CC BY
150DOI: 10.24411/2218-1229-2019-13213 ВОПРОСЫ НАЦИОНАЛИЗМА 2019 № 1 (3 2)
Александр Никитич Севастьянов
кандидат филологических наук, главный научный сотрудник Московского гуманитарного университета; [email protected]
Русский национальный характер и искусство
Аннотация. Публикуется сокращённая версия вводной статьи к готовящейся к печати новой монографии Александра Севастьянова «"Золотой век" русского искусства и современность. В поисках русской идентичности». В настоящем тексте автор вступает в диалог с известным русским социологом и культурологом Валентиной Чесноковой (псевдоним — Ксения Касьянова, 1934-2010) и идеями, изложенными ею в книге «О русском национальном характере».
Ключевые слова: русская культура, русский этнос, русская нация, русский национальный характер.
Abstract. This paper is an abridged version of an Introductory article to the new Alexander Sevastyanov's book «Golden Age of Russian Art and Modernity. In Search for Russian Identity". Here author engages in dialogue with renowned Russian sociologist and art historian Valentina Chesnokova (aka Ksenia Kasyanova, 1934-2010) and the ideas she explicated in her book called "On Russian National Character".
Keywords: Russian culture, Russian national character, Russian ethnicity, Russian nation, Russian national character.
«Золотым веком» русской культуры у историков и обществоведов принято называть XIX столетие, когда русские литераторы, художники и музыканты создали произведения, обогатившие духовный мир всей антропосферы. От Пушкина, Лермонтова и Гоголя до Толстого, Тургенева и Достоевского в литературе; от Брюллова и Айвазовского до передвижников в живописи; от Бортнянского и Глинки до Чайковского в музыке. Все дальнейшее проходит уже по разряду «Серебряного века», а все предшествующее рассматривается как некая взлетная полоса, по которой русская культура брала разгон перед тем, как воспарить.
Вдумчивому наблюдателю, однако, трудно согласиться с такой класси-
фикацией. Не потому, чтобы лучшие достижения русской культуры этого периода по своему абсолютному значению не дотягивали до высших оценок. Дотягивают, безусловно. Но потому, что берет сомнение: насколько русскими были эти «золотые» достижения — то есть насколько выразился в них дух именно русской нации, ее национальное начало, национальное своеобразие.
Для любого, даже начинающего, искусствоведа совершенно ясно, что в истории мировой культуры наибольший интерес представляют именно те страницы, на которых отражено нечто национально самобытное, своеобразное. И даже в том случае, когда народы принадлежат к одной расе и исповеду-
ют одну религию (например, китайские и японские монголоиды-буддисты), мы учимся видеть в их искусстве, схожем только на взгляд дилетанта, не черты сходства, а черты глубокого различия, обусловленного отчетливо выраженным национальным духом, национальным характером. И дорожим именно этими различиями, восхищаемся ими и ценим их, что особенно убедительно и ярко выражается в молотковой цене мировых арт-аукционов.
Постулат науки этнополитики1 гласит, что народы отличаются друг от друга вовсе не потому, что они говорят на разных языках, исповедуют разные религии и представляют мировому сообществу различное культурное наследие. Так может показаться лишь на самый первый, поверхностный взгляд. В действительности же все обстоит строго наоборот. Народы создают различные культурные наследия, придумывают или выбирают себе различные религии и говорят на разных языках именно потому, что они разные изначально, биологически, а значит и онтологически, экзистенциально.
Выдающийся историк и культуролог Б.Ф. Поршнев учил, что социальное не сводится к биологическому, но социальное не из чего вывести, кроме как из биологического2. Этничность всегда исходна, первична, а выражает она себя через производное, вторичное: прежде всего — именно через язык, веру, культуру. И чем дальше биологически отстоят друг от друга те или иные этносы и расы, тем разительнее будут отличия в их языках, вере, культуре. Эти ярко проявленные отличия обычно и выступают на поверхности нашего сознания как индикаторы, определители этносов и рас, по ним мы судим о национальных особенностях, национальном характере. Но в
1 Севастьянов А.Н. Основы этнополитики. М.: Перо, 2014.
