до р. Печоры. Что касается населения Заволочья, то оно именовалось чудью или чудью заволочской [11-14].
Славянская колонизация Европейского Севера привела к изменениям восприятия данной территории и характера ее культурного маркирования. Эта колонизация начинается уже в XI в., однако в указанную эпоху «этнический состав Русского Севера не исчерпывается компонентами славянского происхождения. К моменту твердо зафиксированного расселения русских на Севере (Устав 1137) там жили угро-финские племена. Попытки с помощью топонимии обнаружить более древние этнические пласты не встречают поддержки специалистов» [15, с. 9]. Колонизация шла двумя потоками: из Новгорода и из Ростова Великого (верховая и низовая) [16, с. 39]. Она была масштабной и быстрой, но главное ее следствие состоит в том, что переселения на Север славянского населения позволили не только окончательно подчинить регион русскому влиянию, но и культурно интегрировать его. Процессы культурной интеграции протекали довольно интенсивно, о чем свидетельствует появление еще в «новгородскую эпоху» общего наименования территории.
Общий географический термин «Поморье» впервые упоминается в Новгородской купчей грамоте 1459 г., а название «поморцы» в Новгородской четверной летописи в 1526 г. [17]. За несколько столетий произошло превращение северных территорий из Заволочья в новгородское владение
Поморье, а затем и во владение Московского государства. Но речь идет не просто о смене названия и изменении характера вассальной зависимости. Кардинально изменились культурный облик территории и этнический состав ее населения. Место чуди, веси, двинян и других территориальных и этнических определителей прочно заняли поморцы, поморяне, т.е. некое новое сообщество, имевшее обобщенное название, которое, тем не менее, подразумевало и этнический подтекст.
К середине XIX в. власти Российской империи стали понимать необходимость формирования собственной национальной идеологии и национального мифа, и в эту эпоху начинаются активные споры по поводу места великороссов в системе государства и по поводу самого понимания русскости. Политические идеи неизбежно находили отклик и в умонастроениях интеллектуальной элиты. От описания экзотических инородческих групп, населяющих обширные пространства империи, интерес исследователей все активнее стал смещаться к изучению русского крестьянина и его культурных ценностей. Созданное в указанную эпоху Русское географическое общество определило своей целью изучение Русской земли и русского народа, а усилиями путешественников, писателей и историков "«ледяные пустыни» и «девственная тайга» наполнялись русскими героями и русскими воинами»" [18, с. 97].
В этой связи все большее внимание стало уделяться анализу России как геополитического пространства и попыткам понимания того, кто есть великороссы, какие регионы страны являются историческим ядром Российского государства. Одним из первых исследователей, кто предложил перечень губерний, относящихся к заселенным великороссами территориям, был Н.И.Надеждин. Он определил пространство Великой России как «сердце» Российской империи. Но в состав Великой России Архангельская, Олонецкая и Вологодская губернии включены не были. Не относил к внутренней России и Великороссии эти губернии и географ К.И. Арсеньев, который также называл перечень областей «внутренней России», названных им «великим кругом» [19, с. 3-5]. Однако во второй половине столетия воззрения на культурное значение европейского Севера изменились.
В наиболее масштабном научно-популярном издании XIX в. - «Живописная Россия», изданном М.О.Вульфом, в первых же томах были даны этнографические описания северных и западных регионов и лишь затем - центральных. На роль типичного великоросса и наиболее яркого выразителя «русскости» во второй половине названного столетия исследователи нередко предлагали региональные группы населения европейского Севера [20].
С одной стороны, подобный подход был связан с тем, что Россия все более и все активнее превращалась в национальную (этнонациональ-ную) империю, где культурное ядро ее населения приобретало государствообразующее значение. С другой стороны, это объяснялось расширением «поля русскости», ибо прежние окраины начинали
восприниматься как сугубо «русские» регионы (Урал, Дон, Сибирь). Но не менее значимым было еще одно основание, которое сыграло важную роль в переосмыслении культурного значения европейского Севера, а именно: расширение научного поиска на Севере.
Открытие значения Русского Севера для науки, прежде всего, для истории, археологии, этнографии и фольклористики связывают с именами А.Ф. Гильфердинга, П.Е.Ефименко, Л.Н.Рыбникова, Е.Н.Барсова, Н.Е.Ончукова, Ф.М.Истомина и Г.О.Дют-ша, А.В.Маркова и А.Д.Григорьева, П.Г. Богатырева, О.Э. Озаровской и многих других ученых. Их труды позволили по-иному оценить культурный потенциал европейского Севера и его этнокультурное значение. Российской общественности регион был представлен не как периферия культурного пространства великороссов, а как некая «культурная кладовая», где сосредоточено их многовековое культурное наследие, где сохранилась некая «исконная», или «первозданная» рус-скость.
Однако, можно ли считать Русский Север только лишь культурно-исторической провинцией и культурным символом, связано ли само появление термина лишь с интеллектуальным поиском или оно логично вписывается в официальную идеологию, в стратегию построения национальной империи? Вероятно, достаточно очевидный ответ на эти вопросы можно получить, обратив внимание на то, кем и когда был введен в публичный оборот термин «Русский Север». Термин появился не в трудах историков, этнографов, фольклористов, а впервые был использован лицом официальным, более того -лицом политически значимым. В конце XIX в. губернатор Архангельской губернии А.П.Энгельгардт совершает двухлетнее путешествие по вверенной ему губернии. Путешествие носило характер инспекции, но одновременно автор вел путевые заметки и описывал местные традиции и быт. Путевые записи губернатора вскоре были изданы в Санкт-Петербурге в форме хорошо иллюстрированной книги «Русский Север. Путевые заметки» [21]. «В самом тексте книги А.П. Энгельгардт использует нетопонимическую форму словосочетания -русский Север (русский с маленькой буквы), но уже, как видим, в заголовке книги географическое название приобретает форму топонима. Так появляется, вероятно, первое упоминание о Русском Севере» [22, с.31]. Характерно, что Энгельгардт не обозначил границы Русского Севера и это, видимо, было сделано вполне сознательно, ибо позволяет толковать вопрос о границах весьма расширительно.
Все вышеназванные усилия позволили к началу ХХ в. переквалифицировать Поморье в Русский Север, а поморов - в великороссов, что подтверждается как результатами первой Всеобщей переписи населения Российской империи 1897 г. [23], так и тем, что с начала ХХ в. термины «поморы» и «Поморье» выходят из употребления [24]. Очевидно, что данная переквалификация была как культурно, так и политически мотивирована и культурный проект «Русский Север» поэтому можно
считать и политическим проектом, нацеленным на культурную интеграцию населения региона и формирование культурных символов.
Однако в дальнейшем политическая значимость маркирования европейского Севера как собственно русского региона утрачивается, поскольку большевики не принимали ни сам термин «великороссы», ни идею культурного ядра страны, а потому сознательно разделили историческую провинцию на этнонациональные анклавы. Сам же термин был предан забвению, а когда стал использоваться вновь, тогда понятие «Русский Север» приобрело узкий фольклорный смысл. Между тем, в этнодемографическом отношении регионы, которые чаще всего относят к территории Русского Севера (Мурманская, Архангельская, Вологодская области, Республики Карелия и Коми, Ненецкий автономный округ), действительно являются «русскими» по этническому составу населения, причем доля русских во всех регионах растет (см. табл. 1), а в некоторых из них она является наивысшей по стране в целом.
Таблица 1
Изменение доли русских в составе населения регионов европейского Севера по данным переписей населения, %
Административный район 1970 г. 1979 г. 1989 г. 2002 г. 2010 г.
