Российские выборы: время "серых" Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

Лев ГУДКОВ,

Борис ДУБИН

Российские выборы: время "серых"

Предварительные замечания. Парламентские выборы в России 1999 г. поставили перед социологами ряд новых вопросов, поиск ответов на которые потребует пересмотреть уже сложившиеся и казавшиеся до этого вполне удовлетворительными способы объяснения политических явлений. Прежде всего это касается природы политической мобилизации в ситуации выборов, а значит, и тех институциональных форм, которыми задается постсоветская система власти и организации общества в России. В данном случае мы имеем в виду кажущееся довольно тривиальным обстоятельство: успех на выборах трех партий или электоральных объединений, которые возникли всего за несколько месяцев до выборов, — ОВР, СПС и "Единства" (или "Медведь"). В сумме эти три блока получили около половины всех голосов избирателей (45%), голосовавших по партийным спискам, оттеснив в сторону, по меньшей мере символически, "старые" партии и движения — КПРФ, "Яблоко" и ЛДПР (они в сумме набрали лишь 36%), не говоря уже о множестве других политических образований, потерпевших поражение или не добившихся необходимого признания (в их числе НДР, КРО, АПР, "Женщины России", сталинисты и радикал-патриоты). А если считать от избирателей только тех партий, которые преодолели 5%-ный барьер, то три блока, два из которых возникли лишь в середине лета 1999 г., а третий — вообще в конце октября 1999 г., получили свыше 55% голосов!

Столь стремительный рост признания партий или блоков заставляет вспомнить шумный успех В.Жириновского в 1993 г., появившегося на политической сцене буквально за месяц до того. Тогда это казалось случайностью, аномалией, политическим эксцессом. Нынешний ход избирательной кампании заставляет вернуться к тому случаю и дать ему иную оценку, рассмотреть его уже как модель, как начало не опознанной тогда тенденции, как проявление определенной закономерности. Великодержавный или даже имперский национал-популизм, который принимал у В.Жириновского утрированные и эпатажные формы, сегодня сглажен у лидеров ОВР и тем более — у явных и неформальных лидеров "Единства". Он стал гораздо более "солидным" и "благопристойным", но не изменил своей сути. И тогда, и сегодня фоном для быстрого развертывания новых политических образований послужили экстраординарные ситуации (танковый расстрел и штурм здания Верховного Совета РСФСР), обозначившие всю серьезность угрозы гражданской войны в первом случае, чеченская война (антитеррористическая кампания) — в другом. Исходя только из этих двух моментов, можно говорить о неуникальном характере электоральной "мобилизации" популистских партий, т.е. о наличии определенных структурных предпосылок или о скрытых силовых линиях организованности общества. Этот феномен или свойство политической культуры мы и собираемся проанализировать в данной статье. Проблема заключается в том, чтобы посмотреть, как работают механизмы негативной мобилизации, кого они привлекают в данной ситуации и как это связано с характеристиками самого постсоветского человека, какой политико-антропологический тип оказывается несущей конструкцией в подобных процессах.

Российская партийная система. Как и во многих других отношениях, при анализе политических явлений и

процессов в современной России приходится подвергать ревизии или уточнять имеющийся аппарат объяснений и аргументации, перегруженный представлениями и постановками проблем западной политологии и социологии, взвешивать, насколько адекватно употребление того или иного термина для описания ситуации в России, возможен ли прямой перенос значений из прошлых реалий в современную жизнь и нет ли случаев подмены функционального смысла понятий, превращающего операциональный термин в идеологическое клише. В полной мере это относится и к таким расхожим словам, как "политические партии", "демократическая система выборов", "парламент", и т.д.

История политических систем зависит от истории структуризации общества. Если брать только европейскую традицию, то здесь под партией обычно понимают организацию, функция которой заключается в обеспечении массовой поддержки граждан для того, чтобы посредством механизма выборов провести своих лидеров в органы власти разного уровня — в парламент, на высшие посты государственной власти (президент, глава правительства и др.) или местной администрации. Условием свободного выбора гражданами является публичная конкуренция лидеров разных партий, предлагающих свои политические программы в самых разных областях общественной жизни — от внешней политики до медицины или строительства дорог, т.е. реализующих те или иные цели, ценности, интересы и идеалы общества. Состязание программ предполагает различные формы публичности — открытые парламентские выступления депутатов и кандидатов в депутаты, критику (анализ и оценку) действий правительства и других органов исполнительной власти в центре и на местах, контроль за принятием и исполнением бюджета, слежение за законностью или моральностью действий властей разного уровня, обсуждение различных аспектов текущей политики в СМИ, в публичных дискуссиях в клубах, университетах, в ходе различных общественных акций и манифестаций и пр. Принцип конкуренции программ, предполагающий публичное определение политических приоритетов, делает возможным массовое участие граждан в политическом процессе, а значит, становится условием взаимной ответственности сторон за последствия и реализацию принятых решений. Институционализация этого принципа в форме многопартийной системы закрепляет возможности представления структуры интересов гражданского общества и предназначена гарантировать учет (хотя бы в виде дискуссии) мнений, представлений и интересов различных групп дееспособного населения, имеющего право голоса. Конечно, такая схема не более, чем объясняющая модель. В реальности исследователи обнаруживают и пассивную, ведомую массу, и неангажированное не участвующее в политической жизни "болото", и прочее и прочее. Кроме того, следует принимать во внимание и существенные различия национальных партийных систем в разных странах, но тем не менее социально-политические принципы их формирования и организации в этом плане меняются не существенно.

За российской политической системой постсоветского времени стоит не институциональный баланс различных социально-политических сил и движений в гражданском обществе, перерастающих по мере зрелости в те или иные партии. Источники, модели и механизмы формирования политических организаций и блоков в России были принципиально другими. Возникновение многопартийной системы обязано процессу разложения тоталитарной "партии-государства", откалыванию от единой организации КПСС и систем государственного управления союзного

уровня тех или иных блоков, первоначально •— республиканских партийных организаций*.

Позднее начали выделяться и другие фракции правящей номенклатуры — российские социал-демократы, национал-патриоты, отраслевые лоббисты, крошечные ра-дикал-большевистские союзы и "движения", в том числе и непосредственно инициированные КГБ ЛДПР. На фоне множества претендовавших на признание политических движений, партий, групп и клубов (всего их насчитывалось более 120) заметно выделялись российские остаточные структуры КПСС — модернизированная КПРФ, а также "партии" нового начальства — "Демократический выбор России" (политические структуры мобилизационной поддержки реформаторов, "кооптированных" в структуры прежней власти, партия Е.Гайдара) и их оппоненты из несостоявшихся реформаторов "Яблока", уже так или иначе побывавших при власти, но никогда не имевших права решающего голоса или доминирующего влияния. С уходом Е.Гайдара из правительства значительная часть входивших в ДВР федеральных и региональных чиновников перешла в НДР — аналогичное (хотя и отличающееся по своим ориентациям и намерениям) проправительственное движение В.Черномырдина. Упомянем и другие осколки прежней профсоюзной или отраслевой номенклатуры — Аграрная партия, "Женщины России", блоки

А.Вольского, А.Руцкого, И.Рыбкина и пр. Иначе говоря, внешне, на публике, в СМИ конкурировавшие между собой партии и другие политические объединения представляли различные фракции прежней государственной бюрократии, боровшейся за доступ к власти и мобилизующей для этого массовую электоральную поддержку. Их объединяло общее понимание природы власти как единственной реальной силы в российском обществе, с которой следует считаться и стараться использовать в нужных целях (для общего модернизационного сдвига, процесса декоммунизации страны, отраслевого или регионального

* В латентной форме этот процесс шел уже с начала 80-х годов, но свою открытую форму он получил только к концу этого десятилетия главным образом в Прибалтике, позже проявившись и в других союзных (закавказских, среднеазиатских, а затем и во внутрироссийских автономных), республиканских парторганизациях. Однако прежде чем сформировались собственно политические партии (чаще всего националистического толка), на первый план вышла общая для них всех мобилизационная структура — "народные фронты" различного рода, ставшие переходными объединениями по поддержке альтернативных правящей номенклатуре группировок (функционеров второго и третьего эшелонов самой власти или обслуживающих ее подсистем — людей из "творческих союзов", литераторов, юристов, журналистов, ученых из закрытых институтов и пр.). На общероссийском уровне "фронты" 1989-1990 гг. оказались довольно эпигонскими и слабыми образованиями, но их роль, по существу, приняли на себя сначала Межрегиональная депутатская группа, а затем небольшие разнородные политические образования, большая часть которых позднее вошла в "Демократическую Россию". Главное, что их выделяло, определялось их конфронтацией с КПСС и союзной номенклатурой. Лидерами нового призыва стали либо прежние обкомовские и отраслевые начальники, сумевшие сыграть на национальной оппозиции республики центру (Б.Ельцин, М.Шаймиев, С.Николаев, М.Рахимов и др.), либо их оппоненты, однако заменившие прежних начальников (гекачеписты, Р.Хасбулатов, А.Руцкой, Г.Зюганов и пр.). Подчеркнем, что в наиболее крупных из бывших национальных автономий процесс ротации начальства практически был подавлен — ив Татарстане, и в Якутии, и в Башкирии, и на Северном Кавказе наверху сидели те же секретари обкомов, что и в начале перестройки. В общем и целом ротация номенклатурных кадров высшего уровня была минимальной. См.: Головачев Б., Косова Л., ХахулинаЛ. Формирование правящей элиты в России // Экономические и социальные перемены: Мониторинг общественного мнения. 1995. № 6. С. 18-24.

лоббирования, задач регионального и местного управления и пр.).

