CC BY
44
18. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка. URL: http://dalonline.ru/r/ 36168-rynda.html
19. URL: http://www.ufolog.ru/names/order/Булдаков
20. Астафьев В. П. Указ. соч. С. 344.
21. Там же. С. 13.
22. Там же. С. 37.
23. Там же. С. 167.
24. Там же. С. 476.
25. Там же. С. 441.
26. Там же. С. 479.
27. Там же. С. 24.
28. Там же. С. 51.
29. Московский завод пишущих принадлежностей имени Сакко и Ванцетти - бывшая фабрика по производству карандашей и других пишущих средств.
30. Астафьев В. П. Указ. соч. С. 378.
31. Агранович С. Е., Саморукова И. В. Двойни-чество. Самара: Самар. ун-т, 2001.
32. Астафьев В. П. Указ. соч. С. 605.
33. Там же. С. 707.
34. Там же. С. 737.
35. Там же.
УДК 882(09)
С. В. Звягина
РЕМИНИСЦЕНЦИИ И ИХ ФУНКЦИИ В РОМАНЕ А. Ф. ПИСЕМСКОГО «ТЫСЯЧА ДУШ»
Изучены роль и форма использования реминисценций в романе А. Ф. Писемского «Тысяча душ». Показано, что применение этого художественного приема в виде упоминания произведений и их создателей совместно с оценочными характеристиками позволяет автору углубить смысл повествования и успешно реализовать задачу по созданию произведения о литературе и обществе XIX в.
In the novel of A. F. Pisemsky "One Thousand Souls" there were studied the role and the form of using reminiscences. The application of this artistic device in the form references of writings and their authors, along with the evaluation characteristics has been shown to enable the author to make the meaning of his work more profound and succeed in fulfilling the task of creating a novel about literature and society of the XIX century.
Ключевые слова: реминисценции, роман «Тысяча душ», литературная традиция XlX в.
Keywords: reminiscences, novel "One Thousand Souls", literary tradition of the XIX century.
Личность Алексея Феофилактовича Писемского (1821-1881) как художника-реалиста формировалась в 40-е гг. XIX в. На протяжении ряда десятилетий его имя «неизменно присутствовало во всех перечислениях крупнейших мастеров самых живых, самых активных жанров литературы» [1].
© Звягина С. В., 2012
А. Ф. Писемский создал в своих произведениях уникальный художественный мир, значительно расширивший представление о реалистическом искусстве. Он обогатил великую русскую литературу «рядом могучих произведений, сразу поставивших ее на один уровень со всеми европейскими» [2].
Главное творческое достижение писателя -это роман «Тысяча душ» (1853-1858), открывший перед ним двери в мир большой литературы.
Роман был задуман как история писательской карьеры главного героя, литератора не «по призванию, а из самолюбия» [3], в связи с чем предполагалось широко использовать факты литературного быта того времени. Однако впоследствии первоначальный замысел романа претерпел изменения и писательская деятельность главного героя отодвинулась на второй план. Тем не менее, поставив задачу написать произведение об искусстве, Писемский не мог не прибегнуть к воспроизведению различных литературных явлений на страницах романа. С этой целью он активно использует прием реминисценции, ставший неотъемлемой частью литературного процесса XIX столетия.
По словам И. Ю. Подгаецкой, «поэзия XIX в. начинается там, где "свое" и "чужое" поняты как проблема» [4], это применимо и к прозаическим произведениям.
В теории литературы термином «реминисценция» (от позднелат. reminiscentia - воспоминание) принято обозначать «присутствующие в художественных текстах "отсылки" к предшествующим фактам: отдельным произведениям или их группам, напоминание о них <...>. Наиболее распространенная форма реминисценции - цитата, точная или неточная; "закавыченная" или остающаяся неявной, подтекстовой» [5]. Однако, как пишет В. Е. Хализев, их сфера «значительно шире области цитирования как такового. Реминисценциями нередко становятся простые упоминания произведений и их создателей вкупе с оценочными характеристиками» [6]. Реминисценции такого рода широко представлены в «Тысяче душ».
Имена А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, Н. В. Гоголя и Г. Р. Державина, У. Шекспира и Ж. Санд становятся знаковыми ориентирами на страницах романа, а литературные пристрастия героев - одной из форм их характеристики.
