CC BY
127
УДК 8Р2
Черенкова Ю.В.
Оренбургский государственный педагогический университет E-mail: [email protected]
РОССИЯ В ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА: ОСОБЕННОСТИ ГЕШТАЛЬТНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ЛОКУСА
В статье исследованы антропоморфные гештальты локуса «Россия» на материале поэзии начала ХХ века. Выявлена антропоморфность преимущественно «женского» типа. Обозначены традиционные и индивидуальные гештальты, проанализированы способы их лексической экспликации.
Ключевые слова: локус, гештальт, поэзия Серебряного века, Россия.
Тема России - одна из ключевых тем русской литературы в целом и поэзии в частности. Философское осмысление «пути» России имеет давнюю традицию, «спор о России», ее прошлом, настоящем и будущем, пожалуй, можно отнести к числу вечных.
Целью нашего исследования мы поставили анализ гештальтной организации локуса «Россия» в русской поэзии начала ХХ века.
Термин «локус» изначально связан с естественнонаучными дисциплинами. Большой энциклопедический словарь дает следующее толкование слова «локус»: «Локус (лат. locus) - место локализации определенного гена на генетической карте хромосомы» [1]. Помимо биологии, данный термин широко использует психология, которая исследует так называемый локус контроля как одну из самых значимых характеристик личности, отображающую уровень ответственности человека в достижении каких-либо своих конкретных целей, уровень восприятия своей ответственности за происходящие события и их последствия.
В последнее время понятие локус стало все больше использоваться культурологическими и языковедческими дисциплинами: лингвокуль-турологией, лингвоконцептологией, лингвистической когнитологией и др. Так, в новейших исследованиях находим понятие локуса культуры - «регулярно воспроизводимого в дискурсе определенной культуры пространственного объекта, являющегося местом действия или созерцания» [2, с.29]. В области лингвистики теория поэтического локуса наиболее полно разработана в научных работах В.Ю.Прокофьевой, которая дает следующее толкование: «Поэтический локус - это пространственный концепт с иерархической структурой, соотносящийся с
культурным объектом реальной действительности, имеющим видимые или мыслимые границы, репрезентирующийся в поэтическом тексте в виде ключевых слов-номинаций концепта и организуемых ими текстовых ассоциативно-семантических полей, включающих и номинации гештальтов, узлов фрейма, элементов пропозиции, концептуальных признаков» [3, с.39-42]
Мы сосредоточили наше внимание на одном из способов лексической экспликации ло-куса, а именно исследовали антропоморфные гештальты локуса «Россия» в поэзии начала ХХ века.
Термин гештальт также изначально не связан с лингвистикой и трактуется как «основное понятие гештальт-психологии, выступающее в качестве единицы анализа сознания и психики, которое обозначает целостные (т. е. не сводимые к сумме своих частей) структуры сознания» [4, с.133]. Однако уже в 1930-х гг. века в работах датского лингвиста Витто Брендаля предпринимаются попытки соотнести структурную лингвистику и гештальт-психологию; при этом Брендаль ссылается на данное Клапаредом (Claparede) определение «гештальт-теории»: «Эта концепция заключается в том, чтобы рассматривать явления некоторой области не просто как сумму элементов, которые прежде всего необходимо выделить и подвергнуть анализу, а как некоторые совокупности (Zusammenhange), представляющие собой автономные, внутренне связанные единства, подчиняющиеся своим собственным законам. Отсюда следует, что способ бытия каждого элемента зависит от структуры целого и от законов, которые им управляют» [5, с.414]. Особенно широкое распространение термин гештальт получает в 1970-х гг. в
связи со становлением лингвистической когни-тологии, которая рассматривает его как закрепленный словом целостный образ, несводимый к его составляющим, совмещающий чувственные и рациональные элементы, а также объединяющий динамические и статические аспекты отображаемого объекта или явления. Дж.Лакофф в работе «Лингвистические гештальты» приходит к выводу, что «...мысли, восприятия, эмоции, процессы познания, моторная деятельность и язык организованы с помощью одних и тех же структур, которые я называю гешталь-тами». Анализируя данные «структуры», Дж.Лакофф отмечает, что «Гештальты являются одновременно целостными и анализируемыми. Они состоят из частей, но не сводимы к совокупности этих частей. Части гештальта связаны внутренними отношениями. Гештальт может быть связан внешними отношениями с другими гештальтами. Он может составлять часть другого гештальта или проецироваться на другой иным способом [6, с.358].
