CC BY
58
ТЕМА НОМЕРА
Российский приграничный город как объект и субъект информационной войны
Статья посвящена роли и функциям города в условиях информационной войны. Рассматривается специфика российских приграничных городов, предлагаются меры по защите информационного пространства Российской Федерации.
Ключевые слова: город; информационная война; пограничная периферия; экспансия; градостроительная, языковая, образовательная и информационная политика.
О.Н. Тынянова
Земная ось проходит через центр каждого города и каждого городишки в мире.
О.У. Холмс—старший
В России центр на периферии.
В.О. Ключевский
...тот, кто умеет вести войну, покоряет чужую армию, не сражаясь; берет чужие крепости, не осаждая.
Сунь Цзы
Полвека назад бывший полковник Генерального штаба Е.Э. Месснер, обобщив опыт и итоги двух мировых и многочисленных «малых» войн ХХ в., пришел к выводу о размывании грани между мирными и военными международными отношениями, о превращении души вражеского народа в важнейший стратегический объект, а также о переходе к принципиально новому пониманию театра военных действий: «В классических войнах психология была дополнением к оружию... Теперь эти вспомогательные средства стали главными... Впредь важнейшим будет почитаться завоевание душ во враждующем государстве. ... Стратегия мятежевойны имеет своею перманентной и тоталитарной задачей «взять в полон» вражеский народ. Не физически, но психологически: сбить его с его идейных позиций, внести в его душу смущение и смятение, уверить в победности наших идей и, наконец, привлечь его к нашим идеям. Средством для достижения этого служит пропаганда» [29].
© О.Н. Тынянова, 2012
Однако с появлением у современного театра войны «четвертого»
— психологического — измерения первые три — территориальные — не только не исчезают, но определенно формируют единую пространственную систему: осваивая географическое пространство, человек превращает его в пространство социальное, которое наиболее зримо проявляет себя в типах поселений — деревне, городе, урбанизированном районе. Так, исследователи данного вопроса относят к числу функций древних и современных городов функции ремесленного производства, торговую (преимущественно внешнеторговую), военную, этноконсолидиру-ющую, политико-административную, феодально-владельческую, фискальную, культовую, культурную (А.М. Сахаров, В.В. Карлов, А.В. Куза [24; 10—12]); «...функции центра сельскохозяйственной округи, центра ремесел и торговли, а также роль своего рода идеологического лидера» и культовые функции (В.М. Масон [15, с. 10]); промышленную, аграрную, торговую, транспортную, религиозную, литературно-художественную, научную, образовательную, административно-политическую, военную, рекреационную (Ж. Боже-Гарнье, Ж. Шабо, П. Мерлен [3; 18]). Одновременно, как справедливо указывает О. Вендина, «...города, по определению, являются одновременно «центральными местами», обслуживающими потребности прилегающей территории, и «узлами» различных сетей, значение которых выходит далеко за пределы контролируемого городом пространства» [4].
Таким образом сегодня, когда «четвертым» измерением «всемирной мятежевойны» оказывается, по сути дела, все социальное пространство, его «несущая конструкция» — город — приобретает особое, стратегическое значение. Именно город, справедливо называемый средоточием движущих сил истории [7], на всем ее протяжении был и остается и элементом территориальной организации населения, и центром принятия политико-управленческих решений, и фокусом хозяйственной, социальной и культурной жизни, и «маркером» пространства и одновременно феноменом культуры. При этом, как справедливо отмечают В. Махнач и
С. Марочкин, с глубокой древности «за исключением периодов крайнего упадка городов, когда они выживали лишь благодаря своим религиозным, культовым функциям, города всегда были не только «культурными центрами», не только основными потребителями культуры, но и ее основными производителями. ... Город. возникал в первую очередь как культурный центр, центр духовной культуры, затем — центр материальной культуры, высокопрофессионального ремесла и художества, который естественно становился административно-политическим центром» [16].
Концентрация в городе материальных и социальных ресурсов региона, проявлений наивысших форм культуры данного общества позволяет
говорить о его власти над окружающим негородским пространством и ведущей роли в огосударствлении данной территории. Это представление наглядно отражено в термине «опорный каркас расселения», введенном выдающимся советским географом Н.Н. Баранским для обозначения остова, который формирует территорию, придает ей определенную конфигурацию [2, с. 168], связывая разнородные части территории и различные территориальные социально-экономические системы в единое государство. Не случайно вплоть до раннего Нового времени малая плотность сети городов при низком уровне развития транспортной инфраструктуры однозначно вела к распаду государств по линиям «наибольшей разреженности» коммуникационной сети, а малое количество городов и развитых городских систем на пограничной периферии всегда оказывалось одним из наиболее значительных факторов внутриполитической дезинтеграции, наглядно воплощая тезис Ратцеля о силе государства как о производном от возможности политического центра удерживать в сфере своего влияния пограничную периферию. Именно в городе
— месте локализации политической и культурной элиты и образовательном центре — вырабатываются и воспроизводятся образы пространства
— географического и властного.
