РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И МИР В ХХ СТОЛЕТИИ: ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ "РУССКОГО ВОПРОСА" НА ПАРИЖСКОЙ МИРНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 93; 94

Наталия НАРОЧНИЦКАЯ

Русская революция и мир в ХХ столетии: через призму «русского вопроса» на Парижской мирной конференции

Аннотация. В статье систематизируются направления исследований, связанных со столетием Русской революции, Гражданской войны и окончания Первой мировой войны. Особое внимание уделяется «русскому вопросу» на Парижской мирной (Версальской) конференции 1919 г. Автор приводит малоизвестные и новые данные о противоречиях между державами Антанты в отношении революции в России, большевистского режима, поддержки Белого движения, целостности российской территории. Анализируются малоисследованные аспекты программы В. Вильсона и секретной дипломатии США, в том числе роль американской экспертной группы Inquiry, миссия У. Буллита в Советскую Россию; переговоры М. Литвинова и У. Баклера; планы признания большевиков на занимаемой ими в 1919 г. территории.

Ключевые слова: Русская революция 1917 г., интервенция Антанты, Версальская конференция, вильсонианство, группа Inquiry, миссия Буллита, M. Литвинов.

Столетие революции 1917 г. в России было отмечено множеством научных и научно-практических конференций, международных и российских междисциплинарных форумов. Изданы массивы малоизвестных документов, проливающих свет на небезынтересные детали драматического отречения Николая II, на роль конкретных фигур в его окружении, в среде потерявших связь с реальностью, опьяневших от запаха свободы лидеров общественного мнения и политических партий. Чрезвычайный интерес представляют яростная полемика в прессе бурлящего кануна Октября и массово тиражировавшиеся тогда карикатуры. Все это вместе с партийными документами, перепиской большевистских деятелей и другими опубликованными материалами погружает в эпоху, в идейный и политический контекст неумолимого логического хода событий [См. напр.: Феномен...]. Такие материалы расширяют представления о предреволюционном накале страстей, нетерпимости взглядов, примененных приемах воздействия на общественное сознание, которые вполне могут именоваться современным термином «политические технологии».

Если в самой России мысль, любопытство, публицистические эмоции концентрировались в юбилейный год больше на конкретных обстоятельствах революции, на роли тех или иных личностей, группировок, элиты, интеллигенции, то на Западе внимание привлекало влияние революции 1917 г. на общий ход мировой истории, на развитие

Сведения об авторе: НАРОЧНИЦКАЯ Наталия Алексеевна - президент Фонда исторической перспективы, доктор исторических наук; [email protected].

и становление новых экономических и философских доктрин. Воздействие русской революции на мир было огромным и вовсе не таким разрушительным, как на саму Россию. В определенном смысле большевикам действительно удалось сделать распятую Россию если не «вязанкой хвороста» для пожара мировой революции, то огромной силы «закваской» для всемирного брожения идей, освобождения дремавшей энергии к преображению.

Вспомним рассуждения А. Тойнби, который, предвидя еще 70 лет назад эмансипацию незападных народов и соперничество за «третий мир», признал непобедимое обаяние идеи справедливости, которую несла Русская революция. Несмотря на ле-нинско-сталинскую практику, русская революция была воспринята и романтизирована даже европейцами. (Известно, что многие западные знаменитости были певцами большевистского эксперимента, а например, писатель Р. Роллан даже в ГУЛАГе не увидел ничего обесценивающего революционную идею). В других цивилизациях, прежде живших по законам замкнутых циклов, революционная идея получила свои интерпретации и породила свои чаяния.

А. Тойнби писал, что «коммунизм послужил России орудием привлечения в свой стан китайской части света и ряда других групп того огромного большинства человечества, которое не принадлежит ни к России, ни к Западу». Он полагал, что «исход борьбы за лояльность этих нейтральных групп может кардинальным образом повлиять на решение российско-западного конфликта в целом, когда это и нерусское и незападное большинство человечества подаст свой голос за ту или иную сторону». Как будто признавая новую великую схизму эпохи модерна, Тойнби отмечал, что «коммунизм способен с удвоенной силой привлекать угнетенные народы Азии, Африки и Латинской Америки, если эту идеологию будет им предлагать Россия... привлекая эти народы обещанием, что коммунизм избавит народы от крайнего неравенства между богатейшим меньшинством и беднейшим большинством населения азиатских стран, чего свободное предпринимательство никогда не обещало, и обещать не собиралось.» [Тойнби Византийское.].

Надо отметить, что новые отечественные исследования на тему революции, будучи ценными и своевременными, в основном представляют собой не обобщающие труды, предлагающие осмысление феномена, не крупные монографии, а альманахи статей и доклады по отдельным частным, хотя и значимым либо малоизученным аспектам. Это объяснимо отсутствием единства во взглядах на ту эпоху, а также возрастающим разнообразием научных подходов и мировоззренческих призм. К тому же, наше сознание, похоже, еще не готово без гнева и пристрастия судить и оценивать русскую революцию как некую данность, в карамзинском ключе: «Все это нами сотворено, а, значит, наше».

Для широкой публики тема революции и вовсе часто оказывалась перекодированной в столкновение мнений о разных этапах советской истории. На страницах газет и телеэкранах не раз велись дискуссии, порой бурные, видных интеллектуалов и историков о сталинизме, даже о Великой Отечественной войне (через призму идеологии),

о периоде СССР в целом.

В 2018-2019 гг. предстоит столетие окончания Первой мировой войны и Версальской конференции, начертавшей уже без России хрупкий недолговечный эскиз межвоенной Европы по англосаксонским лекалам. Именно на фоне завершающей стадии Первой мировой войны в 1918 г. разворачивается первый этап Гражданской войны в России. Но это и есть самая драматическая часть революции, когда части одной нации яростно истребляют друг друга, а «вслед героям и вождям крадется хищник стаей жадной, чтоб мощь России неоглядной размыкать и продать врагам.» (М. Волошин).

Споры о причинах Первой мировой войны, умело превращенной в катализатор революции, как тому учил Л. Троцкого и В. Ленина А. Парвус, не смолкают до сих пор. В классических работах все же доминирует признание вины Германии и Центральных держав. Одним из основополагающих по тематике великой войны 1914-1918 гг. до сих пор считается труд патриарха французской историографии П. Ренувена [Renouvin]. Стоит отметить, что его суждения об ответственности Германии, о решающей роли кайзеровских генералов, посчитавших необходимым использовать созданный Австро-Венгрией повод для решения германских геополитических задач, совпадают с анализом бывшего министра иностранных дел Российской империи С. Сазонова [Сазонов]. Старейшина французской политики Ж-П. Шевенман, награжденный в ноябре 2017 г. в Кремле Орденом Дружбы, в своей недавней книге о судьбе Европы прямо отмечает: «Ответственность за начало войны в целом, если не исключительно, несут германские лидеры. Этот факт, установленный еще в 1925 г. Пьером Ренувеном, не был никем опровергнут за целый век исторических изысканий» [Шевенман].

Вопрос о неизбежности Первой мировой войны - риторический. Слишком много могущественных сил было в ней заинтересовано, от мечтавших о переделе мира и колоний правительств до революционеров, от всевозможных интернационалов и врагов христианской церкви до самого Ватикана, интриговавшего вместе с Англией против собственной духовной дочери - Габсбургской монархии. Менее всех в войне была заинтересована Россия, которая оказалась в эпицентре кровавой бойни, хотя и она имела свои интересы и, уже будучи в состоянии войны, тоже размышляла о возможных обретениях.

«Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России» - высказался У. Черчилль, - «ее корабль пошел ко дну, когда гавань была уже видна. Она уже пережила бурю, когда все обрушилось на нее. Все жертвы были принесены, вся работа завершена... Отчаяние и измена овладели властью, когда задача была уже выполнена. Долгие отступления окончились. более сильная, более многочисленная, гораздо лучше снабжаемая армия держала огромный фронт. Кроме того, никаких особенно трудных действий больше не надо было предпринимать; нужно было оставаться на посту. надо было удержаться; вот и все, что стояло между Россией и плодами общей победы... Держа победу уже в руках, она пала на землю заживо... пожираемая червями» [Churchill].

Ко времени окончания Первой мировой войны Европа лежала в руинах, Россия была охвачена революцией. Ставшие доступными документы и новые исследовательские публикации, в том числе зарубежные, позволяют более полно оценить влияние краха исторической России на мироустройство и «геополитику» всего ХХ века.

Особый интерес в этом плане представляет история Парижской мирной (Версальской) конференции, перипетии которой можно и нужно рассматривать на широком фоне мировоззренческих сдвигов, порожденных как большевистской революцией в России, так и глубоким кризисом европейских общественных институтов. По словам британского историка Р.У. Сетон-Уотсона, Первая мировая война была «не только самой опустошительной из всех войн, это была революция, причем сразу национальная, политическая и социальная на обширных просторах Европы. Одним словом, война была одновременно годом 1815 и 1848-м» [Зе1оп^а1Боп, р. 52].

В конце ХХ столетия сходная оценка Первой мировой войны как эпохального слома предыдущего порядка вещей дана и отечественным историком А.И. Уткиным: Эта война «определила мировую эволюцию всего последующего времени. За четыре года произошла подлинная революция в экономике, коммуникациях, национальной организации, в социальной системе мира. Первая мировая война придала современную форму национальному вопросу. Она вывела на арену общественной жизни массы народа, фактически не участвовавшие прежде в мировой истории» [Уткин Первая... с. 3].

Последствия решений Парижской (Версальской) конференции ощущаются до сих пор, причем не только в области геополитики, но и в сфере идеологии. Тем более необходимы и востребованы обобщающие труды, в ретроспективе и на новом научном уровне анализирующие это ключевое событие мировой дипломатии той эпохи.

Появившиеся в последние десятилетия конкретные исследования отдельных аспектов Версальской конференции и Версальской системы, стенограммы переговоров и другие рассекреченные документы позволяют более объективно и точно представить позиции США, Британии и Франции по вопросам, которые односторонне либо искаженно освещались в советской историографии. Это прежде всего Брестский мир и так называемая «интервенция» Антанты в охваченную Гражданской войной Россию. В СССР доминировал упрощенный пропагандистский тезис, гласивший, что Антанта стремилась задушить советскую власть, а Белые в обмен на будто бы внушительную (а на самом деле незначительную) финансовую и военную помощь готовы были торговать территориями.

Документы и приведенные в немногих новых исследованиях [МаеМШап] данные о переговорах между Д. Ллойд-Джорджем, Ж. Клемансо и В. Вильсоном на Версальской конференции показывают гораздо более сложное и противоречивое отношение союзников по Антанте к ситуации в России. Их споры и расхождения в оценке самой сути происходившего в России демонстрируют практическую неспособность победителей не только выработать единую позицию, но даже четко сформулировать собственные подходы, которые могли бы поддержать их национальные парламенты, партии

и общественность. Как и в XXI в., свою роль в Версале играли идеологические противоречия и внутриполитические соображения.