Архангельская обл. 92,1 92,4 92,2 95,2 95,6
Вологодская обл. 97,6 97,2 96,4 96,6 97,3
Мурманская обл. 84,6 83,8 82,9 85,3 89,0
Ненецкий АО 64,5 65,8 65,6 62,4 66,1
Республика Каре-
лия 68,2 71,3 73,5 76,6 82,2
Республика Коми 53,1 56,7 57,7 59,6 65,1
Поэтому не случайно, что сегодня вновь появляются идеи придать политическое значение термину Русский Север [25, с.14]. Причем в данном случае можно говорить не столько о стремлении создать в перспективе некие «русские» административные единицы, сколько о возможном объединении национально-государственных образований, созданных большевиками на европейском Севере, в единый регион под предлогом его «исконной русскости» и его топонимического русского наименования. Поэтому сегодняшнюю борьбу за Русский Север можно рассматривать и как своеобразную форму противодействия национализму этнических меньшинств на европейском Севере России. Более того, сторонники русского национализма ставят перед собой не только задачу противопоставления этнического национализма русских этническому национализму меньшинств, но и задачу борьбы с «внутрирусским региональным сепаратизмом», к которому относят сибирский сепаратизм, казачий сепаратизм, калининградский сепаратизм, дальневосточный и уральский и, конечно, поморский сепаратизм.
Необходимость борьбы с названными формами сепаратизма обосновывается тем, что они яко-
бы разрушают некое исконное единство русских. В Меморандуме Экспертного центра Всемирного Русского народного Собора по этому поводу заявлено: «Стратегия творцов внутрирусского регионального сепаратизма не имеет сколько-нибудь серьезной этнокультурной почвы. Домыслы о гетерогенности русского народа - это миф, имеющий сугубо политическую природу. По мировым масштабам русские - исключительно цельная, единая нация. По степени религиозного и языкового единства регионов, по близости культурных матриц русские не имеют аналогов среди крупных наций планеты» [26].
Но в общекультурном и политическом плане важнее не отрицание естественной культурной неоднородности этнических групп населения России, включая численно доминирующее этническое сообщество, а умение использовать историческую память и историческое наследие как реальный фундамент для формирования культуры толерантности и повышения символической и общекультурной значимости региона. Именно культурная роль Русского Севера привлекала сюда в конце XIX -начале XX вв. известных российских живописцев, писателей, разночинную интеллигенцию, делала регион культурно притягательным. В этом смысле отказ или неумение властей регионов европейского Севера и федеральных институтов власти использовать символический и культурный ресурс Русского Севера для пропаганды его общероссийской значимости, для иллюстрации идеи «единства в многообразии» как основы российской мультикультурности, нерационален. Ведь наличие многих общих черт в культуре народов, населяющих европейский Север РФ, и даже наличие общего культурного маркера для этой территории никак не отрицает культурного многообразия названного региона. Более того, символическое, историческое и культурное значение предложенной еще исследователями XIX в. концепции Русского Севера (которая была поддержана политическими деятелями той эпохи) необходимо всячески пропагандировать и развивать, ориентируя эту концепцию на решение политических, социальных и культурных проблем современной России. И особенно это актуально в свете тех социальных и культурных проблем, которые сегодня имеют место на европейском севере РФ, в частности проблем, связанных с оптимизацией межкультурных и межэтнических взаимоотношений, состояние которых в регионах европейского Севера не критично, но весьма далеко от идеала [27].
Демографические процессы на европейском Севере России/Русском Севере и социальные риски
Оснований для того, чтобы говорить о проблемном характере развития Русского Севера более чем достаточно. Это состояние региональной экономики и ее структура, и неразвитость инфраструктуры, и состояние социальной сферы, и в том числе межэтнические отношения и положение местных сообществ. И хотя межэтнические отношения во всех регионах европейского Севера достаточно
проблемны, поскольку, как показывают наши исследования, настроения интолерантности широко распространены, общая ситуация в этой сфере пока достаточно стабильна в силу того, что значимость этнической принадлежности как социального маркера явно переоценивается многими местными политиками и даже экспертами. К примеру, материалы нашего опроса, проведенного в марте 2010 г. в Сыктывкаре, Архангельске и Мурманске, показали, что национальная принадлежность «очень важна» для 33,9% респондентов в Архангельске, 13,8 - в Мурманске и 29,1% - в Сыктывкаре. Соответственно «совсем не важна» она для 14,9% опрошенных жителей Архангельска, 15,1 - опрошенных в Мурманске и 14,7% - в Сыктывкаре. Наибольшая доля (соответственно 49,2%; 68,1 и 51,7%) респондентов считает, что помнят о своей этнической принадлежности, но не считают, что она «имеет особое значение», поскольку «важнее личные качества человека, а не его национальность». Различия в оценках значимости этничности в зависимости от принадлежности респондентов к той или иной этнической группе не были значительными.
Самой серьезной социальной проблемой являются сегодня не межкультурные дистанции, а общий характер демографических (в том числе и этнодемо-графических) процессов на европейском Севере России. Наиболее очевидное свидетельство проблемного характера данных процессов - это постоянное снижение общей численности населения северных областей, округов и республик и отрицательное сальдо миграции. С 1989 по 2010 гг. Мурманская область потеряла 30,6% своего населения, Ненецкий автономный округ - 23,2%, Республика Коми - 29% [28, 29]. При этом население северных регионов РФ продолжает сокращаться и темпы снижения его численности остаются весьма высокими (табл.2).
Таблица 2
Изменение численности населения регионов европейского Севера, тыс. чел.
Административный регион 1989 г., тыс. чел 2010 г. тыс. чел. % к 1989 г. 2015 г. тыс. чел. % к 1989 г.
Архангельская обл. 1570,3 1227,6 78,2 1183,5 75,4
Вологодская обл. 1353,9 1202,4 88,8 1191,0 87,9
Карелия 790,2 645,2 81,6 632,7 80,1
Коми 1268,2 901 71,1 864,2 68,1
Мурманская обл. 1146,8 795,4 69,4 766,4 66,8
НАО 54,8 42,1 76,8 43,3 79,1
Особенно заметно происходит снижение численности ряда городов, расположенных в арктической зоне и являвшихся некогда своеобразными форпостами освоения Арктики. К примеру, по данным текущей статистики (не полностью отражающей реальное положение дел), численность жителей Воркуты составляет ныне 60,4 тыс. чел. Согласно данным переписи населения 1989 г., оно достигало 115,6 тыс. чел., а вместе с населением
горнозаводских поселков, входивших в состав Вор-кутинского горсовета (большинство из них ликвидировано или ликвидируется) превышало 200 тыс. [30, с. 30].
Важно также отметить, что происходит последовательное и существенное снижение численности практически всех этнических групп, которые исторически связаны с европейским Севером, за исключением европейских ненцев. Так, между переписями населения 2002 и 2010 гг. численность вепсов сократилась на 28%, карел - 34,8, коми -22,2%. Неуклонное уменьшение численности, а также доли титульных этнических групп в составе населения республик и автономных округов служит аргументом, с помощью которого этнические организации и их лидеры пытаются обосновать алармистские сценарии развития народов, и инструментом давления на региональные власти с целью получения преференций для отдельных этнических групп и противопоставления интересов этих групп общим интересам территориальных сообществ [29]. Между тем тенденции демографического развития этнических меньшинств вполне согласуются с общим характером демографических процессов.
