CC BY
35
© 2006 г. В.А. Матвеев
ОСОБЕННОСТИ АДМИНИСТРАТИВНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ОБУСТРОЙСТВА ОКРАИН РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ (НА ПРИМЕРЕ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА)
При включении тех или иных пространств иноэт-нической периферии в пределы России возникали сложные проблемы, связанные с организацией управления. Именно этот аспект являлся одним из важнейших в проводимой политике [1], от которого напрямую зависело поддержание стабильности и преодоление сепаратистской обособленности, если она продолжала устойчиво сохраняться. Поиски адекватных решений иногда охватывали длительные периоды и сопровождались, безусловно, не только очевидными достижениями, но и неизбежными просчётами, порождавшими новые трудности. Это обусловливалось сложностью и противоречивостью самой действительности.
Тем не менее общая стратегия российской политики на окраинах позволяла достигать намеченных целей в сфере управления, способствовала формированию государственного единства, так как в неё изначально были заложены подходы и принципы интеграции. Различные аспекты системы управления на Северном Кавказе во второй половине XIX - начале XX вв. рассматривались исследователями в тех или иных срезах [2], но отмеченная проблема остаётся по-прежнему не изученной. На это уже обращалось внимание в предшествующих публикациях [3]. В данной статье развиваются изложенные в них положения с привлечением новых фактов из различных источников.
Для упрочения позиций на Кавказе, особенно в северных частях, имевших наиболее сложную специфику, в российской политике широко использовались и традиционные представления туземных сообществ. Отразилось это и в местном самоуправлении, получившем наименование военно-народного, где русская власть признавала полезным для повышения привлекательности установившейся юрисдикции и доверия к своим административным нововведениям не нарушать то, что досталось от прошлого и являлось своего рода элементом защиты этнической самобытности.
Система военно-народного управления в северокавказском крае складывалась как в процессе мирного вхождения народов в состав России, так и при подчинении непокорных племен в ходе Кавказской войны [4]. Наиболее последовательно к замене прежних при-ставских управлений военно-народными округами ответственные за административные изменения в крае представители русской власти приступили с начала 50-х гг. XIX в. и завершили преобразования только во второй половине столетия. Такая осторожность диктовалась прежде всего стремлением не вызвать поспешными мерами, «чуждыми понятиям и нравам горцев» их недовольства [5].
Законодательные основы и принципы функционирования вводимой системы получили закрепление в высочайше утвержденных положениях «О кавказском горском управлении» (1865 г.) и «О кавказском военно-народном управлении» (1880 г.) [6]. Официально во-
енно-народное управление устанавливалось «... впредь до того времени, пока край будет находиться на военном положении», но, несмотря на переходный характер, в действительности просуществовало до 1917 г., претерпев лишь некоторые изменения [7].
После появления в Терской области, например, в 1891 г. нового установления «Об общественном управлении станиц казачьих войск» местные власти возбудили ходатайство перед вышестоящими инстанциями и о пересмотре действовавшего установления «Об общественном управлении туземных сельских обществ». При этом делалась ссылка на то, что «современное положение туземцев таково, что они ... не представляются покоренным народом». Однако разработанное аульное положение, как и прежде, опиралось на традиционные воззрения инородческих сообществ и коренные начала их обычного права, приспособленного тем не менее «по мере возможности к требованиям времени» [8].
Отличительной особенностью военно-народной системы было деление управления на гражданское (управление населением) и военное (управление войсками). Изначально она предназначалась «для прочности правительственной власти, . для единения горских народов с Россией и . укрепления у них веры в бесповоротность слияния с другими поданными империи» [9]. Утверждаемая же двойственная правительственная власть соответствовала главным образом переходным условиям в управлении инородческими территориями и выполняла вместе с тем охранительные (полицейские) и фискальные функции [10].
Военно-народное управление основывалось на сохранении неприкосновенности туземного общественного строя с предоставлением населению возможности во всех своих внутренних делах управляться по народным обычаям (адатам) [8, 11]. В неизменном виде сохранилось также судопроизводство и привычные способы разрешения правовых проблем, в том числе по канонам исповедуемой мусульманской религии (шариата), являвшейся на первых порах наиболее чуждой по духу для русского правления [4; 12, л. 6-6 об]. И это не было каким-то вынужденным исключением.
Делясь своими наблюдениями после поездок за границу, в ходе которых произошло в том числе знакомство с административно-политическим обустройством европейских стран и колоний, крымско-татарский просветитель Исмаил-бей Гаспринский в написанной в 1881 г. брошюре отметил: «Русские мусульмане по законам нашего отечества пользуются равными правами с коренными русскими и даже в некоторых случаях, во уважение их общественного и религиозного быта, имеют кое-какие преимущества и льготы» [13].
Для исполнения управленческих функций в низших звеньях административного аппарата каждый народ избирал из своей среды чиновников (старшин и су-
дей), которые лишь после этого утверждались в должностях вышестоящими начальниками [12, л. 6-7 об; 14]. При помощи этих уступок правительство умело воспользовалось привязанностью вновь вошедших в состав России народов к своим традиционным старым управленческим учреждениям и посредством признания их существенно ослабило враждебное противодействие мусульманских законов (шариата) процессам утверждения российских государственных структур [15].
