CC BY
56
УДК 82-311.2/4 - Писемский РУССКИЕ И ЗАРУБЕЖНЫЕ ПИСАТЕЛИ В ИНТЕРТЕКСТУАЛЬНОМ ПОЛЕ РОМАНОВ
А. Ф. ПИСЕМСКОГО
Кравченко Е. В.
В статье рассматривается интертекстуальное поле романов А. Ф. Писемского «Тысяча душ» и «Боярщина», включающее как отечественные, так и зарубежные художественные претексты. Выявлены основные формы интертекстуальности: цитаты, аллюзии и реминисценции, позволяющие эксплицировать авторскую позицию и рассмотреть уже известные художественные образы и мотивы в новом культурно значимом контексте. Сделан вывод о том, что межтекстовые связи значительно обогащают художественный мир романов Писемского, привнося в картину мира писателя дополнительные смысловые коннотации и формируя подтекст его произведений. Основными методами исследования в заявленном аспекте являются сравнительно-исторический, предполагающий выявление общих элементов в произведениях различных национальных литератур на протяжении длительного промежутка времени, и метод интертекстуального анализа, направленный на изучение межтекстовых взаимодействий и выявление роли интертекстуальных измерений, создающих особое звучание концептуального смысла романов на основе их связи с другими художественными текстами.
Ключевые слова: авторская позиция, автор, интертекстуальность, цитата, аллюзия, реминисценция, мотив, межтекстовое пространство.
RUSSIAN AND FOREIGN WRITERS IN PISEMSKIY'S NOVELS INTERTEXTUAL FIELD
Kravchenko E.V.
The article examines intertextual field of Pisemskiy's novels 'Thousend souls' and 'Boyarhood' which include not only domestic but also foreign pretexts. The main forms of the intertextuality were revealed: quotations, allusions and reminiscences, which bring us to explication of the author's position and consideration of already known images and motives in a new cultural context. The conclusion is made that intertextual connections enriches significantly artistic world of Pisemskiy's novels introducing to the writer's worldbuilding additional semantic connotations and forming overtones of his works.
The basic methods of the research in the declared aspect are the comparative-historical, intending the discovery of common elements in the works of various national literatures for a long period of time, and intertextual analysis method focused on the study of intertextual interactions and revealing the role of intertextual dimensions which create a special twist of the novels' conceptual meaning on the basis of their relationship with other artistic texts. Keywords: author's position, author, intertextuality, quote, hint, reminiscence, motive, intertext space.
Автор художественного произведения не может не опираться на существующую литературную традицию, вступая в диалог с другими писателями и образуя тем самым сложное коммуникативное пространство. По наблюдению М. М. Бахтина, автор создает свое произведение с опорой на ранее оформленную и оцененную действительность [3, с. 108]. Как следствие, возникает явление интертекстуальности, т.е. проникновение в текст чужого текста, что способствует формированию новых смыслов.
Термин «интертекстуальность» был введен в литературоведческий оборот в 1967 году теоретиком постструктурализма Юлией Кристевой. Проблема интертекстуальности в художественном тексте рассматривалась в работах Р. Барта, Ю. Кристевой, Ю. С. Степанова, Ю. Н. Караулова, Н. А. Фатеевой, И. П. Ильина и др.
Р. Барт утверждает, что художественный текст «сплошь соткан из цитат, отсылок, отзвуков» [2, с. 418], создавая своеобразный язык культуры; это «раскавыченная цитата» [2,
с. 419], которая существует «лишь в силу межтекстовых отношений, в силу интертекстуальности» [2, с. 419]. Таким образом, текст - это не закрытая структура, он предполагает выход в другие тексты и другую культуру, что проявляется в межтекстовых отношениях [2, с. 428]. С читательской точки зрения, интертекстуальность - «это установка на более глубокое понимание текста» [18, с. 12], которое происходит за счет установления многочисленных связей с другими текстами, что наполняет уже известные в литературе образы и мотивы новыми смысловыми коннотациями. В результате семантических ассоциаций с претекстами в художественном произведении создается особое коммуникативное пространство, наполненное новыми смыслами. Таким образом, межтекстовые связи можно рассматривать как «надтексто-вое образование» [17, с. 253].
