CC BY
160
УДК 1 (091) И.Р. ИГНАШКИН
аспирант, кафедра истории России, Орловский государственный университет
UDС 1 (091) I.R. IGNASHKIN
Graduate student, Department of History of Russia, Orel
State University
РУССКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ И ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В ПОЭЗИИ РУССКИХ СИМВОЛИСТОВ THE RUSSIAN REVOLUTION AND THE CIVIL WAR IN THE RUSSIAN POETRY OF THE SYMBOLISTS
В статье исследуются историософские представления русских поэтов-символистов А.Блока, А. Белого, М. Волошина о русской революции и гражданской войне в России в контексте апокалиптических предчувствий эпохи русского духовного ренессанса.
Ключевые слова: Серебряный век, символизм, декаданс, русская революция, скифская стихия, психокультурный архетип, диалектическая мифология, русская Голгофа, народное беснование.
This article examines the historiosophical views of Russian symbolist poets A. Blok, A. Bely, M. Voloshin. The study examines the historiosophical view symbolist poets about the Russian revolution and civil war in Russia.
Keywords: Silver age, symbolism, decadence, the Russian revolution, the Scythian element, psycho cultural archetype, dialectical mythology, Russian Calvary, people's possession.
Все видимое нами, Только отблеск, только тени От незримого очами.
В. С. Соловьев
О поэтах-символистах и Серебряном веке написано множество статей, исследований и монографий, изучающих символизм и декаданс с позиции эстетики, теории культуры, философской мысли, духовной жизни русского общества, ментальной парадигмы и нравственных характеристик. Отличительной особенностью данной статьи является раскрытие и осмысление историософской стороны символизма в поэзии А. Блока, А. Белого и М. Волошина. В.В. Зеньковский изучал русский духовный ренессанс в контексте истории русской философии, характеризуя эту эпоху как «русский неоромантизм», с «игрой в мистицизм», время духовного пробуждения, живого искания смысла и «апокалиптических предчувствий». Г. Флоровский в своей книге «Пути русского богословия» метко назвал это время «перевалом сознания», когда «вдруг открылось, что человек есть существо метафизическое». Н.О. Лосский рассматривал преимущественно чисто философские идеи поэтов-символистов. Н.А. Бердяев видел в них одну из трех ветвей русского духовного ренессанса и написал статью «Мутные лики», посвященную душевной драме А. Блока и идейным взглядам на революцию А. Белого. С.Т. Минаков в книге «Советская элита 20-х годов», изучая «ставрогинский архетип» на примере духовного образа М. Тухачевского, дал превосходную характеристику декадента как «психокультурного типа» и раскрыл его ментальные черты как антропологического типа. В.Н. Демин посвятил замечательную книгу жизни и поэтическому творчеству Андрея Белого в контексте
идей и интуиций русского символизма.
Серебряный век стал временем религиозного и философского пробуждения, но само пробуждение было мучительным и трудным, проходившим в атмосфере духовного декаданса. Поэты и философы вещали о странных и неведомых вещах, о революции духа, о Вечной Женственности и Жене, облеченной в солнце, о двух безднах и грядущих для России катастрофах. Трагический излом эпохи, как в зеркале, отразился в «демониаде» художника Михаила Врубеля, «тайне трех» Дмитрия Мережковского и спиритических сеансах, оккультных увлечениях Валерия Брюсова. Культурная элита России начала ХХ века, русская «аристократия духа» задумывалась о конечных судьбах мира, увидела на закате Российской империи вечерние зори грядущей метафизической ночи, ночной эпохи в судьбе мира. «Что-то в России ломалось, что-то оставалось позади, что-то, народившись или воскреснув, стремилось вперед ... Куда ? Это никому не было известно, но уже тогда, на рубеже веков, в воздухе чувствовалась трагедия» [4, а 79], - писала Зинаида Гиппиус. Чуткие русские души ощущали апокалиптический ритм грядущей мировой эпохи. Бычков отмечал: «В культуре Серебряного века Армагеддон почти реально сталкивается с Царством Божиим, кликушеские вопли и пророчества Конца сливаются с восторженными гимнами приближающемуся небывалому Началу, что и возбудило удивительный подъем в культуре всех дремавших под спудом творческих сил и потенциалов».