Проведение такой политики вызывалось и тем, что в свое время имам Шамиль и его мюриды также умело воспользовались шариатом и при помощи его, ослабляя роль народных обычаев (адатов), в значительной мере усилили свое влияние на горцев [16, с. 129]. Пропаганда ислама под предлогом борьбы с русскими давала тогда необходимые результаты, и приверженность исламу у не признававших подданство России племен усиливалась [17, с. 152]. Эта историческая реальность учитывалась при осмыслении событий Кавказской войны и раньше.
Так, Е. Эшба еще в 1927 г. обратил внимание на то, что ее успехи для непримиримых горцев, «...казавшиеся непонятными, следует приписывать главнейшим образом настойчивости, с которой Шамиль старался распространять шариат» [18]. Однако эта настойчивость нередко встречала сопротивление, принимавшее в ряде случаев предельно ожесточенные формы. Некоторые аулы брались мюридами по несколько раз и прекращали борьбу лишь после значительного опустошения. В этой связи дагестанские ученые Б.Г. Алиев и М.-С.К. Умаханов ставят вопрос о необходимости учитывать в исследованиях тот факт, что насаждение шариата дорого обошлось народам Восточного Кавказа [19].
С 1905 г. архаическое народное право начало постепенно вытесняться из системы управления, а официальную поддержку получил тогда принцип «шариат против адата» [20]. Мусульманство вновь было признано более предпочтительным и быстро стало укреплять свои позиции. Однако, несмотря на это, практика совмещенного применения обычаев (адатов) и норм религиозного характера (шариата) продолжала сохраняться [21]. Такие же дифференцированные подходы, учитывавшие специфику местных условий, применялись при организации управления и на других окраинах. Всё наиболее прогрессивное и связанное с традициями без каких-либо исключений поддерживалось. При вхождении в состав России буряты, например, преимущественно были шаманистами, но покровительство, оказанное русской властью более культурным ламам, способствовало укреплению их учения у соплеменников [17, с. 152]. Представляемая ими религия получила широкое распространение.
Вместе с тем с 1905 г. из-за усилившихся протестов был отменен принцип назначения низших чиновников в сельские общества там, где он существовал, и, согласно новому положению «Об инородцах», им предоставлялось право самостоятельного их выбора [22]. По предшествующим законодательным установлениям «О сельских обществах Дагестана» и «Об ауль-
ных обществах в горском населении Кубанской и Терской областей и их общественном управлении», введенным с 1868 по 1870 г., на местах власть принадлежала старшинам и их помощникам, избиравшимся на сельских сходах, где решались все вопросы политической и экономической жизни [23].
Вступая в должность, низшие чиновники приводились к присяге, давая клятву на Коране «его императорскому величеству. всемилостивейшему великому государю... самодержцу Всероссийскому... верно и не лицемерно служить.». После этого им предоставлялись достаточно большие полномочия [24]. В дагестанских и чеченских обществах это позволяло для сохранения стабильности задействовать патриархальное семейно-тейповое начало: становясь главами исполнительных органов на местах, старшины и их помощники опирались на свой род, который тем самым поддерживал и официальную власть. Но в ряде обществ, например в осетинских, они назначались сверху [16, с. 131; 25].
Тем не менее, несмотря на отдельные исключения, самоуправление везде велось по-старому, выступая как бы основой военно-народной системы. Административные ограничения, в частности практика формирования первичного управленческого звена с утверждением избранных или назначением, не создавали для него сколь-нибудь значительных препятствий. Ограничения, следует заметить, предусматривались в не меньших размерах и для самоуправления в русских общинах [17, с. 161-162]. Пределы его возможностей также ставились в жесткие рамки внешней унитарной централизации. Следовательно, по данному показателю в том числе нельзя делать вывод о наличии этно-политической дискриминации и военно-полицейского режима [23, с. 9; 26].
Однако для Северного Кавказа ставка на традиционализм имела не только положительные последствия, так как происходила неизбежно консервация и таких общественных устоев, которые были несовместимы с прогрессивными переменами того времени. Расчёты на их постепенную трансформацию под воздействием российских государственных порядков не всегда оправдывались в реальности. Низшие чиновники нередко злоупотребляли служебным положением, ибо сдерживающих противовесов на местном уровне этому явлению не существовало. В сельском управлении, состоявшем из старшины, его помощника, кадия и суда, оказывалось иногда несколько близких родственников или лиц, связанных корыстными корпоративными интересами [23, с. 10].
Это было подмечено и в одной из сводок полит-канцелярии штаба главнокомандующего вооруженными силами юга России А.И. Деникина в годы гражданской войны: «Родственные связи и боязнь кровной мести, по обычаям, строго соблюдаемым туземцами, делают дагестанца плохим администратором, связывая его по рукам и ногам. Вследствие этого масса уголовных преступлений остаются не раскрытыми». В собранной информации на этот счёт зафиксированы также существовавшие настроения в среде самих тузем-
цев. По их убеждению, «. необходимо, чтобы административные должности замещались русскими», иначе «трудно ожидать порядка и правильной жизни в крае» [27].