Интертекстуальность выполняет различные функции, в том числе является специфической формой проявления авторского присутствия в художественном произведении.
Проблема интертекстуальности романного творчества А. Ф. Писемского в обозначенном аспекте пока еще не становилась предметом специального литературоведческого изучения. А. М. Скабичевский, П. Г. Пустовойт и другие исследователи творчества писателя отмечают склонность А. Ф. Писемского к традициям гоголевского письма. Е. В. Павлова, рассматривая рассказ Писемского «Нина», обнаруживает интертекстуальную связь с повестью А. С. Пушкина «Станционный смотритель» и приходит к выводу, что «на смену универсальному, гармоничному и объемному пушкинскому взгляду приходит «отрезвляющий» реализм А. Ф. Писемского» [12, с. 34]. К. Ю. Зубков прослеживает в «Тысяче душ» переклички с произведениями Пушкина, Островского и Гончарова [5]. С. В. Звягина обнаруживает интертекстуальные отношения романов «Люди сороковых годов», «Тысяча душ» и «Боярщина» с «Евгением Онегиным», который становится «центральным произведением» в коммуникативном пространстве произведений Писемского и позволяет сформировать «единый магистральный сюжет романного творчества» писателя [6].
Интерес современного литературоведения к проявлениям интертекстуальности в творчестве А. Ф. Писемского и недостаточное их научное осмысление обусловили актуальность темы данного исследования.
Его цель - экспликация в романах А. Ф. Писемского «Тысяча душ» и «Боярщина» основных интертекстуальных включений и определение их роли в реализации авторской точки зрения.
Теоретической базой исследования стали работы М. М. Бахтина, Р. Барта, Ю. Кристевой, Н. А. Фатеевой, В. Е. Хализева [2; 3; 18; 19].
Заглавие романа «Тысяча душ» корреспондирует с названием поэмы Гоголя «Мертвые души» и отсылает к гоголевской системе ценностей: низменные страсти и стремления героев Писемского сопрягаются с омертвением души. «Мертвые души» у Писемского - это и представленное в романе общество, люди без нравственных ориентиров, поклоняющиеся лишь Золотому тельцу, и главный герой - Яков Калинович. В романе проверяется намеченная Гоголем идея возможности возрождения любой души: главный герой романа, Калинович, ради высокого положения и комфорта предавший свои идеалы, в финале перерождается в преобразователя, заботящегося о благе общества. Однако все его дей-
ствия обречены на провал, общество становиться на сторону живущего по его законам князя Раменского. В одиночку герой не может противостоять социальному разложению. Писемский приходит к выводу о том, что в сложившемся общественном устройстве нет возможности для возрождения мертвой души. Именно поэтому в финале романа Калинович не обретает счастья в любви: пройдя через множество испытаний и утратив романтические иллюзии, он теряет интерес к «живой жизни».
На страницах «Тысячи душ» новую интерпретацию обретает судьба бедной Лизы из одноименной повести Н. М. Карамзина. «Мечтательности, чувствительности, которую некогда так хлопотал распространить добродушный Карамзин, - ничего этого и в помине нет: тщеславие и тщеславие, наружный блеск и внутренняя пустота заразили юные сердца... Героиня моя была не такова.» [13, т. 3, с. 49], - сообщает персонализированный повествователь. История отношений Калиновича и Настеньки накладывается на карамзинскую сюжетную схему: красота Лизы с первого взгляда поражает Эраста («сделала впечатление [здесь и далее курсив мой. -Е. К.] в его сердце» [7, с. 610]), Лиза «им только жила и дышала, во всем, как агнец, повиновалась его воле.» [7, с. 616]; Эраст бросает Лизу, и вскоре девушка узнает о его «выгодной» помолвке. В романе Писемского присутствуют те же сюжетные блоки: внезапное увлечение героя («Калинович слушал Петра Михайловича полувнимательно, но зато очень пристально взглядывал на Настеньку, которая. в эти минуты была прехорошенькая» [13, т. 3, с. 53]), самозабвенная любовь героини и повиновение возлюбленному («Калиновича слушала словно оракула, и соглашалась с ним безусловно во всем» [13, т. 3, с. 76]; «через десять лет, наконец, снова откликнулась эта женщина, питавшая к нему какую-то собачью привязанность» [13, т. 3 ,с. 205]), обольщение, попытка самоубийства Настеньки, предложение денег Калиновичем (аналог жеста Эраста), его раскаяние. При сопоставлении текстов обнаруживается синонимичная семантика коммуникативных высказываний. Так, лексема «агнец» («как агнец, повиновалась») имеет значение «ягненок как жертвенное животное» [11, с. 19] и характеризует Лизу как чистое и безобидное существо, символ трогательной невинности. Слово «оракул» («слушала словно оракула») в значении «жрец» - «служитель божества, совершающий жертвоприношение» [11, с. 159]. В семантике данной лексемы актуализируются категории
«жертва» и «повиновение», характерные и для значения слова «агнец». Формируется определенная авторская установка, с одной стороны, для развертывания любовного сюжета (отношения повелителя, «тирана» (Калинович и Эраст) и жертвы (Настенька и Лиза)), а с другой - для моделирования ситуации испытания героев (внутренний рост и развитие для Настеньки и Калино-вича, гибель и увядание для Лизы и Эраста).
Ассоциация героини с карамзинской Лизой не случайна. Повествователь часто именует Настеньку бедной девушкой, подобным эпитетом наделяет ее и Калинович: «в воображении его невольно возникал печальный образ бедной девушки, так горячо его поцеловавшей и так крепко прильнувшей к его груди в последний вечер» [13, т. 3, с. 100]. В контексте сюжетных совпадений лексема «бедная» выполняет функцию цитаты. Однако автор решает любовную коллизию в ином, нежели Карамзин, русле. От самоубийства Настеньку спасает глубокая вера в Бога. Душевная драма ее чрезвычайно глубока, и, брошенная Калиновичем во второй раз, девушка выходит на подмостки театра.
На сцене Настенька как бы проигрывает жизнь свою и Калиновича. Подобное сюжетное событие можно рассматривать в нескольких значениях. Сценическая роль, примеренная героиней на себя и заставляющая повторно пережить случившееся, по-новому освещает образ Настеньки. Она испытывает глубочайшее горе, но не сожалеет о содеянном: теперь она уже не та сентиментальная и чувствительная «бедная Настенька» [13, т. 3, с. 94], какой была в начале романа.
Прием «театр в произведении» предполагает удвоение изображаемого: театральное представление выступает зеркалом событийного ряда. Для Писемского становится «чрезвычайно значим мотив наглядного урока, полученного героем в театре либо посредством вмешательства театрального мира в обыденный, житейский мир: так дается мощный импульс к нравственному преображению героя, изменению его поведения» [1, с. 209]. Чтобы подробно воссоздать чувства, которые испытывает герой, Писемский использует известный шекспировский прием «мышеловки» («Гамлет»). Эта реминисценция корректирует отношение читателей к Калино-вичу: он искренно страдает и оказывается человеком, который, несмотря на все жизненные трудности и совершенные ошибки, способен испытывать сочувствие и раскаяние. Используя этот прием, автор также противопоставляет
Настеньку и Калиновича в их отношении к свободе: героиня не связана общественными рамками, в то время как образ жизни Якова Васильевича обусловлен социальной иерархией.