Фактически даже "молодые реформаторы" (из бывшей команды Е.Гайдара) воспринимали себя не как орган артикуляции или представительства запросов и интересов гражданского общества (последнего в России, можно сказать, и не было, во всяком случае — как политического феномена), а в качестве кадрового ресурса или запаса для высшего руководства, которое выступало самодостаточной величиной (чем бы эта самодостаточность ни объяснялась и ни обосновывалась). Дело не просто в отсутствии фигур с лидерскими, харизматическими качествами в обществе (что само по себе едва ли может удивлять — тоталитарная и репрессивная система была направлена на то, чтобы нейтрализовать какие бы то ни было инновационные ресурсы, способные ослабить жесткий внутренний контроль за системой), а в том, что и власть, и массовое сознание были едины и согласны с тем, что сфера политики -— это исключительно сфера управления. А соответственно, ею должны заниматься исключительно люди опытные и умелые — квалифицированные специалисты по управлению. Другими словами, власть (право приказания) должна принадлежать бюрократии. Никаких особых (правовых, социальных, политических и т.п.) представлений о контроле или механизмах сдерживания властного произвола, кроме остаточных патерналистских представлений о "честном" и "справедливом" правителе, заботящемся о "своем" народе, не было и на протяжении последних десяти лет не появилось (см. сравнение свойств прежней, советской и нынешней власти*). Нерепрезентативная и неподконтрольная природа власти в России означала ее самодостаточность, самоценность, а стало быть, признание правомерными притязаниями на властный статус лишь у тех, кто уже до того оказался в одном из звеньев номенклатурной системы.

Ведомственно-институциональная харизма власти гораздо эффективнее обеспечивала вероятность массовой поддержки кандидатам во власть, нежели личные качества человека, идущего в политики, освобождая его от индивидуальности и необходимости конкуренции. Общие (этикетно-ролевые) слова оказались намного важнее, чем реальные политические цели и программы, которые обыватель всерьез не принимал во внимание. Имел место эффект массовых (институционально предопределенных и заданных) проекций на кандидата, наделявших его всеми необходимыми для общественного деятеля ролевыми свойствами и добродетелями. Это своего рода социологическое "паспарту" для той или иной персоны будущего начальника закрепляло и упорядочивало механизмы консолидации, согласия власти и общества, отсекая возможность проникновения чужих и случайных людей в "свои" структуры управления. (Достаточно вспомнить примеры легкости прихода во власть А.Коржакова, такую же относительную легкость отсечения от власти уже избранных на волне местного популизма людей с полукрими-нальной репутацией, как это было с мэрами в Нижнем Новгороде или в Ленинске-Кузнецком.)

Нынешняя система политических партий (многопартийная структура в России) начала складываться лишь к концу 1993 г., а именно через год после ухода или вытеснения большей части "молодых демократов" из власти. Обстоятельства (побудительные мотивы, интересы, факторы), под влиянием которых складывалась эта система, были достаточно разными: и стремление получить доступ к "пирогу", и борьба за влиятельные позиции, и идеоло-

* Левада Ю.А. Феномен власти в общественном мнении: Парадоксы и стереотипы восприятия // Вестник Московской школы политических исследований. М., 1998. № 10. С. 13-34.

гические соображения о необходимости такого политического и правового механизма, который мог бы гарантировать систему от установления монопольного контроля за властью, и многое другое. Ближайшая же задача, которая объединяла "новые" группы в верхних эшелонах власти, заключалась в том, чтобы ограничить доступ наверх прежним, потерпевшим поражение номенклатурным группам. От избирателя в этой ситуации войны разных кланов государственной бюрократии, ставшей раздробленной и децентрализованной, ожидалась лишь готовность поддержать на выборах назначенных в качестве руководства своих, "добрых" или привычных "начальников" против "плохих" и "чужих".

Первоначально, до выборов 1995 г., когда покинувшие власть реформаторы окончательно потерпели поражение, спектр политических деклараций номинально был довольно широким. Но уже к президентским выборам 1996 г. он сократился до альтернативы "Ельцин — Зюганов", иными словами, сохранилось существующее положение вещей или произошла частичная реставрация советской системы. Стало ясно, что невозможен уже ни полный реванш сторонников тоталитарной системы, ни полный успех поборников западного либерализма, выстраиваемого с опорой на советский государственный аппарат. Вместе с тем сузилось и идеологическое поле политических программных целей.

В парламентской кампании 1999 г. различия в ориентациях избирателей были уже почти не существенными: несколько больше акцент на необходимости социальной поддержки населения, больше протекционизма и "защиты отечественного производителя" — у сторонников коммунистов, чуть больше требований свободы рынка от государственного контроля и защиты собственности — у приверженцев "правых". Вот практически и все расхождения, они — в нюансах, в величине и степени настоятельности соответствующих ожиданий ("для себя", "для детей" или "не в этой жизни"), но не в структуре, не в принципиальных особенностях.

О понятии и механизме политической мобилизации.

Можно ли говорить о "политической мобилизации" по отношению к росту сторонников тех или иных партий и избирательных блоков? И чем отличается скоротечный, бурный взлет числа сторонников некоторых партий (впервые наблюдавшийся в декабре 1993 г. на примере взрывного успеха партии В.Жириновского) от обычного роста популярности той или иной партии и политического движения?

Правомерно говорить о политической мобилизации, если мы наблюдаем примерно следующую структуру процесса:

а) наличие специфической экстраординарной ситуации — угрозы существованию или благополучию группы либо обществу в целом (опасность войны, стихийного бедствия, прихода к власти противников правящей партии и перспектива установления репрессивного или дискриминационного режима, который ставит под вопрос безопасность данной группы);

б) наличие механизма мобилизации — аппарата или организации, способной привлечь к себе людей, поставив перед ними (и перед собой) конкретные цели действия или наметив программу таких действий, а также наличие лидера, рисующего соответствующую картину реальности и указывающего на пути достижения намеченных целей действия или опасность вышеуказанного рода. Чаще всего моделью для понимания или описания мобилизационного процесса служит схема армейского призыва;

в) обычная схема мобилизации выглядит следующим образом: сначала привлекаются самые активные и ангажированные группы, связывающие с организацией свои

интересы или ожидания, затем подтягиваются все более пассивные и колеблющиеся, периферийные для данных целей слои и категории, наконец, последними идут те, кто ведет себя, ориентируясь на поведение "большинства" (как они его себе представляют), с тем чтобы избежать дискомфорта или санкций за отказ или неучастие. То есть первая волна задает образец, будучи воодушевленной ценностными или идеальными мотивами, вторая — надеется на вознаграждения различного рода или устранение угрозы, третья — подтягивается, пассивно подчиняясь требованиям власти и большинства, чтобы не быть обвиненной в уклонении от общего призыва.

Как представляется, характер выборной ситуации 1999 г. не позволяет говорить о том, что мы имеем дело с политической мобилизацией в классическом виде, несмотря на сходство отдельных моментов. Видимо, правильнее было бы говорить о "негативной мобилизации".

Негативный фон и его место в нынешнем электоральном самоопределении. Крайне важным обстоятельством развития предвыборной ситуации в 1999 г. было усиление фактора "врага", обусловившее быструю внутреннюю негативную консолидацию российского общества. Весной и в начале лета роль такого врага играли США и НАТО (интенсивность и масштабы массовой истерической реакции на косовский кризис при крайне слабой информированности, более того нежелании населения знать о том, что там происходит, свидетельствовали о растущей потребности общества в негативной компенсации и выплеске накопившегося напряжения и раздражения). После же событий в Дагестане и взрывов в Москве, в Буйнакске и Волгодонске, вызвавших в массах не просто панический страх, но и желание мести, требование защиты, готовность пожертвовать свободами и правами ради порядка и спокойствия, таким символическим врагом стала Чечня.

Демонстрация решительности и агрессивности со стороны В.Путина, выраженная к тому же на блатном языке "социально близких", оказалась чрезвычайно значимой для ущемленного и униженного обывателя. Повторилась, но в гораздо больших масштабах, ситуация почти советского единодушия власти и населения, морально-политического единства, которая возникла несколько раньше, во время натовских бомбардировок Сербии. Еще до установления фактической цензуры порыв соединиться с властью, обрести наконец то чувство искреннего согласия с начальством, которое для подавляющей части прессы, видимо, было все же достаточно внутренне дискомфортным, привел к тому, что СМИ транслировали теперь только один образ Чечни — как республики террористов и бандформирований. Подобная безальтернативность "разгрузила" российское общество от не слишком, впрочем, сильных моральных сдержек и ограничений, освободила от явно тяготящих массовое сознание императивов сочувствия и сопереживания населению Чечни, оказавшемуся в зоне военных действий и армейского произвола. Иначе говоря, негативный фон, на котором развертывалась избирательная кампания по выборам депутатов в Государственную Думу

1999 г. и Президента России 2000 г., был окрашен не только страхом и рессантиментом, но и массовым удовлетворением от прихода нового "хозяина" страны.

Негативная мобилизация как схема политического (кратковременного или, точнее, скоротечного) процесса представляет собой явление быстрой структуризации прежде аморфного общественного поля или состояния общества. Она предполагает "проявление" (как при проявке фотоснимка в растворе реактива) ранее скрытой структуры действующих представлений, ориентации, отношений, лишь напоминая внешне процесс мобилизации. Соответственно, ее элементами является, с одной стороны,

1. Какая экономическая система, на Ваш взгляд, лучше?

2. Что бы Вы предпочли: больше работать и больше получать или иметь пусть небольшой, но гарантированный заработок и уверенность в будущем?

(в % от числа голосовавших за соответствующую партию, январь 2000 г.)

Вариант ответа ОВР "Яблоко" СПС "Единство"

1. Плановая* 51 40 37 42

Рыночная** 40 52 57 46

План / рынок 1,3 0,8 0,7 0,9

2. Высокий заработок и собственное дело 35 40 47 37

Небольшой, но гарантированный заработок и уверенность в будущем 52 50 44 55

Соотношение установок "достижение"/',гарантии" 0,7 0,8 1,1 0,7

* Сумма ответов — "государственная плановая экономика, какой она была в советские времена" + "плановая экономика, при которой крупные и средние предприятия принадлежат государству, но мелкие фирмы могут находиться в частной собственности".

