CC BY
259
УДК 378
Я. Б. Руднева
РУССКИЕ СТУДЕНТКИ В УНИВЕРСИТЕТАХ ЗАПАДНОЙ ЕВРОПЫ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ XIX - НАЧАЛЕ XX ВЕКА1
Рассматриваются факторы влияния на интенсивность студенческой женской миграции из Российской империи в страны Западной Европы во второй половине XIX - начале XX в., специфика адаптации русских студенток в инонациональной среде, а также последствия социализации женщин в системе совместного высшего образования.
Ключевые слова: феминизация, совместное высшее образование, вторичная социализация, эмансипация, девиантное поведение, интеллигенция.
В конце XIX - первое десятилетие XX в. в западноевропейских странах с хорошо развитой университетской сетью наблюдался интенсивный рост количества студентов «женского пола»: к 1913 году на 1000 зарегистрированных студентов в Германии приходилось 79 женщин, в Австрии - 86, во Франции - 92, в Швейцарии - 287 [1, с. 22]. Появление в университетском пространстве женщин, добившихся равноправия с мужчинами, стало свидетельством не только эмансипации женской личности, но и началом процесса феминизации высшей школы. В этом процессе ключевая роль принадлежала русским женщинам, которые являлись инициаторами коренных изменений традиционной системы высшего образования и составляли значительную часть миграционного потока.
В рамках гендерных исследований - одного из динамично развивающихся направлений современной отечественной и зарубежной историографии [2] - осмысление авангардной роли русских женщин в процессе феминизации западноевропейской высшей школы представляет особый интерес. Швейцарская исследовательница Н. Тихонов сформулировала следующие проблемные вопросы, которые, по ее мнению, позволят дать объяснение этому феномену. Когда, как и почему эти молодые женщины, несмотря на языковые барьеры и географическую удаленность Российской империи, решили выбрать университетское образование в Западной Европе? Было ли это нежеланием исполнять традиционную роль супруги и матери, для которой они были предназначены, и вызовом окружению, которому надо было доказывать способность к умственной деятельности и университетскому обучению, или же высшее образование связывалось с возможностью приобрести определенные профессиональные навыки, избежать дискриминации, заработать на жизнь и социально эмансипироваться [3, с. 106]?
Волнообразный характер и различная интенсивность женской миграции из России в Западную
Европу свидетельствуют о многоуровневом характере факторов, влиявших на этот процесс. С одной стороны, появление женщин в академической среде, доступной преимущественно мужчинам, являлось следствием общеевропейских процессов, связанных с социально-экономической модернизацией и формированием гражданского общества, с другой - авангардная роль русских женщин в формировании каналов межкультурного взаимодействия была обусловлена ситуацией в Российской империи.
В отличие от России и США, где система высшего образования формировалась по принципу половой дифференциации, в Западной Европе женщинам официально была предоставлена возможность обучения на равных с мужчинами условиях. Вместе с тем процесс включения женщин в традиционную образовательную систему имел неравномерный характер: уровень феминизации и ее хронологические рамки были различны для стран, принимавших основной поток женской миграции.
Университет Цюриха стал первым европейским и швейцарским высшим учебным заведением, открывшим в 1864 г. свои двери женщинам. Во второй половине XIX - первое десятилетие XX в. в швейцарских университетах наблюдался самый высокий в Западной Европе показатель женского присутствия, а самая многочисленная группа студенток была представлена русскими женщинами. По подсчетам немецкой исследовательницы Д. Нойманн, с 1882 по 1913 г. их численность составляла 75 % от общего количества иностранок и 66 % от общего количества женского контингента [1, с. 16]. Максимальный показатель был зафиксирован в зимний семестр 1906/07 учебного года, когда в университетах было зарегистрировано 1840 женщин, из которых 1539 (84 %) являлись подданными Российской империи [4, с. 44].
В отличие от швейцарских студенток, руководствовавшихся при выборе специализации прежде всего личными мотивами, не связанными с после-
1 Публикация подготовлена при финансовой поддержке Gerda Henkel Stiftung грант AZ 10/SR/10.