На сцене Настенька играет роль Эйлалии из некогда популярной пьесы А. Коцебу «Ненависть к людям и раскаяние» («Menschenhaß und Reue», 1788, русский перевод 1792). При сопоставлении этой драмы с сюжетными ходами «Тысячи душ» становится заметно, что характеры главных героев Писемского испытали некоторое влияние образов барона Мейнау и Эйлалии. Так, Мейнау утверждает: «Кто истинно несчастлив, тот не жалуется» [8, с. 7]. То же можно сказать о Калиновиче, который открывает сердце только одному человеку - Настеньке. В пьесе барона называют человеконенавистником, однако «ненависть к людям у него в голове, а не в сердце» [8, с. 9]. «Люди не заслуживают, чтобы им делали добро. Они притворствуют» [8, с. 6?], - говорит он. Точно так же и Калинович не верит в порядочность и доброту людей, наученный горьким опытом собственной жизни, но ненависть уже не только в разуме его, но и в сердце, переживается очень эмоционально: «Как же я стану питать к людям сожаление, когда большая часть из них страдает или потому, что безнравственны, или потому, что делали глупости, наконец, ленивы, небрежны к себе» [13, т. 3, с. 51]. Герои Писемского, как и Коцебу, совершают множество жизненных ошибок, за которые горько расплачиваются. Сопоставление образа Эйлалии с Настенькой обеспечивает добавочные смысловые коннотации. Госпожу Миллер, некогда бросившую мужа и детей ради любовника, мучит раскаяние: «Ах! Совесть неразлучна с нами; ни монастыри, ни пустыни не могут скрыть от нее человека» [8, с. 26]. Те же муки испытывает Настенька, виня себя в смерти оставленного ею отца и увлечении Белавиным. В отличие от героини Коцебу, Настеньку ждет острое разочарование в любви, потому «Тысяча душ» заканчивается отнюдь не идиллически. Писемский, в противовес немецкому драматургу, не допускает излишней мело-драматизации, изображение чувств героев романа реалистично и лишено пафоса сентиментальной драмы А. Коцебу. Сближает оба произведения и тот факт, что и в одном и в другом «падшей» женщине даровано полное прощение.
Повествователь называет Настеньку «уездной барышней», что можно рассматривать как несомненную аллюзию по отношению к текстам А. С. Пушкина. Наименование «уездная ба-
рышня» как характеристика особого социокультурного типа встречается в «Евгении Онегине» («уездной барышни альбом» [15, т. 4, с. 85]) и «Барышне-крестьянке» («что за прелесть эти уездные барышни! Воспитанные на чистом воздухе, в тени своих садовых яблонь, они знание света и жизни почерпают из книжек. Уединение, свобода и чтение рано в них развивают чувства и страсти, неизвестные рассеянным нашим красавицам» [16, т. 5, с. 101]). Таким образом, Писемский подчеркивает в Настеньке ее особую искренность, чистоту, а с другой стороны, - наивность, книжные представления о жизни. Определение «уездная барышня» у Писемского, как и у Пушкина, становится символом непосредственности и мечтательности. Над этими девушками не властны светские условности, они не ведают лжи и лицемерия; главные жизненные ценности для них - любовь, семья, личное счастье. Драматическое столкновение такой героини с реальностью - одна из магистральных линий сюжета «Тысячи душ».
Стихотворные строки, написанные Настенькой, содержат контаминацию цитат из поэмы Пушкина «Цыганы» и стихотворения Лермонтова «Кто б ни был ты, печальный мой сосед...». Два эти текста, совмещенные в стихотворении юной поклонницы творчества великих классиков, служат неким сигналом опасности, предвестием беды, которую вносит в семью Год-невых Калинович. Настенька с ее сильно развитой чувствительностью интуитивно улавливает эту опасность, но не может противиться рождающейся в ее душе любви. Взаимоналожение цитат позволяет спрогнозировать драматический финал отношений героини с Калиновичем.
Аллюзивными отсылками к «Евгению Онегину» наполнено и письмо главного героя к Настеньке:
Письмо Калиновича
«Я выбрал для тебя лучшее. ничто не в состоянии сравнится с теми мучениями, на которые ты бы была обречена, если б я остался и сделался твоим мужем. Я истерзал бы тебя обидным раскаянием, своими бесполезными жалобами и, может быть, даже ненавистью своей. Что делать! Я не рожден для счастия семейной жизни в бедной доле» [13, т. 3, с. 285].
Письмо Евгения Онегина
«Но я не создан для блаженства; / Ему чужда душа моя; / Напрасны ваши совершенства: / Их вовсе не достоин я. / Поверьте (совесть в том порукой), / Супружество нам будет
мукой. / Я сколько ни любил бы вас, / Покинув, разлюблю тот час; / Начнете плакать: ваши слезы / Не тронут сердца моего, / И будут лишь бесить его» [15, т. 4, с. 79].