Особую же значимость приобретает роль города и как центра выработки культурных смыслов и фокуса межкультурных взаимодействий и заимствований. При этом культурная функция города в значительной мере определяется тем, что таковые образы исторически вырабатывались и по сей день вырабатываются именно как сакрализованные. Особенности сакральной топологии и сегодня остаются детерминантами урбанизированной формы освоения пространства: «Священный символ структурирует пространство. ... В этот же ряд встраивается система политических и социально-иерархических отношений. В ходе усложнения социокультурного пространства именно город выступает в качестве первичного начала всякого организованного порядка» [9, с. 207—210]. Данный подход отсылает нас к концепции «региональной иконографии» Ж. Готтманна, согласно которой «iconographie regionale» представляет собой систему символов общественной жизни и быта, характерную для картины мира сообщества того или иного организованного пространства. Город, вырабатывающий первоначально локальную иконографию и концентрирующий цели и идеалы локального социума на каждом этапе социокультурной динамики, превращаясь в политический или административный центр, «притягивает» и организует близлежащее пространство. Расширение последнего ведет к синтезу иконографий более высокого порядка — региональных, макрорегиональных и т.д., в чем и заключается механизм формирования районов, государств, макро-регионов и цивилизаций [32]. Такая «иконографическая» организация про-
странства лежит, по Готтманну, в основе создания империй, многократно превышавших по своим размерам размеры метрополии, и обуславливает их прочность.
Таким образом, именно из города образы географического и властного пространства распространяются вовне, причем сегодня, с развитием коммуникационных сетей, особенно беспроводных средств связи, возможности внедрения городской ментальности в негородскую среду становятся поистине беспрецедентными, свидетельствуя о рождении «мирового города». При этом собственно город как центр формирования и распространения ценностных ориентаций и дискурса власти всегда являлся важнейшей политической и геополитической доминантой, прежде всего на пограничной периферии, что осознавалось уже в эпоху «мировых» держав древности. Весьма показательно в этой связи и негативное отношение к городу как к локальной «проекции» государства у противников такового от первых христиан до идеологов анархизма.
В целом, если видеть миссию города в огосударствлении территории (т.е. в установлении геополитического, геоэкономического и геокультур-ного контроля над пространством), становится понятной и культурная функция города как «агента» государства. Функция эта состоит в выработке городом государственноориентированных ценностно-смысловых значений, трансляции и воспроизводстве их в политико-управленческой, административной, образовательной и пр. сферах.
Дискурс власти, вырабатываемый городом, не будучи ориентирован на собственное государство, способен существенно подорвать его могущество. Особую значимость здесь имеет опять-таки приграничный город — в силу воздействия на него культурных полей сопредельных государств. Отсюда становятся понятны и известные из политической истории примеры уничтожения правителями собственных периферийных городов, чья система культурно-смысловых значений оказывалась несовместимой с государственным политическим дискурсом. Так Титом Флавием был разрушен Иерусалим, а Иваном Грозным — Новгород, так Петр I повелел «свесть» казачьи города, построенные в нарушение царских указов, так Пол Пот проводил тотальное уничтожение городов в Кампучии. Однако во все века планомерная дезурбанизация не меньше угрожала государству, чем непокорные города, приводя к хозяйственному и культурному регрессу территорий. К тем же последствиям ведет и классическая война, и война, ведущаяся незаконными вооруженными формированиями, что существенно замедляет в итоге доступ заинтересованных лиц к территориальным стратегическим ресурсам.
Ситуация принципиально изменяется в условиях, когда незаметное (или малозаметное) для общества информационно-психологическое воздействие позволяет добиваться контроля над территориальными ре-
сурсами без уничтожения города, за счет одной лишь трансформации вырабатываемой им системы культурно-смысловых значений. Более того, оказалось, что трансформация ценностно-смыслового содержания городской культуры позволяет устанавливать контроль над всей социально-политической системой государства и политическими процессами. Действительно, согласно А.В. Манойло, информационная война есть «противоборство социальных систем в информационно-психологической сфере по поводу влияния на те или иные сферы социальных отношений и установления контроля над источниками стратегических ресурсов», являющееся сегодня основным средством достижения не просто военно-политического превосходства и безусловного лидерства в сфере международных отношений и обеспечения благоприятных условий для перехода собственной национальной системы социально-политических отношений на новый, более высокотехнологичный этап развития, но и трансформации структуры национальных пространств (экономического, политического, социально-культурного, информационно-психологического) в соответствии с собственными принципами формирования информационной картины мира [13]. Подобного рода трансформация возникает в результате информационно-психологической экспансии субъектов информационной войны (от государств до виртуальных сообществ [14]) и предполагает:
— изменение системы социальных отношений, сопровождающееся вытеснением положений национальной идеологии и системы ценностей и замещением их ценностями и идеологическими установками субъекта информационной войны,
— установление контроля как над природными ресурсами, так и над IT-структурой и СМИ,
— наращивание присутствия собственных СМИ в информационном пространстве субъекта экспансии.
