CC BY
121
ФОЛЬКЛОРИСТИКА
УДК 398.22(571.54)
© Е.Л. Тихонова
Русская народная историческая проза: миф vs история
Рассматриваются исторические предания, в которых мифологическая основа или преобладает над историческим фактом и структурирует текст предания, или прочитывается только исследователями, владеющими соответствующим инструментарием анализа. Исходя из этого, предание определяется либо как мифологическое (1-я группа), либо как историческое с мифологическими мотивами (2-я группа).
Ключевые слова: предание, миф, история, мифологема.
E.L. Tikhonova
Russian folk historical prose: myth vs. history
The article reviews the historical legends which mythological basis prevails over historical facts and forms the text, and also historical legends which mythological basis can be revealed only by researchers who own the appropriate analysis tools. So, the legend is determined either as mythological (group 1), or as historical with mythological motifs (group 2).
Keywords: legend, myth, history, mythologem.
Известно, что все жанры фольклора восходят к исторической действительности (понимаемой широко) и так или иначе отражают эту действительность. Поступательное движение истории, в ходе которого меняется/развивается историческое сознание коллектива, приводит к трансформации способа изображения исторической действительности в фольклоре - от мифологического к, скажем так, относительно-историческому, т.е. происходит развитие от «обобщенно-фантастических форм историзма к формам, где структурообразующую роль постепенно начинает играть историческая конкретность» [Азбелев, с. 168]. Однако этот переход, как мы уже отметили, довольно относителен, так как в фольклорных практиках и мифологическое, и собственно историческое сознание не только не исключают друг друга, они более-менее мирно сосуществуют, влияют друг на друга, проявляясь в специфических формах человеческой памяти - традиционной/мифологической и общественно-исторической.
А поскольку собственно историческое предание - образование в народной традиции не самое раннее, то интересно проследить, как мифологический способ изображения действительности в историческом предании уживается (или постепенно выживается им?) с конкретно-историческим. А проследить мы это попытаемся на текстах преданий, записанных в разные годы прошлого века и в начале настоящего от русских жителей Бурятии, в основе своей являющихся потомками первых засельщиков территории Предбайкалья и Забайкалья.
История заселения нашего края легла в основу тематического цикла преданий о заселении и освоении русскими Восточной Сибири, который сформировался в рамках поздней фольклорной традиции (что для темы нашей статьи принципиально важно). Структурная и содержательная организация преданий этого цикла позволяет классифицировать их как собственно исторические, отображающие в соответствии с «законами фольклорного сознания» конкретно-историческую действительность.
Однако, учитывая консервативность фольклорной традиции, и в поздних по времени возникновения текстах можно обнаружить «некоторые признаки архаических предшественников» [Криничная, 1988, с. 178]. Скажем больше, без таких признаков нет фольклорного образа как такового, ибо, как отмечает Н.А.Криничная, «засилие реалий разрушит его (образа - Е.Т) собственно фольклорную природу» [Криничная, 1988, с. 189].
В цикле преданий о заселении и освоении русскими Восточной Сибири есть тексты, в которых: 1) миф преобладает над историческим фактом, 2) мифологическая основа прочитывается только исследователями, владеющими соответствующим инструментарием фольклористического анализа. К первой группе относятся, например, предания о баргутах - в Баргузинской долине республики Бурятия бытуют предания о самопогребении баргутов, осмысляемых как автохтонное население, жившее там до прихода русских. Сюжет этих преданий принесен с севера Европейской части России, где он су-
*Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РГНФ № 12-04-00107.
ществует в виде преданий о погребении чуди белоглазой, но сохранность его именно в Баргузинской долине обусловлена совпадением традиционного сюжета с историческим фактом. По свидетельству историков, в XII-ХШ вв. земли вокруг Байкала (Предбайкалье и Забайкалье) населяли монголоязыч-ные племена, наиболее крупными из которых были племена хори и баргут [Зориктуев, с. 34]. Непосредственным же местом обитания племени баргут было Забайкалье, а именно Баргузинская долина. Об этом свидетельствует не только летописный («Сокровенное сказание монголов»), но и топонимический, и фольклорный материал. Таким образом, предания о баргутах имеют под собой определенную конкретно-историческую основу. Однако можем ли мы отнести эти предания к собственно историческим или в них присутствуют некие мифологические универсалии, способствующие тому, что в преданиях о баргутах исторический факт «утопает» в мифологических представлениях носителей традиции?
