CC BY
12
ЛЕКСИКА И СЕМАНТИКА
УДК 81282.4 С. С. Скорвид
кандидат филологических наук, доцент,
заведующий кафедрой славистики и центральноевропейских исследований Института филологии и истории РГГУ; е-таН: slavcenteur@gmail.com
В статье на материале островных чешских говоров на Северном Кавказе и в Западной Сибири, находившихся в длительном контакте с русским языком и испытавших его влияние на разных уровнях языковой системы, обсуждаются проблемы, связанные с вычленением в них русских семантических калек, в первую очередь -с разграничением калек и адаптированных заимствований. В значительной мере эти проблемы порождает изначально близкое родство русского языка и чешских говоров как славянских. Автор намечает пути их решения с учетом разных аспектов создания калек, включая отражаемые ими изменения в языковой картине мира двуязычных носителей изучаемых чешских идиомов.
Ключевые слова: чешские говоры в России; языковой контакт; семантические кальки; адаптированные заимствования; языковая картина мира.
S. S. Skorvid
PhD (Philology), Associate Professor;
Chief of the Slavic and Central European Studies Department of the Institute for History and Philology, Russian State University for the Humanities (Moscow); e-mail: slavcenteur@gmail.com
The paper reports on a study of insular Czech dialects in the Northern Caucasus and Western Siberia that have been influenced by Russian at different system levels as a result of a long-standing contact with this language. The author discusses problems of identifying Russian semantic calques in Czech dialects and pays special attention to differentiating calques and adapted borrowings. These difficulties appear to be rooted in the close affinity of the Russian language and Czech dialects,
РУССКИЕ СЕМАНТИЧЕСКИЕ КАЛЬКИ В ЧЕШСКИХ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКИХ ГОВОРАХ НА ТЕРРИТОРИИ РОССИИ
RUSSIAN SEMANTIC CALQUES IN THE CZECH IMMIGRANT DIALECTS OF RUSSIA
which have a common Slavic origin. The article offers approaches to solving these problems by examining various aspects of calque formation, including the fact that this process reflects shifts in the linguistic worldview of bilingual users of the studied Czech dialects.
Key words: Czech dialects in Russia; language contact; semantic and lexical calques; adapted borrowings; linguistic worldview.
Введение
В 2017 г. в МГЛУ была защищена кандидатская диссертация М. А. Елизарьевой «Лексическое и семантическое калькирование как фактор формирования языковой картины мира (на примере немецко-чешского языкового контакта)», которая легла в основу ее монографии [Елизарьева 2019]. Подход исследовательницы, рассматривавшей важный аспект устройства лексико-семантической системы современного чешского языка через призму его многовековых контактов с немецким, показался автору этих строк весьма плодотворным и заслуживающим применения к описанию последствий иного, пусть менее продолжительного, но актуального по сей день контакта ряда периферийных форм существования чешского языка с русским. Речь идет о говорах чешских переселенческих диаспор, довольно широко распространенных на территории России во второй половине XIX и начале XX вв., а в настоящее время представленных лишь несколькими «островками» на Северном Кавказе и одним - в Западной Сибири.
Начатое всего десять лет назад, когда названные говоры оказались на грани исчезновения, изучение этих идиомов сосредоточилось прежде всего на установлении их генезиса по ряду признаков, относящихся к фонетико-фонологическому, грамматическому и в меньшей степени - лексическому уровню [Скорвид 2014; Поляков 2014; Скорвид 2016; Skorvid 2017; Ананьева, Скорвид 2018]. В итоге было выявлено разное происхождение двух групп островных чешских диалектов на Северном Кавказе, с одной стороны, и в Сибири - с другой:
а) говоры сел Кирилловка под Новороссийском, Варваровка под Анапой и Тешебс под Геленджиком (последний дошел до наших дней уже лишь в виде идиолекта единственной носительницы 1926 г. р., а первые два насчитывают по 5-6 активных носителей в возрасте от 60 до 95 лет) возводятся к южночешским или, шире, юго-западночешским диалектам;
б) говоры села Анастасиевка под Туапсе и хутора Мамацев под Майкопом в Республике Адыгея (с аналогичным количеством носителей того же возраста), а также сел Новоградка, Воскресенка и Репинка в Омской обл. Сибири (около 25 носителей в возрасте от 60 лет) восходят к восточночешским или, шире, северо-восточночешским диалектам.
