CC BY
15
© 2005 г. В.А. Матвеев
РОССИЙСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ МУСУЛЬМАН СЕВЕРНОГО КАВКАЗА В УСЛОВИЯХ ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ВЫЗОВОВ НАЧАЛА ХХ в.
На рубеже XIX - XX вв. цивилизационное тяготение к мусульманскому зарубежному Востоку носило на Северном Кавказе признаки остаточного характера. Хотя в тот промежуток времени туземное население оставалось ко всем происходившим событиям, как сообщал в Петербург наместник его императорского величества И.И. Воронцов-Дашков, совершенно равнодушным, а отдельные попытки проповеди панисламизма и пантюркизма в его среде не имели никакого успеха [1], возможности воздействия этого сопредельного геокультурного ареала на стабильность в регионе не были еще полностью изжиты.
Именно эти причины являлись одним из препятствий для интеграции специфических частей края в российское государственное пространство. Об усилении здесь геокультурной ориентации указывает в частности возросшее желание в среде мусульманского населения получения образования в учебных заведениях, подчинявшихся имперским управленческим структурам.
Причем муллы, видевшие в этом опасность для сохранения своей влиятельности, оказывались не в состоянии, как признавали представители русской администрации в крае, «...задержать в значительной степени развитие школьного дела...». Особой популярностью пользовалось преподавание с участием самих горцев, получавшее все более широкое распространение [2].
Так, в служебной записке 11 октября 1893 г., предназначенной для информирования руководителей более высокого уровня, начальник Кубанской области и наказной атаман Кубанского казачьего войска излагал: «В последнее время среди горского населения вверенной мне области замечается большое стремление к образованию. Потребность эта настолько велика, что имеющиеся горские вакансии в Ставропольской гимназии и Майкопской горской школе далеко не удовлетворяют всех желающих учиться» [3].
Подтверждалось это в донесениях атаманов отделов, начальников округов и другими административными инстанциями по всему краю. Однако позиции мусульманского духовенства имели существенные различия, являвшиеся своего рода отражением сохранявшегося цивилизационного и этнополитического разлома, предопределявшего когда-то неодинаковые позиции туземных обществ при установлении единства с Россией и не преодоленного за полвека нахождения в ее составе.
Вместе с тем с наступлением экстремальных обстоятельств на ее окраинах в 1905 - 1907 гг. не замечалось стремления к обособлению. В связи с нарастанием революционной нестабильности в июне 1905 г. к И.И. Воронцову-Дашкову обратились уполномоченные от мусульманского населения с выражением верноподданнических чувств. Переданные тре-
бования не содержали каких-либо враждебных России выпадов и не выходили за рамки возможных преобразований.
Сводились они к устранению ограничительных мер в различных сферах, установленных для мусульман в период включения в состав империи с учетом наличия в крае цивилизационного разлома, более широкому приему их детей в образовательные учреждения, разрешению преподавания там, где есть необходимость, на родных языках, облегчению условий для издания газет и журналов религиозного содержания.
Общегражданский характер носили и пожелания повысить доступ на государственную службу, унифицировать структуру управления и ввести земские учреждения, получившие к тому времени распространение в центральных губерниях, снизить в ряде случаев налоговые повинности и т.д. [4].
В одном из обращений к центральной власти видных северокавказских деятелей ислама в 1906 г. содержалось такое заверение: «Мы, российские мусульмане..., будем служить нашему... царю и его трону так же верно, как служили ему наши отцы и деды.» [5]. В нем так или иначе обращалось внимание верующих на традиционную связь их конфессии с общей Родиной и ее верховной монархической властью, игравшей на том этапе роль объединительной для государства идеи.
А в опубликованном в печати 1 октября 1909 г. «Воззвании мусульманского духовенства и горской интеллигенции к туземцам Терской области» подчинение русской власти, сотрудничество с местной администрацией и добрососедские отношения с терским казачеством объявлялись «. делом, угодным Аллаху» [6]. Такой же настрой на сохранение целостности сложившегося в прошлом государственного пространства существовал в тот промежуток времени и в других восточных регионах страны [7].
На эту особенность обратил внимание в 1910 г. Л. Штернберг, автор общего обзора «Инородцы», в обстоятельном издании, включавшем в себя описание России, Австро-Венгрии и Германии. Среди российских мусульман, отмечал он, «мы не видим никаких сепаратистских тенденций., все они проникнуты твердым убеждением, что только в единении со всеми народами России. каждая народность обретет свое попранное право.» [8, с. 566].
