CC BY
224Л.М. Дробижева
РОССИЙСКАЯ И ЭТНИЧЕСКАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ПРОТИВОСТОЯНИЕ ИЛИ СОВМЕСТИМОСТЬ
Возрастание интереса к актуальным идентичностям и идентификации наблюдается во всем мире. Использование идентичности как концепта в статьях и журналах за 90-е годы по различным направлениям социальных наук значительно возросло с практически нулевого уровня до 14 ООО в 1999 г. [25, с. 1; 21; 22].
Человечество столкнулось с проблемой сочетания глобализации, универсализма и актуализации различий, в том числе национальных, этнических, расовых, религиозных. Для обществ, в которых происходят быстрые трансформации одновременно во всех сферах жизни, она стала особенно болезненной и, естественно, привлекала к себе внимание (см.: [14, 3, 4, 7, 10, 15]).
В современном обществе с тенденциями глобализации «проблема, мучающая людей... состоит не столько в том, как обрести избранную идентичность и заставить окружающих признать ее, - пишет Зигмунд Бауман, - сколько в том, какую идентичность выбрать и как суметь вовремя сделать другой выбор, если ранее избранная идентичность потеряет ценность или лишится ее соблазнительных черт» [1, с. 185]. Но именно в условиях быстрых перемен люди нуждаются в чем-то более стабильном. Отсюда обращение к локальным, примордиальным идентичностям и проблема сочетания их с общенациональными и даже глобальными стратегиями [18, 23].
Изучая идентичность, каждая научная дисциплина опирается на свое видение этого феномена, свою методологию и методику. При социологическом подходе к анализу идентичностей в
центре внимания - соотнесение личности с группой, представления о группе, социальные механизмы самоопределения индивидов в многообразных группах. В данном случае речь идет об этнической и общероссийской идентичности. Каждая из них включает в себя индивидуальную и коллективную идентичности разных масштабов и содержания.
Мы исходим из широкого понимания идентичности. Ее компоненты: самоидентификация (отнесение себя к этнической группе, государственной общности), представления о своей группе - «образ мы» и интересы, которые связывают эмоционально окрашенное отношение к таким образам с поведением людей и групп (регулятивная составляющая идентичности).
В «образ мы» включаются автостереотипы, которые формируются на основании соотнесения с гетеростереотипами (представлениями «о других»), а также представления о культуре, языке, территории проживания, историческом прошлом, государственности.
Весь этот набор, как правило, присутствует на групповом уровне самосознания. Он находит отражение в мифах, легендах, литературе, произведениях искусства (триумфальные арки, гербы и т.п.), в текстах средств информации, выступлениях лидеров, программах общественных движений, партий. На этом уровне термин «самосознание» более адекватно отражает реальность.
«Коллективные представления» — надиндивидуальные феномены сознания (Э. Дюркгейм), они имеют собственное содержание и не сводятся к сумме индивидуальных сознаний. На индивидуальном уровне в исследованиях мы, как правило, не фиксировали полного набора представлений1, который, конечно, имеется на идеологическом уровне национального, этнического самосознания.
1 Например, во время опросов 1992 г. по проекту «Оптимизация развития наций» (рук. Ю.В. Арутюнян) среди русских москвичей примерно четверть идентифицировали себя со своей национальностью по языку, другая четверть - по культуре, примерно 20% - по общности исторической судьбы и т.д. Особенно часто это происходит, когда задается открытый вопрос (без подсказок-ответов).
К социальным представлениям мы относим не любые идеи, взгляды, теории, а лишь те, которые входят в сферу повседневного сознания людей, становятся «продуктом здравого смысла» (концепция С. Московичи и его последователей), способны регулировать поведение людей.
Не все идеологемы, идеи, задаваемые институтом государственной власти, политической, интеллектуальной (художественно-творческой, научной) элитами, становятся представлениями людей. Вспомним Э. Хобсбаума - «изобретение традиции» бывает успешным тогда, когда трансляция послания элит происходит на той «частоте», на которую настроены массы.
В исследованиях, на материалы которых мы опираемся, делалась попытка в известной мере соединить социально-психологический и идеологический уровни изучения идентичности при доминировании социологического ракурса.
Мы используем полипарадигмальный концептуальный подход изучения идентичностей. Нация и этнонация - результат взаимодействия процессов политического конструирования и культурного соединения. Не только этническую общность, группу, но и гражданскую, государственную - в нашем случае российскую общность - консолидируют как общие представления о ней, так и разделяемые ценности, понятия, нормы. Социально-психологический подход (Н. Taifel) [26] мы соединяем с изучением сетевых социальных отношений в сообществах.
В измерениях категориальности и интервальности наиболее эффективным оказывается рассмотрение идентичности в трех направлениях: содержания, интенсивности и конкурентности (contestation).
Мы постараемся показать: 1) насколько интересующие нас идентичности являются «удовлетворением для души» и насколько - «для своего кармана» (С. Hayes); 2) насколько интенсивна каждая из идентичностей; 3) основное содержание каждой идентичности; 4) конкурентность или совместимость этих идентичностей в современной России.
Источником для рассмотрения проблем будут служить результаты социологических исследований, которые мы проводили по сопоставимой программе и выборке в 1994 и 1999 гг. в Татарстане, Саха (Якутии), в 1994 г. в Северной Осетии-Алании (по 1000 респондентов в каждой республике), в 1999 г. в Башкортостане (1347 респондентов).2 Для сопоставления приводятся данные по Оренбургской области (1999 г.), где живут русские и татары (за пределами республики). Приводятся некоторые сравнимые данные за 2002 г. по Татарстану и Саха (Якутии), полученные в ходе исследования по проекту, руководимому Д. Барри-Бартлет, «Этничность и доверие в постсоветском обществе» и любезно предоставленные нам в знак давнего сотрудничества в предыдущих проектах. Участники и организаторы с российской стороны - П.М. Козырева, М.С. Косолапое.
В ходе массового стандартизированного интервьюирования использовались методики выбора общностей для идентификаций. (Частота выбора «мы-идентификаций» служила основанием для суждений о включенности людей в данный тип общностей). Методика «социального термометра» предполагала определение респондентом своей позиции на шкалах «достатка», «удовлетворенности трудом», «социального положения», «благополучия». Соотнесение этих двух методик позволяло выявить факторы, влияющие на интенсивность идентификаций этнической и российской. Уже в нескольких проектах мы используем методику «идеологемы» (автор - С.В. Рыжова), когда респондента просят выбрать суждения, с которыми он согласен: «Я редко задумываюсь о том, кто я по национальности» или «Я никогда не забываю о своей национальности». Эта методика позволяет судить об уровне идентичности. Выбор суждения «Каждому человеку важно чувствовать себя членом своей национальности» или «Человеку не обязательно чувствовать себя членом какой-либо национальности» является индикатором аф-филиативных установок.
2 Обоснование выборки см.: [6, с. 7-9; 16, с. 373—376].