При этом в противоположность северокавказским чешским говорам, формировавшимся с конца 1860-х гг., западносибирский говор возник в начале XX в. вследствие вторичной миграции части жителей поселения Чехоград, ныне - Новгородковка (укр. Новгородювка) в Мелитопольском р-не Запорожской обл. Украины. Вероятно, прибытие переселенцев из Восточной Чехии по меньшей мере еще в два района Северного Кавказа представляло собой часть большого потока колонизации, которая охватила всю территорию Украины, начавшись на Волыни и распространяясь на юг и юго-восток. Вдоль Черноморского побережья Северного Кавказа между Анапой и Геленджиком, напротив, селились представители другой волны чешских колонистов.
В ходе исследования указанных говоров обращалось внимание также на последствия их взаимодействия с русским языком, в первую очередь опять-таки на фонетико-фонологическом и грамматическом уровнях. В лексике констатировалось присутствие в этих идиомах многочисленных заимствований из русского языка окружения. Был сделан вывод, что «в настоящее время практически весь запас лексических единиц, известных российским чехам из региональных устных или из более "высоких" форм существования русского языка, вместе с их сочетаемостью вплоть до построения фраз и нередко с сохранением их русского фонетического облика и грамматического оформления, является неотъемлемой составной частью того или иного говора» [Ананьева, Скорвид 2018, с. 296]. В данной статье предметом рассмотрения будут не прямые заимствования, а семантические кальки - новые значения давних, ранее существовавших в говоре слов, развившиеся под влиянием семантики их русских когнатов.
Сразу же оговоримся, что феномен семантического калькирования в изучаемых говорах бывает непросто с достаточной надежностью отличить от адаптации заимствований, т. е. от фонетического и грамматического приспособления единиц, усвоенных из русского языка-«донора», к системе идиома-реципиента. Причина тому - тесное родство чешского
и русского языков, наличие в них множества близких, хотя по структуре значений не обязательно совпадающих слов либо образований от общих корней, опирающихся на схожий репертуар аффиксальных морфем. Это позволяет двуязычным диалектоносителям без труда воспользоваться механизмом «пересчета» и прибегнуть к заимствованию, в результате чего в говор может войти русская лексема, омонимичная исконно чешской, но с другим (русским) значением. В дальнейшем мы, анализируя конкретный материал чешских говоров в России, попытаемся установить, возможно ли - и на основе каких критериев - выявить в них русские семантические кальки, отделив их от адаптированных заимствований. Вслед за М. А. Елизарьевой мы также зададимся вопросом, в какой степени такие кальки отражают изменения в языковой картине мира (далее - ЯКМ) носителей исследуемых идиомов, произошедшие на протяжении последних 100-150 лет.
Поскольку набор русских калек в разных группах этих идиомов не вполне совпадает, приводимые ниже - в фонетической записи - примеры сопровождаются сокращениями, указывающими на то, почерпнуты ли они из северокавказского чешского говора Кирилловки под Новороссийском (СКЧк), Варваровки под Анапой (СКЧв), Анастаси-евки под Туапсе (СКЧа) или из западносибирского чешского говора в Омской обл. (ЗСЧ). Всем этим переселенческим говорам противополагается современный чешский язык метрополии (ЧМ).
Субстантивные кальки: виноград, дерево, зерно и др.
Для вывода о том, что та или иная лексема в островном чешском говоре представляет семантическую кальку соответствующей ей русской, следует прежде всего убедиться, что данная лексема известна говору также в исконно чешском значении; тогда появление у нее значения, присущего русскому когнату, можно отнести за счет семантического калькирования. Иногда, однако, даже в таких случаях остается спорным, не идет ли речь, скорее, об адаптации лексического заимствования. Рассмотрим типичный пример.