Так, отец Настеньки - Петр Михайлович Год-нев - читает В. А. Озерова, Г. Р. Державина, А. И. Михайловского-Данилевского (в тексте романа - Данилевский) и других писателей конца XVIII - начала XIX в. Он склонен если не идеализировать прошлое, то считать ушедший век более чистым в нравственном отношении: «...прежде <...> для поэзии брали предметы как-то возвышеннее: Державин, например, писал
оду "Бог", воспевал императрицу, героев, их подвиги, а нынче дались эти женские глазки да ножки... Помилуйте, что это такое?» [7].
Он в равной степени высоко ценит и оды Державина, и сиюминутные импровизации А. Ф. Мерз-лякова: «...в мое время весьма справедливо и достойно славился Мерзляков. Человек был с светлой головой. Бывало, начнет разбирать Державина построчно, каждое слово. "Вот такой-то, говорит, стих хорош, а такой-то посредственный; вот бы, говорит, как следовало сказать", да и начнет импровизировать стихами. Мы только слушаем, и если б тогда записывать его импровизации, прелестные бы вышли стихотворения» [8]. Ко всем литераторам Петр Михайлович относится с большим почтением, что характеризует его как очень непритязательного в искусстве человека. Он воспитан на лучших образцах литературы XVIII в. и потому живет несколько по-иному, нежели обитатели Энска - дети века XIX. Героя все время обманывают, а он, тем не менее, все продолжает верить в идеалы добра и милосердия.
Дочь Петра Михайловича - Настенька Год-нева - позиции отца не разделяет: «Я этих од решительно читать не могу <...> или вот папенька восхищается этим Озеровым. Вообразите себе: Ксения, русская княжна, которую держали взаперти, едет в лагерь к Донскому - как это правдоподобно!» [9]. Произведения эпохи классицизма она судит по законам современного ей реалистического искусства.
К чтению юную Годневу приучил отец: «Все, я думаю, помнят, в каком огромном количестве в тридцатых годах выходили романы переводные и русские, романы всевозможных содержаний: исторические, нравоописательные, разбойничьи; сборники, альманахи и, наконец, журналы. Из всего этого каждый вечер что-нибудь прочитывалось» [10]. Так Настенька и приобщилась «к высшим проявлениям европейской и русской литературы» [11].
Когда девушке минуло восемнадцать лет, в провинциальный Энск приехала генеральша Ше-валова, и Настенька вместе с отцом посетила организованный ею бал. Но выход в свет не дал ей ничего, кроме чувства глубокого разочарования, и тогда «чтение сделалось единственным ее развлечением <...> Она начала жить в каком-то особенном мирочке, наполненном Гомерами, Ора-сами, Онегиными, героями французской революции» [12]. Настенька стала восторженной читательницей, юность которой прошла в ирреальном мире романтических героев. Естественно, это не могло не оказать влияния на формирование ее характера: «Любовь женщины она представляла себе не иначе, как чувством, в основании которого должно было лежать самоотвержение,
жизнь в обществе - мучением, общественный суд - вздором, на который не стоит обращать внимания» [13]. Именно по такому принципу живет и жоржсандовская Индиана - любимая героиня Настеньки.
История Индианы - это история человеческого сердца, которое жаждет любви. Этому чувству Ж. Санд придавала особое, идеальное значение. За любовь нужно бороться, она должна быть «свободна и не может подчиняться никаким стеснениям» [14]. Мысль эту и усвоила героиня Писемского. Потому ее линия жизни во многом повторяет судьбу Индианы. Она, как и героиня Ж. Санд, отправилась за возлюбленным, не будучи его законной женой, и пережила предательство (Калинович, как и де Рамьер, женился на богатой девушке). Но, помня, что женская любовь всегда должна быть жертвенной, Настенька забыла все обиды и посвятила свою жизнь Калиновичу, не любя его так сильно, как прежде, но из осознания того, что «она одна осталась в мире для этого человека» [15].
Помимо романов Ж. Санд на судьбу героини А. Ф. Писемского повлияло и творчество гения Шекспира. Его пьеса «Ромео и Джульетта» стала для девушки счастливым билетом в жизнь, а все потому, что однажды по просьбе студента Иволгина, мечтающего о славе актера, Настенька читает за Юлию (так А. Ф. Писемский называет Джульетту), и он, придя в восторг от ее дарования, предлагает ей роль в спектакле. Оказалось, что найти актрису, готовую сыграть один из лучших образов, созданных Шекспиром, непросто, поскольку «Юлия любит Ромео, а выражать это чувство на подмостках неприлично» [16].