Выбор суждений использовался и для выявления ценностей этнонационализма и гражданского национализма (автор Л.М. Дробижева). Так, первая ориентация параметрировалась через выбор ценностей: «Землей и природными ресурсами должна распоряжаться только республика», «Каждая республика должна иметь право на свободный выход из Российской Федерации», «Лучше развитие республики как суверенного государства в составе РФ», «Министерство внутренних дел республики должно подчиняться только правительству республики». Вторая ориентация - на «российскость», государственный национализм (не в оценочно-негативном значении) - фиксировалась выбором суждений: «Землей, природными ресурсами должна распоряжаться только Российская Федерация», «Министерство внутренних дел республики должно подчиняться только МВД Российской Федерации», «Республики не должны иметь права выхода из РФ» и др.
Для выявления поведенческих стратегий использовалась методика «интеракции», позволяющая фиксировать ориентацию респондентов на агрессивные действия или сотрудничество. На уровень и содержание идентичности влияет психологическое состояние людей, групп, поэтому мы также использовали эмотивные шкалы, улавливающие тревожность, раздражительность.
Кроме того, для изучения содержания идентичности мы используем данные глубинных интервью, проведенных автором с представителями элитных групп. Представители элиты - 34 человека в каждой республике - были отобраны на основе данных массовых опросов, в ходе которых респонденты отвечали на вопрос: «Кто, с вашей точки зрения, лучше других выражает интересы людей вашей национальности?», и затем опроса экспертов из аппаратов президентов республик, ученых и представителей наиболее влиятельных партий. Мы просили их назвать людей, которые, с точки зрения респондентов, в наибольшей мере влияют на выработку и принятие важнейших решений, на общественное мнение (в определении элиты мы опира-
емся на концепции Парето, Higley, Дискина). Так отбирался корпус представителей элиты. 110 интервью, проведенных в 1995 г., опубликованы в книге «Говорит элита республик Российской Федерации. 110 интервью Леокадии Дробижевой» (1996 г.). 112 интервью, собранных в 1999 г., не опубликованы, и часть из них мы используем для понимания того, почему в массовом общественном сознании существуют те или другие идентичности, каково их наполнение.
Привлекаются материалы трех проектов: «Национальное самосознание, национализм и регулирование конфликтов в РФ» (1993-1996 гг.), «Этнические и административные границы: факторы стабильности и конфликтности» (1997-1998 гг.), «Социальное неравенство этнических групп и проблемы интеграции в России» (1999-2000 гг.). Руководитель и автор проектов Л.М. Дроби-жева. Участники проектов: первого - А.Р. Аклаев, З.В. Анайбан, У.В. Винокурова; всех трех - В.В. Коробеева, А.А. Коростелев, И.М. Кузнецов, Р.Н. Мусина, С.В. Рыжова, Л.В. Сагитова, Г.У. Солдатова. Во втором и третьем проектах участвовали также
В.В. Амелин, Э.М. Виноградова; в третьем - Д.Г. Брагина, Р.А. Кузьмина, Л.В. Остапенко; первом и втором - В.К. Малькова.
В рамках статьи мы, конечно, не можем изложить все результаты изучения российской и этнической идентичности. Представим те из них, которые в наибольшей мере связаны с целью данной статьи — выявить степень совместимости или кон-фронтационности общероссийской и этнической идентичностей.
АКТУАЛЬНОСТЬ И ИНТЕНСИВНОСТЬ ИЗУЧАЕМЫХ ИДЕНТИЧНОСТЕЙ
Оба вида идентичностей, которые мы рассматриваем, в человеческом восприятии вписываются в другие множественные идентичности и на уровне личности в большинстве случаев в более или менее спокойной социально-политической обстановке не являются доминирующими. Если мы специально не ориентируем
наших респондентов на обсуждение этнической или общегосударственной идентичности, то они нечасто актуализируют их.
Выяснение значимости этих идентичностей осуществлялось с помощью известного в социологии и психологии теста Куна-Макпартленда. Респондента просили 5 раз ответить на вопрос: «Кто я?». По устной инструкции интервьюер предлагал назвать наиболее важные для респондента характеристики.
Как правило, этнические категории составляли в наборе всех самоопределений в 1994 г. (когда воспоминания о национальных движениях, конфликтах были еще очень свежи) не более чем 6_14%. Конечно, они были актуализированы в ситуациях конфликтов, особенно насильственных. Государственная идентичность в групповых идентификационных матрицах по тесту Куна-Макпартленда тоже не занимала большого места.
Доминируют у всех национальностей базовые категории (к ним мы отнесли самоопределения, объединяющие человеческие характеристики, семейные, ролевые, гендерные). Они составляют от 50 до 70% всех самоидентификаций.
Этнические самоопределения респонденты давали чаще, чем называли себя россиянами, гражданами России или локального сообщества. Наиболее выраженной этническая идентичность была у осетин и русских в Северной Осетии-Алании. Общая постконфликтная ситуация с Грузией по поводу возможного присоединения Южной Осетии, наплыв беженцев из района конфликта и затем насильственные столкновения с осетинами и ингушами, естественно, не давали забыть всем жителям этого региона о своей этнической принадлежности.
Надо сказать, что эта ситуация обостряла и республиканское, и российское самосознание. По результатам опросов было очевидным, что для осетин и русских (причем для последних даже в большей степени) принадлежность к республике и России имела намного большее значение, чем для жителей других регионов.
Казалось бы, в Татарстане и Саха (Якутии) начало 90-х годов было временем прямых последствий провозглашения су-
веренитетов, принятия конституций (в Татарстане — проведения референдума и этнополитического конфликта с Москвой). Солидаризация в республике, а для русских - актуальность российской общности могли бы существенно повыситься. Но на уровне личностной самоидентификации это сильно не сказывалось.
Пока мы сопоставляли актуальность этнической и общероссийской идентичности в сравнении с другими. Но важно представить, как менялись ориентации на солидарности - внутри-этническую, республиканскую, российскую. В опросах 1999 и 2002 гг. респондентам - русским, татарам, якутам - задавали вопрос в формулировке: «Встречая в жизни разных людей, с одними мы легко находим общий язык, понимаем их, иные же, хоть и живут рядом, остаются всегда чужими. Если говорить о вас, то как часто вы ощущаете близость, единство с перечисленными ниже людьми, о ком вы могли бы сказать: «Это — мы»?». Далее шло перечисление: «часто», «иногда», «никогда», «не знаю».
Прежде всего обращают на себя внимание изменения, происшедшие с конца 90-х годов до 2002 г. Интенсивность всех трех названных солидарностей выросла в каждой этнической группе. В Татарстане, например, доля русских, которые часто ощущали общность с гражданами России, выросла более чем в два раза, а татар - почти в два раза. При этом интенсивность этнической идентичности у тех и других тоже выросла почти вдвое.