дующей профессиональной деятельностью, русские студентки имели более конкретные цели [4, с. 51]. Приоритетным направлением обучения на протяжении пятидесяти лет для них являлась медицина. По мнению деятельницы женского движения, детского врача А. Н. Шабановой, врачебная деятельность привлекала женщин «и служением науке, и связанной с ним альтруистической задачей облегчения страданий ближних, и предоставлением большей самостоятельности, чем другие профессии» [5, с. 958].
Наплывы женской миграции во Франции пришлись на 1890/91, 1896/97 и 1906/07-1912/13 учебные годы [3, с. 107]. В 1890/91 учебном году в Парижском университете, привлекавшем около половины мигрантов, желавших получить высшее образование во Франции, количество русских студенток составило 95, из них 78 обучались медицине (на медицинском факультете была зарегистрирована всего 121 женщина, из них 14 француженок) [6, с. 13]. В 1910 г. на юридическом факультете Парижского университета было зарегистрировано всего 976 иностранцев, из них русских мужчин 255, женщин 88 (из общего числа иностранных студенток 89). На медицинском - 434 иностранца и 302 иностранки: из них русских 210 мужчин и 290 женщин.
В университетах Германии женщины появились на тридцать лет позже, чем в Швейцарии и Франции. Их право на имматрикуляцию в качестве действительных студенток было закреплено впервые в 1900 г. (в университетах Гейдельберга и Фрейбур-га). В Пруссии положение женщин было легализовано только 18 августа 1908 г. В связи с этим даже в наиболее феминизированных университетах, включая Берлин, Бонн, Фрейбург, Геттинген, Гейдельберг, Кенигсберг, Марбург, Мюнхен и Мюнстер, к началу Первой мировой войны общее количество женщин составило от 5 до 10 % всего студенческого контингента. На долю имматрикулиро-ванных студенток из Российской империи приходилось 40-50 % от общего числа иностранных студенток, однако их количество по отношению к общему числу женщин не превышало 5 % [3, с. 107108]. Центром русской студенческой миграции являлся Берлин. Максимальное число русских женщин в Берлинском университете (68) пришлось на зимний семестр 1910/11 учебного года [7, с. 501502].
Необходимо отметить, что на фоне политических и социально-экономических изменений, происходивших в Российской империи во второй половине XIX в., значительную трансформацию претерпели прежде всего мотивационные механизмы, лежавшие в основе стремления русских женщин к высшему образованию.
Длительный путь формирования нового самосознания, повлекшего выход русских женщин из рамок семьи «в сферу общества с расширением воздействия личности на окружающих индивидов», начался в конце 1850-х гг., когда они почти одновременно с мужчинами начали усваивать новые представления о ценностях и стремиться к личной независимости, равенству возможностей и гражданским правам [8, с. 18]. Именно из этих представлений женщины черпали доводы о необходимости освободиться от традиционно предписываемых им функций, получать образование и квалификацию для выполнения профессиональных задач и претендовать на определенное место в обществе.
Первым общественно-политическим движением, продекларировавшим равенство полов в условиях жесткого государственного регулирования частной и общественной жизни, стал нигилизм. Претензии женщин на иные социальные роли в общественной жизни имели в своей основе девиантную мотивацию, ориентированную на отказ от институционализированных стандартов и выработку альтернативных норм и ценностей. Протест-ное поведение девиантной группы выражалось прежде всего через новый образ: стриженые волосы, круглые синие очки («очки-консервы»), бесформенная небрежная одежда, часто мужского покроя, папироса в руках. В формировании социального опыта и мировоззрения женщин, отступавших от социально одобряемых стандартов своего времени, образование занимало значительное место. Не случайно в течение полувека после появления первых нигилисток пренебрежительное прозвище «стриженые», выражая неодобрение и прямое порицание поведения, осуждаемого общественной моралью, употреблялось по отношению к учащимся женщинам не только в периодической печати, но и в официальном делопроизводстве [9, л. 2].