В современных исследованиях под художественным гештальтом понимается «образная составляющая в формировании поэтического смысла, посредством которой представления поэта о сущности явления, носящие абстрактный характер, выражаются через конкретные образы» [7, с.9].
Поэтические тексты ХХ века дают исключительно богатый ряд антропоморфных геш-тальтов локуса «Россия» и иллюстрируют различные приемы их лексической экспликации.
Анализируя поэтические фрагменты, мы отметили как традиционные гештальты исследуемого локуса, так и единичные, характерные либо только для данного временного отрезка, либо только для конкретного автора.
Прежде всего распространена антропоморфность «женского» типа, что связано с традиционным представлением Руси/России как женщины, матери. «Мать-сыра земля» былин и пословиц, знакомых русскому человеку с детства, - это древнейшее мифологическое представление восточных славян, во многом обусловившее специфику русского космоса» [8, с.24]. Русская земля наделяется характеристиками, свойствами, присущими человеку, женщине; она способна мыслить, чувствовать, действовать подобно человеческому существу и прежде всего женщине-матери. Древнерусская же литера-
тура содержит многочисленные примеры самоидентификации автора как сына «земли Русской». Она дает жизнь, вскармливает, заботится, заступается, способна испытывать жалость к своим чадам, что является архетипическими чертами образа матери.
В петровскую эпоху отношение к Руси претерпевает определенную трансформацию. Большую распространенность получает слово «Отечество»; в общественной жизни и в литературе в частности символом родины становится император-отец, а матерью обычно называют императрицу. Тем не менее образ России-матери возникает в произведениях Г.Бужинс-кого, Ф.Прокоповича, позднее - В.Тредиаковс-кого и М.Ломоносова.
Философская мысль Х1Х-ХХ в.в. (В.Розанов, Н.Бердяев, П.Флоренский, В.Иванов, Г.Гачев и др.) вновь обращается и начинает развивать идею женского начала России. В.Розанов сопоставляет Россию с женщиной, «вечно ищущей жениха, главу и мужа» [9, с. 329], ее существование осмысляется через метафору отношений между мужем и женой. Философ видит в мягкости и пассивности женственной России мощную «природную» силу, побеждающую «железную» мужественность. В.Соловьев, не затрагивая прямо вопрос о гендерной принадлежности России, рассуждает о России как о примирительнице Востока и Запада, некоей «третьей силе», способной сочетать в себе смирение и непокорность, гордость и раболепие. В этой способности России, по Соловьеву, и заключена ее особая, мессианская роль в мире: «.Призвание славянства не в том, чтобы сменить Европу на исторической сцене, а в том, чтобы исцелить ее и воздвигнуть к новой, более полной жизни» [10, с.318]. Несомненно, роли примирительницы и целительницы - роли сугубо женские. Философ Н. А. Бердяев называет Россию женственной, пассивной и покорной, характеризует русскую религиозность как проявление коллективной национальной стихии, основанной не столько на понимании символа веры (в контексте христианской догмы), сколько на непосредственном чувстве «матери-земли». Поэтому вера русских - «не столько религия Христа, сколько религия Богородицы, религия матери-земли, женского божества, освещающего плотский быт. Мать-земля для русского народа есть Россия. Россия превращается
в Богородицу» [11, с. 301]. Однако «если женственное начало становится у Розанова символом величия России, то у Бердяева—женственное начало выступает одной стороной трагической антиномии, которая лежит в основании «души» России» [12, с.113]. «Великая беда русской души - в женственной пассивности, переходящей в «бабье», в недостаток мужественности, в склонности к браку с чужим и чуждым му-жем...Пассивная рецептивная женственность в отношении государственной власти - так характерна для русского народа и русской истории» [11, с. 40].
Русская национальная мысль начала XX века, оказавшись в условиях общеевропейского кризиса культуры, стремилась «разгадать загадку России, определить ее задачу и место в мире» [11, с. 296]. Вполне закономерным следствием этих поисков оказалась попытка определить сущностную природу страны, народа.