В последние годы ежегодная убыль населения Архангельской области и Республики Коми в среднем составляет 8-10 тыс. чел., на несколько тысяч человек в год сокращается население Мурманской области, убывает население Карелии и Вологодской области. При этом снижение численности в основном связано с отрицательным сальдо миграции, а не с показателями естественного прироста/убыли. В последние годы, судя по данным текущей статистики, естественный прирост был положительным в регионах с наибольшим оттоком населения - Республике Коми и Мурманской области. В то же время в самых населенных областях европейского Севера - Вологодской и Архангельской, а также в Республике Карелия показатели естественного прироста остаются отрицательными. Самый высокий показатель естественной убыли населения, по данным текущей статистики, отмечен в Карелии (-2,2 в 2014 г.), где он вдвое выше, чем в Вологодской области и почти в четыре раза больше, нежели в Архангельской.
В самых проблемных в демографическом отношении регионах (Республике Коми и Мурманской области) происходит снижение показателей брач-ности, увеличение медианного возраста населения, т.е. ситуация такова, что ее уже можно характеризовать как демографический кризис.
После 2002 г. стабилизация численности населения произошла только в НАО, где и естественный прирост и сальдо миграции являются ныне положительными. Но, по прогнозам демографов, в ближайшие годы миграционный отток будет стабильно выше встречных миграционных потоков на европейском Севере в целом [2]. Ожидается и существенное снижение рождаемости, а также увеличение смертности населения, поскольку в целом население этого региона РФ довольно быстро стареет. Это происходит потому, что северные регионы массово покидает молодежь.
В аналитическом материале, подготовленном территориальным органом Федеральной службы, государственной статистики по Республике Коми отмечается, что с 2002 г. в Коми идет снижение доли молодежи в общем составе населения в результате усиленной миграции представителей этой социальной группы за пределы республики. В 2007 г. из республики уехал каждый пятый житель в возрасте 14-29 лет [31]. В числе тревожащих ее социально-экономических проблем молодежь отмечает сложности с трудоустройством, низкий уровень оплаты труда, пьянство и наркоманию, плохую заботу властей о населении. Биографические эссе, которые в рамках изучения жизненных стратегий молодежи писались по нашему заданию студентами вузов г. Сыктывкара, также подтверждает стремление значительной части молодежи к выезду за пределы региона.
Наш опрос, проведенный в марте 2010 г. в трех «северных региональных столицах», показал, что 35,5% жителей Архангельска, 38,8 - Мурманска и 39,6% Сыктывкара хотели бы уехать из своих городов и регионов навсегда или на длительное время, а среди молодежи доля потенциальных мигрантов еще более высока (в возрасте до 25 лет -51,4% выразили желание уехать). При этом в региональных центрах, как правило, выше средние доходы населения, хорошо развит рынок труда, лучше организован сервис и образовательная сфера, в то время как в других городах и поселках северных регионов ситуация менее благоприятна, а неудовлетворенность населения своим положением, как показывают данные ряда наших исследований, выше, а потому больше и доля лиц, желающих покинуть свое нынешнее место жительства. Опросы студентов и школьников, проведенные в последующие годы (2012-2013), только подтвердили укоренившиеся в молодежной среде настроения.
Высокий уровень миграционных настроений, однако, связан не только с общей неудовлетворенностью своей жизнью (эта неудовлетворенность, как оказалось, достаточно высока у жителей региональных центров), но, скорее всего, обусловлен общими неясными перспективами регионального развития. На вопрос о том, «Имеете ли вы представление о том, каким образом будет развиваться ваша область или республика в ближайшие годы» дали положительный ответ 8,3% респондентов в Архангельске, 11,3 - в Сыктывкаре и 13,2% - в Мурманске. Более того, от 42 до 48% опрошенных в названных городах заявляют, что им не ясна северная политика федерального центра, что субрегиону не уделяется должного внимания со стороны руководства страны и только около 6% респондентов во всех трех городах согласились с мнением, что федеральное правительство уделяет много внимания развитию северных регионов и у него есть ясная северная политика.
Еще одним важным следствием сформировавшихся на европейском Севере социальных настроений является тот факт, что миграционный отток и миграционные настроения создают серьезные проблемы для развития местной экономики и соци-
альной сферы. Во-первых, европейский Север покидают наиболее молодые и дееспособные люди и здесь начинает обостряться дефицит трудовых ресурсов, во-вторых, высококвалифицированные кадры не видят для себя перспектив в регионах, которые активно покидает население. Поэтому у местных предпринимателей и властей постоянно сужаются возможности для рекрутирования кадров хорошо подготовленных управленцев, что неизбежно снижает качество регионального экономического и политического менеджмента, которое уже сегодня требует улучшения [32]. В-третьих, депрессивные регионы вызывают все меньший интерес у бизнеса и инвесторов или этот интерес ограничивается очень узкими сферами, что в перспективе может привести к появлению серьезных дисбалансов в их экономическом и социальном развитии.
По существу сложившаяся ситуация дает основания утверждать, что сегодня начался процесс деколонизации европейского Севера, в результате которого деградируют и перестают существовать не только многие села и деревни, но и поселки, а сам процесс деколонизации приобрел устойчивый характер. А поскольку это так, постольку возникает угроза «опустынивания» обширных северных территорий, где прекращается всякая хозяйственная деятельность ввиду того, что дееспособное население их покинуло.
Заметим, что промышленная колонизация Севера началась в конце XIX - начале XX вв. и в отличие от русской колонизации, продолжавшейся с IX по XVII вв., носившей стихийный (естественный) характер, она с самого начала проходила под контролем государства и стала ответом на попытки Норвегии распространить свое влияние на Шпицберген, Новую Землю и Кольский полуостров [33]. Эти попытки привели к усилению экономического влияния норвежских промышленников на Русском Севере и к тому, что некоторые территории, в том числе и Новая Земля, стала восприниматься как «ничейная земля» [34]. Только последовательные и масштабные усилия царской власти смогли подтвердить статус северных территорий как российских земель. Сегодня вновь возникает проблема «ничейной земли», ибо процесс сокращения населения европейского Севера не только не остановлен, но продолжается, следствием чего становится неуклонное "сжатие" в регионе поселенческой сети и социальной деградации значительной части поселений.
Специалисты отмечают, что в современном мире все большее влияние приобретает концепция, согласно которой неиспользуемые полностью или слабо освоенные территории (и покинутые населением территории) становятся своего рода «ничьей» землей, а обладающее подобной землей государство как бы ограничивает или даже теряет «суверенитет над ее ресурсами, в случае, если другие страны желают ими воспользоваться» [35, с.30]. Россия в последние годы пытается активно отстаивать свои права на арктические и субарктические территории и устраивает дорогостоящие экспедиции, целью которых является поиск аргументов для
обоснования претензий на обширные территории арктического шельфа, восстанавливает военные аэродромы и базы на арктических островах, которые были заброшены в 1990-е гг., планирует строительство новых портов, метеостанций и т.д.
Однако утрата населения, которое освоило арктические и субарктические территории еще несколько веков назад, и забвение того, что полярные моря и прилегающие территории издавна являются зоной хозяйственной деятельности коренных жителей Севера (поморы, к примеру, задолго до норвежцев пришли на Шпицберген), будет потерей главного, и отнюдь не символического, аргумента в современных геополитических спорах о разграничении сфер интересов в Арктике, - постоянного населения. При этом официальные власти России заявляют о своем стремлении к «возвращению на Север». Еще в 2008 г. Д.Медведев утвердил Арктическую стратегию РФ [36], а в 2013 г. Президент Путин подписал Стратегию развития Арктической зоны РФ и обеспечения ее безопасности до 2020 г. [37]. Эти важные документы, на наш взгляд, очевидно указывают на геополитические позиции российского руководства, но не опираются на мощную историческую аргументацию и глубокий анализ современных социальных реалий на европейском Севере РФ и в других арктических и субарктических регионах страны, а также не предполагают закрепления населения на Севере, не нацелены на формирование здесь прочных региональных сообществ.