В таких условиях культурная диффузия, обеспечивающая пространственное распространение культурных образцов, превращается в «оружие массового поражения», а дискурс власти, вырабатываемый городом пограничной периферии, — в важнейший стратегический ресурс.
В то же время пример постсоветского пространства и, прежде всего, Российской Федерации является наглядной иллюстрацией также и того, что любой вид геополитического давления на пограничное пространство государства успешно трансформируется в геокультурное давление и информационно-психологическую экспансию. При этом несмотря на всю малую заметность для общества информационно-психологической агрессии (комментарий 1) против российского города как центра принятия политических решений несомненным признаком ее можно считать весьма характерные изменения в формулировке миссии города,
свидетельствующие об изменении в сознании политической элиты и в общественном сознании самой его концепции. Так, Н. Слука полагает, что «важная миссия глобальных городов в том, что они являются базой для краткосрочных официальных, деловых, научных, представительских и иных контактов самого разного рода» [26]; согласно Е.Л. Житковой, популярная за рубежом с 1980-х гг. тенденция разрабатывать миссии городов как условия осознания целей развития города его жителями и потенциальными инвесторами в городскую экономику напрямую связана с имиджевой политикой [8]. По мнению И.В. Владимировой, «миссией крупных городов должна стать и реализация политики развития многофункционального крупного города, экономическое и социальное благополучие которого основано на гармоничном сочетании кардинально обновленного производства и принципиально модернизированной сферы услуг, инновационно ориентированной науки и лучших традиций отечественного образования»[5, с. 141]. Миссия крупных городов России, как полагает исследователь, состоит и в функционировании их как центров социально ориентированных реформ и перевода страны на инновационный путь развития. К.В. Харченко в своем учебном пособии утверждает, что «.миссия относится, скорее, к философскому и культурологическому уровню дискуссии о перспективах развития города. . Миссия должна по возможности отражать специфику города как поставщика товаров и услуг на внешний рынок» [28, с. 253]. Как справедливо отмечает в этой связи О. Вендина, «.во многом городские стратегии скалькированы с бизнес-стратегий организаций, и это отношение к городу как к предприятию, пусть и нагруженному. социальными обязательствами и гражданской ответственностью, сквозит в используемых подходах. Города представляются как некий обособленный организм, миссией которого становится саморазвитие, рост благосостояния собственных жителей,.. интеграция в мировую экономику и многое другое. Все это замечательно, но смысл существования и развития городов гораздо шире, их миссией всегда было “собирание земель”, или, другими словами, консолидация населения, интеграция территории страны и обеспечение ее развития, а не только забота о самих себе. Благодаря городам регионы страны, характеризующиеся значительным природно-климатическим, социально-экономическим и культурным разнообразием, образуют единое функциональное пространство. Обеспечение этого единства, сплочение страны. через реализацию общих интересов и является главной миссией городов» [4].
В этой связи следует отметить, что подобная ситуация характерна отнюдь не только для России — не случайно Р. Найт в контексте проблемы устойчивого развития городской социокультурной среды пишет об опасности «существующего в настоящее время тенденциозного отно-
шения к тем видам знаний, которые создаются и накапливаются транснациональными корпорациями, международными органами и т.п. Это тем более необходимо, что односторонний подход ведет к несбалансированному развитию, т.е. к продвижению глобальных знаний и утрате местных» [20, с. 48]. Однако в случае России замещение традиционных коллективистских и этатистских ценностей индивидуалистическими и либерально-рыночными тем более угрожает национальному суверенитету и территориальной целостности, что с древнейших времен российский город более, чем какой-либо иной являлся главным оплотом единого государства, символом власти и цивилизационной идентичности, а также важнейшим элементом оборонительной системы государства: «На Руси христианская концепция города как Града Божьего была воспринята с определенными социокультурными коррективами. В России церковь и государство изначально развивались нераздельным образом. Власть в результате выстраивалась в городах, совпадающих с религиозными центрами, именно она оказывалась создателем городов и распространения влияния христианской религии. В результате город приобрел исключительное культурное значение, и его миссия воспринималась не через потребности хозяйственного и экономического развития, а прежде всего через его властную и сакральную природу» [9, с. 231]. Русские города, таким образом, мыслились как реальное воплощение Града Небесного — и в силу их сакральной, мессианской функции, и в силу того, что в условиях постоянной угрозы военной экспансии со стороны Степи образ городской стены становился зримым символом спасения.