При возникновении же конфликтных ситуаций с соплеменниками старшины ссылались, как правило, на то, что «поставлены на должность вышестоящими инстанциями», дискредитируя тем самым российское цивилизационное влияние в регионе. Но с наступлением периодов общественно-политической нестабильности изгнание старшин из части горских обществ не сопровождалось, что весьма показательно, ростом сепаратистских настроений [28]. Не прослеживаются они и в волнениях сельских обществ, в которых очевидцы усматривали иногда длительное противостояние русской власти [29]. Оно выступало не проявлением «национально-освободительной борьбы» [30], а разновидностью гражданского протеста, обнажавшего недостатки в обустройстве этнических сообществ.
С масштабным злоупотреблением в низших управленческих структурах чиновниками из местных жителей сталкивались и англичане, в частности в Британской Индии, когда там во второй половине XIX в. стала допускаться (хотя отказ от прежней линии наметился еще в 1831 г.) широкая коренизация этого звена администрации [31], начавшаяся в отличие от Кавказа отнюдь не сразу. Та же тенденция наблюдалась и при реализации аналогичных французских устремлений в зависимых странах [32]. Европейцы к подвластному населению вообще относились с недоверием, «пренебрежительно, с осознанием собственного превосходства» [33; 34, с. 257]. В России, напротив, инородцы рассматривались в качестве своего населения и изначально допускались в том числе, несмотря ни на что, и в низшие структуры управления [34, с. 270].
Признавалась и необходимость удовлетворения требований об установлении практики выборности старшин во всех горских обществах без исключения. Прошения от их уполномоченных с указанием «на некоторые ненормальные условия» политического быта, «. об упорядочении. сельских сходов» непосредственно принимал сам наместник, представитель верховной императорской власти в крае [35]. По его инициативе после ряда обращений во время поездки по горным районам был созван съезд во Владикавказе с участием посланцев от осетинских сел, где они могли свободно изложить пожелание о повышении степени самостоятельности местного самоуправления [36].
В разъяснении И.И. Воронцова-Дашкова от 14 июня 1905 г., посланного из Горского отделения штаба Кавказского военного округа начальнику Кубанской области, говорилось: «. Имея в виду, что старшины, назначаемые в туземные селения по усмотрению администрации, не всегда соответствуют своему назначению и что само население является лучшим судьею в деле избрания того или другого должностного лица, я в видах, с одной стороны, умиротворения туземных племен, а с другой - чтобы пойти навстречу назревшей уже у населения потребности, должен признать необходимым ввести немедленно среди туземных
сельских обществ Терской области институт старшин, избираемых самими обществами» [37].
В результате автономность традиционных туземных органов власти была несколько повышена. По всей видимости, именно это обстоятельство позволило известному лидеру партии кадетов А.И. Гучкову, находясь в том же году в Англии, «клясться перед . лордами, что окраины России уже накануне дарования самоуправления» [38]. Но этим заявлением он демонстрировал, как и многие другие представители оппозиционных сил того периода, свое незнание России, которая, как писал совершенно справедливо впоследствии яркий теоретик концепции евразийства И.А. Ильин, «. никогда не денационализировала свои малые народы...» [39].
На Северном Кавказе, в частности, они пользовались широкой самостоятельностью в своих внутренних общественных делах, о чем свидетельствуют в том числе приведенные выше факты, кроме того, их религия, обычаи и язык не подвергались притеснениям, оставаясь неприкосновенными [40]. В политике России, следует заметить, при её вариациях в разные периоды и целенаправленной апробации разных подходов неизменной оставалась линия на то, чтобы Кавказ стал органической частью России [38]. Государственная власть в свою очередь осознавала необходимость соответствующих преобразований.
Стремясь создать в крае лучшее управление [41], представители русской власти шли на уступки коренному населению и по другим вопросам. Подтверждением этому может служить попытка реформирования установившегося в военно-народной системе порядка делопроизводства. Оно велось как на русском, так и на арабском языках, а в Дагестанской области - только на арабском. С 1913 г. служебная переписка на русском языке стала вводиться повсеместно, что должно было, по мнению правительства, укрепить позиции российской администрации и значительно сузить не поддававшуюся полному контролю канцелярскую деятельность мусульманского духовенства.
Его соответствующие функции были возложены на назначаемых начальниками округов сельских писарей, которым вменялось в обязанность вести делопроизводство на русском языке. Книги же с записями на арабском языке подлежали изъятию. Это давало возможность начальствующим лицам, как говорилось в одном из разъяснений, «. непосредственно, а не через переводчика проверять отчетность, быть, таким образом, в курсе дел и, наконец, исключить из употребления арабский язык». Мусульманское духовенство, видевшее в преобразовании прямую угрозу своему материальному благополучию, так как канцелярская переписка содержалась за счет сборов с населения, и, кроме того, идеологическому влиянию на массы верующих, стало проводить агитацию, формируя соответствующие настроения.
Однако в большинстве округов Дагестанской области эта пропаганда не получила поддержки. В своих обращениях в вышестоящие инстанции горские общества заявляли, что они «не против распространения
русского языка и открытия русских школ», но просили не спешить с реорганизацией сельского управления [42]. Некоторые же общества, особенно в горных округах, выразили нежелание подчиниться распоряжению о введении делопроизводства на русском языке и требовали удаления назначенных писарей. В ряде случаев население отказывалось собирать деньги на их содержание, прятало книги с записями на арабском языке и т.д. В областные и краевые органы власти подавались прошения с просьбой отменить реформу.