** Сумма ответов — "полностью свободная от государственного контроля и вмешательства рыночная экономика" + " рыночная экономика, развивающаяся под контролем государства".

функциональная позиция или роль "начальника", "лидера", с другой — симметричная, отвечающая этой фигуре масса "большинства" (части населения, структурированного как большинство, т.е. воспринимающего себя в качестве носителей значений большинства). Только в этой рамке координат (запросы большинства, нужды большинства, мнения большинства) становятся возможными возникновение общего силового поля обоюдного соответствия начальства и подданных, актуализация базовых нормативных представлений об их взаимности. В этом плане наши выборы являются специфическим социальным институтом демонстрации массой своих представлений, предпочтений, солидарности с начальством как инстанцией, воплощающей благополучие большинства, обеспечивающей "нормальные" ("средние") условия и уровень существования массы. Это не механизмы политического волеизъявления общества и его отдельных групп, а средство или форма аккламации начальства как символической составляющей общества, его несущей и организующей вертикали.

Возвращение "большинства": к уточнению понятия "центра". "Центризм" как политическая платформа в данном случае означал не просто эклектическое сочетание различных партийных программ, а легитимационную легенду уже децентрализованной бюрократии, стремящейся соединить контроль за бывшей госсобственностью и бюджетом (а значит, и за экономикой в целом) с элементами рынка. В наиболее полном виде эти моменты проявились в выступлениях лидеров ОВР (особенно Е.Примако-ва), хотя в той или иной мере данные черты присущи всем трем новым партиям "правоцентристского" толка, а также и "Яблоку" (напомним, предложившему парламенту и обществу фигуру Е.Примакова). Можно было бы принять высказывание подобных взглядов за выражение чистого оппортунизма и беспринципного эклектизма, характерного лидерам новейшего времени, однако подобный приговор свидетельствовал бы лишь об инерции прежних иллюзий периода романтического реформаторства. Совершенно очевидно, что эти идеологические расхождения не являются определяющими для избирателей, для которых "умеренность", "гарантии стабильности" и "готовность к компромиссу" стали теперь качествами куда более значимыми, даже выигрышными, нежели ценностно-стертая и дискредитировавшая себя "приверженность курсу реформ".

Соотношение сторонников и противников рынка в трех электоратах ("Союза правых сил", "Единства" и "Отече-

ства — Вся Россия") довольно схожи между собой. Отличия избирателей ОВР здесь могут объясняться скорее большим удельным весом людей, старших по возрасту (табл. 1). Хотя во всех этих трех случаях больше тех, кто ориентируется на рыночную модель экономики (при условии сохранения контролирующих функций государства), однако эти расхождения — не противостояние партий, не раскол между ними. Скорее мы имеем дело с тяготением к одному из фокусов такого образования, как "большинство", — более реформистскому или более консервативному. Как бы там ни было, именно этот образ большинства выступает для избирателей референтной инстанцией, играет для них роль политического "центра тяжести".

Ни в одном из электоратов названных партий идея свободного рынка в чистом виде не получает сколько-нибудь заметной поддержки. Максимум сторонников этого лозунга зафиксирован у избирателей СПС (18%), затем — у "Яблока" (11%). У всех остальных его популярность не превышает 3-5% избирателей, т.е. почти совпадает с величиной статистически допустимых колебаний. Доминируют же представления о необходимости сочетания рынка и государственного регулирования экономики. Преобладающий в такого рода реакциях государственный патернализм, среди прочего, соединяется с трезвым пониманием ограниченных возможностей реальных изменений в сегодняшнем российском обществе. В других случаях идеологическим оправданием консервативного характера изменений может служить и постсоветский "пиночетизм" в духе деклараций Клямки-на — Миграняна*, либо требования социальной справедливости или недопустимости разворовывания государственной собственности. В любом случае "большинство" будет поддерживать такую схему власти, при которой сохраняется центральное положение чиновничества, занятого уже не непосредственным распределением товаров, как это было при плановой экономике, а дележом бюджетных потоков и государственной собственности, распределением привилегированных возможностей доступа к этому процессу и ресурсу. Среди сторонников "Единства" подобный вариант выбирают 40%, среди избирателей "Яблока" — 41%, среди правых, собиравшихся голосовать и проголосовавших за СПС, — 39%, и лишь среди сторонников ОВР этот показатель составляет 33% (там, как уже говорилось, преобладают

* Клямкин М., Миг раням А. Нужна "железная рука" // Литературная газета. 1989. № 34.

Социально-политические установки избирателей основных партий

(в % от числа электората соответствующих партий, январь 2000 г.)

Вариант ответа КПРФ ОВР "Яблоко" СПС "Единство"

Ы= 299 N=138 N=71 N=116 N=287

Вы, Ваша семья уже приспособились к переменам?

Приспособились 34 43 50 54 43

Приспособимся в ближайшем будущем 18 16 32 28 26

Никогда не сможем приспособиться 44 33 14 12 26

Затрудняюсь ответить 4 8 4 6 5

Вы в целом одобряете деятельность правительства?

Да 39 41 36 54 54

Нет 52 45 59 40 33

России сейчас следует...

Укреплять отношения с Западом 52 68 82 76 75

Дистанцироваться от Запада 30 10 11 14 16

Затрудняюсь ответить 18 22 7 10 9

В Чечне России следует...

Продолжать наступление 72 61 69 68 76

Вступить в переговоры 19 31 15 21 18

Затрудняюсь ответить 9 8 16 11 6

сторонники возврата к советской модели). Другими словами, избирателей трех "новых" партий, как и "центристов" в целом, отличает не просто преобладание "приспособившихся" к изменениям последних лет над "не приспособившимися", но и высокий удельный вес поддерживающих и одобряющих работу правительства. Лидером по обоим этим параметрам выступает электорат СПС (табл. 2).

Динамика роста "новых" партий. В социально-политическом плане тактика лидеров новых политических и избирательных блоков означала ориентацию на самые массовые слои и группы — людей, преимущественно зависимых от состояния госсектора или акционированных предприятий, соответственно характеризующихся государственно-патерналистскими установками и представлениями. (Не надо путать их с социальным "дном" или слабыми, зависимыми категориями населения — пенсионерами, жителями деревни и пр.) Именно такие слои и группы (если не считать избирателей КПРФ, практически вышедших из активной фазы социального существования, поскольку подавляющую часть коммунистического электората составляют либо пенсионеры, либо люди предпенсионного возраста), именно этот человеческий массив являлся базовым ресурсом последнего периода советской распределительной экономики. Он был и остается хранилищем советских, если не еще более давних — имперских мифов и идеологем, носителем неотрадиционалистских представлений, рессанти-ментных аффектов и настроений, короче говоря — основным фактором сопротивления импульсам общественных перемен, ингибитором начавшихся было в России процессов социальной дифференциации.

Социальные или социально-демографические различия между электоратами партий-победительниц хотя и заметны, но невелики, во всяком случае они не носят принципиального характера. В наибольшей степени к структуре населения страны приближается структура голосовавших за "Единство" — движения, в минимальной степени отягченного какими бы то ни было программными мотивами и целями (см. табл. 2). Это и есть то неполяри-

зованное и бескачественное "большинство всех", голосами которых стремится заручиться сегодня любая партия, всерьез претендующая на место во власти. Поэтому другие партии и блоки (из рассматриваемых) воспроизводят примерно ту же основную структуру, однако референтное для них "большинство" будет несколько различаться в разных электоратах: характеризоваться большим удельным весом пожилых среди избирателей ОВР; большим числом молодых — у СПС, большим числом образованных — у "Яблока". Иначе говоря, хотя центральную роль все равно играет ориентация на "большинство", но сами по себе это уже будут разные апеллятивные структуры "большинства", подтягивающие несколько отличные группы избирателей.

Правильнее было бы говорить не об особых слоях и группах, выразителями которых становятся соответствующие партии и избирательные блоки, движения, а о наличии общего диффузного и слабо поляризованного массива — условно говоря, некоммунистического "электората" (условно потому, что здесь нет преобладающих или даже особенно выраженных антикоммунистических убеждений). Этот массив является общим ресурсом для всех новых партий. Соответственно, различия между ними не носят радикального характера: это не противопоставление, а "акцентуация" некоторых особенностей, проявление специфики отдельных составляющих общего избирательного "котла". Еще раз подчеркнем этот вывод. В отличие от предшествующих избирательных кампаний, в 1999 г. у новых партий, появившихся не ранее лета прошлого года, нет собственных электоратных "ядер", поскольку нет ни идеологического, ни социального основания для сплочения единомышленников, которые могли бы обеспечить данным партиям устойчивость и определенность. Этим они отличаются как от КПРФ, так и от раннего "Демократического выбора России", но в этом же они близки "Яблоку" и блоку В.Жириновского, а отчасти и НДР, характерным образом рассыпавшемуся, как только В.Черномырдин утратил пост и место во власти.

Ускоренными темпами электорат этих новых партий увеличивался за счет притока пожилых женщин, жите-

лей больших городов. Можно сказать, они и составили единый общий ресурс всех крупных партий, кроме ЛДПР (где преобладают более молодые мужчины, жители малых городов) и КПРФ (где пожилой, женский, малообразованный электорат жителей малых городов и сел давно утвердился и поэтому устойчиво сохраняется). Но помимо притока, идет перераспределение электората, перегруппировка, отток от старых партий — в первую очередь от "Яблока", а чуть позже, когда началась кампания давления на блок Лужкова — Примакова, — от ОВР, и, напротив, приток к "Единству" или к СПС. В последний месяц перед выборами ОВР и "Яблоко" покидали мужчины, относительно молодые избиратели, особенно люди активного возраста (25-40 лет), со средним образованием, жители малых городов. Даже в ЛДПР отмечается снижение доли мужчин, молодых избирателей и рост численности пожилых и низкообразованных. Популярность партии и ее лидера идут на спад, знаком чего и является сдвиг их социальной поддержки в самую рутинно-консервативную, инертную среду.