2 См.: Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории. М.: ФЭРИ-В, 2006.
действительности корень национального своеобразия растет из глубины биологического происхождения. Тех, кому интересно, почему и как это происходит, следует адресовать к учебнику «Основы этнополитики», написанному автором этих строк. А мы пойдем дальше в своих рассуждениях.
Сказанное выше означает, что достижения той или иной национальной культуры нельзя рассматривать в отрыве от константы: имманентных черт национального характера — и наоборот. История русского народа, в частности, если мы хотим понимать ее более-менее правильно, требует внимательного изучения русской культуры. Одновременно история русской культуры не может рассматриваться вне контекста истории русского народа. Поскольку не только биологическое (в большей степени), но и историческое (в меньшей) оказывает влияние на формирование национальных архетипов. И ключевой вопрос в этом случае ставится так: а что же такое собственно русская культура, когда, в чем и почему она проявилась с максимальной полнотой? По каким образцам ее лучше всего изучать, исследуя связи с национальным русским характером?
Главная проблема, возникающая при такой постановке вопроса, состоит в том, что для историка русской культуры всегда крайне остро стоит вопрос о заимствованиях. И о той границе, где эти заимствования, по диалектическому закону перехода количества в качество, меняют национальную природу собственно русской культуры. Эта проблема встает не раз на протяжении по крайней мере последнего тысячелетия: заимствования от Византии, от мусульманского (и не только) Востока, от Запада. Несомненно, русское национальное начало, связанное с национальным характером, пробивалось и сквозь иностранные и инородные влияния. Но насколько полно в том или ином случае? Решение этого вопроса и лежит в центре внимания моей новой
монографии «"Золотой век" русского искусства и современность. В поисках русской идентичности», подготавливаемой ныне к печати.
Россия есть, в первую очередь, государство русского народа (не только, но в первую очередь!). А русский народ есть не только коренной и титульный, но и единственный государствообра-зующий народ нашей страны. Страны полиэтнической («многонародной»), но мононациональной. Приняв и признав этот факт, мы раз и навсегда осознаем, насколько важно разобраться в содержании русского духа, русского национального характера, ведь в нем залог судьбы России. Ключом к пониманию всего этого, как уже говорилось, служит изучение русского языка, русской веры, русской культуры во всей полноте их своеобразия.
Предоставим слово специалисту, чья книга в свое время стала если не культовой, то знаковой: Ксения Касьянова «О русском национальном характере»3. В предисловии к данному изданию автор, известный социолог и культуролог Валентина Чеснокова, выступившая под псведонимом (далее: КК), пишет: «Предлагаемый читателю сборник состоит из двух частей. Первая часть — это книга о русском национальном характере, написанная в 1982 году. Она имела некоторое хождение в "Самиздате", а в 1995 году была опубликована в качестве отдельной книги. Готовя ее к публикации, я не меняла текста. И теперь, по прошествии 20 лет, также ничего не меняю... Что же касается самих черт характера, то, по мнению автора этой книги, они если и меняются, то крайне медленно, на протяжении многих поколений, — и
3 Ксения Касьянова (В.Ф. Чеснокова). О русском национальном характере. М.; Екатеринбург, 2003. 560 с. В дальнейшем в тексте ссылки в скобках даны на страницы этого издания книги.
никакие политические и экономические кризисы не могут на этот процесс повлиять» (с. 3). Итак.
Комплекс КК
На основании социологических исследований КК рассказывает нам об основных чертах нашего характера, которые можно, вылущив из обширного текста, выстроить в список из 16 пунктов.
1. Первейшим нашим свойством она называет терпение — каковое есть «основа нашего характера». Оно «проявляется в большом и в малом, и даже в самом мельчайшем. В нашей культуре терпение как модель поведения есть, безусловно, ценность, т.е. именно критерий выбора и оценки» (с. 123-125).