В 1860-е гг., когда символом общего освободительного движения стал «новый человек», на смену эпатирующим внешним видом и поведением нигилисткам пришли «шестидесятницы», которые воспринимали образование как путь к осознанию себя свободной «в бытовом, внешнем, и в духовном, внутреннем, смысле» [10]. «Пионерки были дети 60-х годов, - писала видная деятельница женского движения Е. С. Некрасова, - вступившие в жизнь с идеальным взглядом, если не на саму жизнь, то на науку. Они видели в ней спасение от всех зол, наводнивших жизнь, видели в ней исход-цель. Следующие поколения, которых экономические невзгоды захватили сильней, уже не в силах были сохранить прежний идеальный взгляд: для них наука, как наука, an sich und für sich, потеряла смысл и сделалась исключительно средством» [11, с. 819].
Первая попытка русских женщин получить доступ к высшему образованию относится к 1859— 1861 гг. Реакцией правительства стал новый университетский устав 1863 г., запрещавший прием «лиц женского пола» в число студентов. Несмотря на острую полемику по вопросу организации высшего женского образования в России, развернувшуюся в правительственных и общественных кругах еще в начале 1860-х гг., к началу 1870-х гг. систематическое образование для женщин продолжало оставаться недоступным. «Равноправки» (как они назовут себя полвека спустя) явочным путем завоевали свое право на получение образования — кто-то проникал на занятия в университетах, иные создавали кружки, в которых читались лекции по естествознанию, медицине, самые последовательные и юридически подготовленные добивались открытия негосударственных женских курсов — Лубянских (1869) и Герье (1872) — в старой столице, в Москве и Владимирских (1870), Бестужевских (1878) в Петербурге» [12, с. 80].
В 1860—70-е гг. для русской интеллигенции критерием социального престижа являлась жизнь «по призванию», то есть бескорыстное служение обществу, и женщины, прогнозируя свое будущее, сознательно выбирали социально ориентированное образование — медицину и педагогику. Они проявляли глубокую заинтересованность в изучавшихся науках и рассматривали свои занятия как возможность самосовершенствования для последующего общественного служения. Однако государственные гарантии и привилегии в отношении дипломированных специалистов не распространялись на лиц женского пола, поэтому диплом не гарантировал им возможность профессиональной деятельности, карьерного роста и материальной обеспеченности. Не случайно стремление к высшему образованию являлось одной из форм протестного поведения, направленного на артикуляцию проблем, связанных с положением женщин в Российской империи. В частности, И. В. Зимин рассматривает факт обучения русских женщин в швейцарских университетах в 1870-е гг. как одно из направлений борьбы за получение высшего медицинского образования [13, с. 13]. Таким образом, «мотивационные зависимости», определявшие направление социального действия женщин, стремившихся к высшему образованию в 1860—70-е гг., формировались под влиянием общественно-политических движений и, с одной стороны, удовлетворяли потребность в совершенствовании личности и повышении интеллекта, а с другой — выражали протест, связанный с осмыслением проблем своего пола.
Эволюция мотивационных механизмов следующих поколений женщин явилась прямым следствием социально-экономических и культурных пре-
образований эпохи «Великих реформ», в первую очередь реформирования в 1860-70-е гг. женской средней школы. Результатом реформы стало резкое увеличение числа лиц женского пола со средним образованием. К 1 января 1865 г. в ведении Министерства народного просвещения состояло 120 женских училищ, где училось 9 129 человек [14, с. 18]. В 1873 г. количество учениц гимназий и прогимназий составляло уже 23 тыс. человек, в 1883 -55.1 тыс., в 1893 - 65.5 тыс., в 1903 - 137 тыс. [8, с. 407]. Кроме того, женская средняя школа, созданная в 1860-х гг., разрушив «три основные установки всей предшествовавшей правительственной политики в области женского образования»: сословность, закрытый характер женских учебных заведений и полное устранение влияния на них «публики» [14, с. 19], кардинальным образом повлияла на изменение женского мировоззрения. Как отмечает В. В. Пономарева, «образованная современная женщина того времени - это выпускница гимназии», опиравшаяся на полученные знания, ориентировавшаяся в современном мире, занимавшаяся самообразованием и являвшаяся потенциальной кандидаткой на высшее образование [10].
