CC BY
86
♦
♦
ственном аппарате и влиятельное положение в придворных ведомствах.
1. Будущее дворянства. Разные вести и толки // Гражданин. 1887. № 20.
2. Внутреннее обозрение // Вестник Европы. 1898. Кн. 6. Июнь.
3. Еще по поводу дворянского юбилея // Гражданин. 1885. № 22.
4. Зайончковский П.А. Российское самодержавие в конце XIX столетия. М.: Мысль, 1970.
5. Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: Воспоминания 1881 - 1914. М.: Искусство, 1996.
6. Куда деваться бедным русским дворянам? // Гражданин. 1885. №24.
7. О будущности дворянства // Гражданин. 1885. № 6.
8. Ш. Дворянство в России. Исторический и общественный очерк // Вестник Европы. 887. Кн. 3. Март.
УДК 94(47)
РОССИЙСКАЯ ПРИСЯЖНАЯ АДВОКАТУРА: ВЗГЛЯД ИЗНУТРИ (Н.П. Карабчевский о Ф.Н. Пдевако)
В Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ) хранится обширный личный фонд Николая Платоновича Карабчевского. Материалы в нем разные: лично-биографические документы, литературные произведения Н.П. Карабчевского, документальные материалы о его служебной деятельности, переписка. Среди различных дел имеется одно под названием «Статья Карабчевского Н.П. «Плевако Ф.Н. (по поводу издания первого тома его речей)». На 11 листах этого дела содержатся интересные сведения об отношении одного выдающегося адвоката к другому, не менее выдающемуся. Текст представляет из себя машинопись с поправками автора. К сожалению, документ не окончен.
Двухтомник речей Ф.Н. Плевако, выходу которого и посвящена статья, был издан уже после его смерти. Еще при жизни Федора Никифоровича неоднократно возникала мысль о собрании и издании его речей. Несколько раз приступали к осуществлению этой мысли, но всякий раз что-либо мешало исполнению задуманного. В 1905 г Ф.Н. Плевако продиктовал список дел, речи по которым он хотел бы видеть напечатанными. При издании, как указывает Карабчевский, возникли определенные трудности: во-первых, речи, записанные по стенограммам, не были достаточны точны, так как «по большей части это были весьма плохие стенограммы», во-вторых, речи, записанные самим Плевако, не были заранее написанными речами. «По словам Н.К. Муравьева, близко знавшего покойного <...> его подготовка к речам в тех случаях, когда ему не приходилось говорить экспромтом, сводилась к тому, что он в беспорядке заносил на бумагу отдельные мысли, отдельные выражения, иногда намечал порядок речи, который, однако, в громадном большинстве случаев при произнесении речи не соблюдался. Но иногда, по просьбе своих близких, или уступая настояниям газетных репортеров, уже после произнесения речи, излагал сам ее на бумаге конспективно, или даже довольно подробно» [2].
Таким образом, Ф.Н. Плевако, подобно П.А. Александрову, Н.П. Караб-чевскому, А.Ф. Кони, не принадлежал к так называемым «пишущим» ораторам, какими были, например, В.Д. Спасович и С.А. Андреевский. По мнению Карабчевского, «несчастье истинного оратора, при изложении им самим на письме своей речи, в том и заключается, что он перестает быть оратором и превращается в писателя, сочиняющего свою собственную речь. Лишь в течение весьма короткого времени (2-3-х дней) сам оратор, если речь его была сильна и всего его действительно захватила, в состоянии более или менее точно воспроизвести ее. Тогда она еще сама живет в нем прочно скристализованная, крепкая, как будто ей суждено жить век. Но если упустить этот благоприятный момент переживания произнесенной речи, промелькнет причудливый мираж вечности и оратор тотчас же станет сочинять и то, что в действительности им и сказано не было» [2. Л.2 - 3].
В статье Николай Платонович отмечает одну очень интересную проблему: «При жизни каждого особо выдающегося деятеля очень трудно
Д.Н. Ковалева,
аспирантка кафедры истории Отечества и культуры, СГТУ
ВЕСТНИК. 2009. № 2(26)
♦-----------------------------------------------------
столковаться относительно истинной ценности его дарования» [2. Л.3]. Не обошла эта дискуссия и Федора Никифоровича Плевако.
«Ф.Н. Плевако Фемиды пламенный авгур,
Неутомимый балагур,
Он к славе ищет путь двояко,
Таков наш адвокат Плевако.
Федор Никифорович не задумался и тотчас-же ответил:
По заслугам или даром,
Но давно уж сим товаром (славой)
Мой корабль сполна нагружен,
И балласт ему не нужен.
Адвокат, передававший эти послания, так подытожил данную переписку:
На мадригал, написанный учтиво,
Плевако отвечал спесиво,
Что он уже достиг желанной высоты,
О наглость, это - ты!»1.