Подметил он и то, что «происходившее сближение мусульман всех областей России преследовало интересы чисто духовные... , в центре сближения опять-таки стояла Россия.». На основе изученных документов Л. Штернберг приходит к заключению, что «ни в один момент русской истории связь инородцев с Россией не была столь крепка духовно, как в годы освободительного движения» [8, с. 566]. Эти наблюдения таким образом высвечивали наличие чрезвычайно важного для понимания России явления, объяс-
нений которому ни в отечественной, ни тем более в зарубежной науке тогда не существовало.
Исмаил Бей Гаспринский одним из первых назвал это явление русским мусульманством [9]. Когда именно появилось оно, сказать трудно. Можно только констатировать, что отряды, состоявшие из мусульман, принимали участие уже в собирании в единое государство русских земель, находились в московских ратях, противостоявших в 1471 г. на реке Шелоне попыткам новгородцев сохранить вечевую удельную вольность. Мусульмане своим участием поддержали в 1552 г. усилия России по освобождению 100 тысяч православных невольников, захваченных в плен вследствие набегов из Казанского ханства и находившихся в его пределах [10, с. 17].
В самый же критический для России момент, когда ее будущее из-за агрессии Швеции и Польши было крайне неопределенным, на патриотический призыв К. Минина и Д. Пожарского в 1612 г. по спасению Родины откликнулись и представители этой конфессии. Не следует забывать и то, что в грамоте об избрании на престол Михаила Федоровича Романова оставили подписи семь татарских мурз, выразивших тем самым на Земском соборе настрой мусульманского населения на восстановление государственной целостности России и предотвращение для нее опасности новых иноземных завоеваний [10, с. 17].
В 1812 г. российские воины также вдохновлялись против непобедимой европейской армии не только молитвами православного, но и мусульманского духовенства. Призывы стоять за Россию во имя Аллаха раздавались неоднократно в XIX в. и перед другими битвами. В несколько трансформированном виде это явление продолжало сохраняться и впоследствии.
То, что можно было использовать для ослабления и нейтрализации локальных деструктивных проявлений на Северном Кавказе патриотический потенциал отечественного мусульманства как в региональном, так и в более широком российском его отражении подтверждает многое. Не получили здесь, например, отклика попытки распространения идей панисламизма, единства всего мусульманского мира, и пантюркизма, общности всех тюрок, следовавшие систематически с конца XIX в. [11].
Сторонники этой доктрины не ограничивались в своей пропаганде пределами Турции и вели ее на российских окраинах [11]. Такая деятельность в начале XX в. достаточно широко развернулась и в Дагестане, а оттуда распространялась на Терек [12].
Ее результативность была далека от предполагаемой, подтверждением чему служит отсутствие в указанный промежуток времени религиозных движений в этих областях, но она, как фиксировалось в донесениях начальников округов, способствовала в какой-то мере возбуждению в среде отдельных туземных обществ ненависти к русским.
При проведении работы в массах турецкой агентурой учитывались и экономические затруднения, усиливавшиеся по мере нарастания общего кризиса в
стране. Несмотря на это ослабление религиозного фанатизма в тех районах, где он имел распространение, наметившееся с 1905 г., обретало все большую устойчивость [13].
Тем не менее цивилизационные реальности, доминирующим компонентом в которых выступал фактор веры, в наступившем противоборстве играли существенное значение. Однако ставка на них с использованием исламской составляющей в пропаганде не давала сколь-нибудь заметных результатов. Инициаторы кампании, судя по всему, к ее организации и проведению подходили догматически, делая упор на устаревшие представления.
О неадекватности их говорит хотя бы то, что на рубеже XX в. в России наметилось ослабление религиозности населения [14], а с 1905 г. оно обозначилось и в наиболее сложных мусульманских регионах [15]. Ее появление на столь консервативном направлении могло быть вызвано лишь иным более мощным и привлекательным для масс идеологическим воздействием, какое в тот период могли оказать, безусловно, только революционные учения.
Неслучайно и ослабление религиозности мусульманского населения на Кавказе совпало с революционным брожением 1905 г., поддерживавшимся противоправительственной агитацией на почве нерешенности социально-экономических проблем. Это подтверждается и всеподданнейшими отчетами генерал-губернаторов и начальников областей края за 1906 г. [16].
Между тем кроме констатации министерством внутренних дел того, что в России «панисламистская пропаганда успеха не имеет» [17], других выводов на этот счет по ходу событий, к сожалению, так и не было сделано. Данное же оперативное наблюдение нуждалось в объяснении для обеспечения более эффективной защиты государственных интересов.