В условиях ухудшения экономического положения русского дворянства после крестьянской реформы 1861 г. и мирового аграрного кризиса еще одним мотивом, лежащим в основе стремления большинства русских женщин в 1880—1890-е гг. к среднему, а впоследствии и к высшему образованию, являлась необходимость самостоятельно устраивать собственную жизнь и искать дополнительные источники дохода. Немаловажную роль играла и демографическая диспропорция: в России количество мужчин во второй половине XIX в. было на 1 млн 300 тыс. человек меньше, чем женщин. В группу матримониального риска попадали представительницы семей, имеющих средний достаток (50 %), в возрасте от 16 до 50 лет: «Причем в наихудшей ситуации оказались дворяне - 57.47 % и почетные граждане - 59.23 %» [15, с. 13].
С 1890-х гг. в западноевропейских университетах увеличение численности студенток из России происходило в основном за счет значительного притока представительниц еврейской диаспоры. Если в 1870-е гг. количество евреек в Цюрихском университете составляло около 10 % [1, с. 83], то в 1900-1908 - 60 %. [1, с. 69]. Причинами резкого увеличения количества евреек, выезжавших за границу с целью получения высшего образования, являлись, с одной стороны, последствия социальноэкономических преобразований 1860-70-х гг., с другой - политика русификации, направленная на аккультурацию еврейского населения.
В 1860-е гг. внутри еврейской диаспоры набирало силу «движение просвещения», смысл кото-
рого заключался в ориентации еврейской интеллигенции на общеевропейские культурные ценности. Университетское образование старались обеспечить своим детям многие еврейские семьи, не принадлежавшие, в отличие от представителей других дискриминируемых в Российской империи этно-конфессиональных групп, к привилегированным группам населения [1, с. 69]. Описывая студенческие колонии в Западной Европе, Хайман Вайц-ман, отмечал, что еврейские студенты и студентки принадлежали к одному совершенно определенному типу: они были детьми просвещенных родителей, солидных, уважаемых, интеллигентных людей из среднего и мелкобуржуазного слоя, «испытывавших страстное стремление однажды разорвать оковы прошлого» [1, с. 85].
Одним из следствий «движения просвещения» стали, по выражению Д. З. Фельдмана, «модерни-зационные изменения» в образовании девочек, для которых, в отличие от мальчиков, обучение в еврейских начальных и средних школах во второй половине XIX в. являлось редкостью. «Данная тенденция, возможно, основанная на талмудическом предписании учить девочек «греческой мудрости», продолжалась на протяжении всего XIX в., тогда как сыновей опасались отвлекать от изучения Торы даже сочувствовавшие просвещению родители» [16, с. 59]. Постепенное вытеснение религиозного образования способствовало ослаблению традиционных связей и отрыву еврейских женщин от первоначальной этнической лингвистической среды.
Отсутствие в женских гимназиях, в отличие от мужских, процентных норм приема привело в последнее десятилетие XIX в. к резкому увеличению евреек с гимназическими дипломами. В гимназиях северо-западных губерний, входивших в черту оседлости (Виленской, Витебской, Гродненской, Минской и Могилевской), в 1891 г. еврейки составляли 28 %, а в гимназиях юго-западных губерний (Киевской, Подольской, Житомирской) - 11 % [17, с. 148]. Еврейские девушки приступали к общему образованию гораздо раньше юношей, что делало их более восприимчивыми к изменению ценностных ориентаций в определении направления социальной деятельности. Более того, они демонстрировали более высокий уровень социальной активности, чем представительницы других этнокон-фессиональных групп, оказавшихся в условиях гражданской дискриминации. Объяснение этого феномена следует искать в отношении еврейской культуры к образованию в целом и профессиональной занятости женщин [1, с. 72-85].