Проблемы локальных сообществ и этнокультурные риски
Европейский Север/Русский Север есть не только территория, занимающая обширные пространства и имеющая стратегическое значение для страны, но и территория, которая освоена много столетий назад. В силу природных и географических особенностей освоение и заселение территории носило очаговый характер, что способствовало формированию на данной территории целого ряда специфических культурных групп населения, которые выработали не только собственные культурные традиции, но и опыт хозяйствования на северных территориях, опыт адаптации к среде обитания. Очевидно, что и само наличие этих групп, и их интересы, и опыт хозяйствования на Севере необходимо учитывать в региональной государственной национальной политике/этнополитике и в северной политике в целом.
Региональная этнополитика - это, прежде всего, умение политических авторов решать сложные местные проблемы, оказывающие воздействие как на социальное благополучие отдельных этнических групп, так и на межобщинные отношения в регионе. Перечень таких проблем довольно широк, но достаточно рассмотреть несколько показательных ситуаций, чтобы определить, какие проблемы требуется решать для стабилизации местных сообществ. К примеру, довольно часто отношения между добывающими компаниями и ведущими традиционное хозяйство группами представителей
малых народов Севера приобретают в России конфликтный характер. Несмотря на наличие определенной законодательной базы, защищающей права представителей «коренных народов» и территории их традиционного природопользования, наличие довольно основательного экологического законодательства, все же крупные компании неизменно оказываются в более выигрышном положении, чем местное население, на территории проживания которого названные компании осуществляют промышленную деятельность.
Очередным свидетельством тому стали протесты населения Ижемского района Республики Коми, которые в течение всего 2014 г. выступали против действий одного из российских нефтяных гигантов «ЛУКОЙЛа».
Юридическая сторона конфликта связана с землеотводами и землепользованием.
Пока же негласно сохраняется статус-кво: нефтяники на сельскохозяйственных угодьях добывают нефть, а оленеводы продолжают пасти стада там, где это еще возможно. Каких-либо конструктивных усилий со стороны местных или республиканских властей, направленных на урегулирование сложной правовой ситуации в сфере землепользования, не предпринимается. Поэтому громкие заявления, направленные против нефтяных компаний, были сделаны общественными движениями. Поводом к ним стал очередной разлив нефти, который произошел на территории Ижемского района [38, 39].
Как оленеводы, так и население района в целом объективно заинтересованы в конструктивном сотрудничестве между местными властями и ЛУКОЙЛом. Поэтому, видимо, не случайно Комитет спасения Печоры обратился к властям Усинска (нефтяной «столицы» Коми) перечислить денежные компенсации от добывающих компаний за нефтеразливы на решение проблем сельского населения.
При этом очевидно, что требования к деятельности компаний на территории РК необходимо ужесточить, а их финансовое участие в решении социально-экономических проблем сельского населения, проживающего в селах на севере республики, должно стать более весомым.
Стоит особо отметить, что политика крупных компаний, действующих на европейском Севере, не всегда может быть охарактеризована как социально ответственная. В это смысле не менее показательны проблемы, которые возникают в Ненецком автономном округе. Здесь исторически сформировалось поликультурное сообщество, состоящее из трех основных этнических компонентов - ненцев, русских и коми. Все эти группы довольно поздно освоили территорию округа, но, по предположениям ученых, ненцы пришли сюда на рубеже первого и второго тысячелетия новой эры, т. е. несколько ранее двух других этнических сообществ. Оленеводство составляло основу хозяйства и культурных отличий европейских ненцев от их соседей, хотя коми-ижемцы уже в XVI в. переняли у них весь оленеводческий комплекс и существенно модернизировали его. Более того, ижемцы пасли стада своих оленей на тех же территориях, что и ненцы,
что потребовало еще в 1835 г. принять Устав об управлении инородцев Мезенского уезда, который регламентировал порядок пользования оленьими пастбищами. Русское проникновение в Большезе-мельскую тундру началось раньше, чем сюда пришли коми, доказательством чего является основание в 1499 г. г. Пустозерска. Свидетельством тесного культурного взаимодействия трех групп явилось то, что уже в конце XIX в. европейские ненцы преимущественно перешли на русский язык, а оленеводы знали еще и коми. Процессы аккультурации и ассимиляции активно развивались и в советские годы, когда существенно изменился социально-профессиональный состав ненецкого населения, а в оленеводстве оказалась занятой относительно небольшая часть ненцев. Тем не менее, на рубеже 1980-1990-х гг., когда начались процессы так называемого «этнического возрождения» и в НАО сформировалась «Ассоциация ненецкого народа "Яса-вэй"», именно развитие оленеводства было признано приоритетным направлением, с помощью которого можно сохранять культурную отличительность европейских ненцев, их этническую специфику. На VI съезде Ассоциации в 2001 г. была предложена к реализации программа «Олень - наша жизнь и будущее». Именно по инициативе «Яса-вэй» в округе был принят закон об оленеводстве, существенно увеличены государственные дотации оленеводческим хозяйствам за произведенную продукцию, создан центр ненецкой культуры. Более того, организация активно участвовала в формировании бюджета округа [40, с. 11].
Между тем, региональная этнополитика в НАО была и остается несбалансированной. Об этом свидетельствуют как наши собственные наблюдения, так и опрос экспертов, который был проведен нами в округе в ноябре 2013 г. совместно с архангельским исследовательским центром Медиа-Форис.
Данные опроса подтвердили более ранние наблюдения, суть которых заключается в том, что и для ненцев, и для других групп местного населения одним из главных социальных раздражителей становится характер функционирования рынка труда в округе. Местное население, и особенно ненцы, проигрывают социальную конкуренцию мигрантам - на наиболее высокооплачиваемых рабочих местах в сфере нефтедобычи трудятся в основном приезжие из других регионов страны или временные трудовые мигранты/вахтовики. С одной стороны, компаниям выгодно привозить в НАО уже подготовленные кадры специалистов, а с другой, для оптимизации кадрового обеспечения строительных площадок и нефтепромыслов целесообразно и даже необходимо использовать местные трудовые ресурсы. Решить проблему, которая возникла уже давно, можно путем создания в Нарьян-Маре Центра профессиональной подготовки, в котором бы нефтяники и строители готовили для своих производственных площадок необходимых специалистов. Но этого не сделано, что порождает рост ан-тимигрантских настроений среди населения округа.
Если отношения между представителями разных этнических групп населения НАО оцениваются
экспертами (как и другими респондентами) в целом положительно, то на вопрос, касающийся отношения в округе к трудовым мигрантам, характер ответов был принципиально иным. Только один эксперт оценил отношение к трудовым мигрантам в НАО как положительное, 40% заявили, что оно «нейтральное», а 50% назвали его «скорее отрицательным». Эти данные вполне соотносятся с итогами опроса методом полуструктурированного интервью. Более того, культурное разделение по критерию «местный-мигрант» и «свой-чужой» пока является главным фактором производства и воспроизводства внутренних культурных границ внутри регионального социума. Если сегодня не предпринять мер по исправлению диспропорций на рынке труда, по укреплению культуры толерантности у населения округа, пропаганде идей гражданской солидарности, то существует реальная опасность не только роста межэтнической напряженности и ан-тимигрантских настроений, но и возникновения межэтнических конфликтов.