Вся культура Серебряного века была охвачена ожиданием небывалого, чаянием теургического искусства, которое должно было преобразить саму жизнь и все мироздание, явить на свет нового человека.
Серебряный век - это особая психокультурная и ду-
© И.Р. Игнашкин © I.R. Ignashkin
ховная атмосфера, в которой зародился новый антропологический тип, совмещающий в себе несовместимое. Об антропологическом типе человека периода русского духовного ренессанса: «Современный человек может вместе с Беклином видеть нимфу в сыром гроте и наяд в морских волнах, он может в молитвенном экстазе восторгаться Сикстинской мадонной и всем искусством Возрождения, ему доступна сумрачная мистическая величавость готического храма, он может хвалить Творца вместе с Бетховеном, загораясь от пламенного гимна радости и любви к Творцу в девятой симфонии». [3, с. 425] Декадентская душа открыта двум безднам, она глубоко антиномична, противоречива, что делает русского декадента экзистенциально трагической фигурой. Декадент - «существо с внутренним, драматичным диалогом-ссорой, «войной» высокородного и низменного, «подлого», «ничтожного», ни тем ни другим в полной мере не являющийся. Его обуревает хтоническая тоска по целостности, по «воплощению». Это - призрак, стремящийся обрести лицо. Это существо - вне закона, отторгнутое культурно-исторической традицией. Это - «культурная аномалия», «болезнь Культуры» и традиции. Это - маргинал. Это - оборотень» [7, с. 191]. Бердяеву, признававшему в своем «Самопознании», что в пору декадентства Ставрогин был его духовным «негативом», Юнговой «тенью-архетипом», принадлежат слова: «Мы зачарованы не только Голгофой, но и Олимпом, зовет и привлекает нас не только Бог страдающий, умерший на Кресте, но и Бог Пан, бог стихии земной, бог сладострастной жизни, и древняя богиня Афродита, богиня пластичной красоты и земной любви». По своему духовному типу русские поэты-символисты были декадентами, что многое объясняет в их «двоящихся мыслях» и «мутных» мифологемах.
Русские поэты, чуткие к веяниям будущего, про-фетически предчувствовали революцию, которая должна будет совершиться в России. А. Блок в своей статье «Интеллигенция и революция» пророчески писал, что «России суждено пережить муки, унижения, разделения; но она выйдет из этих унижений новой и - потому - великой». Блок принимает революцию и создает свою загадочную поэму «Двенадцать». Бердяев писал в статье «Мутные лики», что русские поэты, «настроенные мистически, ждут откровения грядущего, устремляют взоры к новым зорям, ощущают себя окутанными мистической стихией, смысл которой остается для них духовно непонятным и невыразимым» [1, с. 34]. Андрей Белый в статье к №1 «Эпопеи» писал, что революция есть новое классовое христианство апостола Павла. «В пролетарском «Я» вписан Христос: идеология пролетариата - идеология неузнанного христианского Павла, равно восстающая и против христианства Петра и против «Я» буржуя, монополизировавшего в свободе Христа». А. Блок и А. Белый поверили, что Россия и весь мир стоят на пороге вселенских перемен, восприняли революцию в романтических тонах, как «скифскую» стихию, сметающую на своем пути мещанско-буржуазную цивилизацию Запада. Они уви-
дели в революции грандиозный космогонический процесс и метаморфозу, изменяющую все формы жизни.