Политические установки описываемого массива резко, даже принципиально отличаются от политических ориентации и представлений гражданского общества. Для "большинства" они заключаются не в выборе определенной стратегии достижения групповых или корпоративных целей, реализации соответствующих интересов, а в поддержке "начальства" при ожидании соответствующих действий или заявлений с его стороны или в ответ на них ("навстречу"). И правильнее было бы говорить, что в ситуации "выборов" мы имеем дело не с конкуренцией партийных лидеров и их программ, соотносимых с теми или иными групповыми ожиданиями и запросами, а с организацией всеобщего "одобрения" (аккламации, если пользоваться старым термином М.Вебера), т.е. массовыми манифестациями солидарности со "своим" начальством.

Функциональная роль политических партий в России сводится к обеспечению массовой поддержки для проведения во власть "своего" начальства. Если у масс сохраняется (пусть даже в виде остаточных и частичных представлений) патерналистское понимание власти как инстанции, которая должна заботиться о народе, обществе, обеспечивать должный порядок, известный минимум материального благополучия, работы и т.п., то в сферах политического руководства цели ставятся гораздо более прагматические и инструментальные. Предельно откровенно это высказал С.Шойгу, номинальный лидер "Единства", на съезде движения, состоявшемся 26 февраля

2000 г. в преддверии президентских выборов: "Главной политической задачей движения ("Единства". — Авт.) является поддержка на выборах кандидатуры и.о. президента России В.Путина". Поэтому большую часть этих партий, по их функциям и структуре, правильнее было бы называть государственно-мобилизационными партиями. Только в этом случае (при фактической незначимости программных моментов и, напротив, максимальной полноте значений "начальства", персонифицируемого тем или иным чиновником) начинают приобретать такую роль черные или белые "пиары", "раскрутки" и прочие кунштюки. Само собой разумеющееся массовое понимание статуса и характера предстоящих действий избираемого таким способом начальства не нуждается ни в рационализации и аргументации, ни в обосновании или специальном прояснении. Они подспудно известны, заданы самим рамочным знанием ситуации, правил поведения в ней основных участников, привычными ожиданиями "государственных мероприятий". По сути, именно этот их начальственный модус всеми доступными ей средствами круглые сутки демонстрирует официальная пропаганда и агитация, симулирующая "информационный" характер массовых телепередач. В этом

плане более важным мотивом электорального поведения (а соответственно, и массовой "политической" консолидации) является "пассивное противодействие", стремление оттеснить, не допустить оппонентов.

Своего рода негативом этого негатива, но сохраняющим всю принципиальную структуру мотивации, представлений об обществе и "политической" сфере, выступают кон-сервативно-протестные и национал-популистские партии. Они (КПРФ, РНЕ, аграрии) в нынешних условиях выступают ресурсом администрации и номенклатуры на местах (ВПК, КГБ, Агропром, топливная и горнодобывающая промышленность). Они являются и механизмом силового давления на местную власть (в этом смысле они — фактор ее негативного сплочения), но и ее же запасным кадровым ресурсом при заключении всякого рода соглашений и альянсов на местных выборах, а вместе с тем способом своеобразного торга местных лидеров с номенклатурой федерального уровня, давления теперь уже на нее.

Структура негативного самоопределения избирателей на протяжении предвыборного полугодия в целом совершенно не меняется (образец этой стабильности — потенциальные избиратели КПРФ). Самоопределение по принципу "от противного" если и нарастает за полгода, то только среди самых молодых избирателей, "дебютантов". Существенно при этом, что "коммунисты" явно перестали быть фокусом негативной идентификации общества и его "большинства": доля тех, кто не хотел бы видеть представителей КПРФ в Думе, вдвое ниже тех, кто не хотел бы видеть там, например, В.Жириновского и его единомышленников. Вообще в роли "зачумленного", от которого избиратели демонстративно и символически дистанцируются сегодня чаще всего, теперь выступает именно В.Жири-новский (его приверженцев не хотят видеть в Думе от 30 до 50% избирателей других крупнейших партий), а также сталинисты и баркашовцы. Иными словами, для все более усредненного избирателя, для "большинства" точку отсчета представляют явные маргиналы. При этом "противостояние" КПРФ в электоратах всех наиболее крупных партий на протяжении полугода более или менее заметно снижается (единственное исключение — сторонники "Единства": видимо, они чем дальше, тем больше видят в коммунистах конкурентов за "центр" и потому считают нужным дистанцироваться от них).

Можно сказать, что в представлении подавляющего большинства избирателей символическая карта политического поля перед самыми выборами стала выглядеть так: двухфокусный "центр" (чуть левее — коммунисты,

Таблица 3

Депутатов от каких партий, движений Вы бы не хотели видеть в составе Государственной Думы?

(в % от числа опрошенных в каждом замере, исследование "Экспресс", 1999 г.)

Партийная структура Июль—октябрь* Ноябрь Декабрь

НДР 15 13 14

КПРФ 18 14 17

ЛДПР 37 34 38

Демократы 9 8 12

"Сталинский блок" 10 15 15

РНЕ" 15 23 1

РСП (В.Брынцалов) 10 10 12

Затрудняюсь ответить 26 28 26

* Объединенный "Экспресс".

** Блоку СПАС, в который входило РНЕ, ЦИК отказал в регистрации.

чуть правее — "Единство" и В.Путин, еще чуть правее — СПС), поодаль — бывшие претенденты на середину (ОВР), с одной стороны, и "хвост" маргиналов во главе с В.Жириновским — с другой. Функциональное место прежней КПРФ (первой половины 90-х годов и выборов президента 1996 г.) по мере приближения к выборам 1999 г. в сознании избирателей все в большей степени занимают большевистские и националистические радикалы — сталинский блок (Анпилова — Терехова), "Коммунисты, трудящиеся России за Советский Союз", блок Илюхина — Макашова и РНЕ, а также виртуальная фигура В.Брынцалова и его "Русская социалистическая партия". И это понятно. По мере подтягивания все более пассивных и политически неопределенных избирателей к "центру" протестная составляющая электората слабеет и остается сколько-нибудь значимой только для политических "первогодков", молодежи и несколько более ангажированных фракций больших городов, сохраняющих инерцию политической заряженности, следящих за публикациями и передачами СМК, особенно НТВ, которое еще удерживает антикоммунистическую линию.

Если же рассмотреть этот негативный потенциал партийной консолидации в зависимости от того, за кого избиратели собирались голосовать, то окажется, что структура отталкивания будет в целом той же самой (табл. 3), но акценты неприятия в разных электоратах будут несколько разными. Так, для коммунистического электората особое неприятие вызывает партия В.Жириновского (51% летом, 50% в декабре не хотели бы видеть депутатов ЛДПР в Думе), получившее отставку еще при Б.Ельцине номенклатурное окружение В.Черномырдина (НДР — 25 и 23%), баркашовцы и демократы в целом (соответственно в июле и ноябре, пока ЦИК не отказал РНЕ в праве участия, — 14 и 25%, 19 и 21%). Для "Единства" этими антиподами выступают жириновцы (46 и 37%), коммунисты и баркашовцы (по 22 и 30%), сталинисты (22, 30, 21% в разные периоды), сторонники В.Черномырдина (23, 12 и 14%). Те же негативные составляющие, почти с той же интенсивностью отталкивания, и у избирателей СПС. При этом молодежь активнее не принимает коммунистов, а люди зрелого возраста сильнее отвергают жириновцев. Во всех случаях сила отвержения, отталкивания выше у людей ангажированных, более образованных, жителей крупных городов, россиян зрелого возраста.

Новые "правые" — история успеха: установки на власть как условие социального успеха и политического признания. В начале июля 1999 г. за "Новую силу" собирались голосовать всего лишь 1-2% избирателей, за "Правое дело" — 2%. Столь же низкой была и доля тех, кто считал, что эти партии "выражают интересы таких людей", как сами опрошенные (в сумме тех и других — 3-4%). Сам факт объединения этих мелких партий в СПС явного прироста популярности не дал. Перелом начинается с осени, с чеченской войны и поддержки движения "Единство" В.Путиным, пассов руководства правых в сторону В.Путина и ответных знаков его благосклонности. В октябре-ноябре 1999 г. и публика, и политические игроки почувствовали, а затем и публично была продемонстрирована через СМК возможность без оглядки, пожарными темпами консолидироваться с властью, добиться общественного единства вокруг властной вертикали. И это сразу же привело к активизации деятельности будущих избирателей (все они поняли эти сигналы с обеих сторон). Рост популярности СПС начался лишь тогда, когда правые проявили готовность поддержать В.Путина, сотрудничать с новой властью.