Наконец, последний пример, касается положения русского поморского населения, проживающего по берегам Белого моря. В дореволюционный период власти оказывали серьезную поддержку поморским жителям, обеспечивая их льготными кредитами, спонсируя транспортное сообщение между поморскими поселениями, оказывая поддержку новым методам хозяйствования, которые обеспечивали экономическое благополучие поморов, занимавшихся рыболовным и зверобойным промыслом, торговлей, мореходством. В постсоветскую эпоху многие рыболовецкие артели и колхозы (как и архангельский траловый флот в целом) разорились, а жители поморских деревень перешли к натуральному хозяйству. Это спровоцировало прогрессирующую деградацию поселений по берегам арктических морей. При этом вместо системной и эффективной поддержки поморов (как это имело место в конце XIX - начале XX вв.) власти последовательно лишали их ресурсов для выживания. Один из самых болезненных ударов по благосостоянию поморов был нанесен в 2008 г. Тогда при участии нескольких известных деятелей российского шоу-бизнеса в Архангельске была организована шумная акция в защиту белька, которая активно освещалась федеральными телеканалами. Белек -это детеныш гренландского тюленя, промысел которого является традиционным для поморов. Продукты промысла поставлялись в последние годы в основном в Норвегию и давали относительно неплохой доход семьям жителей поморских деревень по берегам Белого моря. Если в местных сельхозартелях они зарабатывали в лучшем случае 3-4 тыс. руб. в месяц, то за полтора месяца «зверобой-ки» получали много больше своего годового заработка в аграрных предприятиях. Экологи ополчились именно на российских поморов, хотя объемы добычи серки (промышляли не белька, а более взрослую особь - серку) в России значительно уступали тем объемам, что есть в Норвегии и Канаде, а ежегодные подвижки льда, ледокольные проводки убивали больше тюленей, чем добывали про-
мысловики. Тем не менее, вышеуказанная экологическая кампания с требованием запретить промысел белька представляла поморов как нарушителей хрупкого экологического баланса на Севере, как людей, стремящихся к личной наживе и готовых ради этого наносить серьезный ущерб природе. Очень быстро на данную кампанию отреагировало Правительство РФ, и промысел белька официально запретили. Правда, в правительственном решении было заявлено, что поморы получат компенсации за утраченные доходы. Действительно, какие-то деньги правительством выделялись, но до адресатов они не дошли.
Помимо необоснованного запрета на зверобойный промысел, экономическое положение отдаленных сельских поселений, где исторически проживали поморы, усугубляется еще и тем, что поморы фактически не могут заниматься рыболовным промыслом. Это связано с тем, что федеральное законодательство ограничивает традиционные способы частного лова рыбы, а организованные рыбопромысловые артели получают очень ограниченные квоты на ее вылов. В отличие от этнических групп, получивших статус «коренных народов», артели вынуждены платить за эти квоты весьма значительные деньги, что усугубляет экономическое положение очень слабых рыболовецких кооперативов. Жители поморских деревень, традиционно занимающихся рыбным промыслом и привыкшие использовать рыбу в своем рационе, не отказываются от нее, а потому вынуждены заниматься браконьерством, что автоматически делает их правонарушителями и ставит в позицию конфликта с государством.
В поморских деревнях, помимо рыболовства, прежде также занимались оленеводством. И еще в советские годы в коллективных хозяйствах Мезенского района Архангельской области было довольно большое стадо оленей. Но ныне их не осталось совсем, поскольку оленеводство стало экономически невыгодным. За пользование оленьими пастбищами коллективные хозяйства в постсоветское время должны платить земельный налог, который оказался не подъемным для них, а потому стада оленей были ликвидированы. Однако оленеводческие хозяйства из Ненецкого автономного округа, который граничит с Мезенским районом, стали активно пользоваться этими пастбищами, поскольку ненцы как этническая группа, которая имеет официальный статус «коренного малочисленного народа», освобождены от платежей за землю. Более того, пастбищные угодья в Мезенском районе местными властями без согласования с населением были отданы в аренду ненецким оленеводам сроком на 45 лет, что вызвало возмущение местных жителей. Возмущение это связано как разницей в культурных статусах поморов и ненцев, так и тем, что поморские жители убеждены, что ненцы со своими стадами наносят урон хозяйственным интересам местных жителей: олени вытаптывают места сбора ягод и грибов, сокращают кормовую базу лосей и других животных, на которых ведется охота. Возникает конфликт хозяйственных интересов, являющийся
еще и межнациональным конфликтом, который, правда, пока не приобрел открытую форму.
Кроме претензий к ненецким оленеводам у жителей поморских деревень существуют и многочисленные претензии к деятельности добывающих компаний, ведущих разработку лесных угодий, добычу алмазов, разведку месторождений бокситов, нефти. Нанесение ущерба районам традиционного природопользования и ограничение промысловой деятельности в результате прессинга со стороны государства, промышленных компаний, иноэтнич-ных соседей не только создает конфликтные ситуации, но и приводит к тому, что местное население все отчетливее осознает свой общий интерес, отличие своих интересов от интересов соседних культурных групп и интересов, действующих в регионе крупных компаний. Такая ситуация стимулирует процессы самоорганизации людей и активизирует поиск символических ресурсов, которые можно мобилизовать для борьбы за интересы локальных сообществ. Самой эффективной формой борьбы стало поморское движение, возникшее в начале 2000-х гг., а самым значимым символическим ресурсом является культурная отличительность поморов, их традиции и образ жизни.
Особую опасность в развитии этого движения увидели нефтяные и газовые компании, которые начинают активную экспансию в акваторию арктических морей. Дело в том, что практически всю эту акваторию можно рассматривать как территорию традиционного природопользования поморов, а значит, самоорганизация поморов объективно не выгодна нефтяным гигантам (хотя очень выгодна для отстаивания позиций России в Арктике). Очевидно, что влиятельное поморское движение могло бы принудить добывающие компании делиться доходами с поморами, но главное - согласовывать свою деятельность не только с федеральными чиновниками, но и поморскими организациями, которые могут быть неуступчивыми. Поэтому на деятелей поморского движения ополчились консервативно настроенные политики и эксперты. В итоге оно фактически перестало существовать. Оказавшись без общественной и политической поддержки, поморское население, проживающее по берегам Белого и Баренцева морей, уже в ближайшие годы может исчезнуть не только как специфическая культурная группа русских, но и постоянное население, проживающее в северном пограничье. Если же государство не может поддержать население, проживающее на его территории, если оно не в силах окультурить и обустроить какие-то территории, то возникают вполне обоснованные сомнения относительно суверенных прав данного государства на владение указанными территориями. Между тем, в свете нынешнего обострения борьбы за ресурсы Арктики такая ситуация категорически неприемлема.
Очевидно, что нужно не усилить давление на поморов, а оказывать им всестороннюю поддержку, о чем неоднократно говорили и журналисты, и исследователи [41- 43]. Тем более, что речь идет (в том числе) о сохранении культурного наследия Русского Севера. Такое же внимание необходимо
уделять и другим культурным группам, издавна проживающим на европейском Севере, ибо только социальное благополучие этих групп может предотвратить дальнейшее опустынивание освоенных ранее северных территорий.
Заключение
Север европейской части России, долгое время представлявшийся культурной и интеллектуальной элитой страны, как историческая провинция, сыгравшая важнейшую роль в формировании русской идентичности. И как некое символическое и сакральное пространство, определившее культурный образ страны, в последние десятилетия утрачивает свое экономическое значение, так и свою привлекательность для местного населения и мигрантов из других регионов страны. Одновременно происходит изменение культурного образа региона, ибо вместо образа хранителя национального духа и традиций занимает образ далекой и отсталой периферии, с которой нельзя связывать ни личные судьбы, ни судьбы Отечества. В результате Север продолжает активно терять жителей, и исход населения превратился в устойчивую тенденцию. Возникает угроза опустынивания обширных освоенных территорий, усиления экономических и социальных диспропорций в регионах европейского Севера и угроза успешной реализации программ освоения Арктики, поскольку именно Русский Север и исторически, и в плане логистики может и должен служить базой освоения всех арктических территорий.