Чешское слово vinohrad имеет значение 'виноградник'; синонимом его является слово утсе. В значении рус. виноград в ЧМ употребляется полисемичное слово уто, обозначающее также 'вино'. Все три лексемы в исконно чешских значениях зафиксированы в СКЧк и СКЧв:
(1) kazdej mn'el svúj plán a vin'ice / tadi bilo hodn'e vinohradú // za ce-hunkou bili <...> tadi bili vinohradi /múj táta mn'el taki tadi vinohrát 'у каждого был свой надел и виноградники... здесь было много виноградников - за чугункой были <...> тут были виноградники, у моего папы тут тоже был виноградник';
(2) tam jenom víno / a nes vono uzr'aje / nez ho vimackají / nez ho prodají 'там один виноград, и пока-то он созреет, пока его подавят, пока продадут...'.
В примере (1), кроме трижды употребленной в чешском значении лексемы vinohrad в формах мн. и ед. ч. (в последнем случае - с вторичным продлением гласного в слоге, который является ударным в рус. виноград), заслуживают внимания еще два русизма: укоренившееся в СКЧк старое народное название железной дороги чугунка (здесь -с диссимиляцией гласного в начальном слоге относительно последующего) и иноязычный по происхождению официальный термин времен межевания земли план 'земельный участок', поныне известный русским диалектам [СРНГ 27, с. 80]. Европеизм Нового времени со значениями от 'чертеж' до 'намерение', следует думать, не входил в словарный запас крестьян-переселенцев XIX в., но был ими усвоен из русского языка той поры, а в других значениях - их потомками в советский период, несомненно, в качестве омонима более раннего русизма.
Иное толкование кажется более точным в отношении воспринятого северокавказскими чехами из русского языка значения слова vinohrad:
(3) dedousek umrel f stiricátím roku <...> vinohrát us mu uzrál <...> a po-tom mu ho komun''isti vzali <...> deda mn'el vinohrat nu vejs nez do stropu <...> a za ti casi kolik von'i ho drzeli /von'i takovíhle kricki bili / us to an'i vinohrat nedávalo 'дед умер в 40-м году... виноград у него уже созрел... а потом его коммунисты забрали... виноград у деда был выше потолка... а пока коммунисты его держали, там были вот такие кустики, они уже и винограда-то не давали' (СКЧк);
(4) jakí mn'eli pjekní vinohradí / takoví dobrí sortá // sasla /pedro // tet' to nevipouscej 'какой у них был хороший виноград... такие хорошие сорта: шасла, педро, теперь таких (вин) не выпускают' (СКЧк).
В примере (3) слово vinohrad, вначале произнесенное с продлением гласного в слоге, который является ударным в рус. виноград,
обозначает растение и его плоды. В примере (4) интересно употребление формы мн. ч. vinohradi (с фразовым продлением флексии) в значении «сорт винограда», что возможно для чеш. vino, но не рус. виноград. Всё это дает основания сделать вывод, что в СКЧк произошло расширение семантики исконной лексемы vinohrad под влиянием русского когната, то есть семантическое калькирование.
В заключение отметим, что семантическое соотношение исконно чешских лексем vino и vinohrad сопоставимо с соотношением нем. Wein и Weingarten. Разумеется, нельзя с полной уверенностью утверждать, что именование растения, его плодов и напитка из них одним словом, а места выращивания этой культуры - другим, сложным с ним, представляет собой проявление давнего контакта чешского языка с немецким и отражение общего для них языкового членения данного фрагмента действительности (ЯКМ). Следует отметить, что в тех же значениях, что нем. Wein и чеш. vino, употреблялась лексема вино еще в старославянском языке, где вместе с тем у композита вино-градъ наблюдается развитие наряду с первичным, складывающимся из значений компонентов, также вторичного значения, совпадающего с современным русским. Независимо от этого подобное же развитие в северокавказских чешских говорах с очевидностью явилось результатом контакта этих идиомов с русским языком и усвоения их носителей элемента русской ЯКМ.