Но особенности протекавших в крае этнополити-ческих процессов из-за отсутствия соответствующих реальности знаний с наступлением кризисной эпохи в начале XX в. представителями русской власти не осознавались с достаточной глубиной. Нависшей угрозе дестабилизации, кроме административно-принудительных мер, ничего не противопоставлялось.
С 1905 г. наметилось обращение к предшествующему опыту времен успешного завершения Кавказской войны (1859 и 1864 гг.), предпочтительное назначение по причине недостатка подготовленных кадров на службу в крае ее ветеранов, хорошо понимавших дух кавказский; восстановление наместничества и т.д. [18].
При обострении накануне первой мировой войны международных противоречий, в том числе и в регионе, лидеры различных национальных партий и групп Кавказа поспешили довести до сведения высших правительственных кругов и самого монарха, что их политические устремления полностью совпадают с традиционной ролью России на Востоке.
В 1914 г. на конференции в Эрзеруме Турция предложила мусульманам Закавказья, а также армянам и грузинам выступить против России, за что обе-
щала содействие в создании автономных государств под своим протекторатом, но это не нашло сколь-нибудь широкого отклика, и устойчивость империи, несмотря ни на что, сохранялась. Выборные от народов края направляли царю телеграммы с выражением верноподданнических чувств [19].
Накануне событий 1914 г. с обострением геополитических противоречий вокруг Кавказа турецкая агентура активизировала свою деятельность, прикрываясь намерениями исламского просвещения и объединения «всех мусульман для прогресса». Занимавшиеся этим специальные комитеты не ограничивались в своей пропаганде пределами Османской империи и стремились способствовать «возрождению ислама. в России» [20] как важнейшего фактора для разрушения ее целостности.
С началом первой мировой войны, когда с невиданным размахом развернулось противоборство за пересмотр сложившихся ранее государственных границ и передел зависимых владений, по наблюдению министерства внутренних дел, в Турции активизировали деятельность религиозные движения с целью способствовать «возрождению ислама. в других странах и, в частности, развивать панисламскую и пантюркскую идею в России».
Во все губернии и области «со значительным . мусульманским населением» засылались под разными прикрытиями ходжи для проповеди теории «о единстве всего мусульманского мира» [20]. Агентура имела преимущественно зарубежное, как правило, турецкое, происхождение, но встречались и завербованные возвращающиеся в Россию паломники, совершившие хадж в Мекку «для поклонения гробу пророка Магомета.» [21].
Натолкнувшись на медленное распространение связанных с идеей панисламизма догматов на российских окраинах и на Кавказе, координаторы этой деятельности стали собирать сведения «для детального изучения образа жизни, религиозных и политических» настроений проживавших там народов. Главное внимание уделялось возбуждению в массах фанатизма через исламское просвещение [22, л. 1-1об.], используемого для разрушения государственного единства России. Для предполагаемых восстаний на Кавказ завозились большие партии оружия [23].
В октябре 1914 г. турецкими панисламистами было составлено специальное воззвание к мусульманам всего мира «Священная война обязательна», в котором утверждалось со ссылками на выдержки из Корана, что «все мусульмане, без различия национальности и подданства, являются, согласно велениям их религии, братьями и потому должны под опасением небесной кары всячески помогать друг другу». В воззвании провозглашалась борьба «за освобождение. народов, исповедующих ислам.» [22, л. 1-1об.].
Поднимался в этой связи и территориальный вопрос. В распространявшихся турецкой агентурой пропагандистских прокламациях и листовках содержалось предписание, что «каждый верующий мусульманин должен считать себя воином, ибо настало время
освободить мусульманские земли от неверных». Назывались Астрахань, Казань, Крым, Туркестан и местности расселения российского казачества. В притязаниях обозначался и Кавказ. Необходимость отторжения этих территорий обосновывалась тем, что «они находятся в подчинении у неверных, хотя мусульманское население в них составляет большинство» [22, л. 3-5].
Текст заканчивался призывом «к немедленному объявлению священной войны» за их возвращение, к неподчинению «распоряжениям христианских правительственных властей», неуплате повинностей и регулярному истреблению иноверцев. Россия, как и ее союзники (Англия, Франция), обвинялась не без умысла в этой связи в стремлении погасить дивный свет магометанской религии» [22, л. 5].
