CC BY
42
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
А. Д. Трахтенберг
РУНЕТ КАК «ПУБЛИЧНАЯ СФЕРА»: ХАБЕРМАСИАНСКИЙ ИДЕАЛ И РЕАЛЬНОСТЬ
В классической хабермасианской интерпретации «публичная сфера» представляет собой пространство рациональной дискуссии, основанной на принципах открытости и равенства сторон и на совместно разработанных и общепринятых критериев и стандартов. Именно в публичной сфере, в процессе свободной от внешнего контроля дискуссии и обмена информацией вырабатывается то, что можно назвать общественным мнением. Оно представляет собой не среднее арифметическое мнений всех участников, а результат дискуссии, которая очищает его от искажений, вносимых частными интересами и ограниченностью отдельных точек зрения: исход дискуссии определяется исключительно силой аргументации, а не статусом участников. Именно такое общественное мнение (и, соответственно, публичная сфера) выступает в качестве главного ограничителя государственной власти и источника демократической легитимности. Моделируя публичную сферу, Ю. Хабермас исходил из неомарксистской интерпретации социальной философии Гегеля. Если для Гегеля исходным пунктом при анализе общества было государство, а для К. Маркса — рыночная экономика (которую ранний Маркс отождествлял с гражданским обществом), то Хабермас искал зону, автономную и от государства, и от рынка. Этой зоной для него и явилась публичная сфера, само существование которой стало прямым следствием конститурирования государства и становления рыночной экономики, что привело к появлению «гражданина», с одной стороны, и «частного индивида» — с другой.
Публичная сфера в глазах Хабермаса с самого начала была жестко связана с «просвещенной публикой», порожденной ранними буржуазными отношениями. Он подчеркивал, что, хотя в принципе публичная сфера считалась общедоступной, на деле для участия в рациональной дискуссии требовалась культурная компетентность, которую обеспечивал только высокий образовательный и имущественный ценз. Когда в результате «вторжения масс» в середине XIX в. «просвещенная публика» уступила роль выразителя общественного мнения политическим партиям и другим «большим организациям», это привело к вытеснению рационального критического дискурса разного рода манипулитивными технологиями, осуществляемыми для того, чтобы добиться формального согласия масс с решениями, принятыми на уровне государства и больших корпораций. Хабермас напрямую связывал успех проекта модерна с возрождением спо-
© А. Д. Трахтенберг, 2006
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
собности к рациональному дискурсу и публичной сферы и считал, что государство должно создавать институциональные структуры, способствующие критическим дискуссиям.
Его последователи, приложившие немало усилий для того, чтобы показать, насколько ограниченным и узким был круг «просвещенной публики», формулировавшей и отстаивавшей свои интересы как «интересы всех» в ходе публичной дискуссии, продолжают видеть в публичной сфере единственное лекарство от «демократического дефицита», характерного для современных государственных институтов, и проистекающей из этого дефицита апатии граждан, подрывающей самые основы представительной демократии.
Появление Интернета породило надежды, что благодаря технологическому прорыву публичная сфера, постепенно вытесняемая из социальной реальности, будет восстановлена в реальности виртуальной и Интернет вернет индивидам и сообществам ту власть, которой они лишились из-за наступления «больших корпораций» и выражающего их интересы государства. Тезис о том, что Интернет в силу своей «ризомной», т. е. нелинейной, неиерархической структуры, со скользящим переходом от одной темы к другой, с принципиальной гетегорогенностью автоматически становится носителем альтернативных дискурсивных практик и в силу этого позволяет пользователям успешно вести «позиционную войну» (в грамшианском смысле этого термина) с линейными, иерархическими доминантными дискурсами, уже успел превратиться в общее место. Сетевое сообщество превратилось в очередное воплощение европейской мечты о «великом сообществе», которое способно вытеснить «великое общество» и заменить холодные и бездушные отношения господства и подчинения общением равных в виртуальном пространстве.