Социальная активность еврейских женщин в немалой степени была обусловлена общим положением еврейского населения в Российской империи. Во второй половине XIX в. в пятнадцати гу-
берниях Белоруссии, Украины и Прибалтики, входивших в черту оседлости, отношение евреев к не-евреям составляло в среднем 1 : 9, в то время как в других частях России это отношение колебалось от 1: 326 до 1: 4813. В 1905 г. общее количество представителей еврейской диаспоры оценивалось в 6 миллионов человек (4 %) [18, с. 101-102]. Переизбыток в пределах черты оседлости городского населения, занимающегося узкими видами деятельности в условиях жесткой конкуренции, отсутствие промышленных предприятий и высокая рождаемость вынуждали еврейских женщин активно искать способы интеграции в экономику, социальную сферу и, наконец, в политику.
Высшее образование рассматривалось еврейками как один из способов изменить собственный социальный статус и избежать дискриминации по этноконфессиональному признаку. Однако запрет на осуществление педагогической деятельности лицами иудейского вероисповедания ограничивал для них образовательную сферу медициной. Кроме того, применение процентных норм не только в таких крупных высших женских учебных заведениях, как Санкт-Петербургский женский медицинский институт, Санкт-Петербургские высшие женские курсы (Бестужевские), Московские высшие женские курсы (бывшие Герье), но и в провинциальных учебных заведениях, вызвало отток еврейских девушек в западноевропейские высшие учебные заведения.
Высшее образование как социальный институт на протяжении столетий формировалось в условиях половой дифференциации. Женщины, добившись права обучаться в университетах Западной Европы, по выражению М. Кёрнер, фактически оказались на «чужой территории» и достаточно долгое время являлись в академической среде «инородным телом» не только из-за отсутствия соответствующей образовательной практики, но и опыта совместного обучения с мужчинами [19]. В свою очередь женское присутствие непосредственным образом влияло на поведенческие реакции мужчин, имевших различный характер у профессорско-преподавательского состава и студентов. В то время как профессура предпочитала выстраивать свои отношения с женским контингентом в покровительственной «отеческой манере», студенты демонстрировали в отношении женщин агрессию, вызванную страхом и являвшуюся одним из способов самозащиты [19].
Осенью 1871 г. известный русский анархист М. П. Сажин стал свидетелем и непосредственным участником конфликта, возникшего в Цюрихском университете на почве «женского вопроса». Некто «поляк Крупский», бывший студент медицинского факультета Варшавского университета, «повел клеветническую кампанию против женщин-сту-
денток, говоря, что они ведут развратную жизнь, что изучение медицины, посещение лекций только ширма, что все они любовницы каких-либо мужчин, что даже он будто бы видел в каком-то публичном доме студентку, занимавшуюся развратом». Открытая агитация Крупского встретила сочувствие среди польских и швейцарских студентов. В среде студенчества «раздавались жалобы на то, что присутствие женщин на лекциях и в особенности в анатомическом зале мешает и развлекает их, что будто бы женщины занимают лучшие места в аудиториях, кокетничают, получают лучшие трупы в анатомическом кабинете» [20, с. 47].
Студенческая корпорация потребовала прекратить доступ женщин в университет: «Студенток, только что поступивших, уволить, а старых, прослушавших несколько семестров, после тщательного исследования, испытания и только в самом крайнем случае оставить, подвергнув их некоторым ограничениям» [20, с. 52]. Опасаясь «скандальных эксцессов», некоторые женщины перестали посещать лекции. «Положение их было критическое, - вспоминал М. П. Сажин, - они были сильно смущены и даже поговаривали о возможности возвращения их по домам». Комиссией, назначенной президиумом студенческого собрания, было проведено специальное расследование. Она «исследовала весь этот вопрос во всех его подробностях, допросила всех квартирных хозяев, где когда-либо жили русские, студентов, имевших какие-либо столкновения с ними, даже наводила справки в публичном доме и вполне удостоверилась в безусловно корректной и высоконравственной жизни всех студенток» [20, с. 52].