Весьма серьезные различия в понимании русской драмы имелись внутри самой британской делегации. Военный министр У. Черчилль громогласно конфликтовал с премьер-министром Д. Ллойд Джорджем, буйно ораторствуя на обсуждениях, а в кулуарах награждая коллег откровенно нелестными оценками. Черчилль был почти единственным, кто решительно выступал за вооруженную борьбу с большевизмом и яростно требовал предпринять настоящую интервенцию. В этом у него были серьезные разногласия с Ллойд Джорджем, который, как иронично заметил Дж.Н. Керзон в беседе с А. Бальфуром, «сам был немножко большевиком».

По словам самого Ллойд Джорджа, которые приводит признанный оксфордский историк Маргарет Макмиллан, «прогрессивные мыслители вроде него самого и президента Вильсона считали прежний режим (в России - Н.Н.) негодным и тираническим, в конечном итоге виновным в ответной жестокости революционеров» [MacMillan, p. 68]. Участию Черчилля в Версальской конференции, его задачам и разногласиям с Ллойд-Джорджем посвящена сравнительно новая работа, выполненная в Челябинском университете [Плешко]. Черчилль, прибывший на конференцию для обсуждения дел, ограниченных его компетенцией как министра обороны, постоянно выходил за пределы своего мандата, чем вызывал неудовольствие главы британской делегации.

Как показывают многие материалы Версальской конференции, Вильсон и Ллойд Джордж, в отличие от Черчилля, относились к большевикам довольно снисходительно, полагая, что жестокость и террор скоро выдохнутся, а большевизм постепенно обретет буржуазный характер. Британский премьер даже сослался на ошибочность политики в годы Французской революции, когда Англия поддерживала эмигрировавшую французскую аристократию. Британская делегация вначале вовсе не собиралась приглашать в Версаль представителей Белой России - в Лондоне уже рассматривали распад Российской империи как данность. Американский президент Вильсон занимал более уклончивую позицию, уточняя, что «самоопределение наций» в отношении России, означает не ее расчленение, а лишь то, что русские сами должны определить свою судьбу.

В целом вершители нового Версальского мира были неспособны предвидеть, что станет с огромной Россией, и не имели ни прогноза, ни четкого плана, как им с ней поступать. События Русской революции, как хорошо известно, неоднозначно воспринимались на Западе, где были широко распространены разношерстные левые идеи, отрицающие «старый мир», якобы виновный в мировой бойне. Американские финансовые круги также стояли на сугубо антисамодержавных позициях и не допускали союзнических отношений с царской Россией, препятствуя в первые годы войны даже заключению торгового договора с ней. Февральскую революцию США встретили с немалым энтузиазмом, первыми признав Временное правительство. Октябрьская большевистская революция вызвала настороженность и неприязнь, которая была, однако,

меньше, чем неприязнь к «царскому режиму», и ряд эмиссаров США на территории России получили инструкции никак не препятствовать большевикам [Memorandum by Lieutenant... p. 472].

Президент Вудро Вильсон, прибыв на Парижскую мирную конференцию, шокировал своих европейских визави, исполненных усталого религиозного скепсиса, патетической сентенцией: «Америке уготована невиданная честь осуществить свое предназначение и спасти мир» [Tuveson, p. 2]. В. Вильсон, сын священника-пресвитерианца, с возрастом все больше проявлял религиозную экзальтацию и не раз вопрошал публично, а что сделал бы Христос, если бы был сейчас на «нашем месте». Идея «нации-искупительницы» и ранние политические формулы американского провиденциализма - доктрина Монро, идея Manifest Destiny, доктрина «открытых дверей» - слились в вильсонианстве, совместившем с либеральной фразеологией прогресса пафос кальвинистской уверенности в собственном божественном задании спасти мир и установить «Новый порядок на века» - как гласит девиз на государственной печати США и долларовой банкноте.

Впрочем, романтик В. Вильсон не совсем был лишен прагматизма и после вступления США в войну в апреле 1917 г. писал своему советнику полковнику Хаузу: «Когда война окончится, мы сможем принудить их [союзников. - Ред.] мыслить по-нашему, ибо к этому моменту они, не говоря уже обо всем другом, будут в финансовом отношении у нас в руках» [Цит. по: Киссинджер, с. 199].

Если видение Вильсона было все же в немалой степени рождено его религиозным мировоззрением и протестантской доктриной милленаризма, то взгляды его alter ego Эдуарда Хауза были явно иного свойства. Но именно Хауз обладал огромным влиянием на президента уже с первого дня их знакомства задолго до версальской эпопеи. Любопытное исследование личности Вильсона и его психологической зависимости от Хауза было предпринято З. Фрейдом в соавторстве с его другом, уже упоминавшимся У. Буллитом - тайным эмиссаром в Советскую Россию, а впоследствии дипломатом и первым послом США в СССР [Фрейд, Буллит]. (Книга, изданная лишь в 1967 г., через 30 лет после смерти второй жены Вильсона, была сочтена бестактной. Ее негативная оценка была связана и с неоднозначным отношением к самому Фрейду, и с тем, что Буллит, активный член версальской команды Вильсона-Хауза, сначала восторгался президентом, но затем, обиженный неуспехом своих предложений, разочаровался и даже негативно свидетельствовал против импульсивной деятельности Вильсона перед Конгрессом США.)

Концепция Хауза-Вильсона включала цельную доктрину «перестройки» международных отношений на принципах демократии, самоопределения и свободы, которые бы вырабатывались единым центром - всемирной организацией. Подобно ленинской теории внешней политики, обращенной не к государствам, а к народам и трансграничным группам (пролетарский интернационализм), вильсонианская концепция также отказывалась от понятия национального интереса. На исходе Первой мировой войны, посеявшей отвращение к войнам и смерти, экзальтированный Вудро Вильсон бросил вызов Realpolitik.

Но и Генри Киссинджер, которого без сомнения относят к «школе реализма» в американской внешнеполитической философии и практике, оценивает вильсонианство с пиететом: «С точки зрения Америки, не отсутствие равновесия сил порождает нестабильность, а стремление к его достижению. для безопасности в мире требуется не защита национальных интересов, а признание мира в качестве правовой концепции. Определение того, был ли на деле нарушен мир, должно быть вменено в обязанность создаваемому в этих целях международному учреждению, которое Вильсон определил как Лигу Наций». В выдержанной в академическом тоне книге Г. Киссинджера пафос появляется, лишь когда автор характеризует мондиалистские концепции: «Среди руин и крушения иллюзий в результате кровавой бойни. на международную арену выступила Америка, неся с собой уверенность, мощь и идеализм, немыслимые для ее изнуренных европейских союзников» [Киссинджер, с. 196].

Вряд ли был идеалистом Э. Хауз и принадлежавший к его кругу влияния Бернард Барух, который на вопрос сенаторов из американской глубинки: «Как же мы защитим наши собственные интересы при сокращении суверенитета ради международной организации?», - снисходительно отвечал: «Мы это сможем, сенаторы» [Treaty... p. 11491151].

Хауз привез на Версальскую конференцию специально подобранных, не имевших дипломатического опыта молодых «экспертов», составивших костяк созданной им группы Inquiry. Именно эта команда разрабатывала аналитические материалы, проекты положений мирного договора и формулировки, обсуждаемые потом президентом с другими членами Совета десяти. Члены группы Inquiry, в которую входили и У. Буллит, и Дж. Шотуэлл, побывавшие с секретными миссиями соответственно у Красных и Белых, активно обсуждали будущее России,

Судя по описанию дискуссий в Версале, которое дается в сравнительно недавнем исследовании М. Макмиллан, в основном именно американская делегация занималась русским вопросом и притом даже допускала возможность решить его в совершенно новой парадигме. Но это не встретило поддержки других делегаций, не имевших ни сформированной оценки своих выгод от этого, ни решительности, ни внутриполитической опоры для вовлеченности в российские дела.

Группа Inquiry куда больше размышляла над новыми подходами к мироустройству, нежели над задачами, типичными для победителей в отношении побежденных. Характерным ее представителем был, например, Дж.Т. Шотуэлл, убежденный пропагандист идеи всемирной наднациональной организации, сыгравший важную роль в создании Международной организации труда (МОТ), разработке концепции и устава Лиги Наций. Шотуэлл, участвовавший во всех подготовительных стадиях Версальской конференции, опубликовал подробное расписание всего хода работы конференции по дням: заседаний в разном формате от экспертных групп до Совета десяти, формулирования повесток, тем, прохождения проектов документов - от начала процесса до итога парижской эпопеи. В этом доскональном кондуите, однако, странным образом отсутствуют упоминания об известных из других источников контактах Шотуэлла с быв-

шим министром С. Сазоновым и попытке подготовить визит делегации Белых структур в Америку. Об этой его миссии не упоминается ни в одной статье и книге, посвященной Шотуэллу.

Впоследствии Дж.Т. Шотуэлл работал в числе экспертов и советников Государственного департамента на конференции ООН в Сан-Франциско в апреле 1945г. и участвовал в подготовке американских проектов Устава ООН, вставляя туда положения о правах человека. (Против англосаксонских проектов, содержащих опасную идею «мирового правительства», советская делегация вела изнурительную борьбу, отстаивая право вето). Некоторое время Шотуэлл возглавлял Фонд Карнеги и в 1952 г. был даже выдвинут на Нобелевскую премию мира, в итоге присужденную А. Швейцеру.

Именно группа Inquiry осуществила в ходе Парижской конференции окончательное оформление структуры, ставшей одним из влиятельных генераторов концепций и доктрин американской внешней политики - Совета по международным отношениям (СМО, Council on Foreign Relations), издающего журнал Foreign Affairs. СМО был задуман еще в 1916 году в рубежный момент смены международного курса, и у истоков этого think tank стояли полковник Э. Хауз и банкир П. Варбург1, с которым, как и со всем кругом Варбургов Хауз был тесно связан. Было бы полезно систематизировать и научно проанализировать разрозненные сведения о разнообразных рычагах и каналах влияния теневых и явных создателей Inquiry на становление американского механизма управления мировыми процессами в ХХ веке. Такие сведения в основном становились предметом экзальтированной публицистики в русле теории «мирового заговора», но заслуживают серьезного профессионального изучения.

Профессор Ч. Сеймур писал в предисловии к мемуарам полковника Хауза о невиданном влиянии Хауза на Вильсона и фактическом руководстве им американской внешней политикой. А. Хоуден, доверенное лицо полковника, и вовсе утверждал, что «во всем, что происходило, инициатива принадлежала Хаузу... Государственный департамент США сошел на положение промежуточной инстанции для воплощения его идей и архива для хранения официальной корреспонденции. Более секретная дипломатическая переписка проходила непосредственно через маленькую квартиру на 35-й Ист-стрит. Послы воюющих стран обращались к нему, когда хотели повлиять на решения правительства или найти поддержку в паутине трансатлантической интриги» [Howden, p. 41]. Хауз был одним из немногих людей, которым президент безгранично доверял и поручал самые ответственные задания, у кого Вильсон, не стесняясь, спрашивал совета и с кем делился самыми сокровенными внешнеполитическими замыслами.