«Терпение для нас — не способ достичь "лучшего удела", ибо в нашей культуре терпение, последовательное воздержание, самоограничение, постоянное жертвование собой в пользу другого, других, мира вообще — это принципиальная ценность, без этого нет личности, нет статуса у человека, нет уважения к нему со стороны окружающих и самоуважения» (с. 127).
Весьма категорично. Откуда же берется это основное русское качество?
«Постоянная "память о смерти" и готовность к страданиям и есть основание той кроткой и смиренной личности, идеал которой занимает такое высокое место в нашей этнической культуре. "Деликатное терпение гостя" и есть стержень мироощущения, на котором основывается наш основной "социальный архетип"» (с. 133134).
2. «В нашей культуре нет ориентации на прошлое, как нет ее и на будущее. Никакого движения, этапов, промежуточных ступеней и точек не предполагается. Апокалиптичность мышления, внеисторичность его» (с. 135).
Причем это означает ориентированность отнюдь не на сиюминутность, на текущий, сегодняшний день — нет; но на Вечность.
193
194
3. «Народ, крепкий в своей древней культуре, всегда считает тягу к наслаждению, к эйфории чем-то греховным. Поэтому в стереотипы культурного поведения нашего этнического комплекса не входит яркая мажорность, проявление веселости, уверенности в себе» (с. 138).
4. Инерционность собственных установок, «которая в разговорном языке попросту называется упрямством».
5. «Эмоциональная невоспитанность». Наш человек, «придя в состояние гнева или веселости, становится совершенно "безудержным", и всякие попытки остановить его вызывают только новые всплески разбушевавшихся чувств» (с. 139).
6. «Наша религия и наша культура в полном соответствии друг с другом ведут нас к свободе дорогою смирения» (с. 234).
7. По шкалам «целеустремленность» и «деловая установка», разработанными американскими социологами, выясняется, что «мы, конечно, менее целеустремленные и деловые люди, чем американцы». А шкала «достижи-тельность» на нашей выборке вообще не работает, поскольку «те качества и способы, которые предусмотрены в данной американской шкале, в нашей культуре для достижения целей являются иррелевантными», что позволяет «сформулировать гипотезу, что в нашей культуре существуют собственные архетипы целеполагания и целедости-жения, непохожие на западноевропейские» (с. 186).
«Мы выработали такую культуру, которая как бы говорит нам: "добиваться личных успехов — это не проблема... а ты поработай на других, постарайся для общего дела!"». Что и является фактором, объективно снижающим достижительность.
Итог: «и оказывается наш соотечественник человеком, который вечно суется в какие-то другие дела, а свои собственные не делает. Но это толь-
ко со стороны так кажется. На самом деле он "устраивает" свою социальную систему в соответствии с определенными, известными ему культурными стандартами, а в хорошо отрегулированной социальной системе его собственные дела должны сами устроиться какими-то отчасти даже таинственными и неисповедимыми путями» (с. 191-192).
Наблюдение настолько абсурдное и вместе с тем точнейшее (я лично знал и знаю таких людей), что граничит со злой насмешкой. КК пытается смягчить ее цитатой из архисерьёзного стихотворения Анны Ахматовой:
земной отрадой сердце не томи, Не пристращайся ни к жене,
ни к дому, У своего ребенка хлеб возьми, Чтобы отдать его чужому, И будь слугой смиреннейшим того, Кто был твоим кромешным
супостатом...