Завершающим аккордом поэтической скрипки Блока стала его гениальная поэма «Двенадцать», в которой раскрывается духовный образ революции со всей ее страшной жутью и кощунственной игрой с ликом Христа. Недаром архимандрит Рафаил Карелин писал о черной музыке Блока в своей книге «Церковь и интеллигенция»: «Последнее произведение Блока - знаменитые «Двенадцать», которые представляют собой, как мы уже говорили, розенкрейцерскую мистерию, как бы мрачный апофеоз всей блоковской поэзии. Место Христа занимает Люцифер. Его двенадцать апостолов - двенадцать красногвардейцев, залитых кровью» [6, с. 18]. Здесь уместно вспомнить слова С.Т. Минакова: «Революция -это разрушение, война, получающая свое нравственное оправдание лишь в «светлом будущем», в «грядущем царстве справедливости», в будущем «царстве Божием на земле», «земном Рае». Если же таковой веры нет, если натура, личность, индивид «живет разрушением, войной», если индивид пребывает в духовном настрое «огневого апокалиптического экстаза», если «дионисическая» природа в его личности превалирует над «апол-лонической», то негативная идентичность в нем может находить проявления в поклонении «демонам», в «демонстративном кощунстве над «божественными» ценностями» [7, с. 193]. Блок желал вопреки самому разуму Откровения поэтически прозреть за катастрофами революции мистерию Богоявления. Образ Христа во главе красногвардейцев, словно апостолов нового мира, оскорбил многих знакомых Блока. Сергий Булгаков с мрачными предчувствиями назвал поэму Блока жуткой игрой социалиста-революционера в священное рубище Христа. За образом Христа в окружении революционеров стоит бесовская мысль о благотворности революции для судьбы России. «Но неужели напрасно возгремели над нами небесные громы?» [3, с. 431], - вопрошал Булгаков творческую элиту в своей речи, посвященной «религии человекобожия». Его поэтическую мистерию публично осудила чета Мережковских. После Октябрьского переворота Мережковские оказались в ожесточенной оппозиции советской власти. Известна последняя встреча Зинаиды Гиппиус с Блоком, при которой она отказалась «общественно» подать руку Блоку, стоявшему за сотрудничество с большевиками, а подала «только в личном порядке».
В письме к Зинаиде Гиппиус от 31 мая 1918 года, которое так и осталось неотправленным, Блок пытается дать свое понимание революции: «Не знаю (или -знаю), почему Вы не увидели октябрьского величия за октябрьскими гримасами, которых было очень мало -могло быть во много раз больше. Неужели Вы не знаете, что «России не будет», так же как не стало Рима, - не в V веке после рождества Христова, а в 1-й год I века? Так же не будет Англии, Германии, Франции, что мир уже перестроился? Что «старый мир» уже расплавился?» [2, с. 336]. Поэты-символисты видели обманчивые миражи, вечерние зори, закат старого русского мира, а
не утреннюю зарю духовно возрожденной России. Их «окно» - «высоко над землей», есть мир утонченной культуры, та самая ивановская «башня из слоновой кости», из которой виделась вечерняя заря:
Окно мое высоко над землей, Высоко над землей.
Я вижу только небо с вечернею зарей, С вечернею зарей -
З. Гиппиус
Вечерняя заря - это символ заката всей прежней жизни, конца всего старого мира. Революция была актом искупления и распятия, скорбной Голгофой, а не радостным Воскресением. Труба Суда звала, и черный луч Голгофы уже коснулся всей омытой кровью русской земли. Андрей Белый, предчувствуя русскую революцию, писал:
Мои друзья упали с выси звездной.
Забыв меня, они живут в низинах.
Кровавый факел я зажег над бездной.
Звездою дальней блещут на вершинах.
Хорошо знавший Андрея Белого философ Ф.А. Степун вспоминал в своих мемуарах «Бывшее и несбывшееся»: «Его пророческое сознание жило космическими взрывами». В своей повести «Возврат», он ощущает себя стоящим у края «черной бездны, в неизмеримой глубине которой совершался бег созвездий», взрывались и вспыхивали новые миры. Он увидел в «красных зорях» страшное знамение грядущих катаклизмов, кровавых катастроф, сумел передать свое тревожное предчувствие читателям. Белый уподоблял Россию гоголевскому образу спящей пани Катерины из повести «Страшная месть». Ее душу укрыл зловещий колдун, чтобы искушать и мучить в страшном замке. Катерина должна сознательно решить, кому отдаст свое сердце - любимому мужу, казаку Даниле или страшному чародею, в красном, точно огненная печь, восточном жупане. Белый, вслед за Влад. Соловьевым, через гениальную фантазию Гоголя снова вопрошает Россию:
Каким ты хочешь быть Востоком,
Востоком Ксеркса иль Христа?