Почувствовав существенные расхождения между передовыми взглядами, которыми они окормляли своего экзальтированного президента, и видением Ллойд Джорджа,

1 П. Варбург - ключевая фигура в группе финансовых кругов США, выработавшей концепцию будущей Федеральной Резервной Системы США. Именно доклад этой группы, основанный в основном на идеях П. Варбурга, был представлен в 1912 году Конгрессу США и стал основой Закона США 251 «О Федеральном резерве» [Federal Reserve...].

эксперты группы Inquiry постарались создать условия для сближения геополитической мысли Америки и Британии. Именно на Версальской конференции были предприняты усилия, чтобы формируемый «Совет по внешним сношениям» (так в закрытых записках Народного комиссариата иностранных дел именовали СМО), стал чем-то вроде побратима создаваемого тогда же британского «мозгового треста». Участник этих событий

A. Тойнби, посвятивший лондонскому Chatham House 30 лет службы, описывает, как в 1919 г. в парижском отеле «Мажестик», в штаб-квартире британской делегации, где собрались все сотрудники британской и американской делегаций, было учреждено «частное англо-американское общество для научного осмысления международных проблем». «Впоследствии, - уточняет Тойнби, - первоначальное англо-американское общество разделилось на два - Совет по международным отношениям со штаб-квартирой в Нью-Йорке и Королевский институт международных отношений» [Тойнби Цивилизация... с. 238-239].

Входившие в группу Inquiry и занимавшиеся «русским вопросом» У. Буллит и Дж. Шотуэлл, другие рекрутированные эксперты и персоналии в дальнейшем играли значительную роль в американской политике и ее экспертном и пропагандистском обосновании. Членами и экспертами делегации США в Версале были будущие титаны американской политики времен холодной войны Аллен Даллес - тогда эмиссар делегации в Прибалтике [Memorandum by A.W.Dulles... p. 481-482] и Джон Фостерс Даллес - юридический советник. Уолтер Липпманн, секретарь Inquiry, в будущем известнейший публицист, автор теории коммуникаций, в свои 29 лет уже был одним из спичрайтеров

B. Вильсона, готовил знаменитую речь президента о программе «Четырнадцать пунктов», участвовал в написании проектов пакта о Лиге Наций.

В группу входил и геополитик Исайя Боумен, позже ставший вице-президентом Совета по международным отношениям и возглавивший Университет Джонса Гопкинса. Как подчеркивал в качестве очевидца, участника и исследователя Парижской мирной конференции сам Дж. Шотуэлл, «ретроспективный взгляд на подготовительную работу группы Inquiry .выявляет, что вопросы организации работы американской делегации и ее влияния на мирную конференцию в целом имели фундаментальное значение, поскольку от нее в самой значительной степени зависел не только ход мирной конференции, но даже и положения договоров» [Shotwell, appendix VII].

В англо-американской историографии Версальской конференции России уделено не слишком много внимания. И научно-популярная книга о Первой мировой войне Нормана Стоуна, и недавний превосходно документированный объемный труд Маргарет Макмиллан [MacMillan] содержат лишь небольшие главы о русском вопросе, тонущие в массиве других тем и аспектов конференции. Исключением стало появление исследования американского историка Джона М. Томпсона «Россия, большевизм и Версальская мирная конференция» [Thompson], но автор - специалист по России, а историки международных отношений почти игнорируют эту проблематику.

Н. Стоун, с его протурецкими взглядами, неслучайно переехал работать в Университет Анкары. Покинув британское интеллектуальное окружение, он, похоже, вышел и за

рамки британской парадигмы геополитического видения. Эта парадигма даже не совсем осознанно предпочитает при малейшей исторической возможности, когда Россия скована трудностями, пренебрегать российскими интересами и позициями, исключать Россию из своего геополитического горизонта.

Стоун же начинает свою книгу не чем иным, как красочной картиной подписания Брестского мира, демонстрируя тем самым, что именно определило, по его мнению, новый порядок вещей в Европе в качестве главного итога Первой мировой войны. Сугубо образные сентенции перемежаются с весьма меткими суждениями и аналогиями с крахом СССР. «Трудно вообразить более сюрреалистические международные переговоры о мире, - пишет Н. Стоун. - С одной стороны, за столом сидела делегация Германии и ее союзников: европейские аристократы в смокингах откинулись в креслах с надменно-снисходительным видом, зять австрийского императора принц Леопольд Баварский в мундире фельдмаршала, турецкий паша и болгарский полковник. Другая делегация представляла новое государство, вскоре названное Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой. Кто входил в нее? Евреи-интеллектуалы. Мадам Биценко, недавно выпущенная из тюрьмы, куда она попала за убийство генерал-губернатора. «Делегат от крестьянства», подобранный в последний момент на улице российской столицы «для мебели» (по обыкновению он был пьян). Адмирал и несколько штабных офицеров, выходцев из старого режима, знавших, как заканчивать войну и выводить войска с фронта (один из них обладал чувством черного юмора и вел дневник). Все они с удовольствием позировали перед объективами. Наконец, наступил мир. Война уничтожила царскую Россию. Большевики в октябре 1917 года захватили власть; они пообещали народам мир. Теперь в Брест-Литовске они его подписали - под диктовку немцев.

Условия мирного договора были составлены очень ловко. Германия не требовала для себя больших территорий. Россия лишь обязывалась «очистить» западные земли и Кавказ, чтобы их народы могли обрести независимость. В результате ее географические очертания стали поразительно похожи на границы, существующие сегодня: призрачную самостоятельность получили государства Балтии (включая Финляндию) и Кавказа.

Самым крупным государственным образованием, простершимся от Центральной Европы и почти до Волги, оказалась Украина. Ее выход из состава России означал для Российской империи потерю сорока миллионов жителей и трех четвертей добычи железных руд и каменного угля. С ее представителями (недоучившимися студентами в помятых костюмах и банкирами-оппортунистами из числа людей, готовых, по словам Флобера, заплатить за то, чтобы их купили) немцы подписали 9 февраля отдельный договор. С большевиками договор был подписан позднее, 3 марта» [Стоун, с. 3-4]. И далее Н. Стоун добавляет: «С Украиной Россия - Соединенные Штаты, без Украины Россия - Канада, меньше солнца и больше снега». Нечто подобное изрек Зб. Бжезин-ский в 1991 году: «С Украиной Россия - империя, без Украины - нет».

Стоун идет дальше в своих аналогиях с распадом СССР: «Брест-Литовские государства появились вновь после распада Советского Союза. В 1918 году они были сателли-

тами Германии. Тогда Германия стремилась стать мировой империей; теперь, находясь в альянсе Запада, она не ставит такую цель. Сегодня все хотят говорить по-английски, а не по-немецки, как в 1918 году. Современная Европа - это Европа времен Брест-Ли-товска, но «с человеческим лицом». Для его обретения нам потребовались и Вторая мировая война, и англо-американская оккупация Германии» [Стоун, с. 3-4.].

С. Сазонов, понимавший, что означает однажды признанное от имени властей России расчленение страны, предсказал: «Во что обошлись русскому народу навязанные ему интернационалом отказ от долга чести и отречение от заветов истории, станет ясно лишь будущим поколениям» [Сазонов], как будто предвидя парад суверенитетов в 1990-х годах, отсчитывающих свою независимость именно от 1918 г.

Итак, по Стоуну, несмотря на короткий успех в Брест-Литовске, Германия обречена, а новый век, становится веком англосаксов. То есть все, что не удалось тевтонам, успешно прибрали к рукам англосаксы.

Маргарет Макмиллан, при всей научной скрупулезности и непредвзятости, представляет чисто британский взгляд, вполне допускающий и даже предпочитающий мир без России. Она начинает с примечания о том, что французский премьер Ж. Клемансо настоял на открытии Версальской конференции в день годовщины коронации Вильгельма I как кайзера «новой Германии», даже не употребляя столь неприятный для Британии термин «Германская империя». Оксфордский историк акцентирует противоречия между Францией и Германией, но не между Германией и Британией. Она выделяет те документы и высказывания творцов Версаля, в которых сквозит отношение к России как к головной боли, обузе, хотя сама подчеркивает, что Франция была спасена от разгрома Россией, несшей основные тяготы войны. Однако для победителей было бы куда предпочтительнее не вмешиваться, запереть русских в замкнутом пространстве, «за колючей проволокой», чтобы дождаться результата, когда они передерутся, а тем временем без России решить судьбу ее территорий, что уже стали не-Россией.

Но этому мешали в основном не большевики, а как раз Белые структуры. И история отношения Антанты к своей союзнице России - это история попеременного и одновременного заигрывания и с Красными, и с Белыми, закончившаяся в целом предательством Антантой Белого движения. Никого из Белых на саму конференцию так и не пригласили, хотя в Париж съехалось в надежде на представительство на мирной конференции огромное множество самых разных антибольшевистских сил.

Впрочем, блестяще документированная фундаментальная статья С.Н. Листикова [Листиков] показывает состояние совершеннейшего разброда в этой разношерстной среде и даже удручающее соперничество слетевшихся в Париж русских деятелей от бывших послов и министров царской России - В.А. Маклакова, М.Н. Гирса, В.Н. Коков-цева, А.П. Извольского, С.Д. Сазонова, до членов Временного правительства - А.Ф. Керенского, Г.Е. Львова, Н.Д. Авксентьева, М.В. Родзянко, П.Н. Милюкова, Н.В. Чайковского и Б.В. Савинкова, которого, в отличие от царских дипломатов, французская

левая общественность встретила с энтузиазмом. Рассчитывая, что уже одно непризнание Брестского мира и верность Антанте побудит западных союзников включить Белую Россию в свой версальский синедрион, сами они были неспособны отложить свои идейные споры, чтобы предотвратить исключение России из системы международных отношений.

С трудом находили между собой согласие по персоналиям даже представители Архангельского, Омского и Южного «правительств», опиравшиеся на вооруженные образования. Десятки других, не связанных с белыми армиями деятелей, не оставляли междоусобную политическую борьбу времен кануна Февральской революции.

После вековых сетований русской эмиграции о неуспехе Белого движения и поношений западными демократиями советской власти, трудно поверить, что небольшевистские группировки, ища симпатий делегаций Антанты и европейского общества, вынуждены были демонстрировать (искусственно, а многие рьяно и искренне) как можно большую левизну по сравнению с соперниками. Керенский и ряд бывших деятелей Временного правительства даже направили письмо В. Вильсону, чтобы тот не признавал «диктатора» Колчака и не встречался с «царским» министром «реакционером» Сазоновым. Приезд Сазонова из Лондона был встречен в штыки левой прессой Франции, и ярый республиканец премьер Клемансо отказался принять министра иностранных дел империи, в самом начале войны спасшей Францию, по признанию маршала Фоша, от неминуемого разгрома.