По воспоминаниям С. В. Пантелеевой, обучавшейся в Цюрихе в 1872-1875 гг., «вульгарные, совершенно неспособные интересоваться научными, этическими и политическими вопросами» швейцарские и немецкие студенты «отражали общие взгляды бюргеров на женщину, совершенно бесправную в Швейцарской республике» [21, с. 685]. Некоторые студентки испытывали на себе мальчишеские выходки первокурсников, «изощрявшихся наклеивать бумажки на платье студентки» и «замазывать чернилами пуговицы светлых жакетов сзади» [21, с. 686].
Среди профессуры также была значительная группа, «которая относилась вполне враждебно к женщинам, желавшим быть врачами». Противники женского медицинского образования открыто заявляли, «что дело женщин - вести семью, воспитывать детей, быть хозяйкой дома, но ни в коем случае не заниматься делом, которое присуще только мужчине», так как требует «силы характера, присутствия духа, умения, ловкости» [20, с. 47]. Однако, как отмечает Р. Д. Росс, успех «цюрихского эк-
сперимента», заключавшийся в организации совместного обучения мужчин и женщин, «следует считать заслугой не только женщин, дерзнувших быть первыми в их стремлении воплотить свои мечты о целенаправленной жизни, но и преподавателей университета, состоящего исключительно из мужчин, которые отвергли американскую модель развития отдельного обучения для девушек» [22].
Отношение университетской корпорации к появлению женщин в академической среде имело сходный характер по всей Западной Европе. Анализируя положение русских эмигранток в Германии в начале XX в., М. А. Сукенников указывал, что женщины испытывали дискриминацию и по половому, и по национальному признаку. Например, в Гейдельберге немецкие студенты протестовали против иностранцев, вывешивая памфлеты на дверях аудиторий и обращаясь «куда следует с петицией об ограничении приема иностранцев». В Лейпциге университетский сенат постановил отныне не принимать русских студенток «ни под каким условием, не сочтя, однако, необходимым хоть чем-либо мотивировать свое постановление» [23, с. 6]. В Галле университетский сенат «оказался толе-рантнее Лейпцигского университета в том отношении, что, постановив не принимать русских студенток, представляющих свидетельства об окончании женской гимназии, мотивировал, хотя и совершенно неправильно, это ограничение тем, будто русские женские гимназии стоят по программе ниже так называемых Höhere Töchterschule» [23, с. 6].
Высшее образование нередко способствовало эволюции мировоззренческой установки образованных женщин от служения народу мирным путем к активной революционной борьбе: во второй половине XIX - начале XX в. «медицина и радикализм» стали двумя тесно взаимосвязанными способами женского самовыражения [24, с. 127]. Особенно высокая степень политической активности была характерна для обитательниц первых русских колоний 1870-х гг. в Цюрихе. «Идейные» женщины, воспитанные в 1860-е гг., «поставили себя так, как обыкновенные студенты-мужчины», чтобы адаптироваться в совершенно новых условиях [20, с. 51]. Они выглядели «довольно неухоженно, к тому же носили коротко стриженые волосы - дань современной моде «эмансипе» [25, с. 74], подчеркивающей их позицию; а также синие очки, черные платья». Многие из них были втянуты в политические кружки, под влиянием которых сформировался новый для русской женщины тип мировоззрения. С 1880 по 1913 г. около 10 % женщин, учившихся в Швейцарии, так или иначе оказались втянутыми в революционную деятельность [25, с. 75]. Однако, как отмечает Э. Эндерлайн, «участие женщин в политическом движении было толь-
ко второстепенным, намного важнее было их присутствие в высших учебных заведениях, которые тогда им открыли свои двери» [25, с. 71].