Более того, в условиях кризиса Вестфальской системы суверенитета градиент плотности городской сети по осям «Запад — Восток» и «центр
— периферия», обусловленный историческими и природно-географическими особенностями освоения российского пространства, делает периферийный российский город, особенно на приграничной территории, значимым субъектом государственного управления. В то же время уже в годы советской власти наметилась тенденция превалирования промышленных и административно-политических функций новых строящихся городов по сравнению с культурообразующими, хотя развитие вузовской системы, увеличившейся за два десятилетия в послеоктябрьский период в два раза, к 1940 г. совпадает с городами высшего и среднего ранга урбанистической системы СССР [9, с. 242]. Сегодня же платой за некритическое принятие теории модернизации, в рамках которой «идея города» отождествляется с «идеей саморазвития» и интеграцией в мировую экономику, стали разрыв хозяйственных и социальных связей, дестабилизация всей прежней системы отношений и обострение множественных конфликтов, связанных с социальным, имущественным и территориальным неравенством, но обусловленных прежде всего социокультурным
контекстом: города, отторгаемые окружающим (и питающим) их негородским пространством за измену системе ценностей, испытывают на себе всю тяжесть сопротивления цивилизационного пласта [4]. В свою очередь, интегрируясь в глобальные процессы, город не может оставаться непроницаемым для внешних агентов, которые также ищут способы включить его в орбиту своей деятельности.
Опасность информационно-психологической атаки на города пограничного пространства России усугубляется и в силу наблюдающегося здесь явно недостаточного для полноценного геополитического контроля над периферией количества и качества развитых городских систем. После распада СССР число приграничных административно-территориальных единиц России с ранним урбанистическим переходом (т.е. с ранним переходом от поселений преимущественно сельского типа к городским) оказалось весьма незначительным, и наблюдаемая здесь динамика урбанизационных процессов не свидетельствует о наличии положительных сдвигов в данном направлении (рис. 1а) и 1б)).
а)
□ 1
02
03
О5
а) Приграничные административно-территориальные единицы России:
1 - с ранним урбанистическим переходом (до 1941 г.);
2 - с относительно ранним (1941-1960);
3 - со средним (1961-1970);
4 - с поздним урбанистическим переходом (после 1970 г.);
5 - не осуществившие урбанистический переход
Рис. 1. Урбанистические процессы в России:
а) урбанизационные типы приграничных административно-территориальных единиц России к концу ХХ в. [22, с. 52];
б) степень урбанизованности Российской Федерации по данным на 2004 г. [25]
Так, урбанистическая подсистема опорного каркаса пограничной периферии России сохраняет свою крайнюю неравномерность, где особенно выделяется т.н. «забайкальский разрыв», образованный расстояниями между Улан-Удэ, Читой и Благовещенском (рис. 2).
Рис. 2. Опорный каркас Российской Федерации 1 — наиболее крупные агломерации; 2 — большие города и узлы опорного каркаса;
3 — магистрали — основные экономические линии (обведен «забайкальский разрыв»). Опорным каркасом расселения (территории) выступает совокупность узлов (крупных городов и агломераций) и линий (магистралей): как писал Н.Н. Баранский, «основной рисунок страны или района образуется дорогами и городами... города плюс дорожная сеть — это каркас, это остов,.. который формирует территорию» [2, с. 128—129]
Особенностями урбанизации России в последние годы стало прекращение роста числа больших городов (более 100 тыс. населения) и замедление ранее характерного для них повышения категории людности.
Одновременно депопуляция сельской местности даже при минимальном оттоке ее населения в большие города влечет за собой сокращение всей сети населенных пунктов и отмирание их части, чреватое разрушением аграрно-промышленного комплекса страны. По мнению признанного специалиста в области градостроительной политики, известного российского архитектора и культуролога Вячеслава Глазычева, ключевым элементом опорного каркаса российского расселения становится сегодня средний город, удерживающий стремительно исчезающие малые города [6]. Представляется, однако, что программа содействия развитию моногородов, предложенная в Послании Президента РФ Д.А. Медведева Федеральному Собранию Российской Федерации 12 ноября 2009 г. допускает возможность ослабления средних городов: «В течение полугода Правительство должно утвердить программу содействия развитию моногородов, а также принять комплексные планы для тех населенных пунктов, которые находятся в наиболее сложной ситуации. В таких городах и поселках надо создать условия для применения способностей людей в самых разных сферах и, конечно, стимулы для частных инвестиций. Если же экономических перспектив для этого нет или они по каким-либо причинам очень малы, нужно помочь людям переехать в более благоприятное для жизни и работы место, тем более что у нас достаточно регионов, которые нуждаются в дополнительной рабочей силе [курсив мой — О.Т.]» [1].
Между тем деградация опорного каркаса России означает для ее пограничного пространства не просто снижение урбопотенциалов приграничных городских поселений, т.е. их способности формировать собственное внегородское пространство, но и превращение такового в пространство, контролируемое городами сопредельных государств. Так, уже в конце 1990-х гг. в пограничном пространстве Российской Федерации выделилось три региона, где влияние городского населения и городской среды сопредельного государства оказывалось равным или превышающим влияние городских поселений России (рис. 3).