Искусство Серебряного века, эпохи пробуждения в России самостоятельной философской мысли, расцвета поэзии и обострения эстетической чувствительности, религиозного беспокойства и искания, интереса к мистике и оккультизму, напряженно всматривалось, как некогда Н.В. Гоголь, в будущее и оказалось способным предсказать катастрофы, неотвратимо надвигавшиеся на Россию и мир. Апокалиптические настроения, охватившие нацию, национальную культуру, искусство, заставляли искать некую точку опоры, и таковой оказывалась сама Россия, позволявшая соединить чувство гибели с надеждой на преображение жизни.
Поэзия начала века под влиянием русской философской мысли, и прежде всего В.Соловьева, вновь обращается к женским антропоморфным гештальтам локуса Россия. В.Ю.Прокофьева, предпринявшая масштабное исследование по данной теме, приходит к выводу о достаточно широко распространенной в поэтических текстах Серебряного века конкретизированной антропоморфности [3, с. 39-42]. Россия предстает в конкретных образах: женщины, матери, невесты, жены, старухи. Необходимо подчеркнуть, что если определение России посредством «женских» лексем мать, жена, невеста имеет достаточно длительную фольклорную и литературную традицию, то женщина и старуха - единичную фиксацию в текстах начала века:
Ее ли косы смоляные,
Как ветер смех, мгновенный взгляд.
О кто Ты: Женщина? Россия?
(Н.Клюев. Александру Блоку).
О, кто ты, родина? Старуха? Иль властноокая жена?
(Н.Клюев)
Гештальт старуха может быть реализован с помощью метафорических конструкций и параллелизма, характерного для фольклорных текстов:
Вся закоптелая, несметный груз Годов несущая в спине сутулой, -Она напомнила степную Русь (ковыль да таборы), когда взглянула.
(В.Нарбут. Гадалка).
«Феминная» природа гештальтов исследуемого локуса может поддерживаться лишь наименованиями предметов женской одежды либо перечислением действий, традиционно связываемых с женщиной:
Россия, матерь, ты ли это? Ты ли? Босые ноги, плат по бровь, Хрустальным лебедем из былей Твоя слеза, ковыль-любовь Плывут по вольной заводине!
(Н.Клюев. Из цикла «О чем шумят седые кедры»)
Ты ли, Русь, тропой-дорогой Разметала ал наряд?
(С.Есенин)
От того, что сделалось прахом, Обуянная смертным страхом И отмщения зная срок, Опустивши глаза сухие И ломая руки, Россия Предо мною шла на восток.
(А.Ахматова. Через площадку)
И Русь все так же будет жить, Плясать и плакать у забора.
(С.Есенин).
Рассуждая о распространенности историосо-фемы «Матушка-Русь» как в самой России, так и на Западе, О.В.Рябов приходит к выводу о том, что «русские представляют свою нацию как объединение не сограждан, но родственников, как одну большую семью; Россию же они воспринимают как мать, а не как отца» [13, с.116]. Многие западные ученые и философы склонны связывать подобный феномен с религиозной спецификой нации. Так, О.Шпенглер утверждает, что «русский начисто лишен отношения к Богу-отцу» [14, с. 308], В.Шубарт связывает этот факт с культом матери - сырой земли в народной религиозности [15, с.55]. В отечественной лингвистике эту мысль развивает Ю.С.Степанов, пришедший в своих рассуждения к выводу о том, что концепт Россия-мать «смыкается с представлениями об особой русской религиозности. с особым отношением к своей стране как к матери или как к жене» [16, с.513].
Гештальт России-матери в поэзии начала ХХ века нередко эксплицируется с помощью эпитетов, носящих антонимичный характер:
Мать Россия! Тебе мои песни, -О немая, суровая мать!
(А.Белый)
Ласковая ты, Россия, матерь!
(М.Цветаева. В полемике с веком).
Достаточно распространена и лексическая самоидентификация, позволяющая воссоздать образ Руси-матери либо Руси-мачехи:
Не в моего ты бога верила, Россия, родина моя! Ты как колдунья дали мерила, И был как пасынок твой я.
(С.Есенин)
Заливаются иволги в бабьем чепце (Есть свирели в парче,
плеск волны в жемчугах), Это Русь загрустила о сыне-певце, О бизоньих вигвамах на вятских лугах.