Одним из основных мотивов, структурирующих предания о баргутах является мотив «аборигены суть не такие как мы: большие, черные, волосатые, обладают необыкновенной физической силой», т.е. проявляется мифологическая оппозиция «свой-чужой». Сюжетообразующим мотивом в преданиях о баргутах является мотив добровольного/недобровольного исчезновения. Самая распространенная его версия - мотив самопогребения. В устойчивой связи с ним выступает мотив появления в конкретной местности белой березы: «оне (баргуты. - Е.Т.) уничтожали себя, когда пошла береза, услыхали, что белый люд будет. В долине там и делали цараи, камни накладывали, подсекали, уничтожали сами себя» (зап. Р.П. Матвеевой от Гаськова И.И., 1906 г.р. в с. Б. Уро Баргузинского района РБ в 1982 г).
Более полный анализ преданий о баргутах, представленный нами в монографии «Русские предания Восточной Сибири о заселении и освоении края» [Тихонова, с. 115-134], показывает, что данные предания относятся к архаичному пласту народной памяти, а в основе содержательной части этих преданий лежит мифологический «универсум перволюдей». Мотивы, образы преданий о баргутах являются мифологическими, и этого не перекрывает даже тот факт, что предания имеют историческую основу.
К этой же группе преданий, в которых миф преобладает над историческим фактом, относится и предание, хранящееся в ЦВРК ИМБТ СО РАН под названием «Как Забайкалье заселилось разными народами». Предание было записано в Кабанском районе Республики Бурятия в 1956 г. Оно содержит сюжетообразующий мотив покупки земли с бычью шкуру и повествует о том, как русский посол купил у бурятского хана столько земли, «сколько займет бычья шкура».
Вторую группу (более многочисленную по сравнению с первой) исторических преданий нашего региона можно представить текстом предания, записанного в Киренском районе Иркутской области: «В давнее время, когда осваивалась река Индигирка, донские казаки, попавшие туда, строили остроги. В 1636 году они построили Защиверск. Когда прошла болезнь «черная оспа», город захирел, и жители, оставшиеся живыми, стали переходить с этого места вниз по реке. Одной ватаге (бригаде) было поручено поставить сруб будущей церкви на новом месте. Они поплыли по среднему течению Индигирки, нашли такое место (где можно поставить церковь). Среди "ватажников" (бригады) было десять мужчин и одна женщина. Они работали дружно, а вечерами занимались рыбным промыслом (рыбачили сетями). Сделали три тони. Два раза - пусто, на третий раз поймали большого осетра, что интересно - он был одноглазый. Так как они поймали такой деликатес, то бригадир сказал, что его надо сварить. Но женщина воспротивилась: «Может, не надо!» Удивление у нее было, что осетр одноглазый, но все-таки она приготовила ужин, накормила всех, а сама не стала. После ужина все уснули, утром проснулась женщина, все мертвые, она одна жива. Она убежала с этого места и сообщила (об этом) всем людям. И хотя фундамент был заложен, там церковь не поставили» (зап. Матвеевой Р.П., Потаниной Р.П. от Стрюкова Н.М., 1941 г.р. в Киренском районе Иркутской области в 1975 г.).
На первый взгляд, предание повествует о вполне реальном событии (выловили казаки больного, зараженного чем-либо, осетра, съели, отравились и к утру умерли), в тексте даже есть указание на конкретную дату, что только усиливает достоверность этого текста. Однако анализ мотивов предания, который мы приводим ниже, позволяет сделать вывод о том, что рассказ о реальном событии только тогда становится элементом фольклорной традиции, когда происходит сложный и очень для нас интересный процесс мифологизации и самого события, и его героев.
В тексте предания присутствует мотив выбора места для строительства церкви («нашли такое место (где можно поставить церковь)»). Однако, как это место определялось, не уточняется. Возмож-
ВЕСТНИК БУРЯТСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА
10 (2) /2014
но, просто по удобству расположения. Таким образом, «ватажниками»-строителями была нарушена традиция выбора места для строительства церкви: одного критерия удобства в данном случае было явно недостаточно, ведь строить собирались не обычное сооружение, а сакральное - церковь. Поэтому в предании помимо традиционных мотивов основания поселения, выбора места для строительства церкви, помимо традиционных образов казаков-первопоселенцев, присутствует еще один образ, своими корнями уходящий в глубокую мифологию, - образ персонифицированного «хозяина» той или иной местности (в данном случае это рыба).