Аналогичное развитие под русским влиянием претерпела в чешских говорах на Северном Кавказе семантика существительных les и dfevo. Первое в ЧМ имеет значение 'множество деревьев', а второе -'древесина'. Эта семантическая дифференциация является довольно поздней и может быть объяснена контактом чешского языка с немецким и воздействием соответствующего элемента немецкой ЯКМ (ср. нем. Wald и Holz): в древнечешском языке XIV-XV вв. у первого слова зафиксировано также значение «древесина», а у второго - значение «(отдельно стоящее) дерево», которое впоследствии закрепилось уже только за его давним синонимом strom. В северокавказских чешских говорах произошел частичный возврат к древнечешской ситуации -без сомнения, в результате калькирования семантической структуры русских лексем лес и дерево:
(5) aha/nafezävali//lid'i mn'eli i l_es_svuj i mn'eli tadipole <...> stavjeli si domi /nu a stavjeli si moj dlouho <...> nemn'eli pen'ize anebo tfebas
les nebo neco //nevim 'так вот, нарезали (землю), и у людей был свой лес и поле ... строили дома, но очень долго - не было денег или, может, леса, или еще чего-то, не знаю' (СКЧк);
(6) tadi máte kamen / budete brát / tadi drevo budete brát / zemn'e budete i vinohrad budete sázet 'вот тут камень будете брать, дерево, землю и будете сажать виноград' (СКЧк);
(7) tam bil velikej // veliká jelma / drevo takoví 'там был большой вяз, дерево такое', mipo drevách sme lazili 'мы по деревьям лазили' - но также protoze sem lazila po stromách 'потому что я лазила по деревьям' (СКЧк), а в СКЧа даже tet' <...> si pisou sví drevo /uot 'сейчас составляют свое дерево (родословное), вот'.
Сравнение приведенных выше контекстов с лексемами les и drevo в северокавказских чешских диалектах позволяет сделать одно более общее наблюдение. Нетрудно видеть, что у некоторых чешских существительных при калькировании семантики их русских когнатов в островном чешском говоре происходит совмещение конкретного предметного значения, какое допускает образование у соответствующих существительных в русском языке форм мн. ч., и более абстрактного вещественного значения, которое форм мн. ч. в принципе не предполагает. В современном чешском языке такие значения нередко выражают разные лексемы. Другой аналогичный случай:
(8) mandel <...> snopi vázou a lozejí zrnama do prostretku <...> i dosícha-lo to /zrno 'копна... снопы связывают и кладут зернами к центру... и оно досушивалось, зерно' (СКЧк).
В примере (8) лексема zrno употреблена сначала во мн. ч. в значении «семя злаков», как и в ЧМ, а затем - в ед. ч. в русском собирательном значении, какое в ЧМ издавна выражается образованием zrní.
Вообще расширенное употребление в описываемых чешских говорах существительных в формах ед. ч., имеющих собирательное значение, не характерное для форм ед. ч. этих лексем в современном чешском языке, но типичное для соответствующих форм их русских когнатов, по-видимому, следует отнести к области семантического калькирования. Показательна в данном смысле лексема ryba, формы ед. ч. которой, в отличие от рус. рыба, и в ранний период развития чешского языка не употреблялись в значении собирательного множества:
(9) mi sme nehdá //jeli na ribálku /ribi chitat // i koukáme /tam je <...> tolika ribi je /i az hrn'e ta ribapret s'ebou vodu 'мы как-то ездили на рыбалку, рыбу (букв. рыбы, мн. ч.) ловить... и глядим, там рыбы (ед. ч.) столько, что эта рыба прямо гонит перед собой воду' (СКЧк).
