CC BY
17
БИБЛИОГРАФИЯ
А. А. Ермичёв*
РУССКИЙ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ИДЕАЛИЗМ В ИЗОБРАЖЕНИИ М. А. КОЛЕРОВА. (Колеров М. А. Археология русского политического идеализма: 1904-1927. Очерки и документы. — М.: Common place, 2018. — 352 с.)
Рецензируемая книга М. А. Колерова — это собрание уже опубликованного им в самых различных изданиях с 2001 по 2018 г. и потому, быть может, труднодоступного для любознательного читателя, и, не исключено, даже неизвестного. Книга вполне оправдывает свое название. Она есть собрание нескольких развернутых исследований автора по разным случаям из истории русской мысли — в частности, об отношении евразийцев к СССР, о Н. В. Устрялове, о П. Б. Струве и русских писателях (А. Белом, И. Бунине, А. Ремизове, М. Цветаевой), о поисках «Русского Рафаэля» С. Н. Булгаковым и его же отношении к евреям. С исследованиями соседствуют комментарии М. А. Колерова к здесь же публикуемым выступлениям известных политиков и мыслителей — Н. А. Бердяева, В. В. Зеньковского, П. Б. Струве, — казалось бы, канувших в Лету, погребенных в завалах старых журналов и газет. Наконец, в этом собрании имеются никак не откомментированные несколько писем С. Н. Булгакова, В. В. Розанова, заметки П. Б. Струве о «Проблемах идеализма» и о политическом терроре (с высокой оценкой Ивана Каляева), С. Н. Булгакова о решении 1906 г. созвать церковный собор (который в ноябре 1917 г. восстановил патриаршество).
Только перечисление стольких блестящих имен обещает богатое и разнообразное содержание книги. По замыслу автора, книга имеет тематическое ядро и границы. Она — об эволюции русского политического идеализма, который четко обозначился сборником «Проблемы идеализма» и именами П. Б. Струве, С. Н. Булгакова, Н. А. Бердяева и С. Л. Франка. Представленные книгой материалы — это знаки и следы такой эволюции и реакции на нее со стороны противников и «отвергателей».
* Ермичёв Александр Александрович, доктор философских наук, профессор, Русская христианская гуманитарная академия.
Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2019. Том 20. Выпуск 1
277
«Археология русского политического идеализма, — пишет автор, — обнажает прежде непредставимые толщи смирения и самопреодоления, возвращая героев в политический хор, делая их соучастниками до сих пор актуальной творящей культуры и политической сцены». Так оно и есть — политические идеалисты придают своему времени красоту и благородство, но на пиру победителей их нет. Эта книга — о несчастной судьбе «лишних людей» русской политической истории. Вброшенные в жесткость и жестокость политической жизни, они — гуманисты и даже христианские гуманисты — потеряли Россию, не удержав ее от революции; она же придвигалась только одними ее ожиданиями.
Об этом и первая статья в книге — «Новый текст к исследованию революционных культов Надсона, Гаршина, Чехова». Она написана М. А. Колеровым как развернутый комментарий к «новонайденной» (выражение автора) статейке Н. А. Бердяева «Памяти А. П. Чехова», опубликованной в газете «Киевские отклики» от 17 августа 1904 г. В ней рассказано, как создавался признанный русским обществом революционный культ Надсона и Гаршина, как А. С. Глинка-Волжский добавил к этим двум именам А. П. Чехова и как С. Н. Булгаков и П. Б. Струве поместили «мировую скорбь» Чехова в контекст «национального возрождения» в ходе революции. Уже сам идеализм Чехова, его желание идеала в то время могли рассматриваться и рассматривались как желание революционных изменений, о чем, собственно, и говорила публикуемая М. А. Колеро-вым заметка Н. А. Бердяева. Автор остроумно связывает имена А. П. Чехова, С. Н. Булгакова и П. Б. Струве с именами К. Маркса и В. И. Ленина, видевших в революции «муки родов» нового общества. По-видимому, революция неизбежна, когда приходят ее сроки. И если сроки приходят, то ни бог, ни царь и ни герой не остановят муки родов. Весь организм общества будет работать на роды, и даже А. П. Чехов с его «мировой скорбью.
У политических идеалистов дореволюционной России были наследники в русском зарубежье — пореволюционеры-идеалисты 20-30-х гг. М. А. Колеров рассматривает сменовеховцев (Н. В. Устрялов) и евразийцев (Л. П. Карсавин, П. Н. Савицкий, К. В. Чхеидзе). Пореволюционеры-идеалисты, полагая, что новая государственность, номинально интернациональная, фактически исполняет дело сохранения национальной Великой России, с жертвенностью отдаются этой идее, сближаясь с «отвратительной» (выражение автора) государственностью или даже поступая к ней на службу. И они гибнут — от «властвования», от власти, а не от «государства». От тех, кто стоит во власти не по идейным соображениям, преобразующим властвование в государство, а по соображениям бюрократическим, исполнительским, потребительским. Пореволюционеры-идеалисты принесли жертву не государству, а власти, которая и заманивала, и обманывала.
Автор любит своих героев — политических идеалистов, и потому считает, что благородная ошибка пореволюционеров не была напрасной: «Аще не умрет, не даст плода». Последний абзац статьи об Устрялове звучит так:
.. .В том факте, что наибольшая часть русской эмиграции вне СССР выступила
против Гитлера, а после, в годы «холодной войны» старшая русская политическая
эмиграция, не переставая быть антикоммунистической, так и не дала своего имени и моральной санкции на проекты расчленения Исторической России, есть несомненное участие отчаянной одинокой проповеди Устрялова.