Роль Юлии она не исполнила, но ощутила в себе драматический талант, который, после того как Калинович предал ее, реализовала на подмостках театра. Вся губернская публика собралась, чтобы увидеть превосходную актрису Минаеву (это сценический псевдоним Настеньки) «в роли Эй-лалии, которую она должна была играть в известной печальной драме А. Коцебу "Ненависть к людям и раскаяние"» [17]. Настенька была взволнована, но сыграла она великолепно, и потому всюду слышалось: «чудесная актриса» [18].
Любовь к искусству была заложена в ней с детства, а все потому, что Настенька читала «правильную литературу», которая развила в ней чувство прекрасного. «Нынче есть великие писатели» [19], - говорит она - и в качестве таковых называет Пушкина, Лермонтова и Гоголя, что характеризует ее как обладательницу хорошего литературного вкуса. Однако лишь этими именами круг ее литературных пристрастий не ограничивается. В числе своих фаворитов она называет М. Н. Загоскина, И. И. Лажечникова («Ле-
дяной дом» которого Настенька читала не раз), В. А. Соллогуба (его романы «Аптекарша» и «Большой свет»), Н. В. Кукольника, А. Ф. Вельт-мана, В. И. Даля и Г. Ф. Квитка-Основьяненко (в тексте романа - Основьяненко).
Совсем по-иному к литературе относится ее возлюбленный Яков Калинович. Он в достаточной степени начитан и при необходимости в качестве довода может привлечь любое произведение. Однако понять, что ему действительно нравится, непросто.
Всех писателей того времени Калинович критикует. Так, говоря о Пушкине, он признает силу его таланта, но только относительно последних произведений. А та манера, с которой Калино-вич рассуждает о нем (медленно, с расстановкой), наводит на мысль о том, что на место всенародно признанного гения претендует сам Ка-линович, считая себя достойнее всех остальных писателей. Иначе чем еще объяснить его критику, например, Гоголя: «Гоголь громадный талант, <...> но покуда с приличною ему силою является только как сатирик, а потому раскрывает одну сторону русской жизни, и раскроет ли ее вполне, как обещает в "Мертвых душах" <...> - это еще сомнительно» [20]. Да, он выделяет Гоголя среди современных писателей, но общее направление его творчества считает односторонним.
Если у Пушкина и Гоголя Калинович хотя бы признает наличие таланта, пусть не до конца раскрытого, то другого любимого писателя Настеньки, Лермонтова, он ценит гораздо меньше, обвиняя его в подражательстве Пушкину, Байрону - но «несколько на военный лад» [21] и Шиллеру - «в одухотворениях стихий» [22]. Ка-линович признает ум и неподдельно страстную натуру певца природы, но обвиняет его в литературной ограниченности, следовании известной ему колее: «В том, что он (Лермонтов) писал, он был очень силен, зато уж дальше этого ничего не видел» [23].
Калинович произносит свои суждения с такой уверенностью, что окружающие начинают думать, что их литературные вкусы ошибочны. Герой умеет и молчать так многозначительно, что нетрудно догадаться: авторы, имена которых произносятся, ему не нравятся. Так, в первой главе романа, когда Настенька называет среди любимых писателей Загоскина, Лажечникова и Соллогуба, лицо ее отца сияет «удовольствием оттого что дочь обнаруживала такое знакомство с литературой» [24], а вот Калинович слушает «ее с таким выражением, по которому нетрудно было догадаться, что называемые ею авторы не пользовались его большим уважением» [25].
На всю русскую литературу он смотрит свысока, ведь в ней пока нет его, Калиновича. Однако пренебрежительная оценка, которой он награжда-
ет сочинения русских писателей, не могла не сказаться на его собственном литературном гении. Прозаический дебют Калиновича - «Странные отношения» - стал предметом критики его университетского товарища, а ныне талантливого литератора, Зыкова. По его мнению, повесть Калиновича больше напоминает произведения классицистов: он рассматривает жизнь великосветских господ и рассказывает, как они страдают от «странных отношений». Кроме того, даже идея повести не оригинальна: «мысль чужая: взята из "Жака"» [26], причем реализовал ее Калинович гораздо хуже, нежели Ж. Санд. Зыков укоряет его еще и за то, что он не умеет мыслить образами. «Смотри, - говорит он, - у Пушкина <...> "В час незабвенный, в час печальный я долго плакал пред тобой" - образ! А "Мои хладеющие руки тебя старались удержать" - еще образ! "Но ты от горького лобзанья свои уста оторвала" - опять образ! <...> под всем лежит поэтическое чувство (речь идет о стихотворении «Для берегов отчизны дальной». - С. 3.). А с одной, брат, рассудочной способностью, пожалуй, можно сделаться юристом, администратором, ученым, но никак не поэтом и не романистом» [27]. Получается, что в сравнении с литературными корифеями его талант ничтожен: в нем «нет художника, нет <...> божьего огня» [28], нет всего того, что было у Пушкина, Гоголя, Тургенева и других великих русских писателей, потому Зыков и просит его лишь об одном - «только повестей уж больше не пиши» [29].