Если на определенном этапе Ж. Клемансо и В. Орландо все же говорили, что Белым надо срочно объединиться, чтобы было кому помогать, то Ллойд Джордж предпочитал воспользоваться несостоятельностью аморфного, раздираемого распрями «русского представительства». В моде было все левое, и Россия была обречена. Все переговоры с многочисленными русскими эмиссарами от Деникина, от Омского «правительства», от свергнутого Временного правительства и другими ограничились неформальными контактами.

С. Листиков, изучивший сложные взаимоотношения на Парижской конференции антибольшевистских деятелей с делегациями победителей, признает, что «усиливавшийся «большевистский» крен в политике ряда ведущих деятелей западных держав был налицо. И он становился тем важным «кирпичиком», который лишь укреплял все увеличивавшуюся стену отчуждения, разделявшую русских дипломатов и политиков в Париже и Омске с их западными коллегами. Первые продолжали считать себя представителями Великой державы, временно утратившей силу и влияние в делах международных, и с трудом сносили те чувства унижения и оскорбления национального достоинства, которые они испытывали при виде закулисных интриг победивших демократий и столь быстрого забвения ими заслуг России в кровавую годину войны» [Там же, с. 21].

Хотя лидеры «Русского политического совещания» постепенно смирились с необходимостью принять весьма спорные условия своего приглашения на конференцию,

перспектива их участия в ней быстро растаяла. Тем временем американская делегация, группа Inquiry и сам Вильсон все более склонялись к контактам с большевиками. «Новое мышление» американской интеллектуальной команды Inquiry проявлялось на Версальской конференции не только в идее наднационального органа для разрешения международных споров, но и в «русском вопросе».

Роль посредника между Версалем и революционной властью в России выполнил молодой член Inquiry Уильям Кристиан Буллит, посланный в Москву, чтобы выяснить, на что согласны большевики ради сохранения «цитадели революции». Он был принят и очарован Лениным, полюбил навеки черную икру, поверил в перспективы большевиков и в пользу от их признания. Вместе с американским дипломатом в России У. Баклером, Буллит вел главные, определявшие суть его «посольства» переговоры с М. Литвиновым, который потом телеграфировал предложения большевиков в Париж.

У. Буллит и сопровождавший его публицист Линкольн Стеффенс, посетившие большевистскую Россию по поручению главного архитектора вильсонианства Э. Хауза, придерживались сугубо левых взглядов. Ярким представителем левой философии в области «перестройки» мировой политики являлся и уже упоминавшийся Джеймс Томсон Шотуэлл, бывший не только экспертом-практиком, но и автором теоретических и исторических работ. С его именем связывают, помимо прочего, формирование в среде политически ангажированных американских историков концепций мировой вовлеченности США и единой глобальной системы, в которой Америка должна играть важнейшую роль, отказавшись от архаичного изоляционизма как не соответствующего новому этапу истории [Josephson]. Шотуэлла - параллельно с миссией Буллита в революционную Москву - Хаус в 1919 г. направил к С. Сазонову, выполнявшему роль дипломатического представителя Белых структур, прежде всего Вооруженных сил Юга России А.И. Деникина.

Изучение этих миссий помогает проследить историю философского обоснования американской роли в управлении миром, расширяет понимание идейных и геополитических последствий революции 1917 г., позволяет выявить параллели между событиями столетней давности и нашего времени. Русская революция и крушение старой Европы создали предпосылки для первого применения вильсонианской концепции. Подобным образом, крах СССР и возникшая на рубеже ХХ! в. европейская конфигурация, с почти постверсальским ярусом несамостоятельных государств от Балтики до Средиземного моря, вновь породили предпосылки (и соблазн) выстроить «новый мир» по американским лекалам.

Спустя столетие вильсонианство проявляется в куда менее возвышенной форме. Формулируя претензии на «исключительность» и почти троцкистскую идею всемирной либеральной революции, оно все больше несет отпечаток грубого империализма Теодора Рузвельта, его уверенности в праве США на завоевания и в их божественном предназначении «управлять дикарями и народами зла», по выражению известного идеолога этой политики сенатора А. Бевериджа.

Малоизучены и научно не проанализированы не только разные аспекты миссии У. Буллита в революционную Москву и его дальнейшая работа по «русскому вопросу». Весь проект Э. Хауза, его разнообразные связи с могущественными закулисными творцами новой американской глобальной стратегии до сих пор остаются в тени на Западе и не осмыслены в полной мере в России. Между тем в западных архивах, например, в Йельском университете, доступны документы, опубликованы книги, отчасти проливающие свет на переговоры, которые Буллит вел в 1919 г. в Москве [Farnsworth; Casella-Blackburn; Brownell, Billings].

В наше время всплеск интереса к этому яркому эпизоду в связи с появлением после краха СССР конфигурации своего рода брестского мира и «брест-литовских», по выражению Н.Стоуна, государств, породил беллетристический опус о «бонвиване» Уильяме Буллите, первом после США в СССР, «крутившем романы с балеринами Большого театра», устраивавшем фантастические приемы в Спасо-Хаусе - описанные как бал Сатаны в романе М. Булгакова «Мастер и Маргарита» [Эткинд]. Это литературное, полное пикантных бытовых подробностей визита, занимательное чтиво частично, по словам автора, основано на знакомстве с архивом У. Буллита в Йельском университете, но без изучения архивов в России.

В Архиве внешней политики РФ документов, записей о беседах Буллита с В. Лениным и М. Литвиновым не удалось получить и автору этих строк (в 2000 г.). (Возможно, это удастся будущим исследователям.) Однако оказался доступен полный отчет У. Буллита Сенату, сделанный им в ходе обсуждения Когрессом США Версальского договора и пакта о Лиге Наций, отвергнутых консервативными сенаторами из американской глубинки, не понявшими ни романтического видения В. Вильсона, ни прагматических расчетов его alter ego Э. Хауза на новую роль США.

В одном из документов, представленных У. Буллитом (Bullitt Exhibit N 11), содержалась запись беседы Д. Ллойд Джорджа и В. Вильсона в кабинете французского министра иностранных дел М. Пишона на Кэ д'Орсэ, проливающая свет на позицию Вильсона по отношению к так называемой «интервенции». Вильсон сказал, что «американские войска не готовы войти в Россию и сокрушить большевиков» и объясняется это неуверенностью в том, что «в случае сокрушения большевизма не произойдет восстановления старого порядка» [Treaty.].

Программа из 14 пунктов, в лучах которой, как надеялся романтик Вильсон, должна была померкнуть имперская идеология Старого света, была расшифрована в категориях «реальной политики» в «Архиве полковника Хауза»: «Россия слишком велика и однородна, ее надо свести к Среднерусской возвышенности... Перед нами будет чистый лист бумаги, на котором мы начертаем судьбу российских народов». Пункт 6 предполагал на территории Российской империи «признание де-факто существующих правительств» и «помощь им и через них». Речь шла об Украинской Раде, оккупированных кайзеровскими войсками Эстонии, Латвии, Литве, а также о Красных и Белых на занимаемых ими территориях и о выводе из самопровозглашенных образований всех иностранных войск [См. Seymour].

Под иностранными войсками на «признаваемых де-факто существующих территориях» имелись в виду и Белая, и Красная армии, стремившиеся в той или иной форме восстановить единство страны, и, конечно, японские войска, проникшие в Манчжурию для занятия Забайкалья, что категорически не устраивало США. Также подразумевались войска Антанты - точнее, британские войска, которые могли бы поставить регион под контроль Британии, что тоже не соответствовало «новому мышлению» Хауза и Вильсона. По сути все это означало международное признание и закрепление расчленения исторической России.

В советской историографии главной целью и сутью политики западных стран в отношении послереволюционной России объявлялась классовая борьба с советской властью. Но главным содержанием мировой политики являются все же реальные идейные и геополитические устремления держав, преемственные фобии и предпочтения, борьба вокруг стратегических подступов к морям и узловым зонам. Все это проявлялось и в отношении России-СССР в важнейшие моменты ее внутренней истории и резких изменений ее международных позиций. На разных переломах исторического пути России разыгрывались весьма схожие геополитические сценарии. Так было в 1917-1919 гг., во время обеих мировых войн, в момент распада СССР и после него.

Полковник Хауз еще в дни Февральской революции предупредил президента Вильсона, что «ничего не нужно делать, кроме как заверить Россию в нашей симпатии к ее попыткам установить прочную демократию и оказать ей всеми возможными способами финансовую, промышленную и моральную поддержку» [См. Seymour]. Это разительно отличалось от восприятия Черчилля, воздавшего дань скорбного уважения русской трагедии. Сэр Уинстон Черчилль герцог Мальборо был далек от тех сил на Западе, что взрастили идею революции. «Я не признаю права большевиков представлять Россию... говорил он в Палате общин 5 ноября 1919 г. - Большевики одним ударом украли у России два ее наиболее ценных сокровища: мир и победу... » [Winston].

Но Э. Хауз принадлежал к тем космополитическим кругам с универсалистскими претензиями, в пользу которых революция и Первая мировая война крушила традиционные христианские общества и которые любой системе симпатизировали более, чем «царскому режиму». Вильсон также был сторонним наблюдателем драмы старого континента - психологически и эмоционально он не был привязан к тому порядку вещей, который сокрушили война и большевизм. И хотя выход Советской России из войны, ее сепаратный мир с Германией меняли положение Антанты, конкретно для США это не играло осязаемой роли.

Документы, касающиеся позиций США и Британии в отношении охваченной гражданской войной России, в советской историографии использовались избирательно. Опускалось то, что неопровержимо свидетельствовало: главная цель состояла не в том, чтобы сокрушить советскую власть; восстановление самодержавия и территориального единства Российской империи считалось нежелательным; союзники по Антанте, прежде всего США, вели закулисную игру с большевиками и, отнюдь не поддерживая

однозначно Белое движение, беспринципно сотрудничали параллельно с Красной Армией против Белой.

Классовые и идеологические мотивы западных держав, на которых акцентировала внимание советсткая историография, безусловно, окрашивали отношение к Красным или Белым. Задача предотвратить распространение большевизма на другие страны, которые сами были на грани революции, также не вызывает сомнения. Но главные побуждения носили геополитический и военно-стратегический характер. Так называемая интервенция Антанты в Россию служила реализации восточноевропейского эскиза и сдерживанию Японии на Дальнем Востоке, а не задаче сокрушить большевизм или помочь Белому движению восстановить единую Россию. Взаимоотношения Белого движения и Антанты были весьма сложными и вызывали постоянное разочарование у Белых, что описано и А.И. Деникиным в «Очерках русской смуты», и С.Д. Сазоновым в его мемуарах, и в записках Н.Г. Михайловского, который побывал тогда в Париже в качестве посредника между Деникиным и Сазоновым [Деникин; Сазонов; Михайловский].