Однако соотношение в значимости каждой идентичности не менялось. Этническая идентичность была более значима и практически совпадала по интенсивности и для русских, и для татар: в 1999 г. она фиксировалась на уровне оценки «часто» примерно у 40% респондентов, в 2002 г. - у 76-80%. Российская же идентичность была интенсивной в 1999 г. у 17-18% русских и татар, а в 2002 г. - у 31% татар и 50% русских.
Российская идентичность растет и интенсифицируется, но при этом этническая остается более значимой. Отличается также соотношение российской и локальной идентич-
ности в разных регионах страны. У русских в Саха (Якутии) российская идентичность опережала республиканскую (71 против 60% в 1999 г.), а в Татарстане - российская несколько уступала республиканской (на 6-10 пунктов в 1999, 2002 гг.).
Казалось бы, русские Татарстана находятся в центре России, одну ночь надо проехать, чтобы прибыть в столицу страны; российская идентичность у них должна быть значимее, чем у живущих в далекой Саха (Якутии), где нередко они говорили нам: «У вас в России...». Однако это как раз тот случай, который показывает, что идентичность всегда — дрейф и зависит от ситуации.
У русских и татар очень согласованные идентификационные представления. В Татарстане население в целом благодаря политике региональной власти не испытало шоковой терапии в той мере, как в русских областях. Русских, конечно, беспокоил подъем татарского национального движения; но они видели, что Президент Республики Татарстан М. Шаймиев постоянно поддерживает баланс в этнонациональной политике, да и сами они составляют почти половину населения республики, а на личностном уровне сохранялись достаточно благоприятные межэтнические отношения. Не более 10% русских отвечали, что они испытывали ущемления каких-то прав и возможностей из-за национальности (данные повторялись в 1994 и 1999 гг.), хотя какое-то напряжение часть из них ощущала.
В то же время не только татар, но и русских задевало, когда в центральных газетах или по радио и телевидению Татарстану давались нелестные оценки типа «феодальная республика», «не платят налоги» и т.п. Это снижало доверие к центру. Одновременно в республике, наоборот, информация носила чаще консолидирующий характер для всех жителей. Это, видимо, не могло не влиять на локальную и общероссийскую идентичности.
Иная ситуация в Якутии. Имеет значение то, что только треть русских являются здесь местными уроженцами, еще примерно треть живут там 20 лет, а остальные - еще меньше. Многие из них приехали за заработками и не всегда чувствуют себя мест-
ными жителями, у них, конечно, в идентификационной матрице чаще присутствует российскость. Имеет значение и тип рас-селенности - здесь большая часть русских локализована в своей среде и трудится в разных с якутами производственных нишах, сложнее здесь и личностные межэтнические отношения. Но при разных ситуациях все же этническая идентичность более выражена, чем российская, актуальна и интенсивна.
Еще в 90-е годы исследования показывали, что этничность уступает поколенческой, профессиональной идентификациям по интенсивности. В 2002 г. она и у русских, и людей других национальностей - в нашем случае у татар, якутов - конкурировала с ними практически на равных. Можно говорить о чувстве этнической солидарности. Подтверждением этому был выбор респондентами ответа «Современному человеку необходимо ощущать себя частью своего народа». На рубеже веков такой выбор сделали более 60% татар, около 80% якутов, примерно половина русских как в республиках, так и в Оренбургской области. Для чего это необходимо?
ЭТНИЧНОСТЬ КАК РЕСУРС
Вспомним Хейса, который остроумно заметил, что этничность -«удовлетворение для души» и немного «для своего кармана». Вспомним инструменталистов, которые считают этничность ресурсом для экономического, социального благополучия (Б. ЬаШп). Попытаемся установить, насколько выводы ученых соответствуют современным представлениям в массовом общественном мнении россиян.
Судя по результатам опросов 1999 г., более 69% русских и 40% татар были уверены, что у последних больше возможностей занять высокий пост в республике, более 50% русских и 26% татар полагали, что татарам легче получить хорошо оплачиваемую работу. Соответствующие представления были у русских и якутов в Саха (Якутии). А в Оренбургской области было пред-
ставление о выигрышном положении русских и среди них самих, и среди татар, живущих в области. По мнению одной пятой опрошенных в Татарстане и Саха (Якутии), «открыть свое дело» проще лицам титульной национальности.
Эти оценки сфокусированы на социальном поле конкурентных взаимодействий - власть, должность, бизнес. Конечно, на такие оценки влияло изменение статуса контактирующих этнических групп. На обыденном уровне люди полагали, что получили суверенитет не граждане республик, а «титульные народы», и следствием этого были не только реальные ролевые изменения, но и приписывания. В результате значимость этнической идентичности росла в глазах людей.
Не раз доказанная «теорема Томаса», согласно которой социальная ситуация, воспринимаемая людьми как реальная, реальна по своим последствиям, - работала и на нашем исследовательском поле. Данные о социальной мобильности (доля повысивших социальный статус), деятельностные установки — готовность ради успеха сменить место работы, жительства, специальность, пойти на риск - у респондентов титульных национальностей были в республиках несколько выше, чем у русских. Таким образом, этничность действительно стала одним из объективных жизненных ресурсов. Но не только.
Уже не раз приходилось отмечать, что в условиях, когда бывшие граждане СССР потеряли свою прежнюю государственную идентичность, веру в правильность своего исторического выбора и реальность многих достижений, когда значительная часть населения меняла свой привычный социальный статус, этническая солидарность стала представляться людям ценностью неизменной, давала некоторую психологическую поддержку.
В поликультурной среде этническая идентичность приобретает особую чувствительность и к самооценке, и к оценке себя другими - на уровне повседневного общения, на уровне деклараций властных элит, в дискурсе СМИ, в текстах учебников, научной и художественной литературе. Все, кто изучает этнич-
ность, легко могут привести множество примеров такой чувствительности. Достаточно вспомнить, как реагируют татары и русские на изменение содержания, которое вкладывается в слова «монгольское» или «татарское иго», «штурм» или «взятие» Казани и т.п.
Чувство достоинства - неизменный спутник и один из важных работающих элементов этнической идентичности. Среди факторов, которые «очень важны» для ощущения «равенства или неравенства», русские, башкиры, татары, якуты на втором месте после «равенства перед законом», «возможности получить образование» или наравне с последним называют «уважение достоинства моего народа». Оно оказывалось даже важнее возможности получить работу независимо от национальности и приобрести собственность. Более 60% респондентов называли это условие «очень важным» для них, чтобы чувствовать равенство в обществе.
Надо полагать, что и отношение к суверенитету республик связано не только с реальными экономическими и политическими интересами элит и представлениями масс о «чуть лучшей жизни за счет него», но и чувством компенсирующего достоинства - этнонационального для титульных национальностей и регионального для всех живущих в республиках. В этом региональном самочувствии еще остается недавнее унижающее историческое воспоминание о поездках в Москву «за колбасой», да и теперешнее представление о несправедливости распределения благ по параметру центр-периферия. Не случайно и после рецентрализации в результате реформ В.В. Путина 60% татар и 31% русских в Татарстане высказывались за то, чтобы землей и природными ресурсами распоряжалась республика или они были бы в совместном распоряжении с федеральным центром (47% татар, 27% русских). При том, что практически 80% татар и 85% русских считали, что для Татарстана лучше развиваться в составе России, и лишь 2% готовы были идти на военные жертвы во имя независимости, больше половины татар и русских полагали, что республики могут
иметь право на выход из России или считали это возможным в зависимости от обстоятельств. Последнее, скорее всего, и говорит о психологической потребности большинства в свободном выборе общероссийского единства.