Сомневаться в справедливости слов Зыкова Калиновичу не приходится, ведь он слишком хорошо знал его «и никак уж не мог утешить себя предположением, что тот говорит это по зависти <...> Кроме того <...> он хоть смутно, но понимал свои творческие средства. Устами приятеля как бы говорило ему его собственное сознание» [30].
К тому же в профессии литератора Калинови-ча привлекало вовсе не желание «служить» искусству, а меркантильный интерес, со всеми вытекающими из него последствиями: признание, слава, почтение и самое, пожалуй, заветное -материальное благополучие. А все потому, что «"железный", меркантильный и прагматичный век диктует свои правила игры, обесценивая человеческое» [31]. Но он «добрался» еще не до всех. Так, студент Иволгин готов пожертвовать целым состоянием ради того, чтобы постичь всю сложность и глубину образа Гамлета. Более того, Ивол-гин соотносит себя с шекспировским героем: «Отец мой, - говорит он, - к несчастью, имеет привязанность к нашей бывшей гувернантке, от которой страдала наша мать и, может быть, умерла даже от нее, а теперь страдаем мы все, и я, как старший, чувствую, что должен был бы отомстить этой женщине и не могу на это решиться» [32].
Иволгину, как человеку с состоянием, могла бы светить блестящая карьера, но он не желает «сделаться каким-нибудь офицером» [33], потому его, как и Гамлета, считают «почти сумасшедшим» [34]. Однако Иволгина это ничуть не расстраивает. Его жизненный путь, близкий к истории Гамлета, дает ему возможность прочувствовать образ шекспировского героя и «сыграть эту роль с душой» [35].
С целью узнать цену своему таланту он читает Калиновичу и Белавину - людям, способным, по его мнению, оценить настоящее искусство, -известный монолог Гамлета «Ш Ье ог not Ш Ье».
«Быть или не быть - вот в чем вопрос. Что доблестнее для души: сносить удары оскорбительной судьбы, или вооружиться против моря зол и победить его, исчерпав разом! Умереть... уснуть!.. » [36].
Однако эти строки из «Гамлета», включенные Писемским в структуру повествования «Тысячи душ», таят в себе более глубокий смысл. Они напрямую соотносятся с сомнениями Калинови-ча: покорно сносить удары судьбы ему мешают амбиции, а бороться со злом у него не получается - один человек против системы оказывается бессилен.
Для того чтобы еще ярче очертить образ Ка-линовича, Писемский вводит в структуру повествования романа Михайло Сергеича Белавина, с которым герой знакомится в Петербурге в кабинете редактора журнала, где была напечатана его повесть.
Однажды как бы невзначай Белавин упомянул при Калиновиче о Чичикове, обращаясь при этом к другому господину: «Вы давеча говорили насчет Чичикова, что он не заслуживает того нравственного наказания, которому подверг его автор, потому что само общество не развило в нем понятия о чести; но что тут общество сделает, когда он сам дрянь человек?» [37]. Белавин произносит фамилию гоголевского персонажа не случайно, он таким образом взывает к чувству совести Калиновича, стремится больнее уколоть его, ведь поступил Калинович подло: он предал любящую его девушку и даже попытался загладить свою вину перед ней деньгами. Потому Ка-линович правильно воспринял все сказанное Бе-лавиным на свой счет, и самовнушение, что Бе-лавин не прав, не помогло: «Калинович был уничтожен» [38].
Белавин был истовым романтиком и идеалистом. Вся его жизнь состояла из «стремления к образованию, из толков об изящном, о науке, о политике» [39]. Он, как человек, который знает толк в искусстве, не жалеет критики по отношению к актеру, исполняющему роль Отелло. «Двадцать пять лет <...> этот господин держит репертуар и хоть бы одно задушевное слово сказал!
Крики и крики - и больше ничего! <...> этот господин одну только черту выражает в Отелло, которой, впрочем, в том нет: это кровожадность <...> Эта страстная, нервная и нежная натура у него выходит только мясником; он только и помнит, что "крови, крови жажду я!"» [40].