Это неудивительно, ибо все Белые «правительства» твердо стояли за сохранение единой России и в этом вопросе не шли на компромиссы даже ради поддержки Запада. Большевики же, как выяснил У. Буллит, были готовы согласиться на распад России. Записи заседаний Совета десяти, состоявшего из глав правительств и министров иностранных дел пяти стран - США, Британии, Франции, Италии и Японии, и Большой четверки (первых лиц четырех западных держав), без Японии решавшей все важнейшие вопросы Версальского мира на своих 145 закрытых встречах; переписка американских эмиссаров по русскому направлению с Государственным департаментом; документы Комитета по иностранным делам Сената США показывают, что США и Британия (в лице Ллойд Джорджа) были относительно готовы обсуждать с большевиками условия их признания на удерживаемой теми территории. Но такой вариант требовал непростого решения по другим частям России, находившимся под контролем Белых или самопровозглашенных местных правительств.

Англичане появились в Прибалтике в декабре 1 91 8 г. после ухода оттуда кайзеровских войск (хотя Компьенское перемирие оставляло там немцев) не для того, чтобы восстановить ставший уже ненужным восточный фронт, а для формирования подконтрольного именно им «санитарного кордона» («против большевизма») от Балтики до Черного моря. Обретения Петра Великого не давали покоя Британии два века, и она не могла не воспользоваться ситуацией и Брестским миром. Для этого нужны были независимые прибалтийские правительства.

Эти режимы, созданные ещё при поддержке немецких войск, быстро переориентировались на Англию. В августе 1919 г. английский эмиссар назначил Северо-западное правительство при генерале Н.Н. Юдениче и, как пишет М.Маргулиес, лично участвовавший в составлении списка этого правительства, на плохом русском языке потребовал от всех его членов подписать «признание эстонской независимости, иначе Антанта прекратила бы помощь». Помощь так и не была оказана даже в дни наступления Юденича, а «независимое» эстонское правительство в ответ на просьбу о помощи ответило,

что «было бы непростительной глупостью со стороны эстонского народа, если бы он сделал это» [Назаров, с. 69-70].

Британия фактически признала Латвию и направляла действия ее самопровозглашенных властей. Роль латвийского представителя в Лондоне выполнял британец Г. Симсон, который передал послу США «протест от имени временного правительства Латвии в связи с тем, что германские войска, вопреки статье XII перемирия, продиктованного маршалом Фошем 11 сентября 1918 г. и подтвержденного 13 декабря 1918 г., покидают Латвию, не получив какого-либо приказа союзных держав», подчеркивая, что «германские войска настроены против организации местной власти» и «оставляют все оружие, обмундирование и укрепления» большевистским войскам» [Ambassador... p. 479]. Союзница России Британия, таким образом, прилагала усилия к тому, чтобы после капитуляции Германии (общего противника России и Британии) освобожденные от германской оккупации российские территории не вернулись в Россию, а были от нее отторгнуты. Британии были одинаково неугодны и Белые, и Красные, потому что они под разными флагами могли объединить распадавшуюся страну.

С.Д. Сазонов, представитель А.И. Деникина, столкнувшись в Париже с явным нежеланием видеть на конференции сторонников единой России и действенно помогать им, постоянно передавал в ставку, что западные державы не будут помогать России. «Весь генералитет не только Деникина, но и Врангеля считал, что союзники в ответ на лояльность к ним, переходившую действительно за грань житейской логики, не только должны, но и в самом деле помогут Добровольческой армии, - вспоминает «связной» Г.Михайловский, - верить противоположному они не хотели, считая, что Сазонов, не желает дать себе труда представить союзникам аргументы достаточно веские» [Михайловский, кн. 2, с. 207].

Тщетно последний посол России в Вашингтоне Б.А. Бахметев направлял Государственному департаменту перечень условий мирного урегулирования «русского вопроса» на Парижской конференции, в который входили «безоговорочное аннулирование Брест-Литовского договора и других соглашений, заключенных Германией после 7 ноября 1917 г. с властями, действующими от имени России, или политическими и национальными группировками, претендующими на власть в любой части территории бывшей Российской империи»; «вывод германских войск с территории бывшей Российской империи»; «реституция всех судов... золотого запаса, слитков, облигаций и ценных бумаг, переданных ей (Германии - Н.Н.) действующей властью после 7 ноября 1917 г.» [Acting Secretary.].

Антанта так и не признала ни одно из белоэмигрантских правительств России. Деникин с горечью отмечал, что при этом союзники, прежде всего Британия, охотно и торопливо признавали новые государства, возникавшие на окраинах России. Франция все-таки признала де-факто правительство П.Н. Врангеля, воздав ему за помощь в спасении Ю. Пилсудского и Польши - оплота французского влияния на востоке Европы. Сделано это было не бескорыстно, а с целью дать Врангелю юридический мандат для того, чтобы он мог воспользоваться дореволюционными русскими средствами за

границей и оплатить закупки вооружения у Антанты. Но когда большевики, заключив советско-польский договор, перебросили войска на юг, ни поляки, ни французы помогать Белому Крыму не стали. Ю. Пилсудский цинично заявил, что никакого смысла в помощи Врангелю не видит: «Пусть Россия еще погниет лет 50 под большевиками, а мы встанем на ноги и окрепнем» [Цит. по: Мацкевич, с. 91-94].

Все это подтверждают белоэмигрантские архивы и книги [Мельгунов; Маргулиес; Деникин], в том числе интереснейшие записки Г.Н. Михайловского1, который жил и работал в довоенной Праге и Братиславе, где был арестован, а позже сгинул в лагерях НКВД. Записки, изъятые в 1945 г. Красной армией и пролежавшие в московских архивах еще почти полвека до публикации, ценны тем, что не были отредактированы автором на основании более поздних обобщений. «Осложнения с англичанами происходили на почве несомненной двуличности их политики, - пишет Михайловский. -Если одной рукой они поддерживали на юге России Деникина, а в Сибири - Колчака, то другой - явных врагов Деникина и вообще России. Подобно тому, как на берегах Балтийского моря наши прибалтийские окраины находили у Великобритании могущественную поддержку, на берегу Черного и Каспийского морей такую же поддержку встречали и кавказские народы, желавшие отделения. Этот общий тон английской политики expressis verbis был определен самим Ллойд Джорджем в английском парламенте, когда он прямо сказал, что сомневается в выгодности для Англии восстановления прежней могущественной России» [Михайловский, кн. 2, c. 209].

Общее настроение по отношению к России на Версальской конференции складывалось из неведения, противоречивости, колебаний, оглядки на внутреннюю обстановку и предстоявшие выборы в собственных странах, выжидательности, ощущения обременительной обязанности принять решение, но также и очевидной готовности воспользоваться ситуацией и начертить мир без России («Россия - головная боль»).

Американская концепция, еще встречавшая (кроме, конечно, отказа от всех колоний и идеи самоопределения народов) некий отклик у Ллойд Джорджа, вызывала непонимание и отторжение более всего у Франции - истощенной, потерявшей почти 1,7 млн человек, понесшей огромные разрушения на своей территории, служившей театром военных действий. Франция следовала традиционной линии на обеспечение сугубо национальных задач, получение максимальных репараций, возвращение Эльзас-Лотарингии, саарского угля, на максимальное ограничение поверженного неприятеля. Столкновение традиционного национального и нового космополитического мировоззрения прекрасно видно в подходах к Версальскому миру в «Архиве полковника Хауза»

1 Георгий Николаевич Михайловский - сын писателя Н.Г. Гарина-Михайловского - крестника императора Николая I, в 24 года благодаря своему таланту и энциклопедической образованности был сделан начальником договорно-правового отдела внешнеполитического ведомства России с правом доклада министру. Он оставил потрясающе информативные записки о первых днях жизни МИД после Октябрьского переворота, описал визит Троцкого, потребовавшего открыть все секретные документы, и реакцию сотрудников от руководства до «барышень-стенографисток». Его сын доживал в 2006 г. в бедности в Словакии, немного опекаемый посольством России, которое устроило встречу с ним автору этой статьи.

и в мемуарах блистательного Андре Тардье, игравшего ту же роль во французской делегации на Парижской мирной конференции, что и Эдуард Хауз в американской [Тардье].

А. Тардье станет потом премьер-министром, при котором был заключен Пакт Бри-ана-Келлога (с участием, кстати, все того же вездесущего, но незаметного Дж. Шо-туэлла). Клемансо и Тардье были категорически против приглашения большевиков на конференцию и любых контактов с ними. Клемансо в резкой форме твердил, что с юридической точки зрения, подписав Брестский мир, Россия предала союзнические обязательства и бросила Францию на милость немцев. Германия получила землю и сырье и смогла перебросить сотни тысяч солдат на западный фронт.

Для Ж. Клемансо ленинский Брестский мир освобождал союзников от всех обязательств, включая и обещание свободного доступа через Черноморские проливы в Средиземное море. Начинавший как политик левого толка, но разочарованный в левой идее французский премьер полагал Ленина и большевиков русскими гиль-отинистами, уничтожившими подобно якобинцам все благое, что несла революция. М. Макмиллан приводит запись его беседы с лордом Бальфуром, в которой Клемансо выразил опасение, что приглашение большевиков вдохновит радикальные элементы во Франции на уличные выступления, что повергнет в страх средний класс, приведет к революционным событиям в Европе и станет нелучшим фоном для Версальской конференции [MacMillan, p. 69]. Хотя Франции все же нужна была Россия, которая вернула бы Франции царские долги, Клемансо не выступал за настоящую интервенцию и военные действия против большевиков - за это был лишь маршал Фош.

Итак, Клемансо предпочитал «восстановленную единую Белую Россию», делает вывод М. Макмиллан, «Британия, скорее, - ослабленную Красную Россию. Керзон с его глубоким отвращением ко всему, за что выступали большевики, одновременно был в восторге, что русские потеряли контроль над Кавказом», предупреждая, что «Британия должна бдительно следить, чтобы Деникин - лидер Белых на юге не заполучил бы эту территорию вновь» [Ibid, p. 74].

У С.Д. Сазонова имелись сведения о «грандиозном плане Англии, имевшем целью расчленение России. Балтийские государства должны были окончательно отрезать Россию от Балтийского моря, Кавказ - быть буфером, совершенно самостоятельным от России, между нею. и Турцией и Персией. таким же самостоятельным должен был стать и Туркестан, чтобы раз и навсегда преградить путь в Индию. Персия попадала целиком под власть Англии, а «независимость» Кавказа, Туркестана и Балтийских государств ограничивалась бы практическим протекторатом Англии над этими областями» [Михайловский]. Такие рассуждения в британском парламенте и прессе не были редкостью и позволили создать в большевистской пропаганде (а потом в советской историографии) тезис о существовании «плана Антанты» по разрушению России, использованный не без успеха для рекрутирования в Красную армию для защиты «социалистического Отечества» от иноземных захватчиков.