Враждебную агитацию на ее территории активно проводили и иные зарубежные общества и организации. Так, образованный в Германии «Союз для охраны германизма за границей» разослал по немецким колониям на окраинах Российской империи, в том числе и на Кавказе, своих эмиссаров, которые порицали все русское и предпринимали усилия распространить в среде колонистов идею пангерманизма. Опасность агитации, особенно панисламистской, для стабильности и целостности государства была очевидной [24].
В ноябре 1914 г. султан-халиф объявил священную войну (джихад). Смысл ее заключался в том, что вооруженная борьба на истребление должна быть направлена не против всех иноверцев вообще, а только в связи со сложившимся моментом против одной группы держав, враждебных Османской империи и ее союзникам. В развитие этой инициативы мусульманский первосвященник (шейх-уль-ислам) сформулировал пять фетв, канонических толкований происходящих событий на основе Корана.
«Россия, Англия и Франция, - утверждалось в них, - проявляют все старания - да упасет от этого Аллах - погасить высокий свет ислама». Поэтому все мусульмане, проживающие в пределах государств Антанты, обязаны выступить против своих правительств. В дальнейших разъяснениях указывалось, что «неверными следует считать только державы Антанты, . Германия и Австрия являются опорой и защитниками ислама» [25, с. 48].
Однако данное обращение султан-халифа к мусульманам, содержавшее для усиления воздействия на верующих своеобразные теософские обоснования, не получило сколь-нибудь значительной поддержки в странах зарубежного Востока, в том числе даже таких, как Египет и Индия, где население имело в тот промежуток времени повышенную предрасположенность к религиозному фанатизму. На российских окраинах этот призыв встретил еще большую невосприимчивость [25, с. 48].
Столкнувшись с такой реальностью, панисламист-ские комитеты в Турции разослали в 1914 г. во все страны с мусульманским населением своих агентов для детального изучения образа жизни, религиозных
и политических взглядов единоверцев с целью выработки мер для их последующего объединения и выявления возможностей для развития фанатизма, который к тому времени даже в особых сохранившихся зонах на российских окраинах, как мы видели, неуклонно ослабевал.
Пропаганда на этом направлении велась и отдельными сторонниками панисламистской и пантюркист-ской идей из среды российских мусульман и особенно при посредстве специально подготовленных лиц, проникавших в Россию из Турции под видом купцов, странствующих мулл, возвращавшихся из Мекки богомольцев после совершения паломничества (хаджа) и т.д. Наряду с проповедями «о духовном и национальном единстве мусульман всего мира» велась агитация за признание лидирующего значения для них единоверной Турции и ее халифа «в качестве духовного главы всего мусульманства» [22, л. 1-1об., 3].
Подрывная деятельность турецкой агентуры попадала в поле зрения соответствующих подразделений министерства внутренних дел, но специальные разработки неизменно показывали устойчивость отечественного мусульманства к пропаганде, направленной на разрушение целостности Российской империи [22, л. 1]. Исключения воспринимались, по-видимому, сотрудниками этого ведомства как не представлявшие угрозу, чем скорее всего объясняется то, что решительные меры не принимались, хотя они были, безусловно, нужны.
На Северном Кавказе отдельные представители мусульманского духовенства, преимущественно имевшие низший сан и соответственно уровень исламской образованности, проводили целенаправленную враждебную агитацию, способствовавшую возбуждению в массах религиозной нетерпимости. Под ее воздействием появлялись и сепаратистские настроения. Некоторые муллы заканчивали молитвы в мечетях в 1914 г. призывами: «Да изгинет род русского царя!», предсказывая в пророчествах, по свидетельству X. Ошае-ва, основанному на личных воспоминаниях, неизбежный приход турок - «людей с черным флагом» [26, с. 10].
По его утверждению, у какой-то части туземных обществ Терской области, преимущественно в чеченских селениях в горных районах, объявление войны было встречено «... с тайным ликованием, с ожиданием всяких бед русскому начальству.». Под воздействием религиозных проповедей враждебного содержания фанатичные массы «радовались каждой неудаче русских войск и печалились при неудачах Турции» [26, с. 10].
Однако в преобладающем большинстве мусульманское духовенство на том сложном и неопределенном для будущего страны этапе старалось все же всячески формировать настрой на единство с Россией. Это проявилось и при встречах Николая II с его представителями во время поездки на Кавказский фронт во всех населенных пунктах края.