Белавин жил в высшем свете и «имел там вес» [41]. На первый взгляд, он «всегда как-то возвышен, симпатичен и благороден» [42], однако на деле оказывается, что он лишь прячется за витиеватыми речами. Потому Настенька и разочаровывается в умном и честном Белавине: он «стал мне казаться каким-то идеалом мужчины, но потом, от первого же серьезного вопроса, который задала нам жизнь, вся эта фольга и мишура сразу облетела.» [43].
Помимо уже названных персонажей, проявляющих интерес к искусству, в «Тысяче душ» есть еще один герой, который не обходит стороной вопросы литературы. Это князь Иван Рамен-ский, который, как мы узнаем из второй главы романа, был лично знаком с Пушкиным: «Мы почти вместе росли, вместе стали выезжать молодыми людьми в свет: я - гвардейским прапорщиком, а он, кажется, служил тогда в иностранной коллегии <...>. Это был гений <...> в полном смысле этих слов» [44]. Князь в таланте Пушкина нисколько не сомневается, ему даже выгодно превозносить его, ведь это только укрепляет его личный авторитет.
Затем выясняется, что сюжетом «известного импровизатора» Пушкин обязан не кому-нибудь, а именно князю, который рассказал писателю об итальянце Сольфини. Однако Писемский дает нам понять, что Раменский сочинил рассказ об «импровизаторе», чтобы «намекнуть на свое знакомство с Пушкиным, великим поэтом и человеком хорошего круга, - Пушкиным, которому, как известно, в дружбу напрашивались после его смерти не только люди совершенно ему незнакомые, но даже печатные враги его, в силу той невинной слабости, что всякому маленькому смертному приятно стать поближе к великому человеку и хоть одним лучом его славы осветить себя» [45]. Князь - человек неглупый, а потому чтобы его не уличили во лжи, он уточняет, что саму историю Пушкин не взял, но она подала ему мысль «вывести природного художника, импровизатора, посреди нашего холодного, эгоистического общества» [46].
Очевидно, что князь не способен постичь всю глубину литературы, он видит только внешнее, потому и считает, что заниматься литературой бессмысленно, если за душой нет ни гроша: «Пушкин был человек с состоянием, получал по червонцу за стих, да и тот постоянно и беспрерывно нуждался; а Полевой, так уж я лично это знаю, когда дал ему пятьсот рублей взаймы, так он со
слезами благодарил меня, потому что у него полтинника в это время не было в кармане. Так вот вам наша русская литература! Мы еще слишком далеки от того, чтоб чтение сделалось общим достоянием» [47]. Такие речи наводят на мысль о том, что князь Раменский считает себя лучше любого писателя, ставит себя рангом выше их хотя бы только потому, что он богат.
Его слова - это не просто высокопарные речи, ведь князь Иван знает истинное отношение светского общества к литературе «и для кого из них необходимы книги? - ни для кого, кроме Четверикова <...> этот господин, наш предводитель, человек неглупый и очень богатый, он, я думаю, на грош не купил ни одной книжонки. Читает одну "Северную пчелу", да и ту берет у меня... » [48].
Суждения князя о литературе достаточно легковесны, поверхностны, в них нет глубоких замечаний относительно тех или иных граней таланта писателя, анализа или раздумий над произведениями, все его «гениальные» мысли - это лишь светская болтовня, приятная беседа, призванная скоротать время. «Он хвалил направление нынешних писателей, направление умное, практическое, в котором <...> не стало капли приторной чувствительности двадцатых годов; радовался вечному истреблению од, ходульных драм, которые своей высокопарной ложью в каждом здравомыслящем человеке могли только развивать желчь; радовался, наконец, совершенному изгнанию стихов к ней, к луне, к звездам; похвалил внешнюю блестящую сторону французской литературы и отозвался с уважением об английской» [49]. Словом, как добавляет Писемский, являлся «в полном смысле литературным дилетантом» [50].
Мир литературы для него не содержит в себе никакой подлинной ценности, литература лишь обязательная часть богемной жизни, которая, тем не менее, исправно служит ему. Потому он как бы невзначай может вставить в разговор фразу о том, что «жил почти весь век свой между литераторами <...> был знаком с разного рода писателями и художниками» [51]. Примечательно, что никого из писателей он не критикует, а наоборот, отмечает в них «что-то особенное, не похожее на нас, грешных» [52]. Он дилетант, а потому «дурака писателя и артиста» [53] даже не может себе представить. Если бы его позиции придерживались все, то Калиновича на литературном поприще ждал бы успех, но, к глубокому сожалению главного героя, такие люди, как князь Иван Раменский, не принимают сочинений в печать.