Протесты, сопровождавшиеся открытым противостоянием, иногда пресекались силовыми акциями. В неповинующихся аулах размещались войска, участники протестов предавались суду и высылались за пределы области. Вскоре правительство убедилось в необходимости пойти навстречу пожеланиям населения и приостановило введение делопроизводства на русском языке сначала в горных округах, а с 1914 г. оно было вообще отменено по всей области [43].
Составным элементом системы военно-народного управления являлось сосредоточение у русской администрации полномочий поддержания внешнего порядка [4]. Поэтому во главе управленческих органов ставились, как правило, военные чиновники, наделенные всей полнотой правовой, духовной и полицейской власти [38]. Одновременно они были командирами войсковых соединений и имели возможность на своем уровне вплоть до начальников округов принимать решения о применении силы оружия. Внешнее управление инородческим населением, таким образом, строилось на принципе единоначалия и предполагало в критических ситуациях использование войск без промедления [44].
В записке «По чеченскому вопросу», представленной в 1864 г. генерал-адъютантом А.П. Карцовым военному министру, временная необходимость сохранения элементов силового принуждения обосновывалась следующими соображениями: «Управляя горцами человеколюбиво, принимая все меры к постепенному образованию их и к улучшению материального их быта, мы должны зорко следить за ними и держать в готовности такие силы, которые могли бы подавить при самом начале всякую попытку к восстанию. Малейшая неудача и даже промедление в наказании виновных может отразиться на весь край самым гибельным образом ...» [45]. Как видно, сама мера рассматривалась русским командованием как вынужденная и вспомогательная в установлении общественно-политической стабильности в регионе.
Русская администрация поддерживала внешний порядок, используя в критических ситуациях военную силу [4]. Будучи имамом, Шамиль гораздо жестче управлял горцами, полагая, что для этого нужна только «железная рука». Он применял «беспощадные кары» за любые проступки и впоследствии рассматривал прежнюю жестокость как «печальную необходимость» для поддержания власти [46]. Она в значительной мере держалась на страхе, превратившиеся в основополагающий принцип удержания в покорности населения
имамата. При его реализации, по сведениям В.В. Дегое-ва, «Шамиль уничтожил больше своих соотечественников, чем русских солдат» [47].
Русская власть в этом сохранила преемственность, учла существовавшие особенности, главным образом отсутствие у местных народов психологического склада, приспособленного к государственному развитию, и была даже, судя по всему, несколько мягче. Меры же силового принуждения в ряде критических ситуаций, требовавших государственного вмешательства, в аналогичных случаях применялись и к русским. Достаточно вспомнить в этой связи о судьбе старообрядцев, духоборов или о подавлении бунтов [48]. Несмотря на присутствие и этой твердости в управлении, многие вошедшие в состав России народы в конечном итоге осознавали «. выгоды мирной жизни под ее владычеством», обеспечивавшим к тому же им «законную защиту и покровительство» [49].
По силовой составляющей занимавшиеся изучением военно-народной системы исследователи неизменно делали заключение о ее сугубо полицейском и карательном предназначении [23, с. 9]. Но такая направленность в организации управления не играла определяющей роли при формировании российской политики на Северном Кавказе. Именно мощное государственное присутствие в этом сложном полиэтническом регионе давало на том этапе положительные результаты, что указывает на благотворность и стабилизирующее значение российских внешних ограничений.
Они поддерживались и в среде мусульманского духовенства. Например, чеченские муллы и шейхи после окончания Кавказской войны назидательно предостерегали соплеменников: «Силён падишах России, силён поставленный им правитель нам, и да будет проклят безумец, дерзающий поднять руку против него» [50]. Эти ограничения устанавливались, как поясняли представители власти, «. исходя из . духа вновь покоренного народа» и предполагалось, что они дадут время и средство для того, чтобы «удержание горцев в покорности военной силой сменилось владычеством, основанном на нравственной силе» [51].
Отмечая эту особенность, С.Ю. Витте, занимавший высокие руководящие должности в Российской империи на рубеже XIX - XX вв. и хорошо осведомленный в тонкостях ее внутренней политики, в своих воспоминаниях писал: «. все правители Кавказа . ставили себе задачей сперва покорение . , а затем приобщение...» края к русской государственности «посредством привития ... общих начал.» [52]. Подтверждением этому служит и сама военно-народная форма организации функционирования власти в северокавказской и закавказской его частях, являвшаяся своеобразной косвенной системой, с одной стороны, сохранявшей прежние структуры аппарата управления, а с другой - постепенно укреплявшей на их традиционных устоях российские учреждения, не задевая при этом местные обычаи.
Такой подход отражал не столько влияние сложившихся исторических обстоятельств, сколько устойчивую открытость восточно-славянской этнической среды к
инородным включениям. В ней с самых ранних стадий, на что обратил внимание еще Н.М. Карамзин, сосуществовали «кроме народов славянских ... и многие иноплеменные . » [53]. Под воздействием этого не в последнюю очередь приспособленность к интеграции периферийных иноэтнических сообществ обретала и российская государственность. Косвенное управление, основанное на политическом компромиссе, выступало лишь элементом этой приспособленности.