Карабчевский считает, что здесь «был задет очень назревший именно в то время в адвокатуре вопрос: по заслугам ли Плевако обладает славою первого адвока-та-оратора между современными ему цицеронами и выдержит ли эта слава испытания потомства?» [2. Л.5]. Критика в отношении Плевако как оратора начала раздаваться еще при жизни: к недостаткам относили композиционную разбросанность и, особенно, «банальную риторику» отдельных его речей. По мнению В.А. Макла-кова, «в Плевако были задатки стать несравненным стилистом, речи которого можно было бы запоминать наизусть, как, например, речи А.Ф. Кони. Но он остался к этому весьма равнодушен, никогда не исправлял ни речей, ни статей с тем, чтобы отделать, очистить свой стиль. И если этот великий талант его не был зарыт в землю, то и не был приумножен» [6, с.159].
Карабчевский считает, что «слава Плевако далась как-то слишком легко, тотчас же вслед за произнесением им знаменитой речи по делу Кострубо-Корицкого. К сожалению, эта речь не попала в сборник. Эта же речь поразила всех именно своею неожиданностью, своею ошеломляющей мощью, которую никак не ожидали и даже не подозревали в только что начинающем адвокате» [2. Л.5]. Со временем манера речи Плевако меняется: «элемент силы как-то быстро изгладился, как будто даже совсем улетучился. Ему на смену выступили иные качества: умение захватить аудиторию, пленить ее, пожалуй, даже к ней ловко подладиться. При ближайшем анализе можно было, однако, критиковать многое, ни с чем не согласиться, хотя все вместе взятое подкупало самых требовательных слушателей» [2. Л.9].
«Адвокат и оратор, - по мнению Н.П. Карабчевско-го, - это не синонимы. Мало того, понятие «оратор» далеко еще не совпадает с представлением об ораторе судебном. Идеал «борца за право», доведенный до своей наиболее яркой окраски, всегда как-то не по душе расплывчатой и мягкой славянской натуре. Плевако был
1 Этот обмен экспромтами зафиксирован и в личном фонде С.А. Андреевского (ГАРФ. Ф. 627. Оп. 1. Д. 3. Л. 26-27). Данное поэтическое соревнование произошло во время судебного процесса по делу о хищениях в Таганрогской таможне (1885). Первое четверостишье принадлежит перу Н.П. Ка-рабчевского, 3-е - С.А. Андреевскому.
слишком славянин и слишком русский для того, чтобы сколько-нибудь типично осуществить этот идеал на всем протяжении своей ораторской карьеры. При том же успех ему дался слишком рано, слишком полно для того, чтобы выработать из него того непреклонного и стойкого «борца за право», речи которого могли бы служить преимущественно образцом судебного красноречия. Для первенства в этой области ему не хватало ни полноты, ни разносторонности общего образования, ни даже широты и глубины в сфере изучения важнейших областей права, хотя как юрист-практик он, несомненно, стоял на высоте судебных требований, никогда однако над ними не возвышаясь, не увлекая их за собой, не давая им своих властных директив» [2. Л.10].
Карабчевский, для того чтобы ответить на главный вопрос всей своей статьи - достоин ли Ф.Н. Плевако своей славы выдающегося оратора, - предлагает рассмотреть условия, при которых возможен расцвет искусства судебного оратора. «По всей справедливости следовало бы сравнить предъявляемые к нему [оратору] требования с современными требованиями, предъявляемые к организаторским и боевым способностям полководца. И там и здесь во имя той же внешней задачи - победить в нужную минуту - приходится и в мирное время питать огромное количество войска, иметь все роды оружия. Говоря проще, современному судебному оратору, желающему стоять на высоте своей задачи, нужно обладать такими разносторонними качествами ума и дарования, которые позволяли бы ему с одинаковою легкостью овладеть всеми сторонами защищаемого им дела. В нем он дает публично отчет всему обществу и судейской совести, причем по односторонности ли своего дарования, по отсутствию достаточных знаний и подготовки, он не в праве отступать ни перед психологическим, ни перед бытовым, ни перед политическим или историческим его освещением.
С внешней стороны - сила логики, остроумие, сарказм, сила чувства и негодования должны быть оружи-ями, одинаково доступными судебному оратору. Его речь должна производить ближе всего впечатление исполнения партитуры целым оркестром в управлении гениального мастера. Как бы ни было велико вокальное или скрипичное соло, это не будет шедевром истинного судебного красноречия, ибо почти каждое судебное дело - довольно сложная партитура.
С точки зрения таких предъявляемых нами требований к судебному оратору Ф.Н. Плевако далеко не идеал. И это можно проследить и доказать уже по напечатанным речам» [2. Л.10 - 11]. Очень жаль, что документ не окончен, и мы не может предположить, какие доказательства привел бы Николай Платонович.