Русский Север имеет еще и общенациональное значение, поскольку рожденная на рубеже XIX и XX вв. концепция Русского Севера была ориентирована на формирование общих национальных символов и общей национальной мифологии, которые играли важную роль в процессе формирования российской нации. Сегодня прежний идейный и культурный смысл маркера Русский Север утрачен и не востребован политическими менеджерами. Утрачена не только культурная, но и социальная привлекательность региона в глазах населения России, что привело к устойчивому и масштабному оттоку жителей. Более того, интересы местных культурных сообществ учитываются явно недостаточно. Это создает угрозу их разрушения и исчезновения. В результате социальные и культурные риски на Русском Севере усиливаются, что ставит под вопрос возможности успешной реализации стратегии освоения арктических и субарктических территорий РФ. Очевидно, что назрела необходимость выработки не только формальных региональных стратегий социально-экономического развития, но эффективной макрорегиональной стратегии, которая бы учитывала не столько проблемы военного, экологического, геополитического порядка или интересы освоения сырьевых ресурсов Севера, но в большей мере была бы ориентирована на интересы формирования стабильных и развивающихся социальных и культурных сообществ, проживающих на данной территории.
Литература
1. Пилясов А.Н. И последние станут первыми. Северная периферия на пути к экономике знания. М., 2009. 544 с.
2. Север: проблемы периферийных территорий / Отв. ред. В.Н.Лаженцев. Сыктывкар, 2007. 420 с.
3. Ушкалов И.Г., Малаха ИА. Территориальные общности населения Севера (Зарубежный опыт и некоторые выводы в контексте решения российских проблем)//Человек на Севере: условия и качество жизни. Сыктывкар, 1999. С.30-35.
4. Brunstad Bj0rn, Magnus Eivind, Swanson Philip, H0nneland Geir, 0verland Indra. Big Oil Playground, Russian Bear Preserve or European Periphery? The Russian Barents Sea Region towards 2015. Eburon Delft: Eburon Academic Publishers, 2004.218 p.
5. Данилов Денис. Северный морской путь и Арктика: война за деньги уже началась. URL: http://www. ruskline.ru/analitika/2009/ 10/22/severnyj_put_i_arktika_voina_za_den_g i_uzhe_nachalas/
6. Stammler-Gossmann Anna Reshaping the North of Russia: toward a conception of space/Position paper for the 5th NRF open Assembly, September 24th - 27th 2008 URL: http: //www.nrf.is/Open Meetings...Papers/ StammlerGrossmann
7. Габрусевич СА Проблема терминологического определения Русского Севера в контексте изучения Гражданской войны в регионе // Российские и славянские исследования: Научный сборник. Вып. VI.Минск: БГУ, 2011. С. 113-118.
8. Соловьева А.Н. «Русский Север»: смысловые горизонты этничности в культурном пространстве // Геокультурное пространство Европейского Севера: генезис, структура, семантика: сб. науч. статей. Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 5. Архангельск: Поморский университет, 2011. С.212 - 221.
9. Джаксон Т.Н. Русский Север в древнескандинавских сагах // Культура Русского Севера. Л.: Наука, 1988. С.58-66.
10. Захарова Н.Н. Архангельский север в древнескандинавской литературе // Геокультурное пространство европейского Севера: генезис, структура, семантика: сб. науч. статей. Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 5. Архангельск: Поморский университет, 2011. С. 421-428.
11. Ефименко П.С. Чудь заволоцкая. Архангельск: Изд-во Арх. губерн. стат. Ком, 1869. 147 с.
12. Криничная НА. Предания Русского Севера. СПб.: Наука, 1991. 328 с.
13. Лашук Л.П. Чудь историческая и чудь легендарная // Вопросы истории. 1969. №10. С. 208-218.
14. Рябинин ЕА К этнической истории Русского Севера (чудь заволочская и славяне) // Русский Север. К проблеме локальных групп. СПб.: Музей антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунтскамера), 1995. С.12-27.
15. Витов М.В. Этнография Русского Севера. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1997. 174 с.
16. Власова И.В. Этническая история и формирование населения Русского Севера // Этно-панорама. 2005.№1-2.С.36-41.
17. Ануфриев В.В. Русские поморы. Культурно-историческая идентичность. М.: Российский институт культурологии, 2008.С.34-36.
18. Слезкин Ю. Арктические зеркала. Россия и малые народы Севера. М.: Новое литературное обозрение, 2008. 512 с.
19. Лескинен М.В. Великороссы/великорусы в российской научной публицистике (1840-1890)// Славяноведение.2010. №6. С.3-17.
20. Деготь Е. Пространственные коды «русскос-ти» в искусстве XIX в. // Отечественные записки. 2002.№6. С.176-186.
21. Энгельгардт А.П. Русский Север. Путевые записки. СПб.: Изд. А.С.Суворина, 1897. 258 с.
22. Калуцков В.Н. Русский Север как культурно-географический регион // Геокультурное пространство европейского Севера: генезис, структура, семантика, 2009. С.27-37.
23. Первая Всеобщая перепись населения Российской Империи 1897 г. Т.1. Архангельская губерния. Тетрадь 2./Под ред. Н.А. Тройниц-кого. СПб.: Издание центрального статистического комитета Министерства внутренних дел, 1899. С. 47-236.
24. Бернштам ТА. Поморы: формирование группы и система хозяйства. Л.: Наука, 1978. 176 с.
25. Лукин Ю.Ф. О русском поморе замолвите слово//Арктика и Север. 2012. №71.C.12-18.
26. Меморандум Экспертного центра Всемирного Русского Народного Собора URL: http:// www.gosrf. ru/news /12577/
27. Шабаев Ю.П. Народы европейского Севера России: положение, специфика идентичности // Социологические исследования. 2011. №2. С.54-62.
28. Итоги Всероссийской переписи населения 2010 г. в отношении численности, размещения, возрастно-половой структуры, состояния в браке, рождаемости, числа и состава домохозяйств, национального состава и владения языками, гражданства, образования, источников средств к существованию, экономической активности населения, численности граждан Российской Федерации, постоянно проживающих в Российской Федерации но находившихся на дату проведения переписи за пределами Российской Федерации, а также численности лиц, временно находившихся на дату проведения переписи на территории Российской Федерации. URL: http:/ /www.gks .ru/rf ...10/croc/results .html
29. Шабаев Ю.П. Культурный апокалипсис или гражданская консолидация // Социологические исследования. 2013. №3. С.28-36.
30. Ильин И.В. Власть и уголь. Шахтерское движение Воркуты (1989-1998 годы). Сыктывкар, 1998. 270 с.
31. Молодежь Республики Коми. Аналитический материал. Федеральная служба государствен-
ной статистики. Территориальный орган Федеральной службы государственной статистики по Республике Коми. Сыктывкар, 2008. 68 с.
32. Гончаров ИА, Садохин А.П., Шабаев Ю.П., Штраллер О.Ф. Векторы профессиональных ориентаций в пространстве инфокоммуника-ций//Государственная служба. 2010. №3. С. 23-37.
33. Федоров П.В. Северный вектор в российской политике. Центр и Кольское Заполярье в XVI-XX вв. Мурманск, 2009. 204 с.