Никакого правительственного плана на бумаге как программы действий, конечно, не было. Но воевать с большевиками и помогать Белым не только США, но и Британия не собирались, как ни убеждал У. Черчилль. А в стенах британского парламента открыто говорили об окончательном распаде Российской империи. Британские войска в ходе «интервенции» в Россию не предпринимали реальных военных действий против Красной армии, лишь отбивая время от времени мелкие атаки красных. Но сам ввод иностранных войск безусловно помогал большевикам в их пропаганде.

В конечных целях британские задачи в Версале не совпадали с вильсоновской программой «Четырнадцать пунктов» - прежде всего с ее концепцией самоопределения наций, затрагивающей колонии. Но идея «признания де-факто существующих правительств» [См. The Intimate... v. IV, p. 202-204] позволяла Ллойд Джорджу с Вильсоном найти точки соприкосновения. Это проявилось в их согласии созвать конференцию на Принцевых островах. Однако сам Вильсон, по всем свидетельствам, не высказывался в Версале за расчленение России.

В январе 1919 г. Ллойд Джордж и Вильсон направили приглашение большевикам, Белым структурам, а также всем самопровозглашенным правительствам принять участие в конференции на Принцевых островах. Было предложено немедленно начать переговоры Белых с большевиками, что крайне возмутило Белых, но было принято к рассмотрению большевиками. У. Буллит в своем отчете американскому Сенату представил документ о поручении американскому дипломату У. Баклеру, который провел в Стокгольме интенсивные переговоры с М.М. Литвиновым c участием британского посла в Швеции. Литвинов фактически был неофициальным послом большевиков не только в Лондоне, но и на Версальской конференции. Заседания Совета десяти неоднократно начинались с зачитывания телеграмм от М. Литвинова, а вовсе не от Б. Бах-метева.

Литвинов делал «различные предложения и представления», которые Баклер в свою очередь телеграфировал в Париж делегации США и которые были президентом Вильсоном «сочтены столь важными, что тот зачитал их полностью Совету десяти». Все эти документы на сотне страниц опубликованы в приложении к документам сенатского комитета по иностранным делам Конгресса США в связи с рассмотрением ратификации Версальского договора.

Далее в отчете Буллита говорилось, что именно «встреча Баклера с Литвиновым была тем событием, которое склонило совещание в пользу конференции на Принцевых островах, предложение о которой было сделано Ллойд Джорджем. Ллойд Джордж предложил пригласить в Париж представителей различных русских правительств». Ллойд Джордж даже сравнил планируемый форум с «созывом Римской империей правителей своих отдаленных государств-данников для отчета об их действиях» [Bullit Exhibit N 11, p. 1235, 1236]. Причем, как явствует из документов и литературы, эстонские и латвийские представители не без консультаций с Англией согласились прибыть, обусловливая это их признанием со стороны великих держав и ограничивая свое участие переговорами о мире с Советской Россией; Грузия заявила, что не приедет, так как

обсуждаться будет Россия, а «Грузия - не Россия» [См. The Bullit..; Lloyd; The Intimate..; Черчилль; Трубецкой].

В Париже все же было образовано так называемое «Русское политическое совещание» из представителей главных белых лидеров - А.В. Колчака, А.И. Деникина, Н.В. Чайковского и Н.Н. Юденича. На имя секретариата Версальской конференции поступила нота за подписью С.Д. Сазонова и Н.В. Чайковского от имени «объединенных правительств» Сибири, Архангельска и Южной России, в которой говорилось, что не может быть и речи об обмене мнениями с большевиками. Тогда последовал меморандум У. Буллита полковнику Хаузу от 30 янв. 1919 г., содержавший настоятельную рекомендацию срочно и недвусмысленно «информировать правительство Архангельска, что мы перестанем далее снабжать его оружием, раз оно не принимает предложение союзников» [Bullit Exhibit N 12, p. 1239].

Весьма красноречивым стало выступление Вильсона 14 февраля 1919 г. перед Советом десяти, где президент изрек сокровенное: «Союзные войска не делают ничего хорошего в России, более того, они помогают реакции» (то есть Белым - Н.Н.). Вильсон уже более открыто высказал намерение установить отношения с большевиками, раз «другие русские правительства не хотят встретиться с союзниками на Принцевых островах» [Foreign... vol. III, 1943, p. 1041, 1042, 1043-1044]. То, что США с самого начала были в контакте с большевиками, особенно в Сибири и на Дальнем Востоке, подтверждено как эмигрантскими свидетельствами, так и некоторыми российскими исследованиями, показавшими на документах двойную деятельность США [Светачев, с. 116].

Поездка Буллита в Россию была предпринята в феврале-марте 1919 г., сразу как только проект конференции на Принцевых островах начал проваливаться и США стали реализовывать самостоятельные инициативы. В меморандуме американского члена русской секции Комиссии по мирному урегулированию в связи с противоречиями по Прибалтике и отношениям с Белыми правительствами сделан откровенный вывод, что американская «цель по отношению к России не совпадает с целями других заинтересованных правительств, а ясное взаимопонимание о сути экономического и военного вмешательства еще не достигнуто» [Foreign. vol. II, 1942, p. 475].

Параллельно Хауз направляет интеллигентного и европейски образованного Шо-туэлла к Сазонову. «Ведомство» Сазонова был выбрано как «министерство иностранных дел» Вооруженных сил Юга А.И. Деникина - «правительства», которое среди Белых имело репутацию самого «реакционного и офицеры которого, якобы, выпив, пели «Боже, Царя храни». Шотуэлл представился Сазонову «личным другом и личным представителем президента Вильсона», не посвящая в свой статус официального эксперта американской делегации из группы Inquiry. Он обещал Сазонову устроить поездку делегации Белых в Вашингтон для изложения своих взглядов на будущее России перед Государственным департаментом. При этом «личный друг» Вильсона мягко и тактично, но настоятельно советовал Сазонову всячески скрывать от американских партнеров монархические настроения, если таковые имелись бы, и убеждал его в приверженности президента Вильсона сохранению единой России.

Поездка «деникинских дипломатов» в США, в подготовке которой участвовал и Г.Н Михайловский, так и не состоялась [Михайловский... кн. 2, с. 250]. В конце 1950-х годов «приверженность» единству России превратилась в борьбу за свободу «порабощенных» Россией наций. Сначала резолюция Конгресса США, а затем закон P.L.86-90 от 1959 г., провозгласил цель освободить «жертвы империалистической политики коммунистической России» [CongressionalRecord... p. 1 1399], назвав таковыми все народы союзных республик кроме русского и даже «Казакию и Идель-Урал». Но тогда, еще только вступая в мировые дела и не имея, как европейские страны, традиционных инструментов, США предпочитали не создавать невыгодное для них поле борьбы за сферы влияния, которое породило бы расчленение России.

В 1949 г. о «русском вопросе» на Парижской мирной конференции была опубликована монография, автор которой Б.Е. Штейн, сотрудник НКИД, в основном готовил для служебного пользования аналитические записки и был знаком с документами, фактами и обстоятельствами событий [Штейн]. Сугубо прагматический тон его секретных записок, ныне доступных в Архиве внешней политики РФ, разительно отличается от задиристого стиля его книги, принятого в ту эпоху. Но факты и процитированные документы подводят практически к тому же выводу, что и белоэмигрантские свидетельства: главной целью прежде всего Британии было воспользоваться постреволюционной ситуацией в России для отделения от нее стратегических территорий.

Штейн весьма сожалеет о срыве конференции на Принцевых островах, признавая, что большевики готовы были идти на торг территориями, и обвиняет некоторые западные державы в закулисных кознях по срыву конференции. Франция, пишет Б. Штейн, направила белогвардейским правительствам «дружеский совет» не участвовать [Штейн, с. 102].

Советское правительство ответило тогда согласием, обусловив его рядом позиций, главным из которых был вывод всех иностранных войск с территории бывшей Российской империи за вычетом Польши и Финляндии и тех, что «содержатся правительствами Согласия (Антанты - Н.Н.) или пользуются их финансовой, военной или иной поддержкой» [Внешняя политика, с. 227-229]. По итогам переговоров в Москве с У. Буллитом и У.Баклером были выработаны ряд документов и позиций. Телеграмма НКИД предлагала концессии на полезные ископаемые и лесные ресурсы и обещала принять к рассмотрению вопрос о последующей аннексии российских территорий державами Антанты [Foreign... 1942, p. 39]. В связи с такой откровенностью Ллойд Джордж на заседании Совета десяти, посвященном фактическому провалу конференции на При-нцевых островах, даже предложил решительно отмести «предположение, что такие цели послужили мотивом к интервенции в Россию» [Foreign... vol. V, 1943, p. 14].

Хотя А. Эткинд, не будучи историком, возможно, искренне представляет согласие большевиков на предложения У. Буллита своим собственным открытием и никому ранее не известным фактом, «Проект мирного предложения Союзных и Объединившихся стран разработанный представителем правительства США Буллитом и правительством РСФСР» был опубликован в 1958 г. в СССР [Документы внешней... т. 2, с. 91-95].

В нем действительно фигурировали положения, которые в ситуации Гражданской войны означали признание расчленения России с оговоркой, что народы имеют право сменить власть: «Все существующие де-факто правительства в России и Финляндии сохраняют власть на принадлежащей им территории, исключая случаи, которые может предусмотреть конференция, - что народы, обитающие на территории, управляемой правительством де-факто, сами пожелают переменить правительство». Этот проект также содержал пункт о немедленном прекращении «всякой военной поддержки антисоветских правительств», ибо в Советской России полагали, что все Белые структуры держатся исключительно на помощи извне. Впоследствии в советской литературе опускались эти детали и факт готовности признать расчленение России, а подчеркивалось в основном, что «мирные советские предложения» были отвергнуты.

Включенные в проект Москвой оговорки, возможно, сеяли недоверие к посулам Ленина, который вполне мог легко забыть свои обязательства, как он собирался поступить с «похабным», по его изящной характеристике, Брестским миром. Колеблющиеся и не достигшие между собой согласия делегации Антанты к тому же предпочитали дождаться итогов многообещающего поначалу наступления адмирала Колчака. Однако Антанта никакой внушительной поддержки Белым не предоставила, что позволило М. Макмиллан сделать вывод: «Хотя большевикам удалось потом изображать пропагандистскую картину мирового капитализма, всей мощью ополчившегося на их революцию, на деле союзники не много помогали Белым избежать поражения» [MacMillan, p. 73].