Итак, этничность, как и региональность, нужна не только «для кармана».
КТО они,
ЭТНИЗИРОВАННЫЕ АКТОРЫ?
Для политиков и социологов, отслеживающих направления и локализацию социальной напряженности, важно выяснение того, что собой представляют группы, которые акцентируют этничность среди других видов идентичностей. Предполагается, что в случае ее более высокой актуализации и интенсивности этнические интересы будут чаще управлять поведением людей. Отсюда стремление конструкторов деполитизации этничности акцентировать внимание на множественности идентичностей и их дрейфующем характере (В.А. Тишков).
Наш опыт изучения этничности и межэтнических отношений дает основание для выводов, что для снижения интенсивности этнической идентичности важно наличие отнюдь не одного, а нескольких условий. Для того чтобы точнее определить их, мы, прежде всего, сделали попытку выяснить, насколько масштабна и влиятельна группа людей, про которых можно сказать, что у них интенсивна, актуализированна этническая идентичность. Рассмотрим характеристики этой группы.
Несмотря на то, что в целом этническая солидаризация типа «мы - татары», «мы - русские» распространена широко и характерна практически для 90% респондентов во всех этнических группах, все же доля тех, кто часто себя этнически идентифицирует, кто выбирал ответ «я никогда не забываю, что я -якут (татарин, осетин, русский человек)», выше среди сельских жителей, специалистов среднего звена, тех, кого можно отнес-
ти к низшему слою «среднего класса», относящих себя к низшему классу. Это чаще немолодые люди. Среди саха тех, кто себя часто этнически идентифицирует, в группе до 40 лет - 34%, а среди более старших возрастов - 50%; у татар - соответственно 52 и 58%.
Среди специалистов высшей квалификации - татар, якутов, русских - так идентифицируют себя 39~44%, а среди специалистов средней и низшей квалификации, работников физического труда - 52-70%. Те же тенденции в Оренбуржье.
Так что акцентированная этничность все же рудимент, но рудимент живой и довольно широко распространенный. Конструирование множественной идентичности (идея В.А. Тишкова) в той среде, которую мы выделили, будет слишком сложным, ведь среда общения этих людей и интересы немногообразны. Этническая акцентированность их - чаще всего следствие обиды на социальные беды и результат поиска «козла отпущения». Это та массовая этническая идентичность, которая часто базируется на негативизме по отношению к «другим», ассоциируемым с «образом врага».
В самом неблагоприятном варианте акцентированная этническая идентичность выражается в готовности к любым действиям во имя интересов своей национальности. В нашем опросном листе респондентам предлагалось согласиться или не согласиться с рядом высказываний, в том числе с таким: «любые средства хороши для защиты интересов своего народа». По данным 1997 г. так считало не менее четверти опрошенных (25% татар, 29% осетин, 34% саха, 23~29% русских в республиках). В 1999 г. такая гиперидентичность не уменьшилась. Чаще всего она тоже была характерна для менее благополучного, обездоленного населения. Лечить социальные беды - одно из направлений снятия не только социальной, но и этнической напряженности и гипертрофии этничности.
Но это средство - не для всех. Ведь и в более благополучной, образованной среде, в группах мобильного населения, адаптировавшегося к новой жизни, от 30 до 50% — тоже люди с актуализи-
рованной этнической идентичностью. Именно в их среде последняя категоризируется.
КАТЕГОРИЗАЦИЯ ЭТНИЧЕСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ. ДОМИНИРУЮЩИЕ ИДЕОЛОГЕМЫ
Категоризация идентичности осуществляется на уровне повседневного восприятия и на идеологическом уровне.
Обыденное повседневное восприятие этнической идентичности изучалось нами через анализ ответов респондентов на вопрос: «Что роднит вас с людьми вашей национальности?». После предварительного пилотажа в опросный лист было внесено несколько наиболее значимых описаний: «язык», «культура/обычаи», «природа», «чертыхарактера, психология», «религия», «историческое прошлое», «общая государственность», «внешний облик».
У русских первые четыре места из 8 вариантов описаний занимали язык, культура, природа, историческое прошлое. Первые три символа являются этнообъединяющими и у титульных народов республик. На четвертое место у якутов в 1994 г. поставлены черты характера, в 1999 г. с культурой конкурировал признак «родная земля, природа», у тувинов (1994 г.) - внешность, у татар - также родная земля, природа. Общность исторической судьбы большую значимость имела в Северной Осетии-Алании для осетин и русских (49% против примерно 30% выборов в других республиках). Сказывалось приграничное расположение республики в условиях попытки сецессии со стороны соседней Чечни и борьбы за объединение с южными осетинами.
В Татарстане число определяющих себя по религиозности выше, чем в других республиках - 30% у татар, 28% у русских в республике, при 7% у якутов и 10% у русских в Саха (Якутии). Таким образом, в этнокатегоризации в той или иной мере отражается реальное функционирование различных элементов
культуры, мифологем, идеологем, связанных с конкретной локальной ситуацией.
Мы не случайно методологически развели представления (по
С. Московичи) и идеологию. На примере этнокатегоризации видно, что далеко не все задаваемые идеологемами постулаты глубоко осваиваются людьми. Вспомним, как много в литературе, в том числе научной, говорится о государственности русских, а на основе гражданства в государстве идентифицируют себя не более 20-25% русских, причем чуть больше показатели как раз в самой дальней республике - Саха (Якутии).
И у татар, якутов, осетин государственность отнюдь не в числе первостепенных категоризаций. Между тем на идеологическом уровне в декларировании ценностей этнической идентичности истории государственности всегда отводится важное место. Татарские идеологи, обращаясь к истории золотоордынского периода, «увеличивают вес» исторических обоснований значимости своего народа. Осетины дают объяснения своего аланского происхождения.
Самое весомое обоснование этнической идентичности, конечно же, дается через значимость языка для культуры народа; отсюда - требования конституирования государственного национального языка, без которого невозможно развивать высокую (по Геллнеру) культуру (об этом писали и говорили в Эстонии и Грузии, Татарстане и Якутии).
В дискурсе относительно татарской идентичности много внимания уделялось воспоминаниям о распространении образования у татар через медресе, ценности образования в представлении народа. В последние годы в связи с обоснованием введения латиницы задавалась идея значимости получаемого на ее основе образования для более интенсивного вхождения в мировое информационное поле.