Три раза предупреждались первопоселенцы о том, что это место «нечистое», что церковь здесь ставить нельзя - два раза тонь была пуста. На третий раз попалась необыкновенная рыба - одноглазый осетр. В предании одноглазый осетр олицетворяет собой «хозяина» этого «нечистого» места, является трансформированным образом водяного (о механизме трансформации водяного в рыбу в мифологических рассказах см.: [Архипенко]). О том, что осетр является представителем именно «нечистой, потусторонней» силы, говорит, во-первых, локус его обитания - вода, место, не обитаемое человеком; во-вторых, его функция - предупредительно-карательная (сначала предупреждает, потом наказывает за нарушение запрета); в-третьих, его одноглазость, которая, как известно, еще с мифологических времен считалась качеством потусторонних отрицательных существ.
Поначалу осетр выполняет предупредительную функцию - дает понять, что это его владения, что людям нужно уйти отсюда подобру-поздорову. Осетр «гонит» людей с места потому, что не был соблюден обряд выбора места для строительства церкви, а, следовательно, не был заключен своеобразный договор между человеком и «хозяином» местности. Не была принесена, по всей видимости, и «строительная жертва» «хозяину». Осетр как бы призывает строителей к соблюдению обряда, благодаря которому появление нового сооружения, согласно древнейшим верованиям, не нарушит уже существующей организации, порядка взаимодействующих миров [Криничная, 1987, с. 56].
Однако казаки не вняли предупреждению «хозяина», более того, они нарушили еще одно «табу» -употребили в пищу мясо одноглазого осетра. За все это казаки поплатились жизнью. Глубоко симво-личен (хотя эта символика и не лежит на поверхности) образ женщины в рассматриваемом предании. Как известно, в бинарной оппозиции «мужчина-женщина» именно женщина наделяется отрицательной семантикой, считается, что женщина связана с потусторонним миром. Объяснимо поэтому то, что мужчины отведали мясо осетра, а женщина отказалась, по-видимому, интуитивно почувствовав опасность: сказалось подсознательное ощущение принадлежности тому же миру, что и «хозяин».
Таким образом, нарушив традицию выбора места для строительства церкви, нарушив «табу» на употребление в пищу мяса одноглазого осетра - персонифицированного «хозяина» местности, казаки тем самым нарушили гармонию взаимоотношений между потусторонним миром и человеком, нарушили неписаные правила поведения человека при встрече и контактах с мифологическим существом, четко определенные в таком жанре фольклора, как быличка. Очевидно, что до конца понять мотивы, структурирующие текст предания, понять глубинную семантику его образов вне мифологического контекста невозможно. Ибо с течением времени - этого главного шифровальщика духовной культуры, с утратой тех или иных народных верований информация, которая раньше лежала на поверхности, уходит в глубь текста, кодируется в виде определенных мифологических образов, бинарных оппозиций, культурных универсалий. Как отмечает Н.И. Толстой, «культура многоязычна в семиотическом смысле этого слова и нередко пользуется одновременно в одном тексте несколькими языками» [Толстой, с. 23]. И предания, казалось бы, один из наиболее реалистических жанров фольклора, благодаря содержащимся в них архаическим мотивам, также требуют (может быть, не в такой степени, как жанры, связанные с народными верованиями) определенного семиотического подхода. Знание «семиотического языка» фольклора позволяет выявить закодированную временем информацию, содержащуюся в том или ином тексте предания.
Этот же, по сути, мифологический мотив гибели людей от употребления в пищу осетра содержится и в топонимическом предании, объясняющем название деревни Покойники, которое было записано в с. Телятниково Баргузинского района Республики Бурятия. «Вот название деревни Покойники идет от семи мужиков. Добыли осетра и наелись, а потом воды напились, все скончались - семь мужиков на острову, на море - Чивыркуйский залив пишется, а деревня так и называется - Покойники» (зап. Матвеевой Р.П. от Морокова Н.П., 1936 г.р. в с. Телятниково Баргузинского района РБ в 1982 г.). Сюжетообразующим в этом предании является топонимический мотив - почему деревня называется Покойники. Мотив смерти семи мужиков объясняет это название. Причиной их гибели является употребление в пищу осетра. Мотив гибели от осетра в данном тексте редуцирован опять же
до обычной бытовой ситуации. И только с учетом фольклорной коннотации образа осетра можно реконструировать мотив с наибольшей полнотой. Традиционному слушателю, владеющему ассоциативным тезаурусом [Хроленко, с. 108], воспринимающему фольклорное слово не только в его прямом значении, но и с учетом его семиотичности (осетр - не просто рыба, а персонифицированный «хозяин» водоема, на котором рыбачили мужики) смысл текста раскрывается намного глубже, и бытовая ситуация оказывается уходящей своими корнями в традиционные верования предков.