Принципиальной особенностью электората "правых" (если принять это самоназвание лидеров и активных сто-

ронников СПС), то, что отличает их от сторонников "Демократического выбора", возглавлявшегося и персонифицированного Е.Гайдаром, следует считать его "бесхребетность", безъядерность его структуры. Нет той "зародышевой" матрицы, которая кристаллизует всю систему отношений избирателей к основным целям и программным моментам своей партии, ее лидерам. По своим политическим ориентациям СПС — довольно аморфное и ситуативное образование, лишенное сколько-нибудь четкой политической или идеологической программы. Оно объединено скорее благодаря своим общим ценностным установкам (декларативное предпочтение западного образа жизни, моделей или стандартов потребления, отношение к работе и Западу в целом, отталкивание от оппонентов), нежели сознательному выбору последовательно демократических идей и принципов, стратегий развития, политических сил и лидеров. По данным опроса, проведенного вскоре после выборов, 56% избирателей СПС либо ранее вообще не принимали участия в выборах (по разным причинам, в том числе и в связи с ранним возрастом, т.е. в 1995 г. не имели требуемых по закону 18 лет), либо не голосовали по партийным спискам, либо не помнят, за кого именно голосовали (поэтому их политические ориентации можно расценивать как малозначимые). Из оставшихся (менее половины всего числа избирателей) около 33% составляют бывшие "яблочники", еще 17% — голосовавшие в 1995 г. за НДР, 10% — за КРО во главе с А.Лебедем, политические воззрения которого никогда не отличались четкостью и определенностью, 6-7% — за "Женщин России", 5% — за ЛДПР и, наконец, совсем уж немногие и точно случайные избиратели голосовали за ДВР и КПРФ (по 2-3%). Прочие (16% от тех, кто указал, за кого он отдал голос в 1995 г.) голосовали либо "против всех", либо за многочисленные мелкие партии и объединения.

Об отсутствии определенных убеждений и политических пристрастий свидетельствует также и тот факт, что абсолютное большинство голосовавших за "правых" выбрало "свою партию" только в декабре 1999 г., в последний месяц перед выборами, причем значительная часть из них — и вовсе в последние две недели перед выборами. На вопрос: "Когда Вы решили голосовать за СПС?" — ответы распределились следующим образом: 20% респондентов, голосовавших, по их словам, за СПС, приняли соответствующее решение еще летом, за два-три месяца до выборов (назовем эту категорию избирателей группой "А"; больше всего среди них бывших "демократов у власти" — сторонники НДР, ДВР и "Яблока"). Еще 38% определились со своим выбором в начале декабря 1999 г. (назовем эту категорию группой "В"; в ней удельный вес голосовавших за "Демократический выбор" уменьшился наполовину, число симпатизирующих партии В.Черномыр-дина осталось прежним, а число "яблочников" заметно увеличилось). Наконец, в последние две недели перед 19 декабря 1999 г. решают поддержать лидеров СПС еще 40% (группа "С"). В ней удельный вес "яблочников" увеличивается в сравнении с "А" втрое (с 5 до 19%), сторонников ДВР почти уже нет (1%), а доля голосовавших за НДР практически не меняется. Рост популярности СПС шел за счет "откусывания" от "Яблока" и подтягивания тех, кто ранее был в силовом поле "партии начальства". Среди последних больше всего женщин, а также респондентов со средним образованием, людей среднего или пенсионного возраста, живущих в малых городах. Таким образом, усиление "признания" СПС происходило в среде социально пассивных, зависимых людей. Лучше всего это прослеживается по данным табл. 4, где сведены ответы голосовавших за СПС на вопросы об их политико-идеологических взглядах, причем весь этот массив избирателей

Социально-политические установки голосовавших за СПС

(в % от числа опрошенных в каждой группе в зависимости от срока принятия решения голосовать за СПС, январь 2000 г.)*

Вариант ответа А В С

Считают, что они проиграли от реформ 41 52 63

Государство должно обеспечить материальное благополучие граждан 40 45 47

Признают положительную роль экономических реформ 10 7 4

Называют реформы "разрушительными" по своим последствиям 17 26 38

Считают, что реформы открыли новые возможности 20 10 7

Считают себя свободными людьми 36 25 19

Доверяют Е. Гайдару 33 20 12

Доверяют А.Чубойсу 41 29 20

Поддерживают общий курс "правых сил" 22 6 3

Разделяют идеи и программу СПС 32 33 18

Доверяют лидерам СПС 20 26 31

Полагают, что роль ТВ в избирательной кампании была значительной 34 42 46

СПС может обеспечить защиту демократических ценностей и идеалов 23 21 14

* Когда решили голосовать: А — за два-три месяца до выборов (20%); В — в декабре 1999 г. (38%); С — в последние две недели перед выборами (40%).

разделен в зависимости от времени принятия решения голосовать за СПС.

Первое, что бросается в глаза при анализе этих ответов, это: а) систематическое увеличение с ростом поддержки СПС (доверяющих их лидерам!) числа респондентов с комплексом патерналистской зависимости от государства (с 40 до 47%), считающих себя проигравшими от социально-экономических изменений последних лет (с 41 до 63%), разочарованных результатами реформ, ориентирующихся в своем выборе на оценки и позиции, транслируемые первым и вторым каналами ТВ, жаждущих порядка и стабильности; б) одновременное систематическое снижение числа тех, кто считают себя свободными людьми (с 36 до 19%), для кого в послереформенное время открылись новые возможности (с 20 до 7%), кто доверял Е.Гайдару и А.Чубайсу (соответственно с 32-33% до 12% и с 41 до 20%), кто полагает, что СПС поддерживает принципиальный курс реформ и отстаивает демократические ценности и идеалы, кто акцентирует программные и идеологические моменты в деятельности СПС и т.п. Рост популярности новых лидеров "правых" (ИХакамады, Б.Немцова и особенно С.Кириенко) становится возможным только при резко негативной оценке и недоверии прежним авторитетам. Так, соотношение доверия и недоверия избирателей СПС своим лидерам непосредственно перед выборами и после выглядело следующим образом: по отношению к С.Кириенко

— 92:5; И.Хакамаде — 87:7; Б.Немцову — 84:13; Е.Гайдару

— 31:61; А.Чубайсу — 26:68. Можно сказать, что готовность голосовать за СПС тем выше, чем сильнее отторжение от прежних программных лозунгов и лидеров правых демократов. Такое отношение к прежним лидерам "Демократической России" можно расценивать как скрыто агрессивную реакцию на идущие в стране изменения, социальную дифференциацию, лишенную институциональных определений и позитивных санкций.

Вместе с тем электорат "правых сил" в его более молодой части отличается известной амбициозностью и более высокими (в сравнении с избирателями других партий и блоков) самооценками. По мнению опрошенных этой группы, за СПС голосуют прежде всего "уверенные в себе люди" (42%, причем эти представления о СПС в значительной мере разделяют и избиратели других блоков —

так же считают 24% сторонников Г.Явлинского, 17-19% сторонников Ю.Лужкова и С.Шойгу), высокообразованные и умные (29%), патриоты (27%), культурные (26%), с сильным характером (25%), ответственные, думающие о других (19%). Для таких самооценок есть некоторые основания: например, среди голосовавших за СПС больше всего людей, связанных с новыми информационными и социальными возможностями (знание языков, работа с компьютером, вождение автомобиля и пр.). Подобная двойственность (патерналистская зависимость и амбициозность, высокие запросы и их неудовлетворенность) свидетельствует о том, что даже в этой, как говорится, "наиболее продвинутой" группе избирателей изменения последних десяти лет сказываются самым противоречивым образом: уже изменились представления о стандартах жизни, уровне запросов, но осталось прежним политико-антропологическое понимание иерархических и властных отношений, восприятие государственной власти, на которую возлагается ответственность за частное существование и благосостояние.

Для этой части сторонников СПС в наибольшей степени характерны достижительские ориентации, готовность много и продуктивно работать, но не за "так", не из чистого энтузиазма или "идеи", а при условии значимых вознаграждений, дающих, по мнению респондентов, возможность добиться известного, довольно высокого по меркам российского общества, материального и социального благополучия, определенного, достойного образа жизни. Хотя и здесь носители таких установок и стремлений не составляют абсолютного большинства, но их среди избирателей СПС заметно больше, чем в каком-либо другом партийном электорате.

Как видим, суммарное число респондентов с "активной" мотивацией у СПС заметно выше, чем у других партий и объединений, а доля "дезадаптированных", напротив, меньше. В определенном смысле, это важнейшее отличие, характеризующее в свернутом виде все своеобразие избирателей СПС, их ожидания и претензии к власти, этику и взгляды на происходящее. Отметим, однако, что избиратели СПС отличаются от голосовавших за другие партии не принципиально, не по структуре своих запросов или мотивов, а по степени выраженности своих наме-

В какой мере для России подходит "западный"

(западноевропейский, американский) вариант демократии?

(в % от числа опрошенных избирателей каждой из названных партий или объединений; доля сторонников и противников применения модели западной демократии для России; январь 2000 г.)

Отношение к применению западной модели демократии "Единство" ОВР "Яблоко" СПС

Сторонники 18 25 31 40

Противники 71 61 61 49

Соотношение сторонников и противников 0,25 0,41 0,51 0,82

Затруднились ответить 11 14 8 11

Таблица 6

Мотивы голосования за ту или иную партийную структуру

(в % от числа избирателей данной партии, объединения или движения, январь 2000 г.).

Мотивы голосования СПС "Яблоко" "Единство" ОВР

Доверяю лидеру 25 43 44 46

Поддерживаю идеи и программу 33 34 21 22

Способна переломить ситуацию в стране 26 14 25 14

Способна поддержать стабильность и порядок 14 14 18 22

Способна улучшить экономическое положение 18 14 14 12

В силах защитить мои интересы 9 10 6 10

Имеет перспективы на будущее 13 3 8 5

Давно поддерживаю эту партию 8 36 4 12

Партия нового поколения 18 2 7 1

Поддержана близкими мне силами и лидерами 5 1 16 2

рений добиться лучшего. Поэтому они терпимы к значительным имущественным или доходным различиям, заметно отличаясь в этом от "советской" антипатии к богатым, являющейся превращенной завистью и агрессией.

Партии-победители: источники политического рекрутирования. От 33% (среди голосовавших за "Яблоко") до 56% (среди избирателей СПС) электората крупнейших некоммунистических партий — люди, можно сказать, без "политической биографии" или, по крайней мере, без электорального прошлого и памяти о нем. Они не помнят, за кого они голосовали на прошлых выборах, или не голосовали вообще. (Вряд ли стоит напоминать, что память — одна из несущих конструкций в структуре идентичности.)