Однако отметим, что в романе есть персонаж, чье слово оказывается для издателей куда весомее мнения таких профессиональных кри-
тиков, как, например, Зыков. Это статский советник Федор Федорыч, который выдает себя за любителя и покровителя великой русской литературы, при этом ничего в ней не понимая. Именно этого человека и просит о помощи Петр Михайлович, так как он, по словам Годнева, «пользуется между литераторами большим авторитетом <...> у него все эти господа редакторы и издатели по струнке ходят» [54]. Таким образом получается, что не беспристрастное мнение профессионала, а протекция высокого чина - вот главный козырь появления на свет какой бы то ни было рукописи; что приводит к увековечиванию в истории ничтожных творений.
Итак, мы видим, что Писемский довольно успешно реализовал задачу по созданию произведения об искусстве и современном обществе, используя прием реминисценции. Только лишь упоминание произведений и их авторов и оценка литературного наследия героями «Тысячи душ» позволяет Писемскому дать исчерпывающую характеристику своим персонажам и внести в структуру романа множество глубоких оттенков. Благодаря «вкраплению» в текст повествования реминисценций, Писемский углубил смысл своего творения и расширил границы его восприятия. Тем самым перед читателем более узнаваемо, выпукло предстали колорит эпохи, жизненная среда и пространство героев романа. Таким образом, можно смело утверждать, что прием реминисценции играет немаловажную роль в формировании художественного мира А. Ф. Писемского.
Примечания
1. Лотман Л. М. А. Ф. Писемский // История русской литературы: в 4 т. Л.: Наука, 1982. Т. III. Расцвет реализма. С. 203.
2. Скабичевский А. М. Алексей Писемский. Его жизнь и литературная деятельность. СПб., 1894. С. 5.
3. Писемский А. Ф. Письма. Подготовка текста и комментарии М. К. Клеймана и А. П. Могилян-ского. М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1936. С. 62.
4. Подгаецкая И. Ю. «Свое» и «чужое» в поэтическом стиле. Жуковский - Лермонтов - Тютчев // Смена литературных стилей. М.: Наука, 1974. С. 201.
5. Хализев В. Е. Теория литературы. М.: Высш. шк.,
2005. С. 267.
6. Там же. С. 267-268.
7. Писемский А. Ф. Тысяча душ. М.: Худож. лит., 1988. С. 48.
8. Там же. С. 47.
9. Там же. С. 48-49.
10. Там же. С. 19.
11. Лотман Ю. М. Женский мир // Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начало XIX века). СПб.: «Искусство - СПБ»,
2006. С. 50.
12. Писемский А. Ф. Тысяча душ. С. 23-24.
13. Там же. С. 24.
14. Анненская А. Н. Жорж Санд. Ее жизнь и литературная деятельность. М., 1893. URL: http:// az.lib.ru/a/annenskaja_a_n/text_0024.shtml
15. Писемский А. Ф. Тысяча душ. С. 462.
16. Там же. С. 298.
17. Там же. С. 419.
18. Там же. С. 425.
19. Там же. С. 49.
20. Там же. С. 50.
21. Там же.
22. Там же.
23. Там же.
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же. С. 246.
27. Там же.
28. Там же. С. 248.
29. Там же. С. 247.
30. Там же. С. 248.
31. Фролова Ю. Ю. Поэтика романа А. Ф. Писемского «Тысяча душ» (художественный синтез сентиментализма и реализма): автореф. дис. ... канд. фи-лол. наук. Воронеж, 2009. С. 21.
32. Писемский А. Ф. Тысяча душ. С. 274.
33. Там же.
34. Там же.
35. Там же.
36. Там же. С. 275.
37. Там же. С. 347.
38. Там же. С. 348.
39. Там же. С. 294.
40. Там же. С. 250-251.
41. Там же. С. 252.
42. Там же. С. 435.
43. Там же. С. 435.
44. Там же. С. 128-129.
45. Там же. С. 132-133.
46. Там же. С. 131-132.
47. Там же. С. 184.
48. Там же.
49. Там же. С. 132.
50. Там же.
51. Там же.
52. Там же. С. 128.
53. Там же.
54. Там же. С. 84.