Ситуация здесь осложняется влиянием зарубежных официальных и негосударственных религиозных организаций, а также информационно-психологической экспансией в образовательной сфере. Так, на Северном Кавказе это проблема получения религиозного образования, открывающая регион для фундаменталистских и пантюркистских геополитических проектов.
Как отмечает в этой связи В.А. Меликов, большая часть исламских вузов Дагестана, «нарушая существующее законодательство, ведет образовательную деятельность без лицензии — только 9 из них на сегодняшний день лицензированы. Ни один из исламских вузов не аттестован и не имеет государственной аккредитации. ... В лицензированных вузах не соблюдаются требования устава и лицензии. .светские предметы,
включенные в учебные программы большинства дагестанских исламских учебных заведений, на деле являются попросту декларацией, так как преподавание их, как заявлено при получении лицензии, не ведется (только в СКИУ им. Мухаммада Арипа, в ИУ им. Ашъари преподаются некоторые общеобразовательные дисциплины)» [17].
Рис. 3. Урбопотенциалы российских приграничных городов в условиях информационной войны. Цифрами дано отношение внутреннего потенциала к внешнему сразу после распада СССР [22, с. 53]. Обведены зоны повышенного информационного давления на пограничное пространство Российской Федерации.
При этом несмотря на широкие возможности получения религиозного образования внутри республики часть дагестанской молодежи предпочитает получение религиозного образования за рубежом. Наибольшей популярностью среди северокавказской молодежи пользуются университеты Саудовской Аравии, Турции, Сирии и Египта. Выходцы из Адыгеи, Карачаево-Черкесии, Кабардино-Балкарии и Северной Осетии чаще всего выезжают за религиозным образованием в Турцию, в то время как дагестанцы, чеченцы и ингуши предпочитают получать образование в Дамаске и Каире (где находится наиболее известный в мире исламский вуз «АльАзхар»), а также в учебных заведениях Саудовской Аравии. Поехать на учебу можно как официально — по направлению духовных управлений мусульман, так и в частном порядке, и именно из-за значительного числа «инициативников» точной статистики обучающихся в исламских странах россиян нет, хотя власти Дагестана говорят о более тысячи выходцев из республики, числящихся студентами исламских иностранных вузов [23]. Здесь следует подчеркнуть, что недавние события в Северной Африке и на Ближнем Востоке следует рассматривать отнюдь не как препятствующие указанной образовательной миграции — наоборот, можно ожидать, что «исламское возрождение» сделает образовательную экспансию на Северном Кавказе еще более жесткой, а усиление полити-
ческой нестабильности в Египте и Сирии превратит Саудовскую Аравию и Турцию в лидеров такой экспансии.
В свою очередь светское образование приграничных регионов от Урала до Дальнего Востока испытывает на себе сильнейшее влияние Китая, в геополитической практике которого исторически доминирует культурно-психологический аспект. Так, Центр стратегических исследований Китая Российского университета дружбы народов (Москва) приводит весьма характерные особенности деятельности Институтов Конфуция на территории Российской Федерации [21]: «Все созданные в настоящее время институты Конфуция не обладают юридическим лицом и выступают как структурные подразделения российских вузов. В ряде случаев они оформлены в виде центров дополнительного образования или в качестве учебных центров»; «В подавляющем большинстве случаев основное преподавание ведут китайские преподаватели, которые используют исключительно учебный материал, изданный в КНР на основе китайских образовательных стандартов. В ряде вузов вообще отсутствует российский компонент образования, при этом само ведение занятий китайскими преподавателями не может быть предметом контроля вследствие того, что в вузе отсутствуют специалисты со знанием китайского языка»; «Подавляющее число преподавателей работающих в российских Институтах Конфуция являются гражданами КНР, кроме того только 10% из них имеют специальное образование, которое дает им право проводить занятия с российскими студентами. Китайские преподаватели организовывают процесс изучения китайского языка исключительно с использованием китайских учебников, не прошедших лингвистическую и методологическую экспертизу. В ряде вузов вообще отсутствуют российские преподаватели, что дает китайским гражданам бесконтрольно обучать российских студентов»; «Институты Конфуция продвигают китайские стандарты не только в области преподавания языка, но и в области лингвострановедческих тематик, что, безусловно, может сформировать неадекватную оценку истории российско-китайских отношений».