В идеологическом обосновании этничности саха заметное место уделялось историческому прошлому (жизнь до прихода русских, попытки складывания государственности, поиски археологических памятников, подтверждающих автохтонность
саха). Так же как у других народов, выражалась обеспокоенность потерей языка (отсюда - борьба за принятие закона о государственном языке), культуры. Борьба с манкуртизмом выплескивалась на страницы литературы, в прессу и у татар (Л. Сагитова), и у саха (У. Винокурова и др.). Особенностью дискурса вокруг якутской идентичности была концентрация тревог за потерю своей особой природы, ресурсов и декларирование «природной толерантности», связанной с суровым климатом. (О толерантности якутские идеологи заговорили раньше, чем была развернута идеологическая кампания в связи с объявлением ООН 1995 г. годом толерантности.)
В Северной Осетии помимо общих для всех народов идей защиты языка, культуры, как уже говорилось, особое значение придавалось истории в связи с обоснованиями территориальных границ и воссоединения северных и южных территорий Осетии. Акцентирование исторического прошлого завершилось изменением названия республики, которая теперь именуется Северной Осетией-Аланией.
Идеологическое поле для русской идентичности в республиках складывалось под влиянием идеологем, как формулируемых за пределами республик, так и ассоциированных с тем, что говорилось, писалось идеологами титульных национальностей. Не случайно анализ категоризаций обыденного сознания русских показывает высокое созвучие в выборе ими характеристик своей идентичности с теми, которые бытуют у народов, в среде которых они живут.
Идеологический накал в обосновании русской идентичности в республиках, конечно, меньше. Русские чаще живут идеями, транслируемыми из Москвы, а в самих республиках - той информацией, которая поступает из местных газет, оппозиционных по отношению и к центральной, и к местной власти.
Идеи, которые транслировались из Москвы, были, как известно, самого различного характера. Если в конце 80-х и начале 90-х годов доминировали идеологемы ущерба от сталинизма (так же как и у других народов), дефектов советского периода, по-
иск ответственных за судьбу русского народа, идеи самоориен-тации, «освобождения от ответственности» за судьбу других народов (подробнее см.: [5, с. 398-420]), то к концу 90-х годов и в начале XXI в. набор идеологем заметно расширился.
Идеологию русского самосознания, конечно, нельзя сводить к русскому радикальному национализму - идеям, декларируемым РНЕ, Национал-болыпевистской партией Э. Лимонова. Нам приходилось писать о центристских направлениях в «Нашем современнике» - издании, в котором публикуются авторы, представляющие разные направления русского и гражданского, государственного национализма [19]. И совершенно правы
О.Д. Волкогонова и И.В. Татаренко, утверждающие, что в последние годы умеренная версия русского национализма (чаще защитная, иногда граничащая с имперскими установками) стала заметно проявляться при обсуждении проблем русских, оставшихся за пределами страны, возможности приема мигрантов, сокращения армии, автономии Крыма, реституции культурных ценностей, она «неявно присутствует в антизападничестве», «кавказофобии» [2, с. 154].
Стремясь противостоять идеологии этнического национализма, исследователи обращаются к идее Л. Гринфельд [20] - противопоставить этническому национализму гражданскую нацию и гражданский национализм, в котором приоритет прав остается за личностью, а не за нацией [17, 8, 2]. Но все же и гражданская нация, нация в значении государственной общности имеет свои идеалы, ценности, объединяющие мифологемы, питаемые прежде всего историей, традициями, культурой доминирующего народа. Поэтому можно согласиться с Э. Смитом в том, что, различая два выделенных типа национализма, не стоит забывать: это всего лишь идеальные типы, и «каждый национализм содержит гражданские и этнические элементы в разной степени и в разной форме» [24].
Так же относительно разделимо этническое и общегосударственное самосознание. Но в условиях кардинальных трансформаций, которые переживали русские и все другие народы Рос-
сии, амплитуда разделенности возросла и в какой-то период, в начале 90-х годов, приобретала кризисное состояние.
КАТЕГОРИЗАЦИЯ ОБЩЕРОССИЙСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ: ИДЕОЛОГИЧЕСКИЙ И СОЦИАЛЬНО ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ УРОВНИ
С тем, что российская государственная идентичность должна утверждаться, согласны специалисты разных научных школ и направлений. Они расходятся в стратегии и способах ее формирования. Это предмет специального историографического анализа; частично такой анализ осуществлен мной в книгах «Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 80-х годов» (1996) и «Ethnic Conflict in the Post-Soviet World» (1996).
A.H. Малинкин предложил типологию дискурса по новой российской идентичности, выделив пять идеальных типов с характерными для них представлениями о русских, их самосознании, исторических судьбах России и путях ее развития - модернизации. Обратим внимание - вопрос о русских в новой российской идентификации автором назван первым. Не случайно мы обратили внимание на вышеприведенный вывод Энтони Смита. Хотя элементы описания при выделении типов идентичностей по Малинкину более разнообразны: это характеристика места России в мире; отношение к особости (самобытности) России, русских; отношение к традиционной российской идентичности; отношение к российскому народу и русским (а также к другим народам мира и Российской Федерации); отношение к модернизации; отношение к интеграции в мировое сообщество (глобализации); политическое измерение (западное и российское) и представление о том, как сформировать новую российскую идентичность [10, с. 59].
Автор выделяет революционаристский тип (радикально настроенные «западники»), либералистский (умеренные новые «за-
падники»), центристский. Представители последнего типа стоят либо особняком от «западников» и «славянофилов», либо в их взглядах есть элементы взглядов и тех и других. Россия в их представлении - евразийское государство, оно не загадочное, но отличное. Новая российская идентичность, по их мнению, должна быть построена по принципу «нация — государство», с сохранением собственных лучших традиций и готовностью взять лучшее у всех мировых цивилизаций, с политической направленностью на социально-демократическую и национально-демократическую центристскую ориентацию; они сторонники государственного патриотизма. Следующие выделенные типы - консервативный (умеренные новые «славянофилы») и фундаменталистский (радикально настроенные новые славянофилы) [10, с. 59-62].
Конечно, названия самих типов и конкретная «прописка» идеологем по ним условны, но сам анализ дискурса проведен автором достаточно полно и масштабно.
Мы дополним его результатами анализа глубинных интервью с представителями элит регионов о проблемах российской идентичности, которые собраны в 1999 г., и сопоставим с данными массовых опросов.
Судя по материалам опросов, накануне XXI в. на личностном уровне россиянами себя определяли широкие слои - 6070% русских в республиках и областях (Оренбуржье, Магаданская обл.), более 50-60% татар, якутов и башкир.
В условиях, когда бывшие советские граждане потеряли свою прежнюю страну, затрудняются в определении ее реальных географических очертаний (вследствие событий на Северном Кавказе), когда название страны традиционно (и в дореволюционные, и в советские времена) не совпадало с названием народа, составляющего большинство (этим мы отличаемся от грузин, эстонцев или латышей), когда старые, общепринятые для страны ценности поколеблены, а новые только формируются, и еще неизвестно, на каком пространстве они должны утвердиться, это не выглядит драматично. Ведь новому государству только 10 лет.