Я лично не одобряю подобную позицию и не приму ее никогда и ни за что, и люди такого склада меня раздражают, но как не признать ее глубоко русской по сути! Она выводит нас на «вершинный акт самовыражения» в русской культуре -
8. Самопожертвование. «Недаром все исследователи нашей истории конца XIX — начала XX в. в один голос утверждают, что русской интеллигенции в высочайшей степени была свойственна жертвенность: социалисты, террористы, либеральные марксисты, материалисты, народники, толстовцы, политики, критики, литераторы, инженеры, врачи — все отличались этим качеством. И, может быть, за всеми их доктринами, теориями, программами, партийными спорами, уставами, фракциями и т.д. все время, как натянутая струна, вибрировало это чувство: невозможности жить в этой ситуации бессмысленности и несправедливости и желание пострадать, пожертвовать собой. И с тех пор до сего времени на
нашем небе постоянно эти кометы. Мы без них не живем, они стали как бы частью нашего постоянного окружения. Казалось бы, пора уже привыкнуть и перестать реагировать. Но слишком это чувствительно, когда живой человек приносит себя в жертву. уж очень это сильнодействующее средство, и мы все еще достаточно культурны, чтобы воспринять этот сигнал соответствующим образом» (с. 203).
9. В тесной связи с установкой на самопожертвование состоит следующая характеристика: «установка на социальное отклонение», характеризующая «готовность человека нарушить общепринятые нормативы. не веря в их ценность, не ощущая их непреложной необходимости» (с. 212-213). В том числе, русская готовность на «преступление границ дозволенного в погоне за удовольствиями, за немедленным удовлетворением желаний, за острыми ощущениями и переживаниями» значительно выше, чем у американцев: более трети против менее четверти.
Это приводит нас к жестокому внутреннему разладу, конфликту между нашей сокровенной сутью (генотипом, по КК) и воспитанием, культурой. Что выражается в высоких показателях у русских по шкале «внутренней неадап-тированности», т.е. «неумения достигнуть внутренней гармонии» (с. 213).
10. В сравнении с американцами (т.е. западноевропейцами, считает КК) у русских выявляется высокая степень «враждебности и взволнованности». Она «порождает комплекс внутренних состояний, характерных для т.н. "религиозного фундаментализма"» (с. 218). И это несмотря на то, что в статистической выборке «верующие люди присутствуют, по отнюдь не составляют большинства, а основной контингент состоит из людей, имеющих о религии весьма слабые и путаные представления, что неудивительно в стране, где не только полностью отсутствует религиозное образование, но постоянно и со-
знательно предпринимаются усилия, направленные на затруднение доступа к какой бы то ни было объективной информации об этой сфере жизни» (с. 219).
Но вопросы, связанные с религией и ее влиянием на национальный характер, мы отложим на потом.
11. Для русских (в сравнении с людьми запада) в высокой степени характерен т.н. «"судейский комплекс" — это именно "комплекс", т.е. целый набор различного рода качеств. Для нас это означает, по-видимому, прежде всего "правдоискательство", т.е. стремление установить истину, и затем — это стремление установить объективную истину, не зависящую от меня, от моего существования и потребностей, наконец, в-третьих, это — стремление найти истину абсолютную, неизменную, не зависящую от обстоятельств, не имеющую степеней. И, найдя, измерять затем ею себя, свои поступки и чужие действия, весь мир, прошлый, настоящий и будущий» (с. 251). «Наша генотипическая эпилептоидная черта — дикое упрямство — вообще-то весьма смягченное культурой, в этих исключительных случаях, когда речь идет о соответствии поступка с абсолютной истиной, проявляется во всем своем величии» (с. 252).
12. При этом, судя по шкалам «самодостаточность» и «самокритицизм», нам гораздо труднее, чем западноевропейцам, «оставаться со своим мнением в одиночестве, кроме того, мы проявляем большую неуверенность в себе» (с. 252).