(Н.Клюев).
ХХ век открывает и новые ипостаси локу-са Россия. Так именно в поэзии Серебряного века появляется антропоморфный гештальт России-невесты:
Русские юноши, девушки, отзовитесь: Вспомните Разина и Перовскую Софию! В львиную красную веру креститесь, В гибели славьте невесту-Россию!
(Н.Клюев. Из «Красной газеты»)
Но не страшен, невеста, Россия, Голос каменных песен твоих!
(А.Блок. Новая Америка).
Поэзия начала века открывает и образ России-жены, либо давая прямое наименование (жена), либо апеллируя с помощью сравнений к именам собственным, вызывающим в сознании образ жены:
О Русь моя! Жена моя! До боли Нам ясен долгий путь!
(А.Блок. На поле Куликовом)
Это, Игорь, - Русь через моря Плачет Ярославной.
(М.Цветаева).
Анализ женских антропоморфных геш-тальтов поэзии начала века выявил также случаи мифологической персонификации локуса Россия. Использование мифологических и фольклорных мотивов - явление достаточно типичное для русской литературы вообще. В ХХ веке происходит оживление мифологических пластов сознания, своеобразный уход в миф, что во многом объясняется разочарованием человека в рационалистическом мировоззрении, чувством социальной нестабильности, крушением основ привычного образа жизни. В поэзии Серебряного века, в частности в творчестве поэтов-символистов, появляются мифологические сюжеты солярного и лунарного культов, христианские символы, фольклорные образы. В.Ю. Прокофьева отмечает, что «мифологическая персонификация России выливается в два непохожих образа - России-ведьмы, колдуньи и России-Христа, Мессии». «Первый образ, - пишет ученый, - пронизывает всю лирику А. Блока...» [3, с.5]. Однако похожие гештальты можно найти и в творчестве Н.Гумилева:
О Русь, волшебница суровая, Повсюду ты свое возьмешь.
(Н.Гумилев. Старые усадьбы).
Сходные образы рождаются в поэзии Н.Клюева и С.Есенина, однако если Н.Гумилев использует прямое наименование волшебница, уточняя его эпитетом суровая, дающим образу негативную оценку, то С.Есенин и Н.Клюев прибегают к метафорическим конструкциям, рождающим почти демонические образы России:
Есть в Смольном потемки трущоб И привкус хвои с костяникой, Там нищий колодовый гроб С останками Руси великой.
(Н. Клюев. Ленин)
Тогда не знал я Черных дел России.
(С. Есенин. Мой путь).
Последние примеры явно отсылают нас к гоголевскому образу Панночки-Руси, что вообще характерно для поэзии начала века. М.Эпш-тейн, говоря о блоковской России, замечает: «.Собственно, Панночка-Россия с ее страшной, сверкающей красотой и становится Музой Блока.» [17, с.142-143]. Этот образ становится и Музой Есенина, который нередко использует лексемы, создающие атмосферу сна-смерти:
И дремлет Русь в тоске своей веселой, Вцепивши руки в желтый крутосклон.
(С. Есенин. Голубень)
Хорошо ивняком при дороге Сторожить задремавшую Русь.
(С. Есенин).
Образ России-покойницы рождается и в творчестве П. Орешина и С. Клычкова:
Повстречаясь с весенней грозою, Я заслушаюсь и загляжусь, Как скликаются вешние зои, Как почиет под сумраком Русь.
(С. Клычков)
Вешнее солнце В светлой сермяге Плачет над Русью Каждое утро росой серебряной.
(П. Орешин. Кто любит родину).
В связи с восприятием революции возникает и образ Руси больной, бредящей:
Русь бредит Богом, красным пламенем, Где видно ангелов сквозь дым..
(Н. Гумилев. Старые усадьбы).
С мифологическим образом России-ведьмы, колдуньи пересекается и сказочный образ России - Снежной Королевы, закономерно продиктованный как климатическими особенностями страны, так и мироощущением человека начала века, переживающего трагические перемены на родине:
И небо, и земля все те же, Все в те же воды я гляжусь, Но вздох твой ледовитый реже, Ложноклассическая Русь.
(С. Есенин).