Сравним ведущие мотивы, по которым избиратели голосовали за ту или иную из четырех партий (табл. 6). Они отобраны по электорату СПС, в остальных случаях взяты лишь сопоставимые позиции.

Как видим, характер консолидации электората различных партий отчасти разный. Избиратели СПС в большей степени, чем все остальные, объединены программой и идеями, а не фигурой лидера (в остальных трех рассматриваемых электоратах фокус консолидации именно образ лидера и доверие ему свыше половины избирателей; С.Кириенко же доверяет целиком лишь чуть больше трети проголосовавших за СПС). Способность изменить нынешнюю ситуацию в стране — качество, которое заметно чаще приписывают "своей" партии избиратели и СПС, и "Единства". Ясно, однако, что направленность ожидаемых изменений (точнее, дозировка соответствующих мотивов в совокупном мотивационном балансе избирателей) в двух этих случаях разная: более молодая, активная часть сторонников СПС ждет укрепления рыночно-кон-

курентных элементов в экономике, большинство сторонников "Единства" — усиления экономических функций государства.

Главный избирательский ресурс СПС — перспективы на будущее, способность переломить ситуацию и энергия для того, чтобы это сделать. "Яблоко" в этом смысле — партия устойчивой, отчасти даже привычной приверженности лидеру и идеям. В то же время главный мотив не-голосования за "Яблоко" на последних выборах — то, что партия не производит впечатления сильной: на эту политическую анемию ссылались от 25 до 30% опрошенных в разных электоратах. Два других ведущих мотива неголо-сования за "Яблоко" — отсутствие у партии перспектив и недоверие ее лидеру (характерно, что не такая малая часть прежних сторонников партии на последних выборах поддержала другие политические силы).

Основные же мотивы поддержки "Единства" и ОВР практически идентичны. Вероятно, избиратели и вправду видят в них конкурирующих кандидатов на "партию власти", "партию центра". Только в образе "медведей" при этом акцентируется сила ("способность переломить ситуацию") и "компонент будущего", тогда, как в образе ОВР — выносливость ("способность сохранить стабильность и порядок") и "компонент прошлого". Можно сказать, что две эти партии за один осенний политический сезон вытеснили одна другую из сознания многих избирателей, спешно сменив друг друга "на финише".

Тут важны два специфических момента. Во-первых, на неголосование за ОВР сильно повлияла избирательная кампания, массированная деятельность главных каналов телевидения в этом направлении — демонстрация компромата и прочие "политические технологии" (10-12% в электорате других партий указали, что не стали голосовать за ОВР, поскольку разочаровались в движении за

время предвыборного марафона, под воздействием телевизионных "разоблачений" и пр.; вместе с тем 11% проголосовавших за ОВР, напротив, отдали движению свой голос в знак протеста против этого "черного пиара"). Значимость подобных мотивов для не голосовавших за другие партии заметно ниже.

Во-вторых, избирательскую судьбу "Единства" решила — и ответы опрошенных это ясно показывают — личная поддержка В.Путина (имеется в виду как его государственный ранг, так, понятно, и тот ореол ожиданий, бла-гопожеланий и ценностных проекций, которым была окружена фигура премьера в общественном сознании и средствах массовой коммуникации). Характерно, что среди отрицательных черт в образе "Медведя" электорат других партий выделяет не только недоверие к его лидерам и их политическую неопытность, но в первую очередь близость движения к Б.Ельцину и Кремлю.

Эффект В.Путина: правые, электоральное "большинство" и рост общественной удовлетворенности. Подытоживая приведенные эмпирические материалы, можно сказать, что определяющими для последних думских выборов — для объема и характера массовой поддержки крупнейших партий, основных установок электората — оказались не столько политические, сколько общесоциальные и социально-антропологические моменты. По времени, силе и глубине воздействия они выходят далеко за пределы предвыборной гонки, пиаровской возни с компроматом, ажитации масс-медиа и пр.

Понятно, что это были фактически выборы в пользу нового президента при еще действующем старом. Однако движущей силой здесь, в отличие от всех предыдущих электоральных кампаний, был уже не протест: иначе избиратели заметно пополнили бы коммунистический электорат (чего не произошло: он даже несколько сократился), или в массовом порядке не явились бы на выборы, или проголосовали против всех (а этого тоже не случилось) и не одобрили бы (как это, напротив, имело место) В.Путина и "Единство" — что ни говори, прямых ставленников Б.Ельцина и Кремля. Движущей силой выборов в декабре 1999 г. стал не протест, а контраст. Обобщенно говоря, фигуре бездеятельного, старого, надоевшего Б.Ельцина как бессодержательному, чисто негативному фону противополагался решительный, молодой, не примелькавшийся, но в целом столь же бессодержательный как политическая фигура В.Путин (прежние пары Ельцин — Зюганов, Ельцин — Руцкой и прочие предъявлялись и трактовались в другом смысле, нагружались иной семантикой, апеллировали к другим коллективным представлениям, обозначая и акцентируя скорее моменты символического противостояния по принципу "или-или"). Речь же в 1999 г. ни в коем случае не шла о "двух полюсах", "противоборстве" и тому подобное, а лишь о простом, минимальном и общепонятном контрасте (по типу — серое на фоне черного).

Подобная "контрастная" и в этом смысле безальтернативная установка фактически, без чьего бы то ни было целенаправленного воздействия (как уже указывалось, масс-медиа ее оформляли, поддерживали, укрепляли, но не диктовали!), объединила почти весь электорат. Входившие в него и формировавшиеся в разное время под влиянием разных факторов, пласты, осколки, фракции через такой контраст дистанцировались, во-первых, от прежних фигур власти и прежней "партии власти" (наряду с Б.Ельциным теперь эту роль негативного фона играли В.Черномырдин и НДР). Во-вторых, они отдрейфовывали в сторону от своего же прежнего, все более устаревающего, становящегося "общественно неблагоприличным" теперь избранника В.Жириновского (он лидировал и лидирует по сей день среди фигур и партий, которые население

больше всего "не хотело бы видеть в Думе"). В-третьих, респонденты отталкивались от совершенно не популярных, неуклонно маргинализирующихся радикалов вроде баркашовцев, анпиловцев, прямых сталинистов.

Дело здесь было не в названных партиях и не в перечисленных личностях. На никем не регулируемое, нецеленаправленное массовое сплочение работал один главный фактор. Мы имеем в виду достаточно долгое, но особенно накопившееся за последние пять лет ощущение массами своей социальной (отнюдь не только и даже не в первую очередь экономической) обделенности, несостоятельности, неполноценности, обездоленности — и массовую же неудовлетворенность, в этом смысле, основными фигурами прежней политической сцены. Эти сработавшиеся за 90-е годы, потерявшие сколько-нибудь отчетливый политический заряд фигуры (прежде всего Б.Ельцин и В.Черно-мырдин) все меньше отвечали массовым "фантомным болям" — диффузным ностальгическим ожиданиям некоего прежнего чувства коллективной принадлежности, по которому массы, видимо, томились. И тут стоит говорить уже не только об одобрении начальства массой избирателей, но и о символическом самоодобрении массы, о признании ею "новых" символов сегодняшней позитивной самооценки. Их дефицит остро ощущался населением с начала 90-х годов; в середине и второй половине 90-х годов они стали проецироваться исключительно в "прошлое", переносились на "историю". Это ностальгически, в негативном модусе тоски переживаемое чувство коллективной принадлежности как бы искало в последние годы своего публичного обозначения, воплощения, символа. Фигуры С.Кириенко, С.Степашина, Е.Примакова, Ю.Лужкова одна за другой примерялись на эту роль и в разной степени подходили (а в не меньшей степени и не подходили) для нее.

Но этот принцип минимального контраста (ожидание прихода к кормилу власти как бы "нового", но вместе с тем отлично узнаваемого, привычного, "никакого" лица) дал еще более важный, более рассеянный, а по масштабу — более широкий эффект. Мы говорим о расставании с недавним прошлым, с 90-ми годами, если угодно — с перестройкой по-ельцински, со всей ельцинской эпохой и большей частью ее фигурантов. Для более образованной части населения и партий, блоков, движений, все последние годы представлявших данный избирательный контингент, это означало прощание с иллюзиями возможности централизованных и управляемых реформ "сверху", а соответственно, и с представлениями о пассивном, податливом материале социальной лепки, без учета массовых настроений и стереотипов. Среди прочих иллюзий отметим представления о рынке как универсальной самонала-живающейся и самозапускающейся системе. Характерной чертой момента стало не только предощущение исчерпанности и конца "ельцинской эпохи" в широких массах, но и совпавшая с ним по времени и по интенциям временная приостановка "разброда и шатания" на политическом верху, в структурах федеральной и региональной власти, ввиду предстоящих думских и президентских выборов принявшейся за скоростную перегруппировку сил, распределение мест и полномочий и опять-таки демонстрацию единодушия с центром.

В массе населения этот контраст "старого и нового" (но не отрыв, а отход, дрейф) позволил осознать, оправдать и выразить свои чувства и склонности тем достаточно многочисленным избирателям, которые за 90-е годы разочаровались в прежних символических избранниках (партиях, лидерах), втайне были уже готовы их бросить, но только не знали, ради чего и ради кого, поскольку никаких ясных принципов и требований к власти, кроме общей неудовлетворенности ею, они не имели. Что массы в перспективе предстоящих выборов имели

вполне явно — это смутное, неотрефлексированное, но вполне ощутимое чувство дискомфорта, фрустрации, психологической неустойчивости, возможно, даже некоторой подспудной "вины" за свой прежний выбор (начиная с первых выборов Б.Ельцина) и столь же смутную нынешнюю готовность этому выбору в "новых" условиях изменить. Подобные настроения были характерны для немалой части прежнего электората "правых" (впрочем, показавшего это уже на прежних выборах), "Яблока" (на протяжении времени разочарованного бездеятельной, чисто реактивной позицией своего лидера, тоже во многом связанного с первоначальной "ельцинской эпохой" и тогдашней расстановкой сил), В.Жириновского (чье демонстративное "противостояние" Б.Ельцину и Кремлю перестало теперь быть значимым, поскольку стало уже общепринятым, диффузной нормой, а к Г.Зюганову тем временем привыкли), а также, что очень важно, для значительной массы тех, кто прежде вообще не ходил на выборы, не видя в кандидатах "своего".