«Таким образом, — подводят итог аналитики, — Институты Конфуция в настоящий момент являются центрами китайской культуры на территории России, имеют заметную поддержку со стороны российских вузов, что способствует распространению китайских подходов к культурным и историческим аспектам взаимодействия России и Китая» [21]. Более того, на официальном сайте Шанхайской Организации Сотрудничества размещена и по сей день сохраняется следующая информация: «Власти Свердловской области до конца января 2008 года подготовят постановление о создании корпорации по строительству Большого Евразийского университета (БЕУ), сообщает. департамент информационной политики главы региона. . Предполагается, что в нем будут проходить обучение до 200 тысяч студентов (сейчас в Екате-
ринбурге обучается 140 тысяч). Среди них будут молодые люди из стран СНГ, Японии, Южной Кореи, Китая. Преподавание будет вестись на русском языке, однако не исключено, что частично образовательный процесс будет проходить и на языке учащихся, например, китайском [Курсив мой — О.Т.]» [30].
«Мирная экспансия» Китая ведется также и за счет активной градостроительной политики КНР на его граничащих с Россией территориях, и за счет планомерного внедрения в российскую городскую среду китайского архитектурного элемента, вытесняющего характерную для российской культуры маркировку пространства. При этом информационно-психологическая экспансия Китая в Восточной Сибири и на Дальнем Востоке облегчается еще и быстрыми темпами сокращения в этих регионах малых городов и городских поселений — прежде всего вследствие военной реформы, поскольку большинство малых городов данного сегмента пограничного пространства — это именно военные городки и погранзаставы. Так, в частности, по данным Академии геополитических проблем, только в двух районах Приморского края насчитывается не менее тринадцати брошенных военных городков [31]. Не касаясь военно-стратегического аспекта данной проблемы, подчеркну, что вплоть до проведения радикального сокращения Вооруженных Сил дислокация воинских частей в приграничных регионах существенным образом улучшала также их социальную инфраструктуру, а в слабозаселенных районах являлась еще и важным демографическим фактором.
Таким образом, проблема города как объекта и субъекта информационной войны связана с целым комплексом вопросов центрально-периферической организации государства и форм противодействия информационно-психологической агрессии, включающим, среди прочих и такие аспекты, как:
1) пересмотр подходов к разработке муниципальных стратегий исходя из презумпции «общих интересов»;
2) «регенерация русского города» (В. Махнач) — активизация градостроительной, городской и инфраструктурной политики, прежде всего в восточной части Российской Федерации, опирающейся на традиционные принципы русского городского строительства, выступающего в данном случае еще и важнейшим фактором демографической политики. Как небезосновательно полагают В. Махнач и С. Марочкин, «поистине страшный удар по русскому дому и русскому городу нанес Н.С.Хрущев. ... Сейчас говорят о вымирании русских. А когда этот «процесс пошел»? Ответим точно: ежегодный прирост русского населения стал ниже, чем у мусульманских народов СССР, много меньше затронутых индустриальным жилищным строительством и сохранивших традиционный уклад жизни, только в 1960-х годах. То есть русский народ пережил революцию,
коллективизацию, страшную войну, но не смог пережить “хрущеб”. ... Нормальную рождаемость обеспечивает не «исламская традиция многодетности» — тогда пришлось бы признать, что и старая русская деревня, и русская колхозная деревня, и традиционный русский город исповедовали ислам — ведь рождаемость там была не хуже, чем в Афганистане, Чечне и Албании, — но традиционный образ жизни во вмещающем ландшафте, который соответствовал этническому стереотипу поведения, да и просто особенностям человека как биологического вида» [16];
3) осуществление целенаправленной архитектурной и иной маркировки пространства, учитывая отмечавшуюся еще Е.Э. Месснером специфику массового сознания: «Надо помнить, что масса с трудом усваивает смысл идеи — ей более доступен облик идеи. Поэтому секрет успеха агитации не столько в том, что преподнести, сколько в том, как преподнести». Очевидно, что подобного рода маркировка должна осуществляться в соответствии с российской культурной традицией. Вспомним, что известнейший историк Русской церкви И.К. Смолич отмечал: «... русский город без церквей и монастырей. просто немыслим» [27]. Такая маркировка, с одной стороны, не только формирует у его жителей национальную идентичность, но способствует улучшению качества городского населения (В. Махнач и С. Марочкин со ссылкой на Ю.М. Лотмана и В.Л. Глазычева показывают, что послехрущевские города способствуют развитию у детей информационного и сенсорного голода уже с первых лет жизни [16]). С другой стороны, маркировка российского (русского) пограничного пространства за счет характерного для России типа градостроительства, предполагающего непременное наличие если не монастырей, то приходских церквей, исторически имела важнейшее идеологическое значение отнесения соответствующего культурного ландшафта к Русскому государству. Сегодня же такая маркировка оказывается тем более необходимой, что архитектурные сооружения азиатской части России могут оказаться сегодня объектом и инструментом геополитической практики. Так, при передаче Китаю островов на Амуре в 2003 г. геостратегическое значение приобрела православная часовня на о. Большой Уссурийский: «Была в договоре с китайцами. одна оговорка: российскими остаются те территории, где находятся культурно-исторические ценности. Храм, конечно, к таковым относится. Пришлось срочно вносить уточнения. И в результате остров передали соседям не весь, граница прошла у самой часовни. Она как бы спасла нашу землю. Если бы на Тарабарове был храм, то и тот остров бы отстояли» [19];
4) языковая, образовательная и информационная политика, в том числе:
а) внесение в п.1 ст. 3 Федерального закона «О государственном языке Российской Федерации» дополнения: «Государственный язык
Российской Федерации подлежит обязательному использованию. в образовательном процессе во всех образовательных учреждениях на территории Российской Федерации»;
б) создание позитивного образа российской истории, пропаганда и продвижение образцов российской (русской) культуры, в том числе и за счет существенного увеличения часов преподавания таких дисциплин, как русский язык, русская литература и отечественная история, особенно в региональных образовательных стандартах приграничных субъектов Российской Федерации;
в) уточнение законодательной базы, позволившей бы упорядочить регистрацию и деятельность иностранных образовательных учреждений на территории приграничных субъектов Российской Федерации, а также обучение их жителей в зарубежных учебных заведениях и контроль ее исполнения;
г) введение обязательных экзаменов по русскому языку, русской литературе, культуре речи и отечественной истории для государственных чиновников всех уровней — как ежегодных, так и каждом последующем карьерном продвижении (комментарий 2);
д) разработка программы взаимодействия Пограничной службы ФСБ России и вузов пограничного профиля с образовательными учреждениями приграничных регионов Российской Федерации;
5) комплекс специальных технических мер по защите информационного пространства;
6) взвешенная военная и пограничная политика.