По прибытии монарха 25 ноября в Дербент с приветствием к нему в присутствии депутации от Дагестанской области, состоявшей из мулл, старшин и
почетных лиц всех округов, обратился на кумыкском языке, с которого был сделан перевод, один из видных религиозных авторитетов З.Б. Тарковский. В восторженной речи он особо выделил такую фразу: «Любовь к царю и любовь к Отечеству есть неразрывные части мусульманской веры» [27].
Находясь на Кавказе, глава российского государства своим поведением всячески подчеркивал личное уважение к мусульманской религии. В Тифлисе, выполнявшем роль централизующего управления регионального центра империи, он нашел возможность для общения с представителями высшего мусульманского духовенства, посетил шиитскую и суннитскую мечети, выслушал стоя на коленях молебны на арабском языке [28].
В его присутствии закавказский муфтий свою молитву закончил словами: «Да благословит тебя, государь, всевышний царь-царей на мудрое, долгое и счастливое царствование, на благо своих подданных и на страх врагам твоим» [29]. Однако какая-то часть мусульманского духовенства северокавказской окраины занимала и иные позиции, что необходимо учитывать в аналитическом разборе проблемы.
Двойственность продолжала сохраняться и, как показывали события, постепенно усиливалась. Она носила скрытый характер, и специальные службы империи не смогли, видимо, в должной мере оценить разрушительный потенциал нараставшей угрозы.
Во внимание, судя по всему, принималось преимущественно то, что российское мусульманству показывало устойчивость к деструктивным сепаратистским воздействиям, основанным на идее исламской исключительности и религиозного единства. Получаемые оперативные сведения неизменно вскрывали эту тенденцию, имевшую в реальности явное доминирование. Само явление, как заметно по их содержанию, не было осмыслено.
Подтвердилось это и в 1916 г., когда стало нарастать недовольство населения Казанской губернии мусульманской фракцией Государственной думы, считавшего, что она «. не отражает и не отстаивает интересов многомиллионного мусульманского населения империи». Недовольство на Кавказе вызывалось распространившимися слухами, что на предстоящей сессии Государственной думы «будут затронуты весьма важные для инородцев вообще и в частности для мусульман вопросы.» [30, л. 35].
Велась агитация за необходимость командировать «в помощь членам фракции опытных и образованных общественных деятелей из различных местностей с мусульманским населением». Особый отдел канцелярии наместника его императорского величества на Кавказе взял под контроль это движение.
Начальникам губернских и областных жандармских управлений Кавказского края был разослан циркуляр с просьбой «уведомить, не предполагается ли командирование уполномоченных с указанной целью в Петроград..., и, в утвердительном случае, сообщить подробные данные о личности командируемых, политическом их направлении и тех ... директивах, какие
будут ими получены от местных мусульман, выяснив также, по возможности, какие отдельные домогательства мусульман они намерены поддержать» [30, л. 38].
После изучения обстановки последовало разъяснение, что широкого размаха это недовольство на Кавказе не обрело [30, л. 4]. Наиболее отчетливо государственно-политическая ориентация мусульманского населения на единство с Россией, в том числе и на Кавказе, включая его северные части, проявилась в 1917 г. Причем прослеживалась она в той или иной степени на всех окраинах отечественного Востока.
Возникший, например, в Ташкенте «Исламский совет» («Шуро- и Ислам-») отстаивал необходимость объединения мусульман Туркестанского края на основе единой идеи и призвал верующих «оказывать содействие политике нового правительства». Сторонники «образования . мусульманского государства под эгидой Турции» [31] и на этой окраине оказались в меньшинстве.
В советской историографии степень поддержки перспективы создания тюркского государства на принципе так называемого чистого исламизма явно преувеличивалась, по крайней мере для того периода. Объединения мусульман в восточных ареалах страны по более поздней эволюции взглядов отдельных активистов нельзя классифицировать как националистические [32].
В этих объединениях происходило столкновение разных настроений, существовавших в среде российских мусульман, что в полной мере относится и к Кавказу. Хотя возможность перегруппировки самосознания под воздействием фальсифицированных идеологических парадигм, имевших враждебное содержание по отношению к сформировавшейся до 1917 г. российской общности народов, безусловно, в реальности существовала.
На проводимых религиозных съездах полномочные представители от мусульман неизменно заявляли о желании «. иметь республику на федеративных началах.» [33]. По мере обострения обстановки в стране это намерение высказывалось неоднократно, что само по себе показательно. Так, в мае на мусульманском съезде в Москве, а в июле - в Казани выдвигалась идея национально-культурной автономии для исповедующего ислам населения [34].