Депутат от Дагестанской области в Государственной думе Гайдаров в 1912 г. вопросу об историческом предназначении военно-народного управления дал следующую оценку: «На Кавказе был введен такой строй, который считался с потребностями и интересами населения и соответствовал психологии горцев и вместе с тем должен был явиться переходной ступенью к высшей форме общения» [54]. Соблюдение же потребностей и интересов местных народов существовало в системе управления Российской империей не только на этой, но и на других инонациональных окраинах.
Внутренняя самостоятельность инонациональных сообществ и внешние российские административные ограничения указывают на то, что в государственную систему России было заложено в большей степени не нивелирующее подавление, как в других империях, а именно политический компромисс. Попытки выйти за его рамки и «создать однородную империю» по типу западных, наметившиеся лишь при последнем российском монархе Николае II в конце XIX в., вступали в противоречие со сложившейся практикой управления и вызвали этнополитическую напряженность в ряде окраин, а в некоторых случаях породили даже сепаратизм, ранее у тех же народов не наблюдавшийся [55]. Как видно, российское государственное обустройство северокавказской окраины было достаточно гибким. Оно предусматривало внутреннее национальное самоуправление с установлением для него внешних административно-политических ограничений.
Отмеченные его особенности, а также допускавшаяся возможность ведения делопроизводства как на русском, так и на арабских языках [56] свидетельствуют о том, что фактически была создана своеобразная система косвенного управления, сохранявшая, с одной стороны, традиционное общественное устройство, а с другой - постепенно укреплявшая на его основе российские правительственные учреждения, не задевая при этом обычаев коренных народов. В нем сочеталась двойственность начал централизации и местной автономии инородческих общин. Некоторые сходства с Россией в ряде универсалистских образований тем не менее существовали. В этой связи правомерно упомянуть Китай и Индию, где прослеживаются также в подчиненности высшим властям внешняя, как и в России, двойственность: присущая Востоку сверхцентрализация и относительная внутренняя самостоятельность инонациональных общин [57].
В чем-то аналогии с российской спецификой косвенного управления инонациональными окраинами
прослеживаются, например и в системе «тусы» в Китае в эпоху феодализма, в которой также допускался на местах «государственный аппарат с туземным устройством» [58]. Но и здесь стабилизирующими этнополи-тическую ситуацию факторами на создаваемом государственном пространстве, как уже говорилось, были в преобладающей степени либо всепоглощающая «этническая агрессия» (ассимиляция), для успеха которой китайские правители применяли специальные политические меры, либо даже военное насилие [59].
Как доминирующее условие выступало оно и в становлении всех иных существовавших когда-то универсалистских объединениях с сопредельными территориями, наподобие Римского, Византийского, Германского, Османского (Турецкого) или сугубо колониальных, вроде Испанского, Португальского, Голландского, Британского и т.д. Последние, правда, сочетали его с не менее действенным подчинением торговлей и коммерческими предприятиями [60]. Исключение составляло только Австро-Венгерское, складывавшееся преимущественно на основе династических браков. Отношения между народами в нем строились с соблюдением главенствующих норм «патроната и кли-ентелы» и носили ярко выраженный характер вассалитета с допущением некоторого подобия крайне придавленной диктатом венского двора местной автономии [61].
Но в то же время достаточно распространялись и указанные выше подходы, как, например, в Галиции, где существенно были изменены старые польские порядки, отменено шляхетское самоуправление и установлен строго централизованный онемеченный бюрократический режим [62]. В чем-то похожим на российскую систему косвенного управления окраинами было административно-политическое обустройство в ряде зависимых стран, находившихся в составе колониальных империй. Однако все они были основаны на неограниченных возможностях грубого вмешательства во внутренние дела подвластных народов.
В Китае в последующие периоды косвенный принцип организации власти на местах был вытеснен из административных структур, и провинции стали управляться «. по одному общему, для всех одинаково установленному образцу» [63]. В колониях Франции также существовало преимущественно прямое управление. Даже зарубежные исследователи признают, что у этой европейской метрополии в зависимых странах было ярко выражено намерение «утвердить свое превосходство» [64]. Британские советники в Туземных государствах Индии, охватывавших 21,1 % населения полуострова, пользовались чаще всего большей властью, чем владетельные князья [65].
По наблюдениям современников, англичане не только в этих, но и во владениях, находившихся под их прямым управлением в Британской Индии, «разрушали все, что им, по их европейским понятиям, казалось противологическим» [66]. Несмотря на их заявления о стремлении «не оскорблять чувств и верований ... поддерживать существующие местные учреждения», на практике в проводимой так называемой туземной по-
литике, как правило, придерживались принципа «применения к . колониям закона метрополии». Это не раз «повергало в изумление все индийское население, которому еще не приходилось быть свидетелем преобладания судебной власти над исполнительной» [31, с. 243].
Как заметил французский путешественник де Ла-кост, на российских окраинах «. народности легко переносят русское владычество», а в британских колониальных владениях туземцы англичан не любили. Объяснение этому он находил в разных способах управления. Различны были и их последствия. Если в России отчужденность между центральной и местной административными системами постепенно преодолевалась, то в той же Индии за все время британского владычества она сохранялась и даже возрастала [67]. Опыт британской колониальной империи образцовым для России быть не мог, так как у нас в системе обустройства инонациональной периферии, как уже показывалось в предшествующих разделах исследования, существовало немало отличий и преимуществ.