Когда революция в России входила в стадию своей кульминации, Андрей Белый говорил, что надлежит готовиться к «взрыву такой силы, который должен ничего не оставить не только от самодержавной государственности, но и государства вообще» [8, с. 107]. Два образа «диалектической мифологии» Андрея Белого легли в основу его размышлений о революции и судьбе России. Это - Сфинкс и Феникс как образы единой борьбы и единый символ по существу. Сфинкс есть начало звериное и образ смерти, а Феникс - начало духовное, символ возрождения и жизни. Сочувствуя социализму, Белый в то же время писал, что социалистическое государство
- Сфинкс, из темных глаз которого смотрит на род человеческий бездна небытия. Вспоминается стихотворение Блока «Скифы», чьи строки в связи с образом Сфинкса Андрея Белого обретают историософский смысл:
Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя, И обливаясь черной кровью, Она глядит, глядит, глядит в тебя, И с ненавистью, и с любовью!..
Придет заветный час, и на смену окаменелому Сфинксу явится Феникс, взмахом огненных крыльев обращающий в прах государственную жизнь. А. Белый
- мистический анархист, развивающий идею общины как живого и цельного организма, идущего на смену государству. Согласно Белому «всякий поэт должен быть мистиком-анархистом». Революция -это, выражаясь словами Сологуба, «разрушенья вольный пир», где «в гневном пламени проклятья умирает старый мир». Революция есть пробуждение огненного Феникса, его возрождение из пепла старого мира. Мир по Белому вообще есть симфония борьбы космоса и хаоса, грозный космический вихрь, творец которого - дух музыки, а из страшных взрывов - революций, рождаются новые миры, целые галактики и универсумы со своими богами и кумирами. Как и Александр Блок, он мог бы сказать:
Мы на горе всем буржуям Мировой пожар раздуем, Мировой пожар в крови -Господи, благослови!
Мир сгорает, рассыпаясь пеплом, а сам пепел есть книга смерти и творческого самосожжения. Революция, согласно Белому, посвящает русский народ в таинства книги мертвых, а стало быть, и книги жизни, ибо как сказал мудрый Гераклит: мрачный Аид и веселый Дионис - это один бог. Он - поэт, упоенный ницшеанским духом музыки, играющим Гераклитову симфонию вечно живого огня, вспыхивающего и угасающего в скрытых ритмах вселенной. И в революции он увидел «ритмы нового космоса» за хаосом и распадом. Белый воспринимал революцию эстетически, как симфонию Апокалипсиса, как ураган, сметающий все формы для «абсолютного царства свободы». В революции он видел «прорезь веяний Манаса» - ноосферы, космического разума, а в большевиках - участников «священного действа», «великой мистерии», через которую Россия войдет в свою колею, осуществит свое мировое предназначение.
О трагической судьбе России размышлял М. Волошин - знаменитый художник и поэт, чьи стихи живописны, насыщены яркой цветовой образностью, а акварельные пейзажи словно написаны на эфирном фоне в акте глубокой созерцательности. Умение тщательно анализировать исторические события и философский склад ума позволяли Волошину предвидеть грядущие испытания России. В трагические годы ре-
волюции и гражданской войны Волошин отказался эмигрировать и остался в Крыму. При советской власти М.А. Волошину был сохранен дом, он занимался охраной художественных и культурных ценностей, читал лекции и преподавал. Он отвергал всякое насилие, превыше всего ценил человеческую жизнь, укрывал в своей «киммерийской обители» всех беглецов, находившихся в смертельной опасности.
Волошин видел в русской революции космическую драму бытия, «страшный черед всероссийских ордалий», «смутную волю к последнему сплаву», «испытанье огнем» трона, династии и алтарей. В отличие от иных поэтов-символистов и декадентов, он видел не теургические зори нового мира, а апокалиптическую картину - «сквозь огненные жерла тесных туч багровые мечи». Ему представлялось, что Богородица ходит по обагренной кровью русской земле, «плача о тех, кому долго жить» в ужасе братоубийственной войны, где «смрадный ветр» тушит свечи жизни.
Горькая детоубийца - Русь! И на дне твоих подвалов сгину, Иль в кровавой луже поскользнусь, Но твоей Голгофы не покину, От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба, Но судьбы не изберу иной: Умирать, так умирать с тобой, И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
Волошин видел, как «грозный демон Капитал» омрачил душу России, на чьей земле «враждуют призраки, но кровь из ран ее течет живая». В своем стихотворении «Русская революция» из цикла «Пути России» поэт вопрошает читателя:
Не нам ли суждено изжить Последние судьбы Европы, Чтобы собой предотвратить Ее погибельные тропы.