Впрочем, следует особо подчеркнуть, что такого рода ожидания сопровождали внедрение всех новых средств коммуникации с середины XIX в., когда появился электрический телеграф, который Дж. Цитром не без оснований назвал «исторической синекдохой для всех последующих электронных медиа» (Czitrom, 1982, p. 189)1. Уже в 1838 г., пытаясь убедить Конгресс выделить средства на свою работу, С. Морзе сформулировал классическую метафору «электронного соседского сообщества», которую вслед за ним повторило множество пророков коммуникативной революции, включая Маклюэна, Тоф-флера и Кастельса: «Настанет пора, когда вся поверхность этой страны будет покрыта нервами, которые будут со скоростью мысли распространять известия о том, что случилось по всей стране; все жители на деле будут превращены в соседей» (цит. по: Czitrom, 1982, p. 12).
Данная риторика оказалась необычайно устойчивой, чем еще раз подчеркивается ее базовый современной культуры характер. Она с неизбежностью сопровождала всякое новое изобретение в сфере электронных средств коммуникации. Естественно, по
1 О мифопорождающей среде, в которой изначально функционировали СМИ, подробнее см.: Трахтен-берг, 2003.
ПОЛИТЭКС. 2006. Том 2. № 2
мере того, как эти средства усваивались повседневностью и «приручались», обнаруживалось, что надежды с их помощью превратить основанное на неравенстве общество в «сообщество равных» очередной раз не оправдались, и миф был вынужден искать себе новый объект1.
Процесс «приручения» Интернета идет достаточно быстрыми темпами, так что современные исследователи имеют все основания жаловаться на то, что в Сети доминируют процессы «закрытия» и она все больше приобретает черты, характерные для средств массовой информации. В нем преобладают коммерческие структуры, озабоченные исключительно производством и поставкой пользующейся спросом информации. Пользователи со своей стороны концентрируются на небольшом количестве наиболее популярных порталов и сайтов и игнорируют возможности для гражданского участия, предоставляемые Сетью. Уже высказываются опасения, что если эти тенденции возобладают, модель Интернета как публичной сферы, основанной на прямом участии граждан в рациональной дискуссии на основе открытого доступа и уважения принципов культурного многообразия, «станет заповедником для кучки твердолобых теоретиков, с одной стороны, и для самых бедных и недопредставленных сообществ — с другой» (Ргаи-МедБ, 2006, р. 108) и превратится в маргинальную, не представляющую ни коммерческого интереса для рынка, ни стратегической угрозы для государства.
В то время как европейские теоретики гражданского общества и публичной сферы пытаются найти способы формирования новых организационных структур, способных предотвратить коммерциализацию и идеологическое «закрытие» Интернета, и с неохотой признают, что «понятие «полного участия» является «демократическим воображаемым» или утопией» (Оаттаег1Б, ОагрепНег, 2006, р. 23), отечественные исследователи продолжают видеть в Интернете «естественную альтернативу» контролируемому государством публичному пространству. Признавая тот неоспоримый факт, что в настоящее время «виртуальные политические форумы представляют собой... крайне удаленную точку от политического истэблишмента» (Коваленко, Кудряшова, 2005, с. 76) и не оказывают реального влияния на принятие решений, они тем не менее убеждены, что политический сегмент Рунета представляет собой главную и едва ли не единственную площадку для свободной политической дискуссии и реальную альтернативу господствующему «не-общественному мнению», являющемуся следствием применения СМИ манипулятивных коммуникативных технологий.
При этом вполне сознается, что существует и образовательный, и имущественный ценз, ограничивающий доступ к Интернету. В российских условиях он дополняется возрастным цензом. В результате типичный пользователь Рунета по своим социально-демографическим характеристикам является не менее типичным представителем
1 При этом он каждый раз определенным образом видоизменялся. Дж. Скоунс, проанализировав развитие этого мифа с момента изобретения телеграфа, показал, что каждое новое средство коммуникации порождало свою версию этого мифа. Телеграф, радио и телевидение имели собственных электронных признаков и несли свои угрозы, однако общая «метаполитика речи» об этих средствах коммуникации оказывается весьма схожей.