С 1905 г. государственно-политические порядки России все больше стала воспринимать и военно-народная система управления на Северном Кавказе [68]. В правительственных кругах рассматривалась даже возможность распространения на местности военно-народного управления общегражданских форм организации власти и введение в них земских учреждений [69], которые начали вводиться в империи с 1864 г. для развития местного самоуправления на новых началах. Однако и в начале XX в. этой реформой не было затронуто еще 51 административно-территориальное образование: Сибирь, Степной край, Туркестан, Прибалтийский край и такие губернии, как Архангельская, Виленская, Гродненская, Ковенская и др. [70]. В их числе находился и Кавказ.
Вопреки сложившемуся взгляду о неподготовленности этого края для восприятия земского самоуправления, наместник его императорского величества граф И.И. Воронцов-Дашков поддерживал эту идею и полагал, что именно с помощью земских учреждений можно «скорее всего достигнуть умиротворения и обрусения этой окраины». По его мнению, «нелепая вражда и мелкий дух сепаратизма отдельных народностей сгладятся при взаимных встречах ...» [71]. Но проектировавшиеся в 1906 г. для этой цели нововведения из-за проявившейся вскоре психологической неподготовленности ряда горских обществ к их принятию, как это было, например, в нагорной части Дагестанской области, была отложена на неопределенный срок. Представители власти поспешили заверить взволновавшееся население, что «преобразования не будут приводиться в исполнение насильственными мерами вопреки желанию народов» [72].
Проект о земстве на Кавказе встретил резкую оппозицию и в высших эшелонах правящей элиты [73], что дополнительно затрудняло его реализацию. Несмотря на эти препятствия, по вопросу о земстве в 1909 г. были созваны губернские и областные совещания, а в апреле 1916 г. в Тифлисе августейшим на-
местником великим князем Николаем Николаевичем, сменившим умершего в том же году И.И. Воронцова-Дашкова, было созвано Кавказское краевое совещание. После завершения заседаний последовала подготовительная работа управления и совета наместника по составлению соответствующего законопроекта.
Его рассмотрение состоялось 3 февраля 1917 г. на первом заседании образованного по постановлению Совета министров междуведомственного совещания под председательством заместителя наместника его императорского величества на Кавказе сенатора П.Н. Милютина [74]. Изучив проект о введении земских учреждений на Кавказе, это совещание согласилось с положением, принятым краевым совещанием при августейшем наместнике в 1916 г. [75]. Однако и на протяжении всего 1917 г. вопрос о земстве на Кавказе все еще продолжал оставаться открытым и военно-народное управление, претерпев лишь незначительную эволюцию, сохранялось.
Важнейшей же отличительной особенностью административно-политического устройства российских окраин накануне революций 1917 г., как показывает его разновидность на Северном Кавказе, являлось сочетание двух взаимодействующих начал: централизованного управления и местного самоуправления. Государственное вмешательство во внутренние дела туземных народов было преимущественно косвенным и ограниченным. Эта система сохраняла иноэтниче-ские культурные традиции и обычаи. Происходившая ее эволюция приводила к постепенному вытеснению военно-ограничительных форм правления общегражданскими, что способствовало появлению у местного населения чувства принадлежности к единому российскому сообществу народов, формирование которого продолжалось в начале ХХ в.
Примечания и литература
1. Дегоев В.В. Кавказ в составе России: формирование имперской идентичности (первая половина XIX века) // Кавказский сборник. Т. 1(33) / Под ред. Н.Ю. Силаева. М., 2004. С. 29.
2. Фадеев А.В. Особенности антиколониальных движений на Северном Кавказе в период империализма // Национальный вопрос накануне и в период проведения Великой Октябрьской социалистической революции. Вып. 1. М., 1964; Гаджиев А.Г. Помощь русского народа в установлении Советской власти в Дагестане. Махачкала, 1963; Киня-пина Н.С. Административная политика царизма на Кавказе и в Средней Азии в XIX в. // Вопросы истории. 1983. № 4; Калмыков Ж.А. Установление русской администрации в Кабарде и Балкарии. Нальчик, 1995; Хасбулатов А.И. Установление российской администрации в Чечне (II пол. XIX -нач. XX вв.). М., 2001; Малахова Г.Н. Становление Российской администрации на Северном Кавказе в
конце XVIII - первой половине XIX в. Москва; Пятигорск, 1999; и др.
3. См. подробнее: Матвеев В.А. К вопросу о политическом устройстве северокавказской окраины России накануне 1917 г. // Проблемы истории казачества XVI-XX вв. Ростов н/Д, 1995. С. 101-103; Он же. Российский универсализм и федерализм на северокавказской окраине накануне революционных перемен 1917 г. // Вопросы северокавказской истории. Вып. 4 / Под ред. В.Б. Виноградова. Армавир, 1999. С. 56-62; и др.
4. ЦГИА РГ, ф. 545, оп. 1, д. 2960, л. 1.