Сердце Евгения Онегина не знает любви, в нем рано остывают чувства, его трагедия - в неспособности любить. Герой Писемского также не может реализоваться в любви, но виной тому не разочарованность в чувствах, а социальные обстоятельства - бедность и неустроенность. Для того чтобы занять достойное место в обществе, Калиновичу нужны комфорт и богатство, мысли о которых затмевают все чувства. Целью его стремлений становится княжна Екатерина Раменская - красивая и к тому же богатая девушка, в ней заключено всё самое притягательное для героя: «если б княжна полюбила меня, - думал он, - и сделалась бы женой моей... я стал бы владетелем и этого фаэтона, и этой четверки... богат... муж красавицы... известный литератор...»» [13, т. 3, с. 128]. Калино-вич расчетлив и эгоистичен, ему чуждо романтическое мироощущение, потому его не может спасти истинная любовь.
В линии Настеньки своеобразно трансформируется библейский сюжет о блудном сыне, не раз использованный русской литературой. Самый близкий Писемскому его вариант -мотив блудной дочери - представлен в повести А. С. Пушкина «Станционный смотритель». Героиня Писемского, бросив больного отца (как и у Пушкина, вдовца), сбегает в Петербург к Ка-линовичу. Петр Годнев умирает, не дождавшись ее возвращения. Узнав о смерти отца, девушка впадает в отчаяние. При сопоставлении данных текстов в обоих также обнаруживается концептуально важный образ родного приюта, необдуманно оставленного героиней. «Смиренная, но опрятная обитель» [16, т. 5, с. 88] Самсона Вы-рина синонимична по смыслу скромному дому и заброшенному саду Годнева («место это Петр Михайлович называл разрушенным Олимпом» [13, т. 3, с. 24]). У обоих авторов звучит тема беззащитной старости и обманутого отцовского доверия. Сюжетные линии семейных отношений в произведениях построены по принципу кольцевой композиции. Героини из замкнутого семейного пространства попадают в высший свет и, пройдя через испытания и символическую инициацию, возвращаются в разрушенный и опустевший отчий дом. Писемский заимствует данную сюжетную схему для изображения развития и самопознания своей героини путем страдания, вины и раскаяния.
Идеальной героиней для Настеньки является Индиана из одноименного романа Жорж Санд. В уста Годневой вложена своеобразная интерпретация образа и поведения молодой креолки: «Неужели же. она была бы счастливее, если б свое сердце, свою нежность, свои горячие чувства, свои, наконец, мечты, все бы задушила в себе и всю бы жизнь свою принесла в жертву мужу, человеку, который никогда ее не любил, никогда не хотел и не мог ее понять» [13, т. 3, с. 27]. Индиана привлекает девушку способностью искренне любить и готовностью жертвовать всем во имя этого прекрасного чувства, несмотря на общественное порицание. Истинным героем, обладающим «живой душой», Настенька считает Раймона и потому полностью оправдывает чувства Индианы. В Калиновиче она видит те же черты честолюбца, человека, способного на сильные чувства и страдания, и потому в отношениях с ним Настенька выбирает модель поведения излюбленной героини.
Интертекстуальность у Писемского проявляется и в форме прямых цитат. Так, монологи Гамлета, озвученные студентом Иволгиным, подспудно передают душевное состояние Кали-новича. «Ни черные одежды и не вздохи, ни слезы и ни скорбь, ничто не выразит души смятенных чувств, какими горестно терзаюсь я. Быть или не быть - вот в чем вопрос. Что доблестнее для души: сносить удары оскорбительной судьбы, или вооружится против моря зол и победить его, исчерпав разом» [13, т. 3, с. 73], -эти же вопросы мучат героя Писемского. Он находится в состоянии напряженного нравственного выбора: на одной чаше весов оказываются любовь к Настеньке, бедность и честная деятельность, на другой - богатство Полины, вожделенный комфорт и власть, которую, впрочем, можно употребить на благо общества.