ПОЛИИТЭКС 2006. Том 2. № 2 «среднего класса», из которого традиционно рекрутировалась «публичная сфера». То, что «просвещенная публика» в российских условиях называется «политической тусовкой», не отменяет самого факта существования «околополитического класса», активно дискутирующего по самым острым общественным проблемам. Неоднократно фиксировавшееся расхождение проблем, обсуждаемых на политических сайтах, форумах и бло-гах, и тех проблем, которые, по данным опросов общественного мнения, больше всего волнуют население, также как будто свидетельствует о том, что в пространстве Рунета сформировалась сфера рационального критического дискурса, имеющая мало общего как с созданным посредством манипулятивных технологий массовым «необщественным мнением» (еще один термин Ю. Хабермаса).
Однако сведение политического сегмента Рунета почти исключительно к дискуссиям, идущим на блогах «Livejournal», сильно искажает реальную картину. Традиционная журналистика не просто присутствует в Рунете в виде Интернет-версий традиционных СМИ и новостных лент информационных агентств. Именно она задает те стандарты, на которые ориентируются авторы «маленьких незарегистрированных персональных средств массовой информации в формате личной веб-страницы, имеющей структуру дневника» (Костинский, http://www.svoboda.org/programs/sc/2004/sc.051704.asp). И даже когда имеет место радикально нарочитое искажение словарной базы современного русского языка и нарушение самых либеральных норм микрогруппового речевого поведения (феномен «падонков»), перед нами оказывается не просто альтернативный дискурс, но дискурс, выполняющий вполне определенные властные функции: «Этот тип высказывания позволяет поддерживать классовую дистанцию между носителями языка, владеющими языковой нормой и до известной степени даже способными развивать эти навыки благодаря эрративам, и тем рядовым, как назвал его создатель сайта udaff.com, "офисным планктоном", который приветствует в данном речевом потоке его голый контр-культурный пафос»1.
Чрезвычайно важно, что дискурсивные практики, используемые пользователями Интернета, поражают не только «эрратизмом» (Г. Ч. Гусейнов), но и традиционализмом. Используя новейшее средство коммуникации, участники дискуссий транслируют традиционные отечественные западный и почвеннический дискурсы. Так, в «почвеннических» блогах «Живого Журнала» в полной мере присутствует весь набор характеристик народнического, причем не только в плане содержания, но и в плане выражения контрдискурса (из-за бездеятельности или вредительской деятельности властей в России царит «разруха», «голодуха», «страна вымирает» и т. п. и одновременно стоит на грани революции). Причем это отнюдь не исключает использования эрративов: Г. Ч. Гусейнов в цитированном выше докладе упоминает о цикле сочинений «Руссюя строки», к котором «эрративы Юдика Шермана составляют часть грандиозного сквернословного поля, образующего изнанку памфлетов К. Крылова, создаваемых на языке, близком по стилю
1 Доклад прочитан 17 марта 2005 г. на конференции в Париже (см.: Гусейнов, http://www.speakrus.ru/ gg/microprosa_erratica-1.htm).
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2
толстожурнальной патриотической периодике 1980-х годов».
Даже когда пользователи сознательно ориентируются на создание альтернативы господствующим средствам массовой информации, они порождают все тот же традиционный дискурс. Так, попытка создать независимую альтернативную версию «пожара во Владивостоке»1 и рассказать «правду, о которой не говорят» (девиз сайта http:// vifire.ruwow.ru/, на котором размещалась альтернативная информация) привела к воспроизводству традиционной отечественной оппозиции «мы — простой народ» — «они — начальство», так что «собранными на сайте оказались в основном фольклорные пересказы о том, что "пожарные спасали начальство", а не простых людей» (Протасов, http://www.russ.ru/columns/net/108552674?user_session=025cfac6a8ebe15a10741922f19ea125).