5. Эсадзе С. Историческая записка об управлении Кавказом. Тифлис, 1907. Т. 2. С. 73; Калмыков Ж.А. Административно-судебные преобразования в Кабарде и горских (балкарских) обществах в годы русско-кавказской войны // Кавказская война: уроки истории и современность: Материалы науч. конф. г. Краснодар, 16-18 мая 1994 г. Краснодар, 1995. С. 120.
6. ЦГИА РГ, ф. 416, оп. 1, д. 70, л. 21.
7. Казанбиев М.А. Создание и укрепление национальной государственности народов Дагестана. Махачкала, 1970. С. 13.
8. ОРФ СО НИИИЭФ, ф. 1, оп. 1, д. 14, л. 1.
9. РГИА, ф. 381, оп. 47, д. 42, л. 667.
10. ЦГА РСОА, ф. 224, оп. 1, д. 134, л. 3-3 об.
11. ЦГА РД, ф. 2, оп. 2, д. 59 «Р», л. 50.
12. ГАКК, ф. 774, оп. 1, д. 2.
13. Гаспринский И. Русское мусульманство. Мысли, заметки и наблюдения мусульманина // В поисках своего пути: Россия между Европой и Азией: В 2 ч. Ч. 1. М., 1994. С. 258.
14. РГВИА, ф. 14257, оп. 3, д. 518, л. 7-10.
15. ЦГИА РГ, ф. 229, оп. 1, д. 4, л. 41; Ф. 545, оп. 1, д. 2960, л. 1.
16. Гальцев В.С. Перестройка системы колониального господства на Северном Кавказе в 1860 - 1870 гг. // Известия СО НИИ. Т. 18. Орджоникидзе, 1956.
17. Россия. Энциклопедический словарь (Б/и: Брокгауз Ф.А. и Ефрон И.А. СПб., 1898). Л., 1991.
18. Эшба Е. Асланбек Шерипов. Грозный, 1927. С. 12-13.
19. Умаханов М.-С.К., Алиев Б.Г. Некоторые вопросы освещения борьбы горцев под руководством Шамиля: подходы и итоги изучения, перспективы // Кавказская война: Спорные вопросы и новые подходы: Тез. докл. Междунар. науч. конф. Махачкала, 1998. С. 83-84.
20. РГВИА, ф. 400, оп. 1, д. 4171, л. 7; ф. 970, оп. 3, д. 1744, л. 31.
21. Дагестанские ведомости. 1913. 7 янв.
22. РГВИА, ф. 400, оп. 1, д. 4171, л. 14-14-об.
23. Казанбиев М.А. Национально-государственное строительство в Дагестанской АССР (1920 - 1940 гг.). Махачкала, 1960. С. 10; Крестьянство Северного Кавказа и Дона в период капитализма. Ростов н/Д, 1990. С. 40.
24. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5529, л. 6.
25. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5303, л.1-1-об; Такоев С. К истории революционного движения на Тереке. (По личным воспоминаниям) // Известия Осетинского
научно-исследовательского института краеведения. Вып. 2. Владикавказ, 1926. С. 317.
26. Алиев У., Городецкий Б., Сиюхов С. Адыгея. Ростов н/Д, 1927. С. 55, 57; МужевИ.Ф. Национально-освободительное движение горцев Северного Кавказа (1900 - 1914 гг.). Нальчик, 1965. С. 32-33; Хубуло-ва С. А . Крестьянская семья и двор в Терской области в конце XIX - начале XX в. СПб., 2002. С. 145.
27. Цит. по: Цветков В.Ж. Гражданская война на Северном Кавказе. 1918 - 1920 гг. (национальная политика белого движения на юге России) // Научные труды Московского государственного педагогического университета. Серия «Социально-исторический науки». М., 1998. С. 90.
28. Мужев И.Ф. Указ. соч. С. 34, 69.
29. РГВИА, ф. 970, оп. 3, д. 1115, л. 26-об.
30. Сталин И. Октябрьский переворот и национальный вопрос // Марксизм и национально-колониальный вопрос: Сб. избр. статей и речей. М., 1939. С. 6977; Иосиф Виссарионович Сталин. Краткая биография. 2-е изд испр. и доп. / Сост.: Г.Ф. Александров, М.Р. Галактионов и др. М., 1952. С. 67; Рат-гаузер Я.А. К истории гражданской войны на Тереке. Баку, 1928. С. 97; Эмиров Н. Установление Советской власти в Дагестане и борьба с германо-турецкими интервентами (1917 - 1919 гг.). М., 1949. С. 9; Фадеев А.В. Указ. соч. С. 80; и др.
31. Шейэ Ж. Современная Индия. Ч. 2. Туземная политика / Пер. с фр. М. А. Брагинского. СПб., 1913.
32. Черкасов П.П. Судьба империи. М., 1983. С. 53, 140.
33. Шпрингер Р. Национальная проблема. (Борьба национальностей в Австрии): Пер. с нем. СПб., 1909. С. IX, 234, 272.
34. Лурье С.В. Русские в Средней Азии и англичане в Индии: доминанты имперского сознания и способы их реализации // Научный альманах «Цивилизации и культуры». Вып. 2. М., 1995. С. 257.
35. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5303, л. 1-1-об; РГВИА, ф. 400, оп. 1, д. 4171, л. 14-14-об.