34. Нильсен Йенс. Новая земля - «ничейная земля»?//Народы и культуры Баренцева региона. Тромсе, 1996. С. 43-52.
35. Ушкалов И.Г., Малаха ИА. Территориальные общности населения Севера (Зарубежный опыт и некоторые выводы в контексте решения российских проблем)//Человек на Севере: условия и качество жизни. Сыктывкар, 1999. С.30-35.
36. Основы государственной политики Российской Федерации в Арктике на период до 2020 года и дальнейшую перспективу/ Арктическая стратегия РФ. URL: http://www.rb. ru/ inform /107277. html
37. Путин утвердил стратегию развития Арктической зоны РФ до 2020 года/Российская газета URL: http://www.rg.ru/2013/02/20/ strategia-anons. html
38. Усов Евгений. Гринпис об итогах Краснобор-ского собрания//Веськыд сёрни, 4 апреля 2014 г. №3 (59).
39. Из блогов: «Мы должны быть равноправными партнерами при реализации любых промышленных проектов на наших землях» URL:http://www.bnkomi.ru/data/news / 27679/
40. Ассоциация ненецкого народа «Ясавэй». Деятельность 2001-2004. Сводный отчет о деятельности общественного движения «Ассоциации ненецкого народа "Ясавэй"» Ненецкого автономного округа. Нарьян-Мар, 2004. 27 с.
41. Герасименко О. Мы на своей земле не хозяева/коммерсант. Власть. №23. (977), 11. 06. 2012.
42. Трофимов В. Модная борьба с поморским движением/Радио ЭХО Москвы, 6 февраля 2012. URL:http://echo .msk.ru/blog/ttrofimov / 856254-echo/
43. Шабаев Ю.П., Задорин М.Ю. Поморский дис-пут//Этнополитическая ситуация в России и сопредельных государствах в 2012 г.: Ежегодный доклад. М., 2013. С.177-181.
Reference
1. Pilyasov A.N. I poslednie stanut pervymi. Se-vernaia periferia na puti k ekonomike znaniia. [And the last will be the first. Northern periphery on the way to the knowledge economy]. Moscow, 2009.
2. Sever: problemy periferiinyh territirii/Otv.red. V.N.Lazhentsev.[The North: problems of peripheral areas] / Ed. V.N. Lazhentsev. Syktyvkar, 2007.
3. Ushkalov I.G., Malakha IA. Territorialnye obchnosti naseleniia severa (Zarubezhnyi opyt i
nekotorye vyvody v kontekste resheniia ros-siiskih problem)//Chelovek na severe; usloviia i kachestvo zhizni.[ Territorial generality of the population of the North (foreign experience and some of the findings in the context of solving the Russian problems)// Man in the North: the conditions and quality of life]. Syktyvkar, 1999.
4. Brunstad Bj0rn, Magnus Eivind, Swanson Philip, Hmnneland Geir, 0verland Indra. Big Oil Playground, Russian Bear Preserve or European Periphery? The Russian Barents Sea Region towards 2015. Eburon Delft: Eburon Academic Publishers, 2004.
5. Danilov D. Severnyi morskoi put' i Arctica; voina za dengi uzhe nachalas [The Northern Sea Route and the Arctic: War for money has already begun]// URL: http://www. rusk-line.ru/analitika/2009/10/22/severnyj _put_I_ arktika_voina_za_den_gi_uzhe_nachalas/
6. Stammler-Gossmann Anna. Reshaping the North of Russia: toward a conception of space/Position paper for the 5th NRF open Assembly, September 24th - 27th 2008. URL: http: //www.nrf.is/Open Meetings...Papers/ StammlerGrossmann
7. Gabrusevich SA. Problema terminologiches kogo opredeleniia Russkogo Severa v kontekste izucheniia grazhdanskoi voiny// Rossiiskie i slavianskie issledovaniia. Nauchnyi sbornik, Vypusk VI. [The problem of terminology definitions of the Russian North in the context of the study of the civil war in the region // Russian and Slavic studies. Scientific publication]. Vol. VI. Minsk: BGU, 2011.
8. Solovyeva A.N. "Russkii Sever": smyslovye go-rizonty etnichnosti v kulturnom prostran-stve/Geokulturnoe prostranstvo Evropeiskogo Severa: genesis, struktura, semantika: sbornik nauchnyh statei. Pomorskie chteniia po semi-otike kultury. Issue 5. ["The Russian North": semantic horizons of ethnicity in cultural space // Geocultural space of the European North: genesis, structure, semantics: Collected papers. Pomor readings on semiotics of culture]. Vol.5. Arkhangelsk: Pomor Univ., 2011, P.217.
9. Jackson T.N. Russkii Sever v drevneskandi-navskikh sagakh//Kultura Russkogo Severa. [Russian North in the Norse sagas // Culture of the Russian North] Leningrad: Nauka, 1988.
10. Zakharova N.N. Arkhangelskii sever v drev-neskandinavskoi literature//Geokulturnoe pros-transtvo Evropeiskogo Severa: genesis, struk-tura, semantika: sbornik nauchnyh statei. Po-morskie chteniia po semiotike kultury. Issue 5. [The Arkhangelsk North in the Norse literature // Geocultural space of the European North: genesis, structure, semantics: Collected papers. Pomor readings on semiotics of culture. Vol. 5] Arkhangelsk: Pomor Univ., 2011.
11. Efimenko P.S. Chud' zavolochskaia [Chud za-volotskaya]. Arkhangelsk: Arkhangelsk Provincial Stat. Com., 1869.
12. Krinichnaya NA Predaniia Russkogo Severa. [Legends of the Russian North]. St.Petersburg: Nauka, 1991.
13. Lashuk L.P. Chud' istoricheskaia I chud' legen-darnaia//Voprosy istorii. [Chud' historical and legendary // Questions of history]. 1969. №10.
14. Ryabinin EA. K etnicheskoi istorii Russkogo severa (chud' zavolochskaia i slaviane)// Russ-kii Sever. K probleme localnyh grupp [On the ethnic history of the Russian North (Chud' zavolochskaya and Slavs) // The Russian North. On the problem of local groups]. St.Petersburg: Peter the Great Anthropology and Ethnography Museum (Kuntskamera [Cabinet of curiosities]), 1995.
15. Vitov M.V. Etnografiia Russkogo Severa. [Ethnography of the Russian North] Moscow: RAS Inst. of Ethnology and Anthropology, 1997, P.9.
16. Vlasova I.V. Etnicheskaia istoriia i formiro-vanie naseleniia Russkogo Severa//Etno pano-rama.[Ethnic history and formation of the population of the Russian North // Ethno-panorama]. 2005. № 1-2. P.39.
17. Anufriev V.V. Russkie pomory. Kulturno-istoricheskaia identichnost.[Russian Pomors. Cultural-historical identity]. Moscow: Russian Inst. of Culturology, 2008. P. 34-36.
18. Slezkin Yu. Arkticheskie zerkala. Rossiia i ma-lye narody Severa. [Arctic Mirror. Russia and minorities of the North]. Moscow: New Literary Review, 2008. P. 97.
19. Leskinen M.V. Velikorossy/velikorussy v ros-siiskoi nauchnoi publitsistike (1840-1890) [Great Russians in the Russian scientific journalism (1840-1890)] // Slavianovedenie. 2010. №6.
20. Degot' E. Prostransvennye kody "russkosti" v iskusstve XIX veka//Otechesvennye zapiski. [Spatial code of "Russianness" in the art of the XIX century // Notes of the Fatherland] 2002. №6.