Тенденция на единство его с Россией, общей Родиной, выдерживала испытания на прочность и с возникновением самых критических обстоятельств при нарастании революционного кризиса. В связи с Мятежом генерала Л.Г. Корнилова исполнительный комитет Всероссийского мусульманского совета выразил глубокую обеспокоенность за судьбу Отечества и в специально составленном 30 августа 1917 г. по этому поводу воззвании звучала тревога: «Граждане мусульмане! Россия в чрезвычайной опасности!».
Возникновение конфликта внутри страны признавалось крайне несвоевременным, так как на фронтах, как особо подчеркнуто в тексте, «. наша армия напрягает все силы, чтобы отбить натиск врагов...». На-
поминалось об участии единоверцев. Мусульман России авторы обращения призывали в грозный момент поддержать государственную власть [35].
Сепаратистской радикализации в этом отношении не произошло и после съезда народов в Киеве, организаторы которого надеялись на совершенно иной результат. Делегаты от окраин, в том числе и от мусульманских, высказывались только «. за федеративную связь всех народов и национальных групп.» в составе России. Выработанная на основе этого заявления политическая платформа нашла широкую поддержку и на Кавказе [36].
15 сентября 1917 г. министерство внутренних дел представило временному правительству специальную информацию. В ней говорилось о том, что национальные требования сводятся лишь «к желанию услышать со стороны общегосударственной власти признания права. на самоопределение за отдельными народами, вошедшими в состав русского государства в процессе его исторического роста». Но под самоопределением, как разъяснялось далее, понималось отнюдь не отделение: «Среди мусульман встречает сочувствие мысль об. автономии» [37].
По этому поводу 17 октября 1917 г. исполнительный комитет Всероссийского мусульманского совета направил временному правительству требование отменить законы, регулирующие учебно-воспитательное дело в мусульманских образовательных учреждениях и допустить в преподавании наряду с русским родной язык [38].
Неоднократно подтверждалось, что и на Учредительном собрании избранники от мусульман в соответствии с пожеланиями верующих своей конфессии будут отстаивать, как и на предшествующих этапах, «для окраин федеративное устройство», равно как и идеи автономии, «провозглашенной на всероссийском мусульманском съезде» и реализуемой в зависимости от условий в разных формах (национально-культурной и территориальной) [39].
Настрой на сохранение единства с Россией, несмотря на существовавшие сепаратистские отклонения, как видно, был массовым и не подвергался в отличие от политических объединений конъюнктурным колебаниям.
Показательно в этом отношении и одно из обращений представителей духовенства к мусульманам Северного Кавказа в 1920 г. В нем, кроме призыва «.на основании Шариата, молиться Богу о сохранении здоровья Верховному правителю адмиралу Колчаку, генералу Деникину и за успех работы сыновей России, жертвующих собой для блага Родины», содержалось побуждение единоверцев к «работе над восстановлением Великой России».
При этом напоминалось: «Дети наши наравне с русскими учились в русских школах. Двери российских высших учебных заведений как военные, так и гражданские были открыты. Россия для нас не мачеха, а любящая мать, и, помня это, мы должны довериться ей, ибо она поведет нас по правильному пути, как вела. до сих пор» (в данном случае использовал-
ся стиль Корана, священной книги мусульман. - В.М.) [40].
Таким образом, российское мусульманство на Северном Кавказе в очередной раз показало свой патриотический потенциал, который вполне можно было задействовать против деструктивных проявлений, представлявших опасность для целостности государства.
Этноконфессиональные особенности края, наличие территорий с повышенной религиозностью масс учитывались для достижения целей по ходу гражданской войны и теми, кто противостоял белому движению. В Дагестанскую область, например, на исходе войны входили только части из российских мусульман во главе с муллами, создание которых первоначально допускалось в Красной армии. Они использовали и соответствующую исламу символику: зеленые знамена, выполнение предписании религии, портреты имама Шамиля и т.д. Все это оказывало на массы необходимое воздействие для привлечения их на сторону утверждавшегося режима.
А в обращении 18 марта 1920 г. к чеченцам политотдела штаба Терской областной группы красных повстанческих войск, располагавшейся в примыкавшей к нагорной полосе слободе Шатой, делался особый упор на следующее: «. говорят вам, что большевики - враги шариата. Это наглая ложь. Власть трудящихся никогда не пойдёт против своих же братьев, никогда не позволит притеснять свободную волю тех или иных народностей, которые могут молиться тому богу, которому они верят» [41].