Таким образом, выработка жизненных стратегий российских женщин, вынужденных адаптироваться к условиям совместного обучения в инонациональной среде, осуществлялась как многоуровневый процесс, включавший социокультурные и психосоциальные аспекты. На фоне сложившихся и изменяющихся общественных структур и исторических событий, представляющих собой социо-структурные, политические, правовые, культурные и экономические условия организации жизни, происходила их интеграция в академическую среду, строились отношения интеракции с людьми, входящими в «ближний круг», менялись условия жизни. Одним из важнейших последствий социализации женщин в западноевропейской системе высшего образования стало усвоение в процессе совместного обучения образцов мужского восприятия и поведения. Приобретенный женщинами социальный опыт способствовал не только расширению спектра возможных выборов в будущих решениях, но и более высокой степени адаптивности в таких традиционно мужских областях профессиональной деятельности, как медицина и педагогика.
Итак, «мотивационные зависимости» русских женщин, добивавшихся высшего образования, на
протяжении пятидесяти лет претерпели значительную эволюцию: если в 1860-80-е гг. отъезд за границу для получения высшего образования воспринимался как вызов общественному мнению, то на рубеже XIX-XX вв. дипломированные женщины стали неотъемлемой частью русской профессиональной интеллигенции. С 1890-х гг. высшее образование являлось для женщин не только одним из способов самовыражения, но и одним из условий достижения определенного социального статуса за счет интеграции в состав интеллигенции. Бестужевские курсы и открытый в 1897 г. Санкт-Петербургский медицинский женский институт в условиях ежегодного увеличения количества выпускниц гимназий уже не удовлетворяли возникший в последнее десятилетие XIX в. спрос на высшее женское образование. Прямым следствием правительственной политики, противодействовавшей тенденции к отклонению от выполнения ролевых ожиданий с помощью прямых запретов на обучение женщин в Российской империи, стал их интенсивный отток за границу. Особенностью миграционного потока являлся его этноконфессиональный состав: в конце XIX - начале XX в. страну покидали в основном представительницы дискриминируемых этнических меньшинств, среди которых значительный процент составляли представительницы еврейской диаспоры.
Список источников и литературы
1. Neumann D. Studentinnen aus dem Russischen Reich in der Schweiz (1867-1914). Zürich, 1987. 270 S.
2. Зайцева Т. И. К вопросу об исторических «женских» и гендерных исследованиях в Германии в контексте общего развития гендерной истории // Вестн. Томского гос. пед. ун-та (Tomsk State Pedagogical University Bulletin). 2006. Вып. 1 (52). С. 98-104.
3. Tikhonov N. Les étudiantes étrangères dans les universités occidentales, des discriminations à l'exil universitaire (1870-1914) in Caroline Barrera et Patrick Ferté (dir.), Etudiants de l'exil. Universités, refuges et migrations étudiantes (XVIe-XXe siècles), Toulouse, Presses universitaires du Mirail, 2009. S.105-119.
4. Tikhonov N. Enseignement supérieur et mixité: la Suisse, une avant-garde ambiguë published in Rebecca Rogers (dir.), La mixité dans l'éducation. Enjeux passés et présents. Lyon, ENS Editions, 2004. S. 35-53.
5. Шабанова А. Н. Женское врачебное образование в России (к 35-летию первых женщин-врачей в России) // Исторический вестник. СПб., 1913. Т. CXXXI. № 3 (март). С. 952-961.
6. Л-рь Л. Письмо из Парижа // Журнал министерства народного просвещения. СПб., 1890. Ч. 268. № 3. С. 12-21.
7. Heidborn Т. Russländische Studierende an der Berliner Friedrich-Wilhelms-Universität und der Technischen Hochschule Berlin 1880-1914. In-augural-Dissertation. Bonn, 2009. 538 с.
8. Пиетров-Эннкер Б. «Новые люди» России. Развитие женского движения от истоков до Октябрьской революции. М.: РГГУ, 2005. 444 с.
9. РГИА. Ф. 1276. Оп. 2. Д. 515.