Россия - это страна, которую никто не хотел. Авторы трансформации Советского Союза полагали, что будет СНГ. И даже зарубежные «другие» побаивались раскола страны из-за непредсказуемости последствий предполагаемой неуправляемости территорий со стратегическим оружием. У меня осталось сильное впечатление от образа России, о котором говорил профессор Мичиганского университета (США) Рональд Суни во время Международного симпозиума по проблемам имперской, региональной и этнической идентичности в 2001 г. (Мартиника). Он сказал: «Россия - это для меня пока не страна, а мечта».
И все же у большинства населения в стране российская идентичность уже есть. Россиянами чаще себя идентифицируют люди молодого и среднего возраста3. Это понятно: люди старшего поколения еще нередко чувствуют себя гражданами СССР. С тем периодом у них связана молодость, многие тоскуют по прежней стабильности, привычной в прошлом жизни.
Иное - молодежь, сформировавшаяся в 80~90-е годы, для которой СССР уже история и воспоминания родителей. Среди имеющих российскую идентичность (сравниваются с теми, кто ее не имеет или выбирает местную) чуть больше тех, кто удовлетворен работой, у кого положение на работе за последнее время улучшилось, кто выбирает позицию «жить трудно, но можно терпеть» и «все не так плохо, и жить можно». Среди них, естественно, больше тех, кто «часто», а не «иногда» идентифицирует себя со «всеми гражданами России», но немного тех, кому нравятся русские националисты и кто «чувствует себя близко» с ними (3-8% по всем массивам)4.
Есть проблемная ситуация: часть русских в регионах (1530%) и титульных национальностей в республиках (более 50% башкир, около 60% татар и еще большая доля саха) чувствова-
3 В возрасте до 25 лет 92% русских в Саха (Якутии) и 70% в Оренбуржье идентифицировали себя больше как россияне, а в возрасте старше 50 лет - соответственно 72 и 62%.
‘ Данные 1999 г. подтверждены опросами 2002 г.
ли себя в основном башкортостанцами, татарстанцами, якутянами. Среди них могли быть и люди, которые вообще чаще живут локальными интересами и представлениями, и те, кто разочаровался в «центре», и те, у кого просто пока не сформировалась новая российская идентичность (т.е. это не обязательно люди, противопоставляющие себя россиянам, нелояльные граждане).
Среди национальностей, дающих название республикам, чаще фиксируется сдвоенная идентичность. Например, среди татар больше людей, чувствующих себя татарстанцами, почти 50% ощущают себя также и россиянами, а четверть вообще чувствуют себя в равной мере татарстанцами и россиянами. К тому же люди, которые имели слабую государственную идентичность или не имели ее совсем, не обязательно сепаратисты или враждебно настроены к государству. Их этническая или республиканская идентичность могла быть ближе им по культурным, этическим параметрам и, что, видимо, особенно важно, по их непосредственным интересам.
Образ россиян, в какой-то мере фиксируемый в ходе массовых опросов, основывается на агрегированных показателях взглядов на страну, отражающих то, какой ее хотят видеть граждане. Эти показатели не вскрывают всей сложности и внутренней разнородности содержания, которое несет в себе этот образ. Поэтому мы попытаемся совместить их с материалами глубинных интервью, данных людьми, которые и конструируют этот образ или транслируют его в массы, - с представителями элит.
В их описаниях образа России, с которым они себя идентифицируют, присутствует несколько составляющих.
Прежде всего, цивилизационное определение России - страна европейская или страна между Востоком и Западом («мы все же страна западной цивилизации», «мы - евразийцы»). Несколько раз было употреблено определение «российская цивилизация». Наполнение этих определений идет обычно за счет набора присущих людям нашей страны экономических, социальнокультурных ценностей в сопоставлении с Западом или Восто-
ком: передовая; отстающая; модернизирующаяся; европейская; богатая ресурсами, людьми; «блоху подкуем»; «освоили космос»; «если бы не потеряли от войн, революции, были бы передовой страной»; «нам есть чем гордиться»; «имеем культурное наследие, признаваемое всем миром»; а в качестве противопоставления Западу идет: «мы - больше азиаты», «не бережем ресурсы», «достигаем штурмом», «не хватает культуры», «нужна палка, дисциплина».
Набор описаний часто связан с историческими именами от Петра I, Столыпина до Ленина, Сталина, Хрущева, Брежнева, Горбачева и Ельцина. С цивилизационными определениями сочетаются и раздумья о том, в каком направлении должно идти развитие. Среди интервью не было ни одного, в котором звучала бы идея вернуться в советское прошлое, хотя среди респондентов были и коммунисты, и представители оппозиционных партий.
Никто не назвал желаемой перспективой капитализм. Это примечательно: никто не оперировал данным понятием, но почти все использовали определения «Запад», «американцы», «как Америка», «как в Европе». Чаще всего Россия, которую хотели бы видеть, - это страна с преимуществами Запада («благополучно живущее большинство населения», «рациональное использование ресурсов», «порядок в организации труда»), но отличная от него («у нас свои ценности», «общество должно быть более справедливым», «не должно быть бедных», «не допускать свободы порнографии», «сохранить культуру» — в это вкладывается обычно протест против примитивизма массовой культуры, считающейся западной).
В целом, из этих описаний формируется доминирующий образ россиян как людей, живущих в стране постоянно догоняющего развития. Но, поскольку это задевает самолюбие думающих людей, конструируется образ - мы отличная (не загадочная, а какая-то особая), другая страна. При этом никто не дал названия того общества, которое будет в обновленной России.
Одна из ведущих черт образа - внешнеполитическая составляющая: отношения с западными странами, НАТО, проблема-
тика стратегии, которой мы должны придерживаться («дружба» или «изоляционизм», «наступать» или «встраиваться», «защищать границы», не распродавать богатства). Запад привлекателен и угрожающ одновременно. Доминирует в определении желаемого образа все же Россия с политикой прагматизма. Большая или меньшая настороженность к Западу и Востоку сочетается с надеждой на развитие сотрудничества во имя экономического благополучия и сохранения мира («избежать риска», «не допустить конфликтов» и т.п.).
Внутренняя составляющая образа соединяет представления о большой, богатой ресурсами стране, с культурным наследием, которым гордятся, с представлениями о попранном достоинстве, потерях и ущербах от революции, войн, неразумной перестройки (комплекс неполноценности).
В этих внутренних описаниях значительное место занимает «образ врага» («давит Запад», «приехало много мигрантов», «не перевариваем нахлынувших из Китая, Вьетнама, с Кавказа» и т.п.). Негативная эмоциональная подпитка образа звучала в большинстве интервью. Именно она стимулирует оборонные, а иногда и агрессивные ориентации.
В целом образ россиян, который улавливается в элитных интервью, ближе всего к тому типу, который А.Н. Малинкин на основе анализа дискурса в литературе определил как центристский.