13. Субъективность и иррациональность в суждениях как следствие «судейского комплекса», в связи с чем «людей других культур очень часто раздражает наше бесконечное копание в намерениях и предположениях, своих и чужих: что подумал человек сначала, что потом, как он принимал решение, на что при этом обращал внимание, а что упустил из виду и т.д. Какое это имеет значение? Вот перед
нами результат, и из него нужно исходить. Но нам, эпилептоидам, важен совсем не результат, а чистота и ясность схемы действия; правильность связей между ценностью и выбором средств для ее реализации и т.д.. Этот наш "судейский комплекс", конечно, своеобразное преломление религиозных христианских принципов: постулат о свободе воли ведет к примату нравственной сферы в области принятия решения и поступка. И сколько ни обучаемся мы материалистическому подходу по "Краткому курсу", по "Истории партии", по марксизму-ленинизму и "научному коммунизму", в обыденном сознании мы всегда остаемся волюнтаристами и при анализе поступка идем не от ситуации и состояния человека, а от его намерения, установки, от признаваемых им ценностей, т.е. от смысла совершенного им поступка, и по этому смыслу определяем его отношение к объективной истине. Именно этот архетип — "судейский комплекс" — по-видимому, играл и играет в нашей культуре "негэнтро-пийную" роль: он активно и последовательно противодействует тенденциям к распаду ценностно-нормативных этнических представлений. Он всегда толкает нас к осмыслению ситуации, наведению ясности в своих и чужих линиях поведения, к выявлению смысла» (с. 267-268).
Никакая наука тут русским помочь не в силах, ибо «для науки истина — синоним достоверности, а отнюдь не соответствие высшему смыслу и справедливости» (с. 269) — так итожит КК перспективы данной коллизии. И в таком ракурсе ситуация сразу становится безвыходной, поскольку знать высший смысл чего-либо людям не дано априори, а справедливость есть понятие классовое и национальное.
14. Противоречивое свойство: с одной стороны, «стремление к уединенности», «отказ от социальной активности», а с другой — «потребность в принадлежности к социальной груп-
пе» (с. 285)4. Это противоречие, по КК, «снимается у русских в стремлении к задушевной дружбе, когда мы так проникаемся представлениями о мыслях и чувствах других членов данной группы и о группе как целом, что, можно сказать, фактически делаем их частью своего Я и идентифицируемся с ними в своем самоощущении» (с. 292).
15. Престиж личности, ее авторитет, ее высокий статус в глазах общества у русских прежде всего связан с ее умением и готовностью отказываться от себя: «полная бескорыстность и строгое (иногда даже педантичное) соблюдение моральных правил — и обеспечивают человеку высокий личностный статус. Они для окружающих — показатель того, что он делает не свое, т.е. не личное дело. Это дело — наше общее, а следовательно, мы обязаны ему содействовать. Поэтому мы все "придерживаем" свои личные дела, "пропуская его вперед". Это культурный архетип» (с. 318).
КК приводит замечательный своей убедительностью пример: «Какую бы книгу о Ленине вы ни открыли, вы
4 Мне довелось постичь эту истину в сравнении, участвуя в мощной, 1,3-миллионной, демонстрации против войны в Ираке, но. в Париже. Люди, съехавшись даже с далеких окраин, шли, свободно выражая собственную волю, никем не понуждаемые, с самодельными плакатиками, флажками и листовками. Шли, потому что так ощущали свой гражданский долг, так демонстрировали свою гражданскую позицию, и это было для них естественно и привычно, хотя вообще-то повод представляется не самым близким к шкуре среднего француза. Я был восхищен, шокирован и подумал, что никогда ничего подобного мне не суждено увидать в Москве: нет той черты национального характера. Но, приняв участие в шествии «Бессмертного полка» в Москве в 2018 году, я понял, что русский народ очень изменился и тоже уже стал способен к такого рода проявлениям, хотя пока что только по экстренному поводу высшего порядка.
обязательно встретите там упоминание о его "спартанской обстановке", о его "аскетических привычках" в быту, о том, как он отказывался от присылаемых продуктов в пользу детей и т.п. Цель — показать, что для себя ему ничего не было нужно. Прием классический и всегда действующий безотказно. у простого читателя, особенно женского пола, обязательно на глаза навернутся слезы; подумайте, такой человек, а жил в такой комнатке, а ведь если бы захотел, мог бы иметь все. И пойди, объясняй ей потом, что он в политике не сильно разбирался и что-то так напортачил, что мы до сих пор не можем разобраться. Какое это все имеет значение для оценки человека, ведь он от всей души хотел, чтобы было как лучше. И вот это-то ему и за-считывается в его личностный статус» (с. 320).