Весной 1919 г. Антанта начала второй этап «интервенции», которая отражала не классовые и идеологические мотивы западных держав, а их геополитические и военно-стратегические цели, что и объясняет попеременное сотрудничество то с Красной, то с Белой армией. Американцы, например, поддерживали красных партизан против Колчака, который не устраивал США, и тот даже просил Антанту удалить американских эмиссаров, чтобы они окончательно не испортили его отношения с Вашингтоном [Мельгунов, т.1, ч. III, с. 113-114]. А 6 мая 1919 г. Клемансо, Вильсон и Ллойд Джордж потребовали от Колчака признать все новообразованные на российской территории государства [Там же, ч. 1, с. 51-53].

Англичане появились на Кавказе и в Закавказье к ноябрю 1919 г., заняв Баку и железную дорогу до Батуми. Министр иностранных дел А. Бальфур сделал примечательное заявление, воспроизведенное британской газетой «Гардиан» в сентябре 2004 г. в связи с событиями вокруг Грузии и трагедией в Беслане: «Единственное, что меня интересует на Кавказе, это кто контролирует дорогу, по которой качается нефть из Баку до Батуми, а аборигены могут хоть рвать друг друга на куски, мне это безразлично» [Laughland].

При поощрении англичан, грузины заняли враждебную позицию по отношению к русским вообще и Добровольческой армии в частности. Когда наивный представитель военной миссии британский генерал Г.С. Роулинсон обратился с призывом к горским народам подчиниться власти Вооруженных сил Юга и сказал, что противодействие генералу Деникину будет рассматриваться как акт недоброжелательства к союзникам,

британское правительство, как будто следуя наказу лорда Керзона, публично его дезавуировало, опубликовав «письмо верховного комиссара Англии в Закавказье Уордро-па на имя «министра иностранных дел» Гегечгори, в котором указывалось, что мысли Роулинсона совершенно не выражают воззрений британского правительства. и Ге-гечгори на съезде народной гвардии заявил прямо: «Не в интересах Англии включать

Закавказье в пределы России» [Деникин, с. 127].

* * *

Судьба миссии Буллита на самой Версальской конференции оказалась неудачной. Вильсон, удрученный выхолащиванием своей концепции при согласовании пакта о Лиге Наций, сохранением колоний под флером наименования «подмандатные территории», непреодолимым желанием Франции и Британии «примерно наказать» Германию по языческому принципу «горе побежденным», Буллита не принял. М. Макмиллан, едва упомянув о миссии Буллита, и вовсе характеризует слухи о восторженных отчетах его миссии как неразумную веру неопытных молодых людей, попавших под фальшивое обаяние Ленина и большевистских дипломатов, для которых американские миссионеры были лишь «полезными идиотами» [MacMillan]. Однако ее текст скорее говорит о том, что полные данные миссии Буллита так никогда и не были раскрыты европейским союзникам, а оставлены засекреченными в архивах США.

Литература не дает сведений о продолжении в последующий период контактов У. Буллита с М. Литвиновым, фигура и деятельность которого для исследователей остается покрытой туманом. Ни в личной папке «Литвинов» в Архиве внешней политики РФ, ни в других папках нет даже следа его бесед с Буллитом (в России), последовавших затем переговоров в Стокгольме и отправки нот и телеграмм в адрес Совета десяти. В отечественных публикациях можно прочесть немало о том, как М. Литвинова при И. Сталине постепенно задвигали, о взаимной ненависти между ним и Г. Чичериным, о пикантных подробностях, якобы, каких-то их доносов друг на друга, о якобы готовившемся Л. Берией покушении на Литвинова, но ничего о роли последнего в секретной дипломатии 1919 г.

Тем не менее М. Литвинов, судя по косвенным данным, продолжал играть скрытую роль в отношениях с США и до, и после дипломатического признания СССР Вашингтоном. В 1929 г. он в составе группы из пяти высокопоставленных советских чиновников побывал с засекреченным визитом в США, где выступил о стратегических планах Советской России перед избранной американской аудиторией на закрытой встрече, организованной Советом по международным отношениям. (Как уже было показано, у истоков СМО стояла в том числе экспертная группа Inquiry, работавшая на Версальской конференции, а в 1921 г. директором Совета по международным отношениям был назначен член Inquiry Исайя Боумен, хорошо знавший о миссии Буллита и его контактах с Литвиновым.) По словам исполнительного директора СМО У. Мэллори, Литвинов и бывшие с ним большевики дали такие ответы, которые «удовлетворили аудиторию, состоявшую из американских банкиров, но могли бы дискредитировать этих людей дома» [Цит по: Алексеев, с. 29].

Однако именно связанная с США группа держалась в советско-партийном руководстве весьма долго даже в период, когда Сталин разочаровался в американском крене в политике и перестал доверять Литвинову, что, как сейчас трактуется, ставило под угрозу жизнь последнего. Поскольку устранить неугодного под любым абсурдным предлогом в те времена было легко, сохранение Литвинова на самых высоких постах даже при осторожном постепенном оттеснении его от принятия важных внешнеполитических решений говорит о тайном значении этой фигуры, которое пока не удается раскрыть.

Косвенное и весьма осторожное влияние и идеология этой, условно говоря, проамериканской группы чувствовались вплоть до начала 1940-х годов, о чем свидетельствуют записки и рекомендации определенной направленности из канцелярии М. Литвинова, где анализ внешней политики США делался с очевидным замалчиванием важнейших документов и фактов, дающих ключ к пониманию ее сути. Это способствовало утверждению в ранней советской историографии определенного клише, положительно выделяющего «молодую демократическую Америку» из «старых империалистических хищников», которое отчасти было создано еще М. Покровским [Бекер].

Сам М. Литвинов в аналитической записке (май 1945 г.), суммирующей политику США по отношению к России за ХХ век, в целом оценивал ее весьма позитивно. Особо отметив, что США дольше всех не признавали новые реалии на территории исторической России, он предлагал верить ноте Колби, объяснявшей непризнание Вашингтоном новых государств, в том числе и советской власти, «чувством дружбы и честным долгом к великой нации, которая в час нужды оказала дружбу США», и тем, что США якобы не хотели быть причастны к «разрешению русской проблемы неизбежно на базисе расчленения России»1.

Но уже в 1925 г. Ч. Сеймур издал «Личные записки полковника Хауза» в четырех томах, а вскоре в НКИД был выполнен и опубликован небольшим тиражом русский перевод разделов, касающихся России, что раскрыло реальное толкование «общедемократических принципов» Вильсона. М. Литвинов не мог этого не знать, тем более что именно с ним в Стокгольме вела переговоры Комиссия по мирному урегулированию, готовившая в Париже Версальский мир. Именно с ним не только Буллит, но и официальный дипломат США У. Баклер вел переговоры в Стокгольме о конференции на При-нцевых островах и договаривался о выводе из Архангельска 10-тысячного военного контингента Антанты. Литвинов тогда дал «гарантию», что большевики, вступая в Архангельск, дадут союзникам спокойно уйти и «не будут преследовать тех русских, что сотрудничали с союзниками», о чем было сообщено У. Баклером В. Вильсону [Bullit Exhibit N11, p. 1238].

1 О ноте Колби см.: Иванян Э.А. Энциклопедия российско-американских отношений. Колби нота // Библиоклуб.ру. - URL: biblioclub.ru/index.php?page=dict&termin=868044 (дата обращения: 25.12.2017). - Ред.

А. Парвус, создавший контору в Лондоне, также имел связь с М. Литвиновым. Именно Литвинов был в курсе того, что англосаксонская часть Антанты не намеревалась делать ставку ни на Деникина, ни на Колчака, ни на какое-либо Белое правительство, которое могло бы объединить страну. Ллойд Джордж на заседании Совета десяти в присутствии Клемансо, Орландо и Соннино, предлагавших вести дела с каким-то единым выбранным центром Белых, настаивал на оценке всех Белых структур как «нерепрезентативных», а в отношении Колчака даже предостерег: тот «собирает вокруг себя представителей старого режима и, кажется, является в душе монархистом». Именно Литвинов был тем самым представителем большевиков, через которого передавались в Москву все позиции Совета десяти, в том числе и условие приглашения на Принце-вы острова большевиков: немедленно вывести войска из Польши и Литвы. Не только Ллойд Джордж, но и В. Вильсон, обеспокоенный «непосредственной угрозой уничтожения всех надежд в прибалтийских областях», требовал «жестко дать понять, что большевики должны полностью уйти из Литвы и Польши» [Bullit Exhibit N 11, p. 1235, 1236].

Представляет интерес статья - почти ода М. Литвинову, написанная в 1996 г. профессором Университета Кентукки Хью Филлипсом и опубликованная в качестве отдельного оттиска Институтом Кеннана при Международном научном центре Вудро Вильсона [Phillips]. Литвинов изображается как единственный большевистский деятель и дипломат, искренне восхищавшийся Америкой и президентом Ф. Рузвельтом. Он якобы был свободен от марксистско-ленинского догматизма, и его длительная работа на доверенных постах при «его антиподе Сталине» представляется автору загадкой, которая занимает не только профессора. У Литвинова, по оценке Х. Филлипса, практически не было позиций, которые бы не совпадали с американскими, за исключением одного греха -Литвинов разделял недоверие и нелюбовь своего тоталитарного босса к Польше.

Из статьи вытекает, что все бумаги для передачи в Версаль в 1919 г. готовились Литвиновым, а Буллит служил скорее курьером для передачи секретных документов. Особый акцент автор делает на роли Литвинова в переговорах, которые велись тогда через американского дипломата У. Баклера, в ходе контактов непосредственно с президентом Вильсоном и Ллойд-Джорджем на Версальской конференции.

Именно Литвинов самовольно написал письмо Вильсону еще в октябре 1918 г., чтобы сгладить резкую отповедь американской концепции и программе «Четырнадцать пунктов» в послании наркома Г. Чичерина. В письме американскому президенту и британскому премьеру он подчеркивал совпадение подхода Вильсона к европейским делам и советских предложений, а также пугал тем, что продолжение интервенции Антанты приведет к восстановлению монархии в России. Ссылаясь на архив У. Баклера в Йель-ском университете, Х. Филлипс приводит обещания М. Литвинова не только пойти на все компромиссы, включая признание долгов царского правительства (яблоко раздора во всех переговорах о признании СССР), но и гарантировать неприкосновенность от национализации американских предприятий и предоставить им дополнительные концессии. Взамен Литвинов просил крупные средства для закупки техники. (В 1921 г. Литвинов руководил передачей в США огромных сумм в иностранной валюте в уплату

за машины, технику, зерно и медицинские товары. Как известно, средства были выручены от продажи за бесценок сокровищ Эрмитажа и других предметов искусства, о чем свидетельствуют надписи под экспонатами в американских музеях.)