Эгот, можно сказать, "новый" тип избирателя составил не только относительное статистическое большинство теперешнего потенциального электората. Он — что гораздо существенней! — сам понимал себя как большинство, как всех и каждого. Если "протестное" голосование (по принципу прямого и активного отталкивания от коммунистов, с одной стороны, и М.Горбачева — с другой) привело в свое время к власти Б. Ельцина, а затем вынесло на сцену такую противостоящую уже Б.Ельцину фигуру, как Г.Зюганов (а также шутовское дополнение к ним в виде В.Жириновского), то репетициями нынешнего "контрастного" голосования вместе со всеми и как все в пользу новой-старой власти, принесшего в конечном счете успех "Единству", стала на протяжении весны и лета 1999 г. поддержка "Отечества" и "Всей России", тогдашние высокие президентские рейтинги Е.Примакова и ЮЛужкова. Говоря в терминах пространства, подобное большинство если и представляет "центр", то скорее в социально-топологическом, а не в политическом смысле слова (метафорически выражаясь, это "центр" или "низ" мешка или авоськи). За ним стоит массовое символическое и условное одобрение уже существующей власти, которая, с точки зрения большинства, удачно, правильно его представляет, представляет "всех" (от которой именно этого ждут) и которая поэтому устраивает "всех". Перед нами — демонстративный "поворот все вдруг", единовременный регресс к общему согласию, к "единству" (напомним, что тема "угрожающего раскола", "опасной поляризации" общества как синоним "социальной катастрофы" и, соответственно, заклинания "общественного согласия" составляли ядро публичных выступлений сначала левых политиков, а потом и всей масс-коммуникативной риторики середины и второй половины 90-х годов).

Характерно, что за второе полугодие 1999 г. заметно стали расти все позитивные оценки респондентов (адап-тированность, самочувствие в настоящем, виды на будущее). Особенно это характерно для образованных людей со средним и высоким имущественным статусом, электората "Единства", но прежде всего приверженцев СПС (так, по данным за февраль 2000 г., до 53% голосовавших за "правых" считают, что сегодня "дела в России идут в правильном направлении").

В это время (август—сентябрь 1999 г.) впервые достигают положительного баланса и массовые оценки деятельности В.Путина как руководителя кабинета министров. В сентябре В.Путин впервые попадает в первую десятку политиков, вызывающих наибольшее доверие населения (фамилии в ответ на соответствующий открытый вопрос называют сами респонденты). Положительные оценки премьера приходят к максимуму в первую декаду ноября 1999 г., удерживаются вплоть до декабрьских выборов и

дальше, месяц за месяцем более или менее сохраняются на том же уровне (75-80% одобряющих). Приблизительно такова же кривая массовых оценок правительства, возглавляемого В.Путиным: с ноября 1999 г. в них уже преобладают позитивные оценки ("справляется с задачами лучше, чем предыдущие правительства"), особенно среди потенциальных избирателей СПС и "Единства". Для новой ситуации характерно, например, что среди потенциальных избирателей СПС лидируют не только те, кто так или иначе адаптировался к переменам последних лет, но и одобряет в настоящее время деятельность В. Путина, успехи его правительства. (Отметим вместе с тем, что на протяжении всех этих месяцев растут массовые отрицательные оценки деятельности Думы.)

На массовую готовность солидаризироваться вокруг начальства как такового уже указывали обстоятельства популярности, например, Е.Примакова. Она возникала как бы помимо воли Е.Примакова, без каких бы то ни было усилий и действий с его стороны, исключительно от противного, от разочарования и неприятия правления Б.Ельцина. Рост доверия и одобрения действий премьер-министра, сменившего В.Черномырдина, определялся массовыми ожиданиями и иллюзиями в отношении человека, лишенного специфических черт и индивидуального своеобразия. То, что эта фигура была в политическом плане совершенно безликая, нисколько не мешало действию подобных проекций. Чем меньше чего-либо определенного делал Е.Примаков, тем выше был индекс массового доверия к нему как государственному лидеру.

Точно так же дело обстоит и с В.Путиным: никакой определенной политической программы у него нет (что у него что-то в этом роде есть, считают лишь 18% опрошенных). Не она в данном случае привлекала к В.Путину основную массу людей. Главное здесь — это образ государственного чиновника, высшего начальника, несущий гораздо больше информации, нежели пустые слова деклараций и заверений. На первом плане в позитивном массовом образе В.Путина стоят такие моменты, как "он внушает уважение и доверие" (34%, январь 2000 г., N=1600) или, что почти то же самое, — "он сможет навести в стране порядок" (32%) , "у него реальная власть" (19%). Это не национальный лидер, не харизматический вождь, собравший массы последователей или почитателей в силу своих способностей демагога. Авторитет государственного лидера в советской и постсоветской системе возникает благодаря действию вторичной, вмененной, "наведенной харизмы" — институциональному эффекту приписывания свойств и черт "директора-управляющего". Ее симптомом можно считать отсутствие у ВЛутина негативного ореола: у него, в сравнении с конкурентами, наименьшее число противников — 5% (у Г.Зюганова — 24%, Ю.Скуратова — 24, Г.Явлинского — 17, у прочих — от 13 до 30%). В.Путин в этом плане выступает как механизм перевода аморфной неудовлетворенности и чисто негативного сплочения в "позитивную" солидарность общества, тем самым как бы обретающего основания для самоуважения (политическое плацебо). "Решительная" власть в подобных массовых представлениях кладет предел беспорядку, разноголосице мнений, раздорам разных групп и частных интересов, заставляет умолкнуть "врагов" и недоброжелателей, придает форму, структуру, направление развитию общества (риторически определены социальные приоритеты — борьба с бедностью, с преступностью, с коррупцией и пр., т.е. твердо подтверждены от имени государства позитивные нормы общественной жизни), указует за кого необходимо голосовать.

Короче говоря, В.Путин представляет собой тот очень важный тип лидера, который персонифицирует массовые ожидания от власти, авторизует их и уже в таком, одобренном виде возвращает большинству. Он не вносит новые

идеи и представления, не формулирует новые цели (что означало бы привлечение новых групп с их собственными интересами и смыслами), а, комбинируя чужие лозунги и программы, адаптируя их, предельно упрощая до банальности тавтологических призывов, подтверждает ценности и конструкции реальности основной массы населения, удостоверяет значимость их существования. Поэтому перед выборами 1999-2000 гг. мы видим не мобилизацию активных групп и слоев, а повышение пассивным и аморфным в социально-политическом плане "болотом" — лишенным собственных ориентиров, разочарованным, брюзжащим на власть и при этом ждущим от нее опеки избирателем — своего статуса через символическую солидарность с начальством. Подобное единение возможно только в том случае, если и сама власть выступает от имени "большинства", образует симметричную вертикальную конструкцию, ось идентификации (власть — масса), при которой имеет место редуцирование любых специфических (групповых, корпоративных, индивидуальных) интересов и запросов как несущественных, эгоистических и пр. Лозунг подобной редукции сложности, снижения ценности частного или группового (упрощение) выражается в виде максимы: "Большинство всегда право".

Явное улучшение массового самочувствия и видов на будущее, рост в обществе позитивных оценок власти фактически независимо от конкретной программы и реальных действий правительства (если не считать некоторой нормализации положения с невыплаченными зарплатами и пособиями, но она одна вряд ли могла повлиять на позицию всех респондентов, а особенно их активных, квалифицированных и социально дееспособных групп) напоминает, если воспользоваться метафорой из другой области, психологический трансфер. Мы имеем в виду перенос ожиданий респондента, перенесение самой его ответственности за происходящее и предстоящее на созданную его воображением фигуру, ситуативное "третье лицо", в котором он видит источник всех благ и которое отождествляет с конкретным носителем доминирующей позиции. Негативный потенциал транспонируется при этом в позитивный план. Диффузное недовольство собой, другими, окружающим миром преобразуется в ожидание стабилизации, улучшения, надежду на которые внушает объект эмоционального переноса: напряжение спадает. Наступающее при этом облегчение — это определенная фаза в самопонимании респондента, когда он по-новому осознает себя, окружающее, прошлое и будущее, но самой ситуацией трансфера как бы освобожден от последствий своего прошлого поведения и его нынешнего осознания, от наиболее тягостных переживаний: ведь за них теперь отвечает не он, а его "всемогущий благодетель", персонифицированный в фигуре врача, начальника и т.п. (по логике: "он — доктор, пусть у него теперь голова и болит"). Новый "я-образ", в котором усилены проспективные моменты и позитивные черты, а негативные стороны прошлого переложены на "значимого другого", воспринимается с понятным эмоциональным подъемом. Специалисты указывают, что за подобной психологической разгрузкой, как правило, следует фаза признательности "целителю", а затем наступает охлаждение вплоть до полного равнодушия, если не отторжения (дескать, "дурят нашего брата").