Пусть бунт наш - бред, пусть дом наш пуст, Пусть боль от наших ран не наша, Но да не минет эта чаша Чужих страданий - наших уст. И если встали между нами Все бреды будущих времен -Мы все же грезим русский сон Под чуждыми нам именами. Тончайшей изо всех зараз, Мечтой врачует мир Россия -Ты, погибавшая не раз И воскресавшая стихия.
Как некогда святой Франциск Видал: разверзся солнца диск И пясти рук и ног Распятый Ему лучом пронзил трикраты -
Так ты в молитвах приняла Чужих страстей, чужого зла Кровоточащие стигматы.
России суждено «изжить последние судьбы Европы», она испила чашу «чужих страданий» и «чужого зла». Отсюда - «боль от наших ран не наша», а порожденье европейского безумия - нигилизма в культуре, цинизма в морали, атеизма в религии. Русская революция у Максимилиана Волошина есть сон, где «все бреды будущих времен» стали явью. Россия пришла на гору Елеонскую - «вершину национального самосознания» и в Гефсиманской молитве приняла «тончайшую из всех зараз» Европы, испила подобно Христу чашу мировой скорби и приняла Его кровоточащие раны. В этом религиозное значение русской революции для судеб всего мира, ее метафизическая основа. Путь из Гефсимании ведет на Голгофу и революция - это самораспятие России.
В стихотворении «Русь глухонемая» Волошин представляет Россию в библейском образе бесноватого отрока, который был приведен к Иисусу Христу. Русь глухонемая одержима духом зла, демоном, укравшим разум и свободу у русского народа, низвергшего ее в кровавую бездну. В обезумевших людей вселялись падшие духи, как одаренные волей и умом существа. Изучая апокалипсические видения Достоевского, Волошин понимает, что революция - это народное беснование, где люди начинают убивать друг друга в бессмысленной злобе, теряя всякий здравый смысл. В своей глубокомысленной статье «Пророки и мстители» он сравнивал предчувствия Владимира Соловьева позднего периода и Достоевского с пророчествами святого Киприана, писавшего в конце III века, что «мир близится к концу». Всеобщее ожидание конца мира в III веке христианской эры разрешилось падением Римской империи, а в конце XIX - начале XX веков - в падении Российской империи. Мировая война и революция есть как бы первый звучный аккорд приближающейся катастрофы - «крещения человечества огнем безумия».
Максимилиан Волошин, как в сонных грезах, видел грандиозную и трагическую картину разоблачающей тайну последнего и величайшего безумия человечества, которым, как и писал Вл. Соловьев, «закончится магистраль всемирной истории». Его душа была полна пророческими гулами и голосами. Ему были присуще «пророчество глаза» - видения и «пророчество сердца» - предчувствия. Революция есть переворот в политической и социальной жизни государства, громадный духовный кризис общества и страшное душевное потрясение целой нации. Согласно Волошину, существует основной парадокс всех революций - «когда хотят сделать людей добрыми и мудрыми, терпимыми и благородными, то неизбежно приходят к желанию убить их всех. Робеспьер верил в добродетель: он создал Террор. Марат верил в справедливость: он требовал двухсот тысяч голов». «Человечество отчаянно взывало к бесчеловечью, к самой смерти - великому врачу, который,
казалось, мог исцелить все болезни мира. Марат, которому постоянно делали кровопускания и который всюду видел только кровь, был неумолимым филантропом. Шалье - святой Террора, жестокость которого была вся в словах, но который носил в сердце невыразимую жалость ко всем страдающим, ужаснул мир пароксизмом своего бешенства».