О той же черте характера свидетельствует шкала «эго-сверхконтроль», которая показывает, что русские склонны стараться «в пользу долга, т.е. образцов не юридических, а моральных, заложенных в нашем сверх-эго. Это же утверждает и шкала альтруизма» (с. 375).
16. Стремление решать буквально все, не только личные, вопросы неформально, не по закону, а «по человечеству» (по обычаю, по личным отношениям), а желательно еще и по совести.
«Все мы не знаем и знать не хотим своего собственного государства, говорилось уже в начале этой работы. То, что не знаем, — в общем объяснимо, скажем, отсутствием информации, специального образования по этому вопросу, сложностью самих кодексов, но то, что не хотим знать, всеми этими причинами объяснить нельзя. Образовывают нас, образовывают, лекции нам читают, проекты Конституции выносят на наше обсуждение, приглашая участвовать в творении собственной государственной системы. И все зря. Хотя нельзя сказать, что мы не проявляем желания принимать участия в
этом творении. Только мы действуем архетипически. Мы идем обычно снизу, от фактов, которые нас задевают или возмущают. Эмоции — безошибочный показатель ценностного отношения» (с. 353-354).
Рассказ об этом загадочном свойстве русских КК завершает весьма выразительным текстом: «Вздохнет современный опытный князь и скажет: "Когда же вы, черти, будете свои собственные законы знать и уважать? Это все — все — сделано по закону, все справедливо. Вы могли этого требовать открытым судебным процессом. Но вы этого не знаете. Когда же настанет такое время, что на Руси будут знать свои права и законы?" — "Тогда, князь, когда на Руси не останется русских совсем"» (с. 355-356).
Все перечисленные характеристики русского народа получены с помощью тестирования, проведенного в ходе специальных исследований как в России, так и в США, что, по-видимому, придает им относительно объективный характер. КК заканчивает свое исследование довольно уверенно:
«Завершив свои описания, бросим общий взгляд на целое. Есть ли в нем что-либо, чего мы не знали бы в себе раньше по своему внутреннему опыту? По-видимому, нет. Когда все эти данные тестов разложены перед нами, мы безошибочно узнаем в них себя: и это в нас есть, и это. И все это отдельными частями было уже много раз описано. Ну, а что же вырисовывается в целом?
В целом перед нами предстает культура очень древняя и суровая, требующая от человека очень сильного самоограничения, репрессии своих непосредственных внутренних импульсов, репрессии своих личных, индивидуальных целей в пользу глобальных культурных ценностей. Все культуры в какой-то степени построены на таком самоограничении и на такой репрессии, без них нет культуры вообще. Но
здесь важна также и сама степень. В нашей культуре эта требуемая от человека степень необычайно высока» (с. 380).
Я бы оценил книгу не так однозначно.
С одной стороны, признаюсь, книга позволила мне лучше понять многое во мне самом как в русском интеллигенте (причем как в целом, так и по частям: отдельно — в русском, отдельно — в интеллигенте), по всей сумме совпадений и несовпадений моих личных установок с «комплексом КК».
С другой стороны, читая, я с поразительной очевидностью не раз и не два мысленно видел хорошо знакомых мне людей: то собственного отца, всю жизнь ревностно служившего науке ради долга перед человечеством5; то русских партизан, готовых мужественно идти на смерть и на каторгу ради прав и интересов своего народа; а то и совсем юную девушку, Анечку Голубя-тову из Ельца, красивую и умную, посвятившую себя тяжелейшей работе с дефективными детьми. А как человек, имеющий некоторое представление о русской классической литературе, я должен засвидетельствовать значительное сходство прописанной в ней русской души с картиной, нарисованной КК.