Для нас здесь важны, разумеется, не индивидуальные психологические состояния и закономерности их смены, а принципиальная схема процесса, принятия электорального решения. Во-первых, существенно то, что свою единую "общественную" природу (себя как членов общества, как часть коллективного "мы") избиратели 1999-2000 гг. могут принять и признать только через апелляцию к символической фигуре власти, к единому — числом один! — олицетворению государства. В этом, собственно, и состоит

сегодня общая функциональная нагрузка, конструктивный социальный смысл политической фигуры В.Путина. Во-вторых, нужно отметить, что подавляющая часть так настроенных избирателей поддерживает, пусть даже на словах, лозунг "реформ" и как будто бы публично декларирует свой настрой на тот образ общества, тип хозяйства, стиль жизни и многого другого, который характерен для развитых демократий Запада. Иными словами, самое важное здесь то, что в данном случае мы имеем дело с очередным одобрением той модели государственной модернизации под управлением "сверху", которая в наших условиях только, собственно, и действует, только и понимается, только и признается массами (правда, на этот раз население явно против форсирования темпов, против "жертв", вообще против всяческих "крайностей" и явного централизованного насилия). В-третьих, стоит уточнить, что никакой особой эйфории и безоговорочного доверия к такой власти и подобному ходу вещей массы сегодня тоже не проявляют, сохраняя к фигурам власти, в частности к

В.Путину, достаточно настороженное отношение (65% опрошенных против продления президентского срока до семи лет, прямого назначения губернаторов из центра и т.п., март 2000 г., N=1600 человек).

Процесс собирания и оформления такого рода диффузной поддержки, может быть, стоило бы называть не мобилизацией электората (его выступлением за определенных лидеров и партии в поддержку их целей и программ), а скорее подтягиванием (подсосом, адсорбцией) социально, экономически, политически, культурно инертного большинства. Последнее движимо в данном случае стремлением к тому, что его символически признали в качестве такового и ясно это обозначили, дали ему увидеть и понять "его самого" (наш минимизированный вариант "массового человека", без соответствующего уровня стандартов, запросов и возможностей). Как можно предположить, и в "партиях", в их первых лицах такое избирательное "большинство" видит не лидеров, способных создать и возглавить силу, которая будет отстаивать их, граждан, групповые интересы и права, а, с одной стороны, людей "чуть лучше" среднего (первых среди типовых), с другой — воплощение власти без ее наиболее агрессивных и неприятных черт, без явных признаков "чужого" (ценится поза решительности без достаточно осмысленного и сколько-нибудь результативного действия, своего рода эффект "ревизора" — он хоть и без лица, зато из Центра).

Эти "средние" избиратели не только составляют большинство населения страны в статистическом смысле слова, но и осознают, что поступают как большинство, и этот факт для них очень важен (именно по их мнению публикуемые масс-медиа рейтинги В.Путина выражают оценки "большинства населения"). Мы имеем дело со своего рода самозаводящимся механизмом, конструкцией взаимного самоподтверждения массы и власти: декабрьские выборы 1999 г. проявили действие этого механизма, а обеспеченный им успех "партий большинства", как можно предполагать, в свою очередь усилил работоспособность подобного механизма, по крайней мере до мартовских выборов 2000 г. Если в условиях многопартийной системы и конкурентной борьбы партий за выражение интересов тех или иных самостоятельных групп общим знаменателем политической системы выступает представление об "общем (общественном) интересе", то в наших условиях таким интегральным модулем является описанный "образ большинства", фигура "среднего человека", "такого, как все", в его минимизированных потребностях и запросах. И только в подобном своем редуцированном, сведенном до минимума качестве эти потребности и требования признаются "социальными", "общими", "общественными" и т.п. — и

становятся валентными для населения, и включаются в популистскую риторику власти.

Социальный характер и итог электоральной мобилизации: к политической антропологии постсоветского общества. В общесоциальном плане за победой принципа большинства (и в этом ее значение, выходящее далеко за рамки чьих-то ближайших политических расчетов, закулисных интриг и волевых авантюр тех или иных лиц) стоит фактически нарастающая с середины 90-х годов агрессивная реакция преобладающей части населения страны на перемены последнего десятилетия, не находящая для себя воплощения, формулы и, в этом смысле, выхода (символического). Мы имеем в виду негативное отношение к так или иначе обозначившейся после реформ Е.Гайдара социальной дифференциации российского общества. Постепенное вынужденное привыкание большой, а со временем все большей части населения к словарю реформаторов в его газетно-телевизионной аранжировке, равно как и опять-таки вынужденная адаптация масс к изменившимся экономическим, социальным, цивилизационным реалиям 90-х годов не отменяет здесь главного факта. А именно: внутреннего разложения реформаторски ориентированных групп, претендовавших на власть в обществе, а не только в государстве, номенклатурной иерархии, — "ползучая" дифференциация не имеет осознанной, оформленной и последовательной поддержки в деятельности ни одной из авторитетных в обществе "элит" (типа классических "диктатур развития") и не поддержана сколько-нибудь широким слоем более подготовленных и квалифицированных людей, которым было бы что терять (напрямую и всерьез заинтересованными группами опоры и подхвата). В силу этого успех тех или иных конкретных людей, подъем тех или иных локальных кругов и группировок как бы не имеет социальных, институциональных последствий или, по крайней мере, его общественное воздействие минимизировано.

На подобный эффект работают два как будто разных, но по своему социальному смыслу близких механизма. С одной стороны, с точки зрения уравнительной справедливости советского типа, минимизирующей собственные запросы индивида и потенциальные требования общества к нему ("понижающий трансформатор"), успех, богатство, власть расцениваются как явления криминальные, пронизанные коррупцией, мафиозные, в любом случае "грязные" и "не наши" (степень реальной распространенности криминалитета в бизнесе, власти и повседневных отношениях самого респондента сейчас не обсуждаем). С другой стороны, социальная предприимчивость, жизненный динамизм, более широкие и взыскательные запросы, определенная последовательность в достижении значимых благ и престижных позиций получают в массовом сознании традиционализи-рующую (как ни парадоксально, аскриптивную по смыслу!) оценку в качестве чисто возрастного феномена. Тем самым они локализуются и даже замыкаются в рамках, например, молодежной субкультуры, оттесняются за демаркационную линию на правах "чужаков" (типа "золотой молодежи" и т.п.), от которых принято символически и демонстративно дистанцироваться. Из этого следует, что соответствующие типы мотивации, поведения, самооценки не достигают статуса общей ценности, не обобщаются до универсального, признанного образца, оставаясь как бы "личным делом" каждого и опять-таки не формируя той авторитетной группы, того слоя, которые служили бы заинтересованной и ответственной опорой социальных сдвигов. В плане же собственно политическом (организация власти, структура и динамика основных конкурирующих партий и коалиций) описанное выше сопротивление дифференциации на протяжении всей второй половины 90-х годов выразилось теперь в скоростных и экстренных

сдвигах лета-осени 1999 г., когда сблизились и усреднились политические позиции практически всех сил, осуществляющих управление страной, олицетворяющих власть или сколько-нибудь всерьез претендующих на место во властной системе. Подчеркнем, что речь идет не о структурировании новой политической реальности или переструктурировании ведущих сил, а о символической демаркации — о сплочении "своих" и об отделении их от "чужих" (маргиналов, случайных людей, нежелательных конкурентов и пр.). Эта процедура должна обеспечить необходимое для новой власти, будущего президента, его администрации и выдвигающих его сил за политическими кулисами необходимое единство взглядов и действий во всех звеньях системы их поддержки (парламент, региональное начальство, силовые структуры, масс-медиа и т.д.). Поэтому в политической сфере сегодня действует правило тактических микроразличий при стратегической общности. Партии и их лидеры могут в разной степени дистанцироваться друг от друга и от действующей власти (с ее грузом сегодняшних проблем, необходимости действовать уже сейчас и предстоящей ответственности), но не оппонировать ей: уходить в прямую оппозицию ни одна из победивших партий не собирается, как никто из их лидеров, по крайней мере на словах, не хочет пресловутой "поляризации" и "раскола" во власти и обществе.

Общий механизм усреднения здесь практически тот же, что и в массе избирателей. При этом парламентские партии с несколько более акцентированной либеральнодемократической и рыночной ориентациями (например, СПС, активная часть "Единства") не "просто" отказываются от ряда своих принципиальных прежних позиций (критическая оппозиция исполнительной власти, антивоенные взгляды) и соглашаются быть "как все", но делают это "со значением" и в обмен на надежды — реализовать свою экономическую программу, использовать имеющийся интеллектуальный потенциал, провести своих представителей в думские комитеты, подать соответствующие кандидатуры в состав правительства и др. Однако законы общей политической механики вынуждают их сегодня представлять себя "большинством" ("всей" своей партией и даже "всем" обществом), что фактически означает сдачу. Подобную капитуляцию, моральную, идеологическую, интеллектуальную, сегодняшние лидеры правых оправдывают соображениями патриотизма и государственной безопасности, обеспокоенности будущим демократии и реформ, экстраординарностью обстановки, называют частичной, временной, тактической и пр. Однако сделанное ими имеет гораздо более серьезные последствия. Принятие такой позиции — отказа от выбора, от собственных идей и целей и попытка пристроиться в кильватере власти — практически ведет к расколу внутри "правых", а затем и к их самоуничтожению.

Все эти предпринятые шаги, даже помимо прямой воли и намерений этой продвинутой части партийного актива (которая опять-таки чуть лучше среднего, серая на фоне черной), воспроизводят привычную по позднесоветским временам структурную конфигурацию власти и общества. Заметим, что в последний месяц перед выборами федеральная и региональная власть в их единстве публично, по центральным каналам масс-медиа, демонстрировали несколько подзабытую нынешними россиянами независимость от процедуры будущего голосования и полную уверенность в его благоприятных для себя результатах. При этом явная демаркационная линия между властью и "обществом" с нажимом проводилась — что характерно! — именно тогда, когда фактическая общность установок и ожиданий "верхов" и "низов" достигла, казалось, невозможных пределов. Такова, среди прочего, во весь голос объявленная властью социальная цена достигнутого в стране политического единства.