Наши элитные респонденты были определены на основе ответов в массовых интервью, полученных по репрезентативной выборке. Стоял вопрос: «Кто, с вашей точки зрения, лучше других выражает сейчас интересы людей вашей национальности?». Следовательно, можно полагать, что они в значительной мере отражают то мнение, с которым солидаризируется большинство наших граждан. Конечно, в каждом конкретном регионе в зависимости от особенностей обстановки могут быть отклонения от этих мнений. Но в целом субъекты Федерации, в которых мы работали, репрезентируют общую ситуацию в стране и ее разнообразие (исключая Северный Кавказ, хотя в Северной Осетии-Алании сравнительные исследования проводились в1994и1997 гг.).
Выводы на основе элитных интервью коррелируют с данными массовых опросов и дополняют их.
В разных регионах и этнических группах сохраняется общегосударственная патриотическая ориентация. Свыше 60~70% русских, татар, якутов, башкир в 1999 и в 2002 гг. считали, что «даже для спасения экономики России нельзя распродавать ее природные богатства».
Однако государственный патриотизм в основном был взвешенным, умеренным. Об укреплении военной мощи россияне слышали часто по радио, телевидению, но с мнением о том, что «для сохранения военной мощи Российской Федерации можно идти на снижение жизненного уровня», соглашалось менее 10% в республиках и Оренбургской области.
Российскость не стала доминирующе этноцентричной. Около 60% русских в республиках было согласно с мнением: «Российское правительство должно делать больше для обеспечения прав национальных меньшинств». И это в условиях, когда ан-тикавказские настроения отнюдь не снижались. С мнением, что «Россия должна быть для русских», в республиках солидаризировалось не более 20% русских. Правда, в целом по России, по данным ВЦИОМ, осенью 2001 г. лозунг «Россия для русских» полностью или с оговорками поддерживало 58% [9, с. 60].
Данные говорят о том, что государственный ультрапатриотизм чаще свойствен политикам популистского толка, чем населению. Но, конечно, и 20% людей с этнодоминирующими установками в государственной политике в республиках и еще больше в целом в стране - почва достаточная, чтобы развертывать идеи А. Проханова, А. Дугина, созвучные ориентациям «новых правых» в Австрии, Франции, Германии. Идеи этнодоминирования в республиках у титульных национальностей также распространены, что создает опасность межнациональной конфронтации.
В таких ситуациях важно, какие идеи являются не разъединяющими, а объединяющими. Одну из них мы уже назвали: это защитная идея - сохранение в стране ресурсов. Другая — осторожные отношения с Западом. Большинство и русских, и ти-
тульных национальностей едины в отношении к Западу, согласны с тем, что «Запад нам оказывает экономическую помощь, чтобы поставить нашу страну в зависимость». В то же время это не изоляционизм. Более трети респондентов расширение отношений с Западом оценивали положительно, а 40 -50% - видели в этом и положительное и отрицательное. В путинский период это соотношение в худшую сторону не менялось.
Таким образом, массовое общественное мнение в целом ближе к центристскому типу российской идентичности. Устойчиво сохраняется психологическое чувство ущерба, потерь. Практически половина и русских, и людей других национальностей полагают, что теряют самобытность культуры.
Считается, что ощущения потери, ущерба сплачивают общность. Но сплочение на такой основе непродуктивно, и к тому же каждый народ в потере культурной самобытности винит «других». Этими другими выступают для всех «Запад» или «советская власть», но нерусскими вина нередко возлагается на доминирующий, русский народ.
Позитивные, объединяющие общероссийские ценности еще предстоит утверждать. Их давно ищут политики, идеологи, и нельзя сказать, что успешно. Не исключено, что это будут обычные повседневные ценности — достатка, стабильности, безопасности, справедливости. Именно такая ситуация заставляет, на наш взгляд, ставить вопрос: стоит ли противопоставлять этническую, этнонациональную и общероссийскую идентичность?
ЭТНИЧНОСТЬ И РОССИЙСКОСТЬ: ПРОТИВОСТОЯНИЕ ИЛИ ВЗАИМОДОПОЛНИТЕЛЬНОСТЬ?
Как мы видели из приведенного материала, когнитивное наполнение российской идентичности в чем-то не совпадает, а в чем-то не совпадает с этнической. Этническая идентичность в основном базируется на языке, культуре, национальности родителей,
историческом прошлом, территории; российская идентичность ~ на месте страны в мире, геополитическом пространстве, цивилизационном развитии, на представлениях о ресурсах страны, достижениях в культуре, исторической общности. Содержание той и другой идентичности не противопоставляет их, не взаимоисключает, а способно дополнять друг друга. Это дает нам основание говорить о совместимости этих идентичностей, о важности акцентировать такое представление. Но эта совместимость возможна при определенных условиях идентификационных режимов. Всего их может быть пять. Народы, о которых шла речь в тексте, размещаются в первом и частично (осетины) во втором, а российская общность (сообщество) - в пятом. В последнем происходит транзит в направлении постепенного принятия группой.
Для того чтобы произошло совмещение государственной и этнической идентичностей, государство должно выстроить систему отношений, основанную на взаимопонимании и доверии. В стране, где русские составляют доминирующее большинство, государственная идентичность не может не базироваться на этнической идентичности этого большинства. Но такая тенденция приводит к тому, что общероссийская идентичность обязана стать привлекательной для других народов России, соответствовать также и их интересам.
Этнонациональное и российское самосознание совместимы и пересекаются в том случае, если и то и другое в пределах нормы. Нормальной этнической идентичностью мы считаем ту, при которой образ своего народа воспринимается как положительный, отношение к его культуре, истории благоприятное (что не отрицает критики каких-то их сторон), имеет место естественный патриотизм (не переходящий в фаворитизм) и толерантные установки на общение с другими народами, людьми других национальностей, понимание их вклада в историю5.
5 Выделение типов идентичности дано нами в [ 11 ].
При нормальной этнической идентичности люди могут испытывать разную потребность в ассоциированности с этнической группой и иметь разный уровень консолидированности с ней. Это зависит как от типа личности (у каждого из нас разная потребность в сопричастности, аффилиации с группой, различны чувства эмпатии, сопереживания), так и от ситуации (есть ли какая-то заинтересованность в этнической солидарности, страхи, потребность уйти от унификации и др.). Но именно то, что люди открыты для общения с другими этническими группами, толеран-тны к ним, не создает препятствий для общероссийской солидаризации. Уважение к своему народу, его культуре создает возможность для понимания подобных чувств у «других».
В свою очередь, признание прав и интересов «других» и есть фундамент мультикультурного общества в стране. Не этнический нигилизм и этнокультурная гомогенность, а интеграция на основе взаимодополняющих и совмещающихся ценностей, представляющих общие интересы. При такой модели общества каждый народ, этническая группа становятся заинтересованными в консолидированном государстве. Его преуспевание, стабильность, признание в мировом сообществе представляют общеэтнические интересы, а общечеловеческие ценности — семья, дети, благополучие, справедливость и свободы - разделяются большинством. Именно такую ситуацию и фиксируют социологические исследования - у значительной части населения этническая идентичность и российская совмещаются.