Такие подходы находили отклик и получали поддержку. Исламскому фактору на Северном Кавказе для достижения политических целей большевики, как видно, придавали немаловажное значение [42] и в чем-то оказались даже более предусмотрительными, чем организаторы белого движения на юге России.
Тем не менее в действительности патриотический потенциал отечественного мусульманства чаще всего оказывался невостребованным. Сам же феномен, претерпев трансформацию под влиянием наступившей эпохи, сохранялся и в XX в. Подтверждением служит то, что в самый тяжелый для страны период германского вторжения (1941 - 1943 гг.) северокавказские муллы объявили газават против фашистов, так и не нашедший по вполне понятным идеологическим соображениям поддержки у Москвы [43].
Находились среди них и те, кто всячески поддерживал агрессоров, надеясь на реализацию в той или иной форме своих сепаратистских замыслов. По инициативе этой части мусульманского духовенства Северного Кавказа Гитлер был провозглашен «великим имамом». Однако реальность показывала, что альтернативу, связанную с разрушением федеративного союза с Россией, можно было навязать только силой. За небольшим исключением мусульманское духовенство края, выражая настроения верующих, ее не поддерживала. Двойственность позиций у него проявлялась и в драматических событиях на Северном Кавказе на рубеже XXI в.
Наследие, связанное с феноменом российского мусульманства, в том числе в региональном северокавказском преломлении, в полной мере до сих пор остается не востребованным. Его осмысление между тем позволяет более глубоко и разносторонне осмыслить не только различные проблемы, существовавшие в прошлом, но и современные, требующие решения.
Проведенное исследование прежде всего вскрывает наличие более или менее устойчивой государственно-политической интегрированности туземного населения Северного Кавказа в российское полиэтнонацио-нальное общегражданское сообщество, несмотря на предельную противоречивость ее формирования и незавершенность на предшествующих этапах.
Неопределенность состояния подкреплялась остаточным цивилизационным тяготением к мусульманскому Востоку и возрастающей с каждым периодом единства ориентированностью на евразийский фактор. Эти обстоятельства так или иначе сказывались на ситуации в регионе и отражались в динамике ее развития.
Но необходимо отметить, что на рубеже XIX-XX вв. становилось все более заметным, что православие, несмотря на его огромное историческое значение в формировании российской государственности, после включения в состав России обширных азиатских пространств с различными этнокультурными и религиозными наслоениями, скрепляющим для него идеологическим стержнем служить не могло. Такую роль оно играло, как известно, лишь на начальных стадиях консолидации в Киевской и Московской Руси. По мере разрастания российского государственного пространства обнаруживалась необходимость универсалистской объединительной идеи, которая своевременно не была замечена.
Консолидирующую роль играли также российское мусульманство, буддизм и другие религии, о чем забывать не следует. Но и в рассматриваемый период, особенно в начале XX в., ощущалась необходимость в идеологии, стоящей над ними и соответствующей тенденции на формирование нации согражданства. А такой идеологии в России, основанной на объективных данных науки, никогда не существовало.
Российское мусульманство на окраинах отечественного Востока, в том числе и на Северном Кавказе, до 1917 г. имело не меньшие интегрирующие возможности, чем впоследствии политическая доктрина большевизма, обладавшая на первых порах элементами привлекательной революционной новизны. Наиболее сильной в ней оказалась идея социальной справедливости, отраженная в тех или иных вариациях во всех мировых религиях. Ислам - не исключение.
Сила этой идеи заключалась и в том, что она являлась вековой мечтой всего человечества. Утопические положения большевистского проекта переустройства общества тогда еще не были проверены практикой. При его реализации произошло соответствующее опыту колониальных империй стран Запада смещение кодов геополитического, цивилизационного и этнона-ционального развития. Вслед за переорганизацией
континентального государственного пространства, сформировавшегося в пределах империи, были сужены пределы воздействия российского мусульманства, а само явление в советскую эпоху претерпело изменения. Изучение их поможет найти более эффективные формы противостояния исламскому радикализму.
Литература
1. Всеподданнейший отчет за восемь лет управления Кавказом генерал-адъютанта графа Воронцова-Дашкова. СПб., 1913. С. 9 - 10.
2. ГАКК, ф. 454, оп. 2, д. 1229, л. 78.
3. Там же, д. 778, л. 14.
4. История Дагестана. Т. 2. М., 1968. С. 238.
5. Шафранов В.П. К вопросу о формировании адыгейской социалистической народности // Из истории партийной организации Адыгеи. Ростов н/Д, 1976. С. 31.