21. Engelgardt A.P. Russkii Sever. Putevye za-piski. [Russian North. Travel notes] St.Peter-sburg: A.S. Suvorin Publ., 1897.
22. Kalutskov V.N. Russkii Sever kak kulturno-geograficheskii region// Geokulturnoe pros-transtvo Evropeiskogo Severa: genesis, struk-tura, semantika. [Russian North as a cultural and geographic region // Geo-cultural space of the European North: genesis, structure, semantics]. 2009.
23. Pervaia Vseobshchaia perepis naseleniia Ros-siiski imperii 1897 g. T.1. Arkhangelskaia gu-berniia. Tetrad' 1./Pod.red. N.A.Troinitsko-go. [The first 1897 general census of the population of the Russian Empire. Vol.1. Arkhangelsk province. Vol.2/ Ed. N.A.Toinitsky]. St.Petersburg: Central Stat. Com. of Ministry of Internal Affairs Publ., 1905.
24. Bernshtam TA Pomory: formirovanie gruppy I sistema khoziaistva [The Pomors: the formation of groups and economic system]. Leningrad: Nauka, 1978.
25. Lukin Yu.F. O russkom pomore zamolvite slovo//Arktika I Sever [Say a word about the Russian Pomor // Arctic and the North]. 2012. №.7. P.14.
26. Memorandum Ekspertnogo tsentra Vsemirno-go Russkogo Narodnogo Sobora. [Memorandum of Expert Center of the World Russian People's Council]. URL: http://www.gosrf.ru/ news/12577/
27. Shabaev Yu.P. Narody evropeiskogo severa Rossii: polozhenie, spetsifika identichnosti// Sotsiologicheskie issledovaniia. [The peoples of the European North of Russia: situation, specific identity // Sociological Research]. 2011. №2.
28. Itogi Vserossiiskoi perepisi naseleniia 2010 goda v otnoshenii chislennosti, razmeshche-niia, vozrastno-polovoi struktury, sostoianiia v brake, rozhdaemosti, chisla i sostava domok-hoziaistv, natsionalnogo sostava i vladeniia iazykami, grazhdanstva, obrazovaniia, istoch-nikov sredstv k sushchestvovaniiu, ekono-micheskoi aktivnosti naseleniia, chislennosti grazhdan Rossiiskoi Federatsii postoianno prozhivaiushchikh v Rossiiskoi Federatsii, a takzhe chislennosti lits, vremenno nakhodiash-chikhsia na datu provedeniia perepisi na terri-torii Rossiiskoi Federatsii. [The results of the 2010 national census in relation to the size, location, age and sex structure, marital status, birth rate, the number and composition of households, the national composition and language skills, citizenship, education, livelihoods, economic activity of the population, the number of Russian citizens residing in the Russian Federation, but were on the date of the census outside the Russian Federation, as well as the number of persons temporarily stationed on the date of the census in the Russian Federation]. URL' http://www.gks.ru/ rf...10/ croc/results.html
29. Shabaev Yu.P. Kulturnyi apokalipsis ili grazh-danskaia konsolidatsiia//Sotsiologicheskie isle-dovaniia. 2013 [The cultural apoca-lypsis or civil consolidation // Sociological Research. 2013]. №3.
30. Il'in I.V. Vlast' i ugol'. Shakhterskoe dvizhenie Vorkuty (1989-1998) [The power and coal. Miners' movement of Vorkuta (1989-1998)]. Syktyvkar, 1998. 270 p.
31. Molodezh Respubliki Komi. Analiticheskii material. Federalnaia sluzhba gosudarstvennoi statistiki po Respublike Komi [The youth of the Komi Republic. Analytical material. Federal State Statistics Service. Territorial body of the Federal State Statistics Service of the Republic of Komi]. Syktyvkar, 2008.
32. Goncharov IA., Sadokhin A.P., Shabaev Yu.P., Shtraller O.F. Vektory professionalnyh orien-tatsii v prostranstve infokommunikatsii// Go-sudarstvennaia sluzhba. [Vectors of professional orientation in space of informcom-munications// State service]. 2010. №3.
33. Fedorov P.V. Severnyi vector v rossiiskoi poli-tike. Tsentr i Kolskoe Zapoliar'e v XVI-XX vv. [North vector of Russian politics. The center
and the Kola Polar region in the XVI-XX centuries]. Murmansk, 2009.
34. Nilsen Iens. Novaia Zemlia - nicheinaia zem-lia?//Narody i kultury Barentseva regiona. [No-vaya Zemlya - "nobody's land"? // Peoples and Cultures in the Barents Region]. Tromse. 1996.
35. Ushkalov I.G., Malakha IA. Territorialnye obchnosti naseleniia severa (Zarubezhnyi opyt I nekotorye vyvody v kontekste resheniia ros-siiskih problem)//Chelovek na severe; usloviia i kachestvo zhizni. [Territorial generality of the population of the North (foreign experience and some of the findings in the context of solving Russian problems//Man in the North: the conditions and quality of life]. Syktyvkar, 1999. P. 30.
36. Osnovy gosudarstvennoi politiki Rossiiskoi Federatsii v Arktike na period do 2020 goda i dalneishuiu perspektivu//Arkticheskaia stra-tegiia RF [Principles of State Policy of the Russian Federation in the Arctic for the period till 2020 and further prospects / Russian Arctic strategy]. URL: http://www.rb.ru/ in-form/ 107277. html
37. Putin utverdil strategiiu razvitiia Arktiches-koi zony RF do 2020 goda/Rossiiskaia gazeta [Putin approved the strategy of development of the Arctic zone of the Russian Federation till 2020 / Rossiyskaya Gazeta] URL: http:// www.rg.ru/2013/02/20/strategia-anons .html
38. Usov E. Grinpis ob itogakh Krasnoborskogo sobraniia [Greenpeace on the outcome of the meeting in Krasnoborsk] // Ves'kyd Serni. April 4, 2014. №3 (59).
39. Iz blogov: "My dolzhny byt' ravnopravnymi partnerami pri realizatsii liubykh promyshlen-nykh proektov na nashikh zemliakh" [From the blog: "We should be equal partners in the implementation of any industrial projects on our lands"] URL: http://www.klerk.ru/bank/ articles/420191/
40. Assotsiatsiia nenetskogo naroda "Iasavei". Dei-atelnost' 2001-2004. Svodnyi otchot o deiatel-nosti obshchestvennogo dvizheniia "Assotsiatsiia nenetskogo naroda "Iasovei" Nenetskogo av-tonomnogo okruga [Association of Nenets People "Yasavei". Activities 2001-2004. A summary report on the activities of the public movement "Association of Nenets People "Yasavey", Nenets Autonomous District]. Naryan-Mar, 2004. P.11.
41. Gerasimenko O. My na svoei zemle ne khozi-aeva//Kommersant Vlast' [We are not owners of our land // Commersant Power], №23 (977), 11.06.2012.
42. Trofimov V. Modnaia bor'ba s pomorskim dviz-heniem [Fashionable fighting with the Pomor movement / Radio Echo of Moscow, February 6, 2012] URL: http://echo.msk. ru/blog/ttro-fimov/856254-echo/
43. Shabaev Yu.P. Pomorskaia "problema" v pub-lichnykh diskussiiakh: o pravakh i interesakh "korennykh" i "nekorennykh" grupp (naro-dov)//Etnopoliticheskaia situatsiia v Rossii i sopredel'nyh stranakh v 2012 godu. Ezhegod-nyi doklad [Pomors debate // Ethno-Political Situation in Russia and the Neighbouring States in 2012. Annual Report]. Moscow, 2013.