Но вот с третьей стороны, меня чем
5 Именем профессора Никиты Борисовича Севастьянова (1924-1993) недаром названа улица в Калининграде, где он работал зав. кафедрой теории корабля. Вот некоторые из его принципов: «Я ненавижу собственность; все зло в мире от слова "моё"»; «Мне ничего не нужно, кроме рабочего стола, чистой рубашки и книг по специальности»; «Интеллигент — это тот, кто при любых обстоятельствах предпочитает духовное материальному»; «Жить для себя неинтересно и пошло. Ты должен найти в жизни то, что выше тебя, и этому служить» (для него этим были: народ, страна, человечество). И т.п. И он действительно жил по этим принципам.
дальше, тем больше тревожило смутное ощущение какой-то большой лжи, закравшейся в книгу, возможно, против воли ее автора. Это во-первых. А во-вторых, во мне все росло чувство, что мы имеем дело с явлением, которое хочется снабдить ярлыком «уходящая натура». В подставленном нам зеркале я в итоге не узнал вполне ни себя, ни преобладающий тип моего русского современника. То есть сам Комплекс КК еще встречается, причем даже среди молодежи, но он все реже и непопулярнее. Идет явная мутация архетипа.
Я бы преподнес главный нерв проблемы так: что в наши дни осталось от того комплекса свойств, на который указала КК, и какая судьба ждет это оставшееся?
Взять хотя бы главное, базовое свойство русского человека, которое КК определила как терпение. Случайно ли наше время породило уничижительный и точный термин: терпила? И установку: кто терпит, тот быдло, ничего иного не достойное. Терпеть, по понятиям цветущей современности, — «западло» (простите за низкий стиль, но именно так выражается эпоха). И подобных перелицованных смыслов наберется уже немало. Полюса русской нравственности меняются местами?
Правильно пишет КК: «национальный характер — это представление народа о самом себе», которое «имеет поистине судьбоносное значение для истории». Но ведь такое судьбоносное представление надо время от времени сверять: какую именно судьбу оно нам готовит? Не устарело ли? Не требует ли уточнений? Вот такую сверку я и попытаюсь провести.
Итак, какие мы, русские — всегда и сегодня?
Мне кажется, предпринимаемое мною культурологическое исследование должно помочь разобраться именно в данном вопросе. Поскольку свое, безусловно весьма авторитетное, исследование Чеснокова-Касьянова во
многом выстроила на изучении весьма своеобразных источников. Это — православные духовные авторитеты и религиозные мыслители (Святое Писание, святые отцы, Климент Александрийский, епископ Феофан, Добро-толюбие, Иоанн Лествичник, Исаак Сирин, житие св. Сергия Радонежского, Алфавит духовный св. Димитрия Ростовского, поучения аввы Дорофея, Вл. Соловьев, Н. Бердяев, Ф. Степун, П. Флоренский, о. Александр Ельча-нинов, архиепископ Антоний Блюм, архиепископ Сергий Голубцов). Некоторые из них относятся к XIX веку, но большинство имели широкое хождение и отзывались эхом в душах читателей, формировали русскую ментальность, начиная с раннего Средневековья. По-
этому ясно, что процесс формирования русского национального характера обязательно должен коррелировать с процессами, происходившими в искусстве Древней Руси.
Вот почему я считаю мой новый труд актуальным. Не претендуя на слишком многое, не разрешая многих вопросов языка и веры, попытаемся исследовать вопрос о своеобразии русской культуры, а для этого совершим экскурс в ее подлинный «Золотой век» — эпоху между XV и XVIII столетиями.
Познать себя и быть собой — есть ли что важнее для личности, будь то народ или индивид? Я был бы рад, если бы настоящий труд помог русскому народу и русскому индивиду осуществить эту задачу.
Прим. ред.: Книга Александра Севастьянова «"Золотой век" русского искусства и современность. В поисках русской идентичности » должна выйти в свет в 2020 г.