Только первое употребление существительного ryba во мн. ч. здесь типично чешское, в иных случаях калькируется рус. рыба в формах ед. ч. с собирательным значением. То же самое наблюдается в примере из ЗСЧ с лексемойfcela 'пчела' во мн. и ед. ч.:
(10) uot to co / to co taji fceli privázejí /já víte / dfiu já sem drzel s'b'r-skou éto /s'b'rskou fcelu // no uona je zlosná 'вот каких сюда пчел привозят ... я, знаете, раньше держал сибирскую это, сибирскую пчелу - но она злая'.
Подобное снятие у форм ед. ч. целого ряда чешских наименований живых существ и предметов, таких как fcela, ryba, zrno, семантической маркированности по признаку (экземплярной) единичности под влиянием русских когнатов, вероятно, отражает усвоение носителями описываемых идиомов соответствующего фрагмента русской ЯКМ.
Адъективные кальки: бедный, свободный
Результаты семантического калькирования в исследуемых чешских идиомах иногда демонстрирует как существительное, так и (исторически) производное от него прилагательное вместе с наречием. При этом остается неясным, идет ли здесь речь об одном процессе либо о параллельном независимом развитии и не имеем ли мы дело в каком-то из этих случаев с адаптированным заимствованием или лексической калькой, возникшей по русской модели путем по-морфемного «перевода». Так, в ЧМ существительное bída имеет значение «нужда, нищета», а прилагательное bídny - «убогий, жалкий» и «подлый». В чешских диалектах на территории России указанное значение лексемы bída проявляется лишь изредка:
(11) dis se to fsecko ulad'ilo / tak sem prijel a podíval se jaká je tadi bída 'когда все уладилось, он приехал сюда и посмотрел, какая здесь нищета' (СКЧк).
На материале СКЧк можно проследить процесс развития у этой лексемы также значения ее русского когната беда 'несчастье'.
В примере (12) оно накладывается на исходное чешское значение «нехватка средств к существованию», а в (13) предстает уже как переносное:
(12) na jare bída / lid'i umíraji 'весной - беда, люди умирают';
(13) jenom bída/vidím skarede 'беда только, что вижу я плохо'.
Между тем прилагательное bídny в чешских говорах как Северного Кавказа, так и Сибири употребляется уже только в русских значениях «небогатый» и «несчастный», в ЧМ выражаемых соответственно лексемами chudy и nestastny, ср.:
(14) a von bil ... z bídnej takovej tej rod'iny 'а он был из такой бедной семьи'; a lid'i nacali / takoví co / sou tam bídn'ejsí lid'i / nacali vistupovat 'а люди начали, которые там победнее, выступать' (СКЧк); nu a sou ñákí trosku bohat'í, trosku bídñejsí 'ну а есть какие-то, которые чуть богаче, чуть беднее' (ЗСЧ);
(15) zencká bídná Líza ... musí ho poslouchat 'бедная женщина, Лиза ... должна его слушаться' (СКЧк).
Это прилагательное в значении «небогатый» образует наречие на -e или -o - второе, вероятно, по аналогии с рус. бедно:
(16) Cechi zili bídn'e f Cechách / tak se sem verbovali 'чехи жили бедно в Чехии, поэтому сюда и вербовались' (СКЧв); stejn'e tenkrát tak bídno sme zili 'все равно мы так бедно тогда жили' (ЗСЧ).
Подобным образом, независимо от асимметричного семантического разграничения русских существительных свобода и воля и их когнатов svoboda и vule в ЧМ, в чешских говорах на территории России произошло полное калькирование значения производного от первого из них русского прилагательного свободный и образуемого от него наречия:
(17) vona s te nepustí/já us sem svobodná a tebe nepustí 'она же тебя не отпустит, я уже свободная, а тебя не отпустит' (СКЧв); disf 'S 'ib ''ir 'i tejiti zemn'e bili svobodní 'в Сибири-то эти земли были свободные' (ЗСЧ);
(18) potom us svobodn'e fsecki sme i do kostela chodili 'потом мы все уже свободно и в церковь ходили' (СКЧк); maj ros''ijski hrazd'anstvo i herm'anski /i von'i svobodno jezdej 'у них и российское, и германское гражданство, и они свободно ездят' (ЗСЧ).