Описывая бал в доме баронессы, автор вновь отсылает читателей к Пушкину. «Бал! Бал!.. Когда-то упоительное и восхитительное слово! Еще Пушкин писал: "Люблю я бешеную младость и тесноту, и шум, и радость, и дам изысканный наряд!" Но нас, детей века, уж этим не надуешь. Мы знаем, что такое бал, особенно великосветский. Никому и никому не весело вам, мученикам честолюбия, денег, утонченного разврата и пустой фланерской жизни!» [13, т. 3, с. 228]. Сравнение века минувшего и нынешнего призвано обнажить характер произошедших в обществе перемен: представления о красоте искажены, нравственность девальвирова-
лась, господствует стремление преуспеть и приумножить свой капитал. В голосе автора, говорящего о деградации высшего света, звучит горькая ирония.
В романе А. Ф. Писемского «Боярщина» (1846) встречаются аллюзии и реминисценции из «Евгения Онегина» А. С. Пушкина, «Горя от ума» А. С. Грибоедова, «Индианы» Жорж Санд, «Гамлета» В. Шекспира.
Сюжет «Боярщины» развивается по модели романа «Индианы» Жорж Санд. Анна Павловна выдана замуж за нелюбимого, но состоятельного Мановского, в поисках истинной любви она становится жертвой эгоистичного и ветреного героя нового времени. Эльчанинов - деятелен и красноречив, но это всего лишь маска бесчувственного и жестокого молодого человека. Анна не замечает настоящего чувства, порядочный и добросердечный Савелий лишь хороший друг, который не в состоянии спасти ее от неминуемой гибели. Героиня Ж. Санд оказывается духовно сильнее Мановской. Индиана находит счастье вне общества, на лоне природы - это исключительно романтический финал, невозможный для далёкого от подобных иллюзий Писемского. Анна Павловна умирает, отвергнутая обществом, и, будучи не в состоянии вырваться из него, для нее нет другого выхода, она сломлена душевно и физически.
Для раскрытия характера Эльчанинова автор использует искаженную цитату из «Горя от ума» А. С. Грибоедова: «Служить-то бы я рад, подслуживаться тошно, — проговорил с усмешкой Эльчанинов» [14, т. 1, с. 65]. Автор фиксирует усмешку на устах героя, чтобы показать, насколько слова Валерьяна расходятся с действиями: «Жизнь в столице, — обширное поле деятельности, наконец, богатство и почти несомненная надежда достигнуть всего этого через покровительство знатного человека, — вот что занимало его теперь» [14, т. 1, с. 148], уличая тем самым героя в готовности подличать и унижаться для достижения карьерных высот. Таким образом, автор развенчивает существующий в литературе этого времени идеал героя-деятеля: для реализации поставленной им цели он все разрушает на своем пути.
Для характеристики главного персонажа Писемский использует цитату из трагедии Шекспира «Гамлет» — «О женщины, ничтожество вам имя» (так звучит эта фраза в переводе Н. А. Полевого 1837 года). Разочарованный предательством матери, Гамлет выносит приговор
всему женскому полу. Но не только против женщин ожесточается он, перед ним открывается проблема порочности человека, забвения им прежних высоких ценностей и идеалов. В устах Эльчанинова эта фраза приобретает совершенно иное звучание, что снижает значение мысли, звучащей в претексте: «О женщины! Ничтожество вам имя! - проговорил Эльчанинов мысленно, - все вы равны: не знаю, почему я предпочел это худенькое созданьице, например, перед вдовою» [14, с. 102]. Поверив лжи и поддавшись ревности, герой обвиняет Мановскую в предательстве, но тут же решает отомстить ей за измену и едет к Клеопатре Николаевне. Застав у нее другого, «он также страдал от ревности к вдове, как за несколько минут до этого страдал, ревнуя Анну Павловну» [14, с. 108]. Автор дает понять, насколько поверхностны чувства героя и насколько его «горе» мелко - это просто разыгравшееся воображение эгоцентричного молодого человека. Эльчанинов ничтожен в своих поступках и совершенно не достоин истинной любви. Аллюзия позволяет обнажить авторское ироничное отношение к герою.