36. Такоев С. Указ. соч. С. 317.
37. ГАКК, ф. 454, оп. 1, д. 5303, л. 1-1-об.
38. Государственная Дума. 3 созыв. Сессия 5. Засед. 138. Стенографический отчет. Ч. 4. 23 мая 1912 г. СПб., 1912.
39. Ильин И.А. О грядущей России. Избранные статьи / Под ред. Н.П. Полторацкого. Св.-Троицкий монастырь, 1991. С. 173.
40. Дзидзоев В.Д. Национальные отношения на Кавказе. Владикавказ, 1995. С. 81-82; РГВИА, ф. 400, оп. 1, д. 4628, л. 9.
41. Кумыков Т.Х. Выселение адыгов в Турцию - последствие Кавказской войны. Нальчик, 1994. С. 87.
42. Гаджиев А.Г. Указ. соч. С. 64, 67; 69; Фадеев А.В. Указ. соч. С. 76-77, 83.
43. История Дагестана. Т. II. М., 1968. С. 282; Гаджи-ев А.Г. Указ. соч. С. 67.
44. РГИА, ф. 1276, оп. 19, д. 1, л. 96; РГВИА, ф. 12257, оп. 3, д. 518, л. 7-10, 17-об.
45. Цит. по: Дзагуров Г.А. Переселение горцев в Турцию. (Материалы по истории горских народов). Ростов н/Д, 1925. С. 40-41.
46. Шамиль на Кавказе и в России. Биографический очерк / Сост. М.Н. Чичагова. СПб., 1889. С. 183.
47. Дегоев В.В. Имам Шамиль: пророк, властитель, воин. М., 2001. С. 261.
48. Ферро М. Николай II / Пер. с фр. Г.Н. Ерофеевой. М., 1991. С. 20; Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1991. С. 39-44.
49. РГИА, ф. 1284, оп. 241, д. 147, л. 203; Щербина ФА. История Кубанского казачьего войска. (Репринтное воспроизведение б/и. Екатеринодар, 19101933): В 2 т. Т. 2. Краснодар, 1992. С. 561, 569, 575.
50. Буркин Н.Г. Революция 1905 г. в нацобластях Северного Кавказа. Ростов н/Д, 1931. С. 6-7.
51. АКАК. Тифлис, 1904. Т. 12. С. 423.
52. Витте С.Ю. Избранные воспоминания. М., 1991. С. 395.
53. Карамзин Н.М. История государства Российского: В 6 кн. Кн. 1. Т. 1. М., 1993. С. 50.
54. Государственная Дума. 3 созыв. Сессия 5. Засед. 120-153. Стенографические отчеты. Ч. 4. (с 30 апреля по 9 июня 1912 г.). СПб., 1912.
55. Ольденбург С.С. Царствование императора Николая II. М., 1992. С. 13-14, 22.
56. ФадеевА.В. Указ. соч. С. 76 - 77.
57. Паркер Э. Китай: его история, политика и торговля с древнейших времен до наших дней: Пер. с англ. СПб., 1903. С. 293-294; СинхаН.К., Банерджи А.Г. История Индии: Пер. с англ. М., 1954. С. 22-23.
58. Махмутходжаев М.Х. Национальная политика гоминдана (1927-1937). М., 1986. С. 16-18.
Ростовский государственный университет
59. Паркер Э. Указ. соч. С. 2-3; Гумилев Л.Н. Ритмы Евразии: эпохи и цивилизации. М., 1993. С. 68, 127.
60. Турецкая Империя. Сочинение Алфреда де Бессе. М., 1860. С. 54; Индия под английским владычеством. Сочинение барона Барту де Паноэна: Пер. с фр. М., 1848. Т. 1. С. 3-5; Аптекер Г. Колониальная эра. М., 1961. С. 23, 164; Барг М.А. Великая английская революция в портретах её деятелей. М., 1991. С. 18, 81.
61. Митрофанов П. История Австрии. Ч. 1. СПб., 1910; Ивонин Ю.Е. Имперская идея и проблема государственности в Западной Европе XVI в. // Вопросы истории. 1993. № 6. С. 33; Барг М.А. Указ. соч. С. 23.
62. Есипов В.В. Отклики войны. Славяне, немцы и турки. Пг., 1914. С. 30-31.
63. Паркер Э. Указ. соч. С. 57.
64. Черкасов П.П. Указ. соч. С. 53, 140.
65. Индия под английским владычеством ... С. 512.
66. Лакост Г. Россия и Великобритания в Центральной Азии. Ташкент, 1908. С. 69, 85.
67. РГИА, ф. 1276, оп. 19, д. 1, л. 96; д. 940, л. 17.
68. ЦГИА РГ, ф. 13, оп. 1, д. 749, л. 2-об.
69. Герасименко Г.А. Земское самоуправление в России. М., 1990. С. 11.
70. РГВИА, ф. 400, оп. 3, д. 3041, л. 24.
71. ЦГИА РГ, ф. 83-с, оп. 1, д. 219, л. 9-9-об.
72. Майкопское эхо. 1917. 8 февр.; Кубанские ведомости. 1917. 26 февр.
73. Северокавказский край. 1917. 10 февр.
74. Майкопское эхо. 1917. 8 февр.
13 апреля 2005 г.