Во всех этих случаях в ЧМ ожидались бы прилагательное volny и наречие volrn. Уже под вторичным воздействием современного чешского узуса это прилагательное использовала в рассказе о детстве носительница ЗСЧ, переехавшая на жительство в Прагу (притом, однако, в сочетании с существительным zem, которое в исследуемых чешских говорах, явно не без влияния его русского когната, продолжало употребляться в значении 'пахотная земля', устаревшем в Чехии): na S'ib'iri je hodn'e volnej zemi 'в Сибири много свободной земли'. Напротив, изолированное употребление «исходного» чешского существительного vule носителем СКЧк, видимо, представляет собой лексическую кальку с русского: vid'elat nado neco abi //chce abi clovjek zil ve vuli /ne? 'надо что-то заработать, чтобы... хочется, чтобы человек жил вволю, верно?'
глаголы: чистить, сесть, звонить, требуется
У многих чешских глаголов, совпадающих в основных значениях с однокоренными русскими, в анализируемых идиомах также наблюдается калькирование вторичных значений, которые развились у их соответствий в русском языке. Например:
- глагол cistit с основным значением «удалять грязь», как у рус. чистить, употребляется и в русском значении «удалять кожуру и т. п.» (в ЧМ его выражают глаголы loupat / skrabat), ср.
(12) a potom nas rostavuvali / koho na kuchin' tam cistid brambori a komu rezaddrivi 'а потом нас расставляли, кого на кухню чистить картошку, а кого пилить дрова' (СКЧк);
- глагол sednout (si) с основным значением «принять сидячее положение», как и у рус. сесть, приобретает чисто русское второе значение «сесть на транспорт» в сочетаниях с названиями транспортных средств в вин. п. с предлогом na (в ЧМ его выражают глаголы nastoupit / nasednout с предлогом do + род. п.), ср.:
(13) tam sme sedli na parom 'там мы сели на паром' (СКЧк), ja dicki si sednu na ten aft'obus... 'я всякий раз сажусь (букв. сяду) на этот автобус...' (ЗСЧ);
- глагол zvonit с основным значением «издавать звон», как у рус. звонить, под русским влиянием получает второе значение
«связываться / общаться по телефону» (в ЧМ оно выражается глаголами volat / telefonovat), ср.:
(14) i jag zvon bil / jag zvon'ili dicki / to si pamatuji 'и как был колокол, как всякий раз звонили, это я помню', но также pfijízdí i zvon'í i píse 'приезжает, и звонит, и пишет' (СКЧк).
Во всех этих случаях общее исходное значение чешского и русского глаголов выступало в качестве tertium comparationis, а совпадающее с русским развитие в островных чешских диалектах вторичных значений данных глаголов, появлявшихся в течение XX в., следует думать, отражало выстраивание у их носителей определенных фрагментов ЯКМ по русской модели. Остается добавить, что структурирование этих фрагментов в ЧМ вновь демонстрирует чешско-немецкий параллелизм, сравнительно ранний в случае сответствия нем. schälen ~ чеш. loupat (действие по очищению от кожуры / шелухи получило номинацию от корня, обозначающего объект «отшелушивания» или связанные с ним процессы, ср. с чешским глаголом рус. облупиться и т. п.), в других же двух случаях сложившийся только в XIX-XX вв.