И здесь принципиальными представляются два аспекта. Во-первых, в условиях лавинообразного развития информационных технологий за ним должны успевать темпы развития и внедрения в практику и в общественное сознание технологий юридического и технического контроля соответствующих потоков, прежде всего трансграничных и, если необходимо, их перекрывания (в определенном смысле можно учитывать опыт Китая, успешно осуществляющего контроль всех трансграничных коммуникационных потоков и сетей, включая Интернет). Во-вторых, представляется, что наиболее эффективное противостояние информационно-психологической агрессии возможно за счет создания и продвижения позитивного образа собственной истории и культуры. Не менее значимым фактором противодействия информационно-психологической агрессии представляется и внедрение в общественное сознание принципиально нового, расширительного понимания войны, ее субъектов, объектов, театров военных действий, стратегии и тактики. В свою очередь сегодня, когда теракты в российских городах все чаще заставляют обращаться к концепции «всемирной мятежевойны» (в том числе и как форме информационно-психологической агрессии), поневоле при-
ходит осознание справедливости тезиса Е.Э. Месснера о том, что солдатами и военачальниками на такой войне оказывается все население государства, особенно городское население. Впрочем, отметим, что новым такое понимание оказывается только в рамках западной — и западноориентированной — военной мысли. Военная же мысль Востока насчитывает не один век такого подхода, оказавшегося неожиданно актуальным и плодотворным в эпоху информационного противоборства. Очевидно, однако, что и пересмотр, и внедрение в общественное сознание новой парадигмы войны осуществляется в городе и из города, и потому подобного рода задачи могут быть решены лишь государством и политическим классом, сохраняющим и преумножающим свои города.
Комментарии
1. «Информационно-психологическая агрессия — действия, направленные на нанесение противнику ограниченного и контролируемого ущерба с целью получения агрессором дополнительных преимуществ при последующем выборе компромиссного решения политического конфликта». (Цит. по: [13, с. 228]).
2. Пункты (а)—(г) были предложены автором в качестве рекомендаций Общественной Палаты Российской Федерации 11 марта 2011 г. круглом столе «Экология языка» (см., в частности, электронный ресурс http://www.interfinancecapital.com/eco-index.php).
Литература
1. Послание Президента РФ Д.А. Медведева Федеральному Собранию Российской Федерации 12 ноября 2009 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://kremlin.ru/transcripts/5979
2. Баранский Н.Н. Об экономико-географическом изучении городов // Экономическая география. Экономическая картография. М.: Географгиз, 1956.
3. Боже-ГарньеЖ, ШабоЖ. Очерки по географии городов. М.: Прогресс, 1967.
4. Вендина О. Стратегии развития крупнейших городов России: поиск концептуальных решений // Демоскоп Weekly. Электронная версия бюллетеня «Население и общество». Центр демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН № 24 —248. 22 мая — 4 июня 2006. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.demoscope.ru/weekly/2006/0247/ analit01.php#_FN_3
5. Владимирова И.Л. Градостроительная деятельность в стратегиях социально-экономического развития крупных городов // Политология. Экономика. Право. Проблемный анализ и государст-
венно-управленческое проектирование. 2008. № 5. Т. 1.