Иными словами, альтернативный дискурс Интернета альтернативен не потому, что он существует в виртуальном пространстве, а потому, что он воспроизводит типичную для русской интеллигенции традицию противостояния русскому государству как системному явлению, которая может существовать как в форме западнической оппозиционности, так и в форме почвеннической оппозиционности западнической оппозиционности (см.: Успенский, 2002).
Таким образом, в отечественных условиях политический сегмент Рунета приобретает вполне традиционные черты, связанные с отсутствием в российской традиции жесткого деления на частную и публичную сферы (см.: Oswald, Voronkov, 2004). Это касается и дискурсивных практик, и самого поведения участников дискуссии в «частно-публичном» пространстве Рунета, которое далеко не случайно регулярно сравнивается со склоками в коммунальной квартире.
Тем самым становится очевидным, что Рунет имеет выраженную социокультурную специфику, неизбежно возникающую, когда институт, созданный в одной культурной среде, переносят в совсем другую среду. Точнее, можно говорить о специфической роли и месте Рунета в условиях российской догоняющей модернизации, однако при этом не следует забывать, что догоняющая модернизация не означает простого копирования процессов, уже пройденных более передовыми странами, а предполагает оригинальные решения собственных социальных и политических проблем.
Литература
Гусейнов Г. Ч. Берлога веблога. Введение в эрратическую семантику // http://www.speakrus.ru/gg/microprosa_erratica-1.htm
Коваленко П. И., Кудряшова Ю. А. Политические Интернет-форумы как форма альтернативной публичной сферы в современной России // Труды VIII Всеросссийской объединенной конференции «Технологии информационного общества — Интернет и современное общество», 8-11 ноября 2005 г., Санкт-Петербург. СПб., 2005.
Костинский А. «Живой журнал» Интернета // Радио «Свобода». 2004. 17 мая // http://www.svoboda.org/
1 16 января 2006 г. во Владивостоке загорелись три верхних этажа здания «Промстрой НИИпроект», принадлежавшие Отделению Сберегательного Банка 8635 Дальневосточного банка Сбербанка России. Из-за грубого нарушения правил техники безопасности возник пожар, погибли люди. По официальной версии, погибло 9 человек, по версии сайта «Пожар во Владивостоке» — не менее 70.
167
ПОЛИТЭКС 2006. Том 2. № 2
programs/sc/2004/sc.051704.asp
Протасов П. П@утина. Вып. 55 // Русский журнал. 2006. 23 янв. // http://www.russ.ru/columns/ net/ 108552674?user_session=025cfac6a8ebe15a10741922f19ea125
Трахтенберг А. Д. СМИ как мифопорождающая система: «Миф о величии электричества» в американской культурной традиции // Научный ежегодник Института философии и права УрО РАН. Вып. 4. Екатеринбург: ИФиП УрО РАН, 2003.
Успенский Б. Русская интеллигенция как специфический феномен русской культуры // Этюды о русской истории. М., 2002.
Cammaerts B., Carpentier N. The Unbearable Lightness of Full Participation in the Global Context: WSIS ans Civil Cociety Participation // Servaes J., Carpentier N., eds. Towards a Sustainable Information Society. Bristol, 2006.
Czitrom D. J. Media & the American mind: from Morse to McLuhan. Chapel Hill, 1982. Frau-Megs D. Civil Society's Involvement in the WSIS Process: Drafting the Alter-Agenda // Servaes J., Carpentier N., eds. Towards a Sustainable Information Society. Bristol, 2006.
Oswald L., Voronkov V. The "public-private" sphere in Soviet and post-Soviet Society // European Societies. 2004. Vol. 6. March. N 1.