Чешский глагол nastoupit с поморфемной точностью соотносится с нем. einsteigen, и оба в соответствии с их внутренней формой одинаково вербализуют идею вхождения, «вступления» в транспортное средство без ассоциации с посадкой на лошадь либо другое ездовое животное, как в рус. сесть на транспорт. Появление в чешском языке аналогичного глагола с корнем -sed- можно объяснить контаминацией новообразования nastoupit и издавна употреблявшегося у славян в значении посадки на лошадь глагола с приставкой v- (в современном чешском языке - vsednout, также в СКЧк von honem na kon'e fset 'он мигом вскочил на коня'), который, впрочем, находит точное соответствие в нем. aufsitzen. При этом глагол nasednout употребляется в чешском и в значении 'сесть на коня' (или по аналогии на велосипед: nasednout na kolo) с дублированием приставки в предлоге, а в значении 'сесть на транспорт' перенимает сочетаемость глагола nastoupit (do + род. п.). Предлог do при обоих этих глаголах выражает значение движения внутрь, в отличие от предлога на в рус. сесть на транспорт, а также ехать на транспорте, который подразумевает, по крайней мере, имплицитно заложенное в таких сочетаниях представление о движении на поверхность и нахождении на поверхности чего-либо.
Чешские глаголы zvonit и volat семантически и по употреблению дифференцируются аналогично нем. klingeln и (an)rufen. Вторые члены в обеих парах имеют основное значение «кричать, звать», на базе которого в XX в. развилось вторичное значение «звонить по телефону». Ассоциация телефонного звонка с вызовом абонента закрепилась в ЯКМ носителей не только этих двух языков, но, например, также английского (глагол to call). Напротив, в русской ЯКМ возобладала ассоциация со звуком звонка, усвоенная и носителями чешских говоров в России, которые сохранили глагол volat и производный совершенного вида лишь в основном значении, например:
jag <...> budou vilitâvatfcelicki <...> tak ti mi zavolâs 'как будут вылетать
пчелки (из улья), ты мне крикнешь / меня позовешь' (СКЧк).
Также и у глаголов в изучаемых говорах иногда трудно однозначно идентифицировать русскую кальку как семантическую или лексическую. Например, чешский глагол potfebovat 'иметь надобность, нуждаться в чем-л.', по значению и функционированию соответствующий нем. brauchen, сохраняет свою исконную семантику и употребление у чехов Северного Кавказа:
mi sme tahalipfes rameno ... svejnou mas'inku //nac vona nâm bilapotfebnâ/
fekn'ite/ zesmejipotfebovali? 'мы таскали через плечо швейную машинку:
зачем она нам была нужна, скажите, какая нам в ней была надобность?'
(СКЧк).
В то же время соотносительный возвратный глагол используется как калька рус. требоваться, ср. в речи разных носителей СКЧк:
(15) fsechni svâtki keri prosli / fsechni sme je to / provedli tak jak se po-tfebuje 'все праздники, которые прошли, все мы провели так, как требуется'; jak koncis tadi institut ... votposilaj tam hde se potfebuje ten/techn'iknebo inzen''er 'как кончишь институт, то вот посылают туда, где требуется техник или инженер'.
Остается неясным, усматривать ли здесь расширение употребления глагола potfebovat (при сохранении по сути того же модального значения надобности) под влиянием возвратного русского когната или лексическую кальку, то есть создание по русской модели новой глагольной лексемы с опорой на имеющуюся исконную.
Рассмотрение лексических калек не входит в задачи данной статьи.
Основные выводы
1. При анализе результатов контакта близкородственных идиомов, какими являются русский язык и чешские говоры в России, в большинстве случаев оказывается невозможным провести четкое разграничение между русскими семантическими кальками и адаптированными заимствованиями. Для адекватной интерпретации соответствующих языковых фактов чаще всего вполне достаточно отнести их к некоторой переходной области на стыке калькирования и адаптации заимствованной лексики.
2. Выявление русских семантических калек в описываемых чешских говорах требует учета разнообразных факторов, связанных с историей и функционированием рассматриваемых лексем. Следует также иметь в виду возможность сложной межъязыковой интерференции при калькировании, как в примере (4) выше со словом vinohrad во мн. ч. со значением 'сорта винограда'.