6. Глазычев В.Л. Российский город в концепции долговременного развития России. Выступление Глазычева Вячеслава Леонидовича на пленарном заседании «Перспективы развития городов» IV Пермского экономического форума 12 сент. 2008 г. [Электронный ресурс]. Режим доступа: www.glazychev.ru/publications/ doklady/2008-09-12_permforum.htm
7. Глазычев В.Л. Социально-экологическая интерпретация городской среды. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// glazychev.ru/books/soc_ecolog/soc_ecolog_2.htm
8. Житкова Е.Л. Маркетинг города: перспективные направления совершенствования (на примере г. Тольятти) // Маркетинг в России и за рубежом. 2006. №5.
9. ИльинВ.Г Город как концепт культуры. Дисс. ... д.социол.н. Р.н/Д: Ростовский государственный педагогический университет, 2004.
10. Карлов К. К вопросу о понятии феодального города и его типов в отечественной историографии // Русский город (проблемы горо-дообразования). 1980. Вып. 3.
11. Карлов В.В. Образование и развитие городов на территории Московской области // Города Подмосковья. Кн.1. М.: Московский рабочий, 1979.
12. Куза А.В. Социально-историческая типология древнерусских городов Х-ХШ вв. // Русский город. 1983. Вып. 6.
13. Манойло А.В. Информационно-психологическая война: трансграничное сотрудничество и угрозы национальной безопасности в информационно-психологической сфере // Современная Россия и мир: альтернативы развития (трансграничное сотрудничество и проблемы национальной безопасности): Материалы круглого стола и международной научно-практической конференции / Под ред. Ю.Г. Чернышова. Барнаул: Изд-во Алтайского ун-та, 2004.
14. Манойло А.В. Объекты и субъекты информационного противоборства. М.: Лаборатория МГУ по математическим проблемам криптографии, 2004.
15. МассонВ.М. Первые цивилизации. Л.: Наука, 1989.
16. Махнач В, Марочкин С. Русский город и русских дом // Велесова слобода / Под ред. В.Б.Авдеева и А.Н.Савельева. 2002. №2. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.velesova-sloboda.org/ antrop/marochkinmahnach.html
17. Меликов В.А. Исламские учебные заведения постсоветского Дагестана. 2008. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// idmedina.ru/books/materials/turkology/1/histori_melikov.htm
18. Мерлен П. Город. Количественные методы изучения. М.: Прогресс, 1977.
19. Миронов В. Размытые границы. На Дальнем Востоке продолжается китайская территориальная экспансия // Русский курьер. 2007. 29 янв. № 3 (586). [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.ruscourier.ru/archive/2302?id=2302&vo=57
20. Найт Р.В. Устойчивое развитие — устойчивые города // Международный журнал социальных наук. 1993. № 2.
21. Общие результаты обследования Институтов Конфуция на территории РФ // Интернет-сайт Центра стратегических исследований Китая Российского университета дружбы народов (Москва). [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.chinacentre. ru/?id=32
22. Попов РА. Количественная характеристика урабанизационных регионов России во второй половине XX в. // Известия РАН. Серия географическая. 2002. №1.
23. Президент поставил оценку системе ЕГЭ // Официальный сайт Московского государственного университета путей сообщения (МИИТ). Новости МИИТ. 31 авг. 2009. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://miit.ru/portal/page/portal/miit/info/naa?id_ page=1100&id
24. Сахаров А.М Города Северо-восточной Руси XIV—XV веков. М.: Московский Университет, 1959.
25. Социальный атлас российских регионов // Интернет-сайт Независимого института социальной политики. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://atlas.socpol.ru/maps/1_1_2map.gif
26. Слука Н. Глобальные города // Демоскоп Weekly. Электронная версия бюллетеня «Население и общество». Центр демографии и экологии человека Института народнохозяйственного прогнозирования РАН №343—344. 1—14 сент. 2008. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/2008/0343/tema04. php
27. Смолич И.К. Русское монашество 988—1917 // Русская цивилизация. 2007. 10 нояб. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http:// www.rustrana.ru/article.php?md=28075
28. Харченко К.В. Муниципальное стратегическое планирование: от теории к технологии: Учеб. пособие. Белгород, 2009.
29. Хочешь мира, победи мятежевойну! Творческое наследие Е.Э. Месснера // Военная культура Русского зарубежья. Российский военный сборник: Исследовательско-издательский проект. Выпуск 21. Под общ. ред. В.И. Марченкова. Составитель И.В. Домнин. Редактор двадцать первого выпуска Российского во-
енного сборника А.Е. Савинкин. Ответственный за выпуск И.В. Домнин. М.: Военный Университет, Русский путь. 2005. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://militera.lib.ru/science/0/ pdf/messner_ea01.pdf
30. Центральный интернет-портал Шанхайской Организации Сотрудничества. 2007. 29 дек. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.infoshos.ru/ru/?idn=1147
31. Шурыгин В. Большая реформа или большая ложь? Мифы и факты военной реформы Сердюкова // Знание — власть. Концептуальное приложение к № 471. 2010. 3 февр.
32. Gottmann J. La Politique des Etats et leur Geographie. Paris, 1952