Интересным является тот факт, что незадолго до написания рассмотренной статьи в еженедельной юридической газете «Право» (1908. № 52) Н.П. Карабчевский опубликовал некролог «Ф.Н. Плевако». В нем Федор Никифорович Плевако сравнивается с А.С. Пушкиным: для адвокатского сословия «он то же, чем был Пушкин для русской поэзии. Как после Пушкина стало трудно быть русским поэтом, так и после Плевако трудно быть русским оратором. Превзойти его едва ли возможно. Можно быть выше его по вдумчивости, глубине, обстоятельности, даже по красоте, те. отделанности и законченности речи» [3, с. 2925]. Карабчевский согла-
♦
♦
шается с определениями Плевако как «гений слова», «гениальный русский оратор». Он был одним из самых популярных, если не самым популярным, в России адвокатом. «Малиновый звон», «вещий Баян», «Златоуст» -эпитеты, которыми еще при жизни наделила Москва любимого оратора [2. Л.9]. Он был гордостью наряду с Царь-пушкой, Царь-колоколом, Третьяковской картинной галереей или Собором Василия Блаженного. Все знали, что на всю Москву есть только один Федор Никифорович. Сама фамилия его стала нарицательной, синонимом адвоката экстра-класса: «Найду другого «Пле-ваку», - говорили и писали без всякой иронии» [4, с. 4]. Об огромной популярности Федора Никифоровича говорят даже хлесткие эпиграммы:
Проврется ль где-нибудь писака,
Случится ль где в трактире драка,
На суд ли явится из мрака Воров общественных клоака,
Толкнет ли даму забияка,
Укусит ли кого собака,
Облает ли зоил-плевака,
Кто их спасет всех? - Плевако [5, с.155].
Секрет успеха Плевако, позволивший ему завоевать славу первоклассного уголовного защитника среди таких светил, как В.Д. Спасович и князь А.И. Урусов, Н.П. Караб-чевский определяет достаточно просто - все дело в «гениальной обаятельности устной речи» Плевако. Пле-вако-оратор был подчеркнуто индивидуален, он превосходил всех в заразительной искренности, эмоцио-
нальной мощи, ораторской изобретательности. Об этом свидетельствовали и другие авторитеты. Очевидно, что речи Плевако надо было не читать, а слышать, именно в зале суда перед слушателями раскрывался в полную меру весь его талант «тогда впечатление от них было огромным, Плевако буквально зачаровывал присяжных заседателей» [6, с. 159]. «Главная его сила заключалась в интонациях, в неодолимой, прямо колдовской заразительности чувства, которым он умел зажечь слушателя. Поэтому речи его на бумаге и в отдаленной мере не передают их потрясающей силы» [1, с. 131]. «Плевако любил прибегать в речах к эффектным «фейерверкам», как он их сам называл <...> Он был мастером красивых образов, каскадов громких фраз, ловких адвокатских трюков, остроумных выходок, неожиданно приходивших ему в голову и нередко спасавших клиентов от грозившей кары» [6, с. 159].
Поэтому, несмотря на критику, которая звучала в адрес Ф.Н. Плевако, он остался в истории отечественной адвокатуры и народной памяти общепризнанным классиком, гением ораторского слова и дела.
1. Вересаев В.В. Невыдуманные рассказы. М., 1968.
2. ГАРФ. Ф. 827. Оп. 1. Д. 30. Л. 2.
3. Карабчевский Н.П. Ф.Н. Плевако (Некродлог) // Право. 1908. № 52.
4. Маклаков В.А. Ф.Н. Плевако. М., 1910.
5. Минаев Д.Д. Не в бровь, а в глаз. СПб.; М., 1883.
6. Утевский Б.С. Воспоминания юриста. М., 1989.
УДК 94(47)
РОДЬ И МЕСТО РЕПРЕССИЙ
В ДНТИРЕДИГИОЗНОЙ ПОДИТИКЕ ГОСУДАРСТВА
в 1917-м - начале 1920-х годов
(по материалам архивов Чувашской Республики)
Репрессии как «карательная мера, наказание, применяемое государственными органами» [1, с. 1012; 2, с. 594], были неотъемлемой частью политики советского государства. В этом отношении репрессии против Русской православной церкви не были чем-то исключительным. Масштабные репрессии против религиозных организаций стали одним из эпизодов перераспределения социальных функций; «люди, совершившие переворот 1917 г. и создавшие СССР искренне считали, что единственной полезной социальной структурой является государство, а все остальные должны быть либо уничтожены, либо перейти под его полный контроль» [9, с. 8 - 9]. Несмотря на сомнения эмигрантского историка С.П. Мельгунова, что «история всегда будет стоять до некоторой степени перед закрытыми дверями в царство статистики «красного террора»» [8, с. 86], исследователи имеют возможность рассмотреть эту сторону отношений государства и церкви.
Курс на построение атеистического государства практически сразу получил радикальный оттенок: «жгучее дыхание истинной пролетарской революции» [3, с. 14] почувствовали все без исключения представители РПЦ - от высших иерархов до рядовых священников. Особенностью первой волны репрессий, на наш взгляд, было уничтожение представителей духовенства без какого-либо юридического обоснования этих действий, эти действия зачастую становились лишь эпизодами общей борьбы с
О---------------------
Ф.Н. Козлов,
заместитель директора РГУ «Государственный исторический архив Чувашской Республики», аспирант отдела истории Научно-исследовательского института гуманитарных наук при Правительстве Республики Мордовия
ВЕСТНИК. 2009. № 2(26)