3. Русские семантические кальки в исследуемых идиомах отражают усвоение их носителями элементов русской ЯКМ. При этом иногда они встраиваются в сохраняющийся более ранний фрагмент чешской ЯКМ, схожий с немецким (vino 'виноград' и 'вино' х vinohrad 'виноградник' ~ нем. Wein х Weingarten/Weinberg наряду с vinohrad 'виноград'), а в других случаях вытесняют один из членов такого более раннего фрагмента или препятствуют развитию более нового фрагмента ЯКМ, который сложился в ЧМ (volat - 'звать' х zvonit 'издавать звон' и 'звонить по телефону', в отличие от соврем. чеш. volat 'звать' и 'звонить по телефону' х zvonit 'издавать звон' ~ нем. (an) rufen х klingeln).
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
Ананьева Н. Е., Скорвид С. С. Островные западнославянские диалекты на территории России // Славянское языкознание. XVI Международный съезд славистов. Белград, 20-27 августа 2018 г. Доклады российской делегации. М. : Институт славяноведения РАН, 2018. С. 269-300. Елизарьева М. А. Языковой контакт как фактор формирования языковой картины мира (на примере немецко-чешского языкового контакта). М. : МГИМО-Университет, 2019. 221 с. Поляков Д. К. Интерференционные процессы и гибридизация в переселенческих говорах // Гибридные формы в славянских культурах. М. : Институт славяноведения РАН, 2014. С. 132-147.
Скорвид С. С. Чешские переселенческие говоры на Северном Кавказе и в Западной Сибири // Славяноведение. 2014. № 1. С. 44-58.
Скорвид С. С. Генезис чешских переселенческих говоров в РФ в свете данных лексической части «Чешского языкового атласа» // Исследования по славянской диалектологии. Вып. 18. М. : Институт славяноведения РАН, 2016. С. 93-111.
Словарь русских народных говоров. Вып. 27 (СРНГ 27) / гл. ред. Ф. Ф. Со-роколетов. СПб. : Наука, 1992. 400 с.
Skorvid S. A nejckyn esce neco vo cesskym jazyku na Kaukazoj i ponad Irtysem // Ulicny, Oldfich (ed.). Struktura v jazyce, jazyk v komunikaci. Liberec : Tech-nicka univerzita v Liberci, 2017. S. 161-172.
REFERENCES
Ananyeva N. E., Skorvid S. S. Ostrovnye zapadnoslavyanskie dialekty na territorii Rossii // Slavyanskoye yazykoznanie. XVI Mezhdunarodnyi syezd slavistov. Belgrad, 20-27 avgusta 2018 g. Doklady rossiyskoy delegatsii. M. : Institut slavyanovedeniya RAN, 2018. P. 269-300.
Yelizaryeva Елизарьева M. A. Yazykovoy kontakt kak faktor formirovaniya yazykovoy kartiny mira (na primere nemetsko-cheshskogo yazykovogo kontakta. M. : MGIMO-Universitet, 2019. 221 p.
Polyakov D. K. Interferentsionnye protsessy i gibridizatsiya v pereselencheskikh govorakh // Gibridnye formy v slavyanskikh kulturakh. Гибридные формы в славянских культурах. M. : Institut slavyanovedeniya RAN, 2014. P. 132-147.
Skorvid S. S. Cheshskiye pereselencheskiye govory na Severnom Kavkaze i v Zapadnoy Sibiri // Slavyanovedeniye. 2014. Nr 1. P. 44-58.
Skorvid S. S. Genezis cheshskikh pereselencheskikh govorov v RF v svete dannykh leksicheskoy chasti „Cheshskogo yazykovogo atlasa" // Issledovaniya po slavyanskoy dialektologii. Vyp. 18. M. : Institut slavyanovedeniya RAN, 2016. P. 93-111.
Slovar russkikh narodnykh govorov. Vyp. 27 / ed. F. F. Sorokoletov. SPb. : Nauka, 1992. 400 p.
Skorvid S. A nejckyn esce neco vo cesskym jazyku na Kaukazoj i ponad Irtysem // Ulicny, Oldfich (ed.). Struktura v jazyce, jazyk v komunikaci. Liberec : Tech-nicka univerzita v Liberci, 2017. S. 161-172.