Обращают на себя внимание в этом предании и некоторые другие моменты, например, число мужиков - семь. Мы не знаем, было ли их действительно семь, но в контексте фольклорного произведения эта цифра звучит символически. Фольклорно маркированным оказывается и место гибели мужиков - остров. «В религиозно-мифологических представлениях многих народов мира остров как элемент сакральной географии наделялся хтонической семантикой и связывался с топографией мира мертвых» [Теребихин, с. 107].
Исходя из семиотичности фольклорных образов, мы можем констатировать, что топонимическое предание, повествующее о названии деревни Покойники, содержит в своей структуре в скрытом/свернутом виде мифологический рассказ о встрече людей с ирреальным миром и о ее печальном (однако, по-видимому, закономерном - съели осетра, нарушили «табу») исходе.
Ко второй группе преданий, в которых иногда на поверхности, а иногда и имплицитно присутствуют мифологические мотивы, а, следовательно, и мифологические представления носителей традиции, относятся и предания о первопоселенцах, в которых на протяжении всей тематической группы прослеживается мифологическая оппозиция «свой-чужой»; предания об основании монахами поселений с мифологическим мотивом укрытия в пещере и др.
Таким образом, на материале русских народных преданий Восточной Сибири мы выделили две группы преданий, в которых миф не борется, а, скорее, коррелирует с историческим фактом. Несмотря на то, что большая часть преданий о заселении и освоении края в восточносибирской региональной традиции наполнена, в основном, реалистическим содержанием, встречаются в них и древнейшие мотивы, содержащие мифологемы. Мифологемы эти очень устойчивы во времени и пространстве, и в зависимости от их количества и от их манифестаций в тексте предания мы определяем это самое предание либо как мифологическое (1-я группа), либо как историческое с мифологическими мотивами (2-я группа). Миф и история в текстах преданий сосуществуют в разных пропорциях и таким образом определяют жанровую разновидность самих преданий.
Литература
1. Азбелев С.Н. Историзм былин и специфика фольклора. - Л.: Наука, 1982.
2. Архипенко Н.А. Донские былички о соме // Наука о фольклоре сегодня: междисциплинарные взаимодействия / к 70-летнему юбилею Ф.М. Селиванова: тез. междунар. науч. конф. - М.: Диалог МГУ, 1998.
3. Зориктуев Б.Р. Прибайкалье в середине VI-VIII вв. - Улан-Удэ, 1996.
4. Криничная Н.А. Русская народная историческая проза. Вопросы генезиса и структуры / отв. ред. В.К. Соколова. - Л.: Наука, 1987.
5. Криничная Н.А. Персонажи преданий: становление и эволюция образа / отв. ред. А.К. Микушев. - Л.: Наука, 1988.
6. Теребихин Н.М. Мифология островной культуры Русского Севера // Смерть как феномен культуры: межвуз. сб. науч. тр. - Сыктывкар, 1994.
7. Тихонова Е.Л. Русские предания Восточной Сибири о заселении и освоении края. - Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2006.
8. Толстой Н.И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. - М.: Индрик, 1995.
9. Хроленко А.Т. Семантика фольклорного слова. - Воронеж: Изд-во Воронеж. гос. ун-та, 1992.
Тихонова Елена Леонардовна, старший научный сотрудник отдела литературоведения и фольклористики Института монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН, доцент, кандидат филологических наук.
Тел.: (3012)458008; +7-9148443094; е-mail: tipldk@yandex.ru
Tikhonova Elena Leonardovna, senior research fellow, department of literature and folklore studies, Institute of Mongolian, Buddhist and Tibetan studies SB RAS, associate professor, candidate of philological sciences.