6. Очерки истории Чечено-Ингушской ACCP: В 2 т. Т. 1. Грозный, 1967. С. 203; Колосов Л.Н. Чечено-Ингушетия накануне Великого Октября (19071917 гг.). Грозный, 1968. С. 70.
7. Бурмистрова Т.Ю., Гусакова B.C. Национальный вопрос в программах и тактике политических партий в России. 1905-1917 гг. М., 1976. С. 35.
8. Штернберг Л. Инородцы // Формы национального движения в современных государствах. Австро-Венгрия, Россия, Германия / Под ред. А. И. Касте-лянского. СПб., 1910.
9. Гаспринский И.Б. Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения мусульманина // В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: В 2 ч. Ч. 1. М., 1994. С. 257 - 259.
10. Арапов Д.Ю. Ислам в Российской империи // Ислам в Российской империи (законодательные акты, описания, статистика) / Сост. Д.Ю. Арапов. М., 2001.
11. ЦГИА РГ,ф. 17, оп. 2, д. 1133, л. 1.
12. Ратгаузер Я.А. К истории гражданской войны на Тереке. Баку, 1928. С. 98.
13. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5299, л. 21 об; Жизнь национальностей. 1920. 1 янв.
14. Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991. С. 165.
15. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5765, л. 12 - 13.
16. РГВИА, ф. 970, оп. 3, д. 1115, л. 27 - 27 об.
17. ГАРО, ф. 826, оп. 1, д. 285, л. 1 - 1 об.
Ростовский государственный университет
18. ЦГИА РГ, ф. 17, оп. 1, д. 5150, л. 1; ф. 94-с, оп. 1, д. 326, л. 215.
19. Очерки истории Северо-Осетинской партийной организации. Орджоникидзе, 1969. С. 32; Минц И.И. Год 1918. М., 1982. С. 449; Лихолат А.В. Анализ исторического опыта борьбы против национализма. М., 1986. С. 48.
20. ЦГИА РГ, ф. 17, оп. 2, д. 1133, л. 1.
21. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 215, л. 17.
22. ГАРО, ф. 826, оп. 1, д. 285.
23. ЦГИА РГ, ф. 12, оп. 13, д. 254, л. 23.
24. ЦГИА РГ, ф. 17, оп. 2, д. 656, л. 1; д. 1133, л. 1.
25. Миллер А.Ф. Оттоманская империя (Султанская Турция). М., 1946.
26. Ошаев Х. Очерк начала революционного движения в Чечне. Грозный, 1927.
27. Дагестанские ведомости. 1914. 7 дек.
28. ЦГИА РГ, ф. 13, оп. 3, д. 1387, л. 11, 22 - 23.
29. ГАРФ, ф. 270, оп. 1, д. 86, л. 90-х-об.
30. ГАКК, ф. 454, оп. 3, д. 6453.
31. Пушкарева И.М. Февральская буржуазно-демократическая революция 1917 г. в России. М., 1982. С. 255.
32. Рахманов Н.М. Осуществление ленинской национальной политики в Средней Азии. Ташкент, 1973. С. 42-43; Лихолат А.В. Указ. соч. С. 89; и др.
33. Голос Дагестана. 1917. 15 окт.
34. Казанбиев М.А. Создание и укрепление Национальной государственности народов Дагестана. Махачкала, 1970. С. 15 - 16.
35. Заря свободы. 1917. 1 сент.
36. ЦГИА РГ, ф. 2081, оп. 1, д. 316, л. 16.
37. ГАРФ, ф. 1779, оп. 1, д. 1302, л. 4.
38. Революционное движение в России накануне Октябрьского вооруженного восстания (1 - 24 октября 1917 г.): Документы и материалы. М., 1962. С. 482.
39. Государственное совещание // Архив Октябрьской революции 1917 г. в документах и материалах. С. 185, 186 - 187, 361 - 362.
40. Союз объединенных горцев Северного Кавказа и Дагестана (1917 - 1918 гг.). Горская республика (1918 - 1920 гг.): Документы и материалы. Махачкала, 1994. С. 359.
41. РГВИА, ф. 419, оп. 1, д. 1, л. 27.
42. Малашенко А. Исламские ориентиры Северного Кавказа. М., 2001. С. 37.
43. Дегоев В. Кавказская война XIX в. и идеологические конъюнктуры советского и постсоветского времени // Россия. XXI век. 1997. № 9 - 10. С. 112.
29 апреля 2004 г.