«Демократическая Америка» действительно была весьма терпима к большевикам, У. Буллит и вовсе был ими очарован, а доклад о большевистском терроре побывавших в России послов Италии и Франции на Версальской конференции был назван американской делегацией сильным преувеличением.

США заверяли Белое движение в незыблемости американской позиции о безусловной необходимости сохранения Прибалтики как части России, в том числе и через Дж. Шотуэлла - на этапе, когда главным игроком в Прибалтике была Британия со своими войсками. США действительно позже других признали независимость прибалтийских республик и даже сопроводили ратификацию признания подтверждением своего негативного отношения к расчленению России. Позиция на 180 градусов изменилась после превращения СССР в равновеликую мировую державу в итоге Победы мая 1945 г.

За вильсонианской философией нового мира и за избирательностью ее применения скрывалась амбициозная Realpolitik. США по очевидным причинам взвешивали, насколько полезным для них может стать распад Российской империи: меньшевистская Грузия имела Потийское соглашение с кайзеровской Германией, литовская Тариба (правительство) в Ковно, созданная в декабре 1917 г. германскими оккупационными властями, провозгласила вечную и нерушимую дружбу опять же с Германией, а затем быстро переориентировалась на Британию. Украина была почти оккупирована германскими войсками. Переориентация их элит на англосаксонскую часть Антанты в тот момент означала расширение не американского, но британского влияния и соблазн для Британии продолжать традиционную политику коалиций.

Но потом, когда Британия в 1940 г. признала правомерным восстановление дореволюционной территории России и возвращение Прибалтики в Советскую Россию, США последовательно не признавали восстановление суверенитета СССР над этими территориями. Дело было не в большевистском режиме, а в возрождении в новой форме геополитического гиганта и в соперничестве за контроль над стратегическими балтийскими территориями.

Настоящая статья не претендует на полноту, а скорее намечает темы и направления для новых поисков и исследований. Полный смысл, значение и содержание миссии У. Буллита, разные части его отчета американскому правительству еще предстоит изучать и систематизировать, как и деятельность группы !пяшгуи «полковника» Хауза (который никогда и нигде не служил). Таких исследований, а также книг, посвященных непосредственно «русскому вопросу» на Парижской мирной конференции мало и на Западе, где в лучшем случае ему отводится глава или несколько страниц, как и признается в предисловии к редкой монографии Дж. Томпсона [Thompson].

В годы 100-летия Русской революции, Гражданской войны и окончания Первой мировой войны дальнейшее исследование этой темы, введение в научный оборот ранее

засекреченных либо забытых документов были бы весьма полезны для лучшего понимания мировой политики, расклада вокруг России не только столетней давности, но и нашего времени, в котором проявляются преемственные противоречия, идущие из прошлого.

Литература:

АВП РФ. Фонд 0512, опись N4, N209, папка 25, лист 20. Алексеев В.А. «Третий Рим» или Гарвардская школа. М. 1994.

Бекер С. Вудро Вильсон. Мировая Война. Версальский мир. По документам и запискам председателя американского комитета печати на Версальской конференции Стэннарта Бекера. Предисловие М. Павловича. М-Петроград. 1923. Внешняя политика СССР. Сборник документов. М. 1944. Т. 1.

Вудро Вильсон. Мировая Война. Версальский мир. По документам и запискам председателя американского комитета печати на Версальской конференции Стэннарта Бекера / Предисловие М. Павловича. М. - Петроград. 1923. Деникин А. Очерки русской смуты. Вооруженные силы юга России. Берлин. 1925. Т. 5. Деникин А.И. Мировые события и русский вопрос. Париж. 1939. Документы внешней политики СССР. М. 1958. Киссинджер Г. Дипломатия. М. 1996.

Листиков С.В. Мир без России: представительство Белого движения на Парижской конференции // Вестник МГИМО N1(4). 2009. Маргулиес. М. Год интервенции. Берлин. 1923. Мацкевич Ю. Победа провокации. Лондон (Канада). 1983. Мельгунов С. Трагедия адмирала Колчака. Берлин. 1930. Ч. 1; 1931. 4.III. Т.1. Михайловский Г.Н. Записки. Из истории российского внешнеполитического ведомства. 19141920. В двух книгах. Книга 2. Октябрь 1917 - ноябрь 1920. М. 1993. Назаров М.В. Тайна России. Историософия ХХ века. М. 1999. Нарочницкая Н.А. Россия и русские в мировой истории. М. 2005.

Плешко А.О. Роль У. Черчилля в решении «Русского вопроса» на Парижской мирной конференции // Вестник Челябинского государственного университета. 2015. №6 (361). История. Вып. 63. С. 92-99. - URL: cyberleninka.ru/article/n/rol-u-cherchillya-v-reshenii-russkogo-voprosa-na-parizhskoy-mirnoy-konferentsii (дата обращения: 29.11.2017). Сазонов С.Д. Воспоминания / Репринтное воспроизведение издания 1927 г. М. 1991. Светачев М. США и Россия. 1917 год: пролог к интервенции // Вестник Центра по изучению международных отношений в Тихоокеанском регионе. Хабаровск. 2001. № 2. Вып. 2. С. 101-120.

Стоун Н. Первая мировая война. Краткая история. М. 2010. Тардье А. Мир. М. 1943.

Тойнби А.Дж. Византийское наследие России. Цивилизация перед судом истории. М. 1996.

Тойнби А.Дж. Цивилизация перед судом истории. М. 1996.

Трубецкой Г. Годы смут и надежд 1917-1919 г. Монреаль. 1981.

Уткин А.И. Вудро Вильсон. М. 2010.

Уткин А.И. Первая мировая война. М. 2001.

Феномен революции в России: истоки и уроки. Страницы документальной истории. М. 2017.

Фрейд З., Буллит У. Томас Вудро Вильсон. 28-й президент США. Психологическое исследование. М.1992.

Черчилль У. Мировой кризис. М. 1937.

Шевенман Ж.-П. 1914-2014. Европа выходит из истории? М. 2015.

Штейн Б.Е. Русский вопрос на Парижской мирной конференции. М. 1949.

Эткинд А. Мир мог быть другим. Уильям Буллит в попытках изменить ХХ век. М. 2015.

Acting Secretary of State - to Committee to negociate peace. Dec. 13, 1918 // Foreign Relations of the United States. 1919. The Paris Peace Conference. Vol. II. Wash. D.C. 1942. P. 477.

Ambassador of the USA in Britain (Davis) - to acting Secretary of State. London, 20 Dec. 1918. // Foreign Relations of the United States. 1919. The Paris Peace Conference. Vol. II. Wash. D.C. 1942.

Anderson L. James T. Shotwell: A Life Devoted to Organizing Peace // Living legacies. Great moments and leading figures in the history of Columbia University. - URL: columbia.edu/cu/alumni/ Magazine/Winter2005/llshotwell.html (date of access: 29.11.2017).

Brownell W, Billings R. So Close to Greatness: The Biography of William C. Bullitt. N.Y. 1988.

Bullit Exhibit N 11 // Treaty of Peace with Germany: hearings before the Committee on Foreign Relations United States Senate, 66th Congress, first session on the Treaty of Peace with Germany, signed at Versailles on June 28, 1919 by the President of the United States. Wash. 1919. P. 1235, 1236.

Bullit Exhibit N 12 // Treaty of Peace with Germany: hearings before the Committee on Foreign Relations United States Senate, 66th Congress, first session on the Treaty of Peace with Germany, signed at Versailles on June 28, 1919 by the President of the United States. Wash. 1919. P. 1239.

Casella-Blackburn M. The Donkey, the Carrot, and the Club: William C. Bullitt and Soviet-American Relations, 1917-1948. Prager. 2004.

Churchill W. The World Crisis. 1916-1918. N.Y. 1927. ^1.1.

Congressional Record. Proceedings and debates of the 86th Congress. Wash. 1959.

Farnsworth B. William C. Bullitt and the Soviet Union. Bloomington. 1967.

Federal Reserve Act // Board of Governors of the Federal Reserve System. - URL: federalreserve. gov/aboutthefed/fract.htm (date of access: 21.12.2017).

Foreign Relations of the USA. 1919. The Paris Peace Conference. Wash. 1942.Vol. II; 1943 .Vol. III, V.

Howden A.D. Mr. House of Texas. 1940.

Josephson H. James T. Shotwell and the Rise of Internationalism in America. N.J., L.1974. - URL: books.google.ru/books?id=tilXmZYRGsMC&printsec=frontcover&hl=ru&sour... (date of access: 29.11.2017).

Jouin E. L'après-guerre, la guerre, l'avant-guerre 1870-1914-1927. P. 1927.

Lloyd G. The Truth about Peace Treaties. L. 1938. - URL: archive.org/details/in.ernet.dli.2015.523824 (date of access: 29.11.2017).

Laughland J. Georgia on their mind // The Guardian. 01.04.2004. - URL: theguardian.com/ world/2004/apr/01/georgia.oil (date of access: 21.12.2017).

MacMillan M. Paris 1919. N.Y. 2012.

Memorandum by A.W.Dulles. 30 December 1918. // Foreign Relations of the United States. 1919. The Paris Peace Conference. Vol. II. Wash. D.C. P. 481-482.

Memorandum by Lieutenant A.A. Berle, Jr., December 10, 1918 // Foreign Relations of the United States. 1919. The Paris Peace Conference. Vol. II. Wash. D.C. 1942. P. 471 - 475.

Phillips H. Maxim M. Litvinov and Soviet-American Relations, 1918-1946. - URL: wilsoncenter.org/ sites/default/files/op263_maxim_litvinov_phillips_1996.pdf (date of access: 29.11.2017).

Renouvin P. Les origines immédiates de la guerre: 28 juin-4 août 1914. P. 1927. - URL: catalogue. sciencespo.fr/ark:/46513/sc0000288148 (date of access: 29.11.2017).

Seton-Watson R.W. Britain and the Dictators. Cambridge. 1938.

Seymour Ch. (ed.) The Intimate Papers of Colonel House. L. 1928. Vol. IV.

Shotwell J.T. At the Paris Peace Conference. N.Y. 1937.

The Bullit Mission to Russia // Foreign Relations of the USA. Russia.1919. Wash. 1942.

The Intimate Papers of Colonel House. L. 1928.

The Organization of the American Delegation. N.Y. 1937.

Thompson J. M. Russia, Bolshevism and the Versailles Peace Conference. Princeton. 2015.

Treaty of Peace with Germany: hearings before the Committee on Foreign Relations United States Senate, 66th Congress, first session on the Treaty of Peace with Germany, signed at Versailles on June 28, 1919 by the President of the United States. Wash. 1919.

Tuveson E.L. Redeemer Nation. The Idea of America's Millenial Role. Chicago. 1980.

Winston S. Churchill: His Complete Speeches, 1897-1963 / Ed. R. R. Games. N.Y. 1974. Vol.2.