В контексте отсылки к Шекспиру также обращает на себя внимание использование Писемским важного в шекспировской трагедии мотива театральности как неискренности, лицемерия. Примером тому в романе служит показной обморок Клеопатры Николаевны с целью одурачить графа. Сам же Сапега наблюдает за этой сценой через зеркало и смеется, когда фальшь раскрывается. Подобная театрализация и образ зеркала становятся неотъемлемыми атрибутами светского общества, разыгрывающего спектакль под названием «жизнь».
В характеристике Анны Кронштейн ощутим диалог Писемского с Пушкиным: романист совершенно недвусмысленно проецирует образ Анны Павловны на Татьяну Ларину: «как новая Татьяна, полная самоотвержения, чтоб угодить отцу, любя одного, отдала руку другому, впрочем, обрекая себя вперед на полное повиновение и верность своему мужу» [14, т. 1, с. 80]. Однако ее фигура несоизмерима с «идеальной девой» Пушкина, которая не изменяет своим принципам и следует нравственному долгу. Героиня Писемского не лишена двойственности, в ней ощутимы внутренний разлад и саморазрушение, что проявляется в ее постоянной болезненности и угнетенности. Примеряя на себя роль жертвы, Анна Павловна замыкается в себе, она одинока и не понята окружа-
ющими: «Молчаливость ее происходила от какого-то тайного горя, которое, будучи постоянным предметом размышлений, отрывало ее от всего окружающего мира.» [14, т. 1, с. 81]. Татьяна Ларина, воспитанная на сентиментальных романах, в отличие от Анны, росла и развивалась в своем вымышленном мирке, а героиню Писемского формируют маленькие трагедии судьбы. Пожертвовав своими чувствами, она гибнет от грубости и жестокости мужа и общества. Писемский указывает на невозможность в существующей действительности идиллического финала для отношений Анны Павловны и Эльчанинова. Предчувствуя беду, нависшую над головой героини, автор говорит: «бедная женщина... без борьбы, без раскаяния бросилась в пропасть, в которую увлекал ее энергический, но слабый и ветреный человек» [14, с. 74]. Данное высказывание имеет два значения. Во-первых, автор показывает слабого мужчину рядом с сильной по сравнению с ним женщиной, которая готова жертвовать ради него всем (традиционный мотив литературы XIX века). Во-вторых, возникает образ бездны как враждебной по отношению к человеку силы (в устаревшем, переносном значении бездна, пропасть - синоним понятия «ад», лексема также несет семантику тьмы и гибели [11, с. 321]), среди которых самая разрушительная - любовная страсть. С этого момента трагический финал для Анны Павловны предопределен, и героиня умирает, покинутая и забытая всеми. Но автор дает ей в утешение возможность в последний раз увидеть истинно любившего ее человека - Савелия, тем самым словно отпуская ее грехи.
Таким образом, интертекстуальность в художественном мире Писемского выступает как текстопорождающая авторская стратегия, полицитатность играет особую роль в формировании повествовательной структуры текста, служит характеристике героев и обнажению авторского отношения к ним. В ходе анализа было выявлено, что в межтекстовое пространство романа «Тысяча душ» вошли «Бедная Лиза» Н. М. Карамзина, «Мертвые души» Н. В. Гоголя, «Горе от ума» А. С. Грибоедова, «Евгений Онегин» А. С. Пушкина, лирика Ю. М. Лермонтова, «Гамлет» В. Шекспира, «Ненависть к людям и раскаяние» А. Коцебу, «Индиана» Жорж Санд. В романе «Боярщина» также представлены интертекстуальные связи с «Евгением Онегиным», «Горем от ума», «Индианой», «Гамлетом». Интертекстуальность проявляется на разных уровнях: цитатном, реминисцентном, аллюзивном.
Апелляция к имеющим типологическое родство сюжетам и образам позволяет автору создать свои вариации на известные темы, привносит в тексты романов добавочные смыслы. Так, использование сюжетных моделей «Индианы» Ж. Санд в «Боярщине», «Бедной Лизы» Н. М. Карамзина и драмы А. Коцебу в «Тысяче душ», являясь литературной рефлексией, актуализирует внутреннюю полемику текстов: героям Писемского не обрести счастья и не реализовать себя в социуме, где действует жесткая иерархическая
система, где любой поступок обусловлен статусом и наличием состояния.