По мысли Волошина, человечество должно пройти через идею справедливости как сквозь очистительный огонь, прежде чем полностью оправдать и принять мир. Безумие революции - это припадок и болезнь носителей идеи справедливости. «Безумие в том, - пишет Максимилиан, - что палач Марат и мученица Шарлотта Корде с одним и тем же сознанием подвига хотели восстановить добродетель и справедливость на земле». Вспоминаются слова старца Зосимы из романа Достоевского «Братья Карамазовы»: «Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончают тем, что зальют мир кровью, ибо кровь зовет, а извлекший меч погибнет мечом». Есть одно предание о великой французской революции: «В тех местах, где на стенах церквей и зданий тамплиеры вырубили свои тайные знаки и символы, страшные знаки Рыб, во время революции разразились кровавые безумства с неудержимою силой. Во время сентябрьских убийств какой-то таинственный старик громадного роста, с длинной бородой появлялся везде, где убивали священников. «Вот вам за альбигойцев! - восклицал он. - Вот вам за тамплиеров! Вот за Варфоломеевскую ночь! За севеннских осужденных!» Он рубил направо и налево и весь был покрыт кровью с головы до ног. Борода его слиплась от крови, и
он громко клялся, что он вымоет ее кровью». Волошин увидел в этой легенде образ народного беснования. Род бесовский изгоняется только постом и молитвой, а потому и наш поэт призывает ковать «постами меч молитв». Он понимал, что Россия может восстать из кровавой бездны во всей полноте бытия - «всенародно, всемирно, всезвездно», только через соборную молитву - приобщение к Богу.
Поэты-символисты выросли из русского декаданса, из Серебряного века русской культуры и духовного ренессанса, который заложил в них особый «психокультурный архетип», определил их «ноуменальное лицо». Русские символисты ощущали себя пронизанными мистическими токами, ждали откровений о судьбах мира, что обусловило «апокалиптичность» их поэтической историософии. Все они понимали, что революция - это судьбоносное событие в истории России с космотеур-гическим значением. А. Блок, восприняв революцию как «апокалиптическую мистерию» в мечтательно-романтических тонах, видел в ней освобождение «скифской стихии». А. Белый как «мистический анархист» увидел в революции взрыв прежнего мира, симфонию борьбы и хаоса, дверь в «абсолютное царство свободы». В отличие от романтической поэтизации революции у А. Блока и А. Белого, М. Волошин воспринял ее как русскую Голгофу, «испытание огнем», экзистенциально-историческую драму. Видя в ней «народное беснование», он в то же время отмечал ее положительный, духовный смысл, дав из всех поэтов-символистов наиболее «трезвую» оценку русской революции и поэтически раскрыв ее духовные основы.
Библиографический список
1. Бердяев Н.А. Философия творчества, культуры и искусства. Т. 2. Москва. Искусство. 1994.
2. БлокА.А. Непосланное письмо к З.Н. Гиппиус от 31 мая 1918 г. Собр. соч.: В 8 т. Москва; Ленинград. ГИХЛ, 1963.
3. Булгаков С.Н. Религия человекобожия у русской интеллигенции. // Два града. Астрель. Москва. 2008.
4. Гиппиус З. Дмитрий Мережковский. Париж. 1957.
5. Гуль Р. Тухачевский. В кн.: Гуль Р. Красные маршалы. Москва. 1990.
6. Карелин Р. Церковь и интеллигенция. Издательство саратовской епархии. 2009.
7. Минаков С.Т. Советская военная элита 20-х годов. Орелиздат. 2000.
8. Цит по книге: Демин В. Андрей Белый. Молодая гвардия. М., 2007.
References
1. Berdyaev N.A. Philosophy of creativity, culture and art. Vol. 2. Moscow. Art. 1994.
2. BlockA.A. Unsent letter to Z.N. Gippius from 31 May 1918. Collection of work in 8 vol. Moscow; Leningrad. GIHL, 1963.
3. Bulgakov S.N. Religion of humangod of the Russian intelligentsia. Two cities. Astrel. Moscow. 2008.
4. Gippius Z. Dmitry Merezhkovsky. Paris. 1957.
5. Gul ' R. Tukhachevsky. In the book: Gul R. Red marshals. Moscow. 1990.
6. Karelin R. Church and the intellectuals. Publishing house of Saratov diocese. 2009.
7. Minakov S.T. Soviet military elite of the 20-ies. Orelizdat. 2000.
8. Citation by the book: Demin Century Andrei Bely. The young guard. Moscow. 2007.