Все, что касается советской государственности, очень болезненно и серьезно, чтобы говорить о ней в рецензии. Тем не менее Константин Леонтьев, вероятно, был бы удовлетворен социалистическим византизмом, а потому — почему бы не проверить версию о неслиянном и нераздельном единстве народов СССР и советской власти, отчасти вынужденном, отчасти взаимно желаемом? Не в таком ли трудном единстве проглянет «мистика государства», его укорененность в социально-экономической, религиозно-культурной и ментальной национальной истории?
Что касается места «одинокой проповеди» Устрялова в жизни эмигрантов, то, во-первых, патриотизм «наибольшей части русской эмиграции» в 1941 г. можно оспаривать (вспомним одного великого русского писателя!), а вот о ее пассивном, выжидательном «пораженчестве» и ее сочувствии к власовцам можно говорить определеннее. И вообще, нужно ли радоваться, что не все были такими? Во-вторых, можно не сомневаться, что если бы в годы «холодной войны» «старшая русская политическая эмиграция» дала бы свою санкцию на расчленение России, то это было бы только личным делом — не более.
Материалы, непосредственно выражающие основной замысел автора, дополнены другими, по-своему характеризующими дух времени. Читатель обязательно отметит собственно философские тексты — ироничную рецензию С. Л. Франка на книгу одного вдохновителя нашего махизма — Гольцапфеля «Панидеал» и две заметки, посвященных Г. Когену в связи с его кончиной в 1918 г. Он с интересом прочитает письма В. В. Розанова к «недругам» — Н. К. Михайловскому и П. Б. Струве (все — замечательны); С. Н. Булгакова к А. Белому, В. В. Розанову и А. С. Глинке и другие материалы.
У М. А. Колерова — не первая книга такого рода. Назову его же более раннюю — «От марксизма к идеализму и церкви. (1897-1927). Исследования, материалы, указатели» (М., 2017). Это опять-таки сборник «кратких штудий, публикаций и указателей органов современной печати», посвященных рубежу Х1Х-ХХ вв. и «транзиту» «от марксизма к идеализму и церкви». На очереди в планах автора — издание «Очерков по археологии русской мысли: 1900-1905» и монографии о месте и роли П. Б. Струве в русской истории и культуре 1870-1918 гг.
В книге 2017 г. М. А. Колеров дает оценку своих трудов по истории русской мысли. Он говорит о двух своих приоритетах: утверждении, что социализм доминировал в русской мысли рубежа Х1Х-ХХ вв. и политические идеалисты, удерживаясь на этой позиции, «готовили религиозную и идеалистическую революцию, по мере сил дополняя ее государственным и национальным пафосом»; и другом утверждении, что «важным, но редко замеченным результатом их движения стало вдохновленное ими к творческой жизни целое поколение русских юристов, историков литературы, экономистов, философов, переводчиков 1910-х годов, которое стало высшей точкой развития дореволюционной интеллектуальной среды. Именно оно уже в эмиграции дало целый ряд первых
имен французской и американской философии, экономической теории, социологии, права, русской религиозной мысли».
Но особенно следует подчеркнуть огромное значение источниковедческих заслуг М. А. Колерова перед отечественной наукой. Нельзя не напомнить о годами длящемся его подвиге: он вот уже с 1997 г. одаряет отечественную культуру ежегодниками «Исследований по истории русской мысли», нельзя не назвать выполненные им росписи содержания многих значительных журналов начала ХХ века — идейно-политического и общекультурного содержания: «Новое слово», «Начало», «Новый путь», «Вопросы жизни» и др.
Значение исполняемой М. А. Колеровым работы по сбору артефактов отечественной мысли становится таким же, каково значение собраний С. А. Венгерова, Н. А. Котляревского, Б. Л. Модзалевского и других, хранящихся в Пушкинском доме. Без этих сокровищ современный исследователь русской литературы состояться не может. А вот историки русской философии, выученные в университетах филиации идей, без таких артефактов преблаго-получно работают.
Исследования М. А. Колерова ставят перед нами вопрос о двух уровнях исследования интеллектуального наследства, оставленного нам русской культурой: на уровне М. А. Колерова или, используя удачное выражение Т. Г. Щедриной, на уровне «архива эпохи» с его ошеломляющим богатством исторической конкретики, или на уровне исследований И. И. Евлампиева, П. П. Гайденко и Н. В. Мотрошиловой, предпочитающих выделение логической последовательности русских идей, не отделяемых ими от европейского философского контекста.
Сейчас, когда мы приходим к согласию, что наша философия есть философия жизни с ее полярно взаимосвязанными принципами религиозного онтологизма и социального активизма и что она есть факт, выделяемый нами из социокультурного хронотопа, если мы согласны с С. Л. Франком, заявившим, что у нас только в последней трети XIX в. в «русском мировоззрении» кристаллизуется собственно философия, тогда взаимодополняемость этих двух уровней становится очевидной.
Рецензируемая книга оснащена прекрасным научным инвентарем (точные и полные ссылки, библиография). Она почти роскошно издана — твердый переплет, очень хорошая бумага, разная гарнитура — для основного текста, для цитирования, для сносок и примечаний. К сожалению, Евгения Ставицкая, изготовившая обложку, не указала автора картины, воспроизведенной на ней. Есть одна опечатка — на самом видном месте на с. 237.