Нам не кажется, что для общероссийской солидаризации нужно искать какую-то «национальную идею». Подобные призывы пока никакого успеха не принесли. Для России в начале XXI в. важно было то, что декларировал В.В. Путин накануне президентских выборов: никакой «государственной официальной идеологии» восстанавливать в России не нужно, «не должно быть принудительного гражданского согласия. Любое общественное согласие... может быть только добровольным» [12, с. 4]. Но стратегия развития для страны, для консолидации российских граждан целесообразна. Если лидер страны подтверждает,
что достойное будущее будет достигаться за счет универсальных принципов рыночной экономики и демократии, соединенных с реальностями России [12, с. 4], это — определенный ориентир для новой российской идентичности. Естественно, совмещение и пересечение этнической идентичности с общероссийской будет успешным тогда, когда последняя не претендует на доминирование и подчинение себе. Подпитывать российскую этническая идентичность русских, так же как и всех других народов страны, может в том случае, если не принимает гипертрофированные формы.
Этноцентричная идентичность труднее совмещается с общегосударственной идентичностью, если она акцентирует безусловное некритическое предпочтение этничности6, а не является точкой отсчета для восприятия другой культуры. Среди респондентов, которые выбрали позицию «Я никогда не забываю о том, что я русский (татарин, башкир...)», практически вдвое меньше тех, кто чувствует себя россиянами или имеют сдвоенную российскую и региональную идентичность.
Тем более несовместим с российской идентичностью этно-доминирующий тип идентичности, ибо в этом варианте этнич-ность становится для людей, группы первостепенной, главенствующей ценностью («мы все только клетки одного великого организма» [13, с. 4], «кто не с нами — тот против нас»), права народа признаются выше прав личности, представление о превосходстве своего народа сопровождается дискриминационными установками в отношении других этнических групп. В бытовом восприятии россиян именно такая идентичность обычно ассоциируется с национализмом.
Несовместим с гражданской, государственной идентичностью и этнофанатизм - крайняя форма гиперидентичности, ког-
6 В когнитивной сфере при таком типе идентичности разделяются лозунги: «Все для нации, ничего против нации», заявления: «Все средства хороши для защиты интересов моего народа», в эмоциональной — страх, беспокойство, напряженность.
да люди готовы идти на любые жертвы и действия, вплоть до терроризма.
Однако как гипертрофированная этническая идентичность несовместима с общероссийской, так и гипертрофированная государственная идеология и идентичность способны пугать и отталкивать граждан собственной страны и станут непривлекательными для народов, ее населяющих.
Российская идентичность, как мы видели, уже не проект и не мечта, а реальность. Несмотря на сохраняющийся высокий уровень и интенсивность этнической идентичности, новая российская идентичность со временем (пока идет привыкание к названию, символам, масштабам, территории) и по мере укрепления доверия к стратегии Президента страны, к действиям центральных властей будет укрепляться.
Российская идентичность, так же как и этническая, - это процесс и поле социальных, этнокультурных, цивилизационных сетевых взаимодействий. От социальных ресурсов субъектов, действующих в этом поле, будет зависеть направление развития - совмещение, замещение или расхождение этих идентичностей.
В последние годы мы являемся свидетелями укрепления государства, федерального центра, что дает основание прогнозировать тенденцию усиления и общероссийской государственной идентичности. Однако это еще не гражданское самосознание. Когда интересы и права граждан независимо от национальности защищены государством, а институты гражданского общества ведут диалог с государством от имени конкретных групп, сообществ, тогда только можно надеяться на гибкую и прочную общероссийскую консолидацию, соответствующую реалиям современного общества.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бауман 3. Индивидуализированное общество. М., 2002.
2. Волкогонова О.Д., Татаренко И.В. Этническая идентификация русских, или искушение национализмом // Мир России. 2001. № 2.
3. Гудков Л. Россия в ряду других стран: к проблеме национальной идентичности // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 1999. № 1.
4. Дробижева Л.М. Методологические подходы к изучению национального самосознания и национализма // Национальное самосознание и национализм в Российской Федерации начала 90-х годов / Отв. ред. Л.М. Дробижева. М., 1994.
5. Дробижева Л.М. Штрихи русского национального самосознания // Русские. Этносоциологические очерки / Отв. ред. и автор проекта Ю.В. Арутюнян. М., 1992. С. 398-420.
6. ДробижеваЛ.М.,Аклаев А.Р., Коротеева В.В., Солдатова Г.У. Демократизация и образы национализма в Российской Федерации 90-х годов. М., 1996.
7. Клямкин И.М., Лапкин В.В. Русский вопрос в России // Политические исследования. 1995. № 5.
8. Коротеева В.В. Теории национализма в литературе. М., 1999.
9. Левада Ю. В какие игры играют толпы // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. М., 2002. № 4.
10. Малинкин А.Н. Новая российская идентичность: особенности и типы отечественного дискурса. Очерк социологии знания // Социологический журнал. 2001. № 4.
11. Национальное самосознание, национализм и регулирование конфликтов. М., 1995.
12. Путин В. Россия на рубеже тысячелетия // Российская газета. 1999, 31 декабря.
13. Речь. Газета Русской партии. 1993, № 1.
14. Солдатова Г.У. Психологическое исследование этнической идентичности // Национальное самосознание и национализм в Российской Федерации начала 90-х годов / Отв. ред. Л.М. Дробижева. М., 1994.
15. Солдатова Г.У. Психология межнациональной напряженности. М., 1998.
16. Социальная и культурная дистанция. Опыт многонациональной России. М., 1996.
17. Тишков В.А. Очерки теории и политики этничности в Российской Федерации. М., 1997.
18. Castells M. The Power of Identity. Oxford: Blackwell, 1997. Drobizheva L. Ethnic Conflict in the Post-Soviet World. 1996.
19. Drobizheva L. Russian Ethnonationalism // Ethnic Conflict in the Post-Soviet World. Case Studies and Analysis. N.Y.-L., 1996. P. 129-149.
20. Greenfeld. L. Nationalism: Five Roads to Modernity. Cambridge. 1985.
21. Hobsbawm E. The Cult of Identity Politics // New Left Review 217. 1996.
22. Hobsbawm E. The Age of Extremes. London, 1994.
23. Robertson R. Glocalization: Time-Space and Homogeneity -Heterogeneity //. Global Modernities / Featheerstone M., Lash S., Robertson R. (eds.). London: Sage, 1995.
24. Smith A. The Ethnic Origin of Nations. Oxford, 1986.
25. Social Science Citation Index. Hall Stuart. Who needs identity? // Questions of Cultural Identity. London: Sage, 1996. P. 1.
26. Taifel H. (ed). Social Categorization in the Social Psychology of Intergroup Relations. London: Academic Press, 1978.