Интертекстуальные элементы позволяют Писемскому более емко представить проблему поиска человеком места в жизни и обществе, эксплицируют авторскую позицию. Чуждый романтической идеализации мира, писатель объективно оценивает современную действительность и субъективен по отношению к героям и их поступкам, противопоставляет идеалы красоты, любви и человечности миру безнравственности и наживы.
Список литературы
1. Александрова И.В. Пути развития русской комедии первой трети XIX века. Симферополь: Доля, 2013. 420 с.
2. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. 616 с.
3. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 504 с.
4. Грибоедов А.С. Горе от ума. Полн. собр. соч.: в 3 т. Т. 1: Горе от ума. СПб.: Изд-во Нотабене, 1988. С. 9-123.
5. Зубков К.Ю. Повести и романы А.Ф. Писемского 1850-х годов: повествование, контекст, традиции [Электронный ресурс]: автореф. дис. ... канд. филол. наук. СПб., 2011. Режим доступа: http://www.cheloveknauka.com/povesti-i-romany-a-f-pisemskogo-1850-h-godov-povestvovanie.html
6. Звягина С.В. Художественный мир А.Ф. Писемского в контексте магистральных сюжетов русской литературы [Электронный ресурс]: автореф. дис. ... канд. филол. наук. Нижний Новгород, 2016. Режим доступа: http://diss.unn.ru/files/2016/648/autoref-648.pdf
7. Карамзин Н.М. Бедная Лиза. Избранные сочинения: в 2 т. Т. 1: Повести: Бедная Лиза. М.; Л.: Худож. литература, 1964. 810 с.
8. Коцебу А. Ненависть к людям и раскаяние [Электронный ресурс]. Смоленск, 1812. 168 с. Режим доступа: www.theatre-library.ru/files/k/kocebu/kocebu_1.doc
9. Лермонтов М.Ю. Сосед («Кто б ни был ты, печальный мой сосед...»). Полное собрание сочинений: в 5 т. Т. 2: Стихотворения. М.: Академия, 1936. С. 22-23.
10. Лотман Л.М. Алексей Феофилактович Писемский // История русской литературы. Л.: Наука, 1982. Т. 3. С. 203-231.
11. Ожегов С.И. Словарь русского языка. М.: Наука, 1949. 479 с.
12. Павлова Е.В. Рассказ А.Ф. Писемского «Нина» и повесть А. С. Пушкина «Станционный смотритель»: литературный контекст // Художественный текст и культура. Владимир, 2006. С. 29-35. Режим доступа: http://phil.vlsu.ru/fileadmin/doc/KHudozhestvennyitekstikulturaVI-2006.pdf
13. Писемский А.Ф. Тысяча душ. Собр. соч.: в 9 т. Т. 3: Тысяча душ: Роман. М.: Правда, 1959. 307 с.
14. Писемский А.Ф. Боярщина. Собр. соч.: в 9 т. Т. 1. М.: Правда, 1959. 483 с.
15. Пушкин А.С. Евгений Онегин. Собр. соч.: в 10 т. Т. 4: Евгений Онегин. Драматические произведения. М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1960. С. 5-201.
16. Пушкин А.С. Барышня-крестьянка. Собр. соч.: в 10 т. Т. 5: Романы. Повести. М.: Гос. изд-во худож. литературы, 1960. - 663 с.
17. Тюпа В.И. Анализ художественного текста: Учебное пособие. М.: Академия, 2009. 336 с.
18. Фатеева Н.А. Интертекстуальность и ее функции в художественном дискурсе // Известия Российской Академии наук. М.: Наука, 1997. Т. 56. №5. С. 12-21.
19. Хализев В.Е. Теория литературы. М.: Высшая школа, 2002. 437 с.
20. Шукуров Д.Л. Дискурс М.М. Бахтина и теория интертекстуальности // Известия вузов: Гуманитарные науки. 2012. № 3. С. 105-109.
Об авторе
Кравченко Елена Виталиевна - аспирант кафедры русской и зарубежной литературы, факультет славянской филологии и журналистики, Таврическая академия, Крымский федеральный университет имени В. И. Вернадского, kravchenco_e_v@mail.ru