10. Пономарёва В. В., Хорошилова Л. Б. Русское женское образование в XVIII - начале ХХ в.: приобретения и потери. URL: http://www.tellur. ru/~historia/archive/06-00/women.htm, свободный. Дата обращения: 15.04.2011.
11. Некрасова Е. С. Женские врачебные курсы в Петербурге. Из воспоминаний и переписки первых студенток // Вестник Европы. СПб., 1882. Т. 6. С. 807-845.
12. Пушкарёва Н. Л. У истоков русского феминизма: сходства и отличия России и Запада // Российские женщины и европейская культура: мат-лы V конф., посвященной теории и истории женского движения. Санкт-Петербургское философское общество, 2001. С. 79-84.
13. Зимин И. В. Женское медицинское образование в России (вторая половина XVIII - начало XX в.): автореф. дис. ... канд. ист. наук. М., 1999. 19 с.
14. Федосова Э. П. Бестужевские курсы - первый женский университет в России (1879-1918). М.: Педагогика, 1980. 144 с.
15. Веременко В. А. Женщины в русских университетах (вторая половина XIX - начало XX в.). СПб.: Изд-во Высш. админ. шк., 2004. 148 с.
16. Фельдман Д. З., Минкина О. Ю., Кононова А. Ю. «Прекрасная еврейка» в России XVII-XIX веков: образы и реальность. М.: Древлехранилище, 2007. 140 с.
17. Первый женский календарь на 1900 год / П. Н. Ариян. СПб.: Паровая скоропечатня «Труд». Фонтанка, д. № 86. 433 с.
18. Фельдман Д. З. Страницы истории евреев России ХVIII-XIX веков. М.: Древлехранилище, 2005. 420 с.
19. Korner M. Auf fremdem Terrain. Studien und Alltagserfahrungen von Studentinnen 1900-1918. Bonn, 1997. 500 S.
20. Сажин М. П. Русские в Цюрихе (1870-1873 гг.) // Каторга и ссылка. М., 1932. № 10. С. 20-78.
21. Пантелеева С. В. Из Петербурга в Цюрих. В кн.: Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 683-694.
22. Ross R. D. 1996. Pioneering women in ophthalmology. pp. 273-302. In: The History of Ophthalmology. Eds. D.M. Albert and D.D. Edwards. Blackwell Science.
23. Сукенников М. А. Первый конгресс русских студентов и студенток, учащихся за границей (Обзор положения студентов и о необходимости созыва Конгресса). Берлин, 1902. 24 с.
24. Стайтс Р. Женское освободительное движение в России: феминизм, нигилизм и большевизм, 1860-1930. М.: РОССПЭН, 2004. 614 с.
25. Эндерлайн Э. Русские женщины в Швейцарии в XIX веке // Российские женщины и европейская культура: мат-лы V конф., посвященной
теории и истории женского движения. СПб., 2001. С. 71-78.
Руднева Я. Б., кандидат исторических наук, доцент.
Набережночелнинский государственный торгово-технологический институт.
Пр. Московский, 95, Набережные Челны, Республика Татарстан, Россия, 423812.
E-mail: [email protected]
Материал поступил в редакцию 11.05.2011.
Y. B. Rudneva
RUSSIAN FEMALE STUDENTS IN THE UNIVERSITIES OF WEST EUROPE IN THE SECOND HALF OF THE 19TH - BEGINNING OF THE 20TH CENTURIES
The author considers the factors of influence on the intensity of female students’ migration from the Russian empire to West-European countries in the second half of the 19th - beginning of the 20th centuries, the specific character of Russian students’ adaptation in non-Russian surroundings and consequences of women socialization in the system of co-educational higher schools.
Key words: feminization, co-educational (mixed-sex) institutions of higher education, secondary socialization, emancipation, deviant behaviour, intelligentsia.
Naberezhnye Chelny Trade and Technological Institute.
Pr. Moskovskiy, 95, Naberezhnye Chelny, Republic of Tatarstan, Russia, 423812.
E-mail: [email protected]