Возникает сложный образ - некий симбиоз андерсеновской Снежной Королевы, подсказанный эпитетом ледовитый, и все той же гоголевской Панночки-покойницы, реализуемый с помощью лексем вздох, реже.
Демоническое развитие образа России достигает своего апогея у А.Ахматовой; Россия уже не просто ведьма, а некое кровожадное существо сродни западноевропейским вампирам:
Горькую обновушку Другу шила я. Любит, любит кровушку Русская земля.
(А.Ахматова).
Идея мессианской роли России в мире, а также восприятие революции рождает в поэзии начала ХХ христианские гештальты исследуемого локуса. В.Ю.Прокофьева отмечает прежде всего образы России-Христа и России-Мессии, возникающие в творчестве А.Блока и А.Бе-лого [3, с. 5-6], а также «женский вариант» библейской персонификации в творчестве С.Есенина «то в образе воплотительницы божественного промысла, обретающей новую жизнь в очистительной гибели: Гибни, Русь моя, Начерта-тельница Третьего Завета! (Сельский часослов), то .в избраннической ипостаси Пресвятой Девы-Богородицы, несущей миру нового
Христа, возвещающей откровение нового мира: О Русь, приснодева, Поправшая смерть! (Пришествие)» [18, с.7].
В поэзии М.Цветаевой эти же причины порождают образ России - христианской мученицы, принесшей себя в жертву миру, который после ее гибели представляет собой голую степь во власти страшной стихии:
И рыщет ветер, рыщет по степи: - Россия - Мученица - С миром - спи!
(М. Цветаева).
Таким образом, исследуя гештальтную организацию локуса Россия в поэзии Серебряного века, мы пришли к следующим выводам:
1. Поэзия Серебряного века представляет как традиционные для русской литературы антропоморфные образы, так и новые, свойственные только данному периоду.
2. Для русской поэзии начала ХХ века характерна прежде всего конкретизированная антропоморфность.
3. Большинство поэтических фрагментов иллюстрируют антропоморфность «женского» типа.
4. Наиболее распространенными антропоморфными гештальтами являются Россия-мать, жена, невеста; менее распространены -женщина, старуха..
5. Мифологическая и фольклорная традиции приводят к появлению таких гештальтов, как Россия-волшебница, ведьма, колдунья, покойница, Снежная Королева.
6. Библейские мотивы способствуют рождению гештальта России- Мессии, Приснодевы, христианской мученицы.
7. Антропоморфные гештальты в большинстве случаев эксплицируется посредством метафор, сравнений и эпитетов.
15.06.2011
Список литературы:
1. Большой энциклопедический словарь / Гл. ред. А. М. Прохоров. Изд. 2-е, перераб. и доп. М.; СПб., 2000.
2. Лассан, Э. Облака и обрывы русской культуры (о локусах культуры как реализации пространственных координат сознания) /Э.Лассан // Respectus Philologicus. 2007. №11(16).
3. Прокофьева, В.Ю. Русский поэтический локус в его лексическом представлении: на материале поэзии «серебряного века»: моногр. / В. Ю. Прокофьева. СПб: РГПУ, 2004.- 154 с.
4. Большой психологический словарь / Сост. Мещеряков Б., Зинченко В. Олма- пресс, 2004.
5. Брендаль, В. Структурная лингвистика / В.Брендаль // Хрестоматия по истории языкознания. М., 1956.
6. Лакофф, Дж. Лингвистические гештальты / Дж.Лакофф // Новое в зарубежной лингвистике. М.: Прогресс, 1981. - Вып. 10: Лингвистическая семантика.
7. Беспалова, О.Е. Концептосфера поэзии Н.С. Гумилева в ее лексическом представлении: автореф. канд. дисс. / О.Е.Беспалова. СПб, 2002.- 20 с.
8. Рябов, О.В. Русская философия женственности (Х1-ХХ века) / О.В.Рябов. Иваново: Издательский центр «Юнона», 1999.
9. Розанов, В.В. Возле «русской идеи» / В.В.Розанов. М., 1990.
10. Соловьев, В.С. Национальный вопрос в России. / В.С.Соловьев. М., 1989.
11. Бердяев, Н. А. Судьба России / Н.А.Бердяев. М., 1918.
12. Здравомыслова, О.М. «Русская идея»: антиномия женственности и мужественности в национальном образе России / О.М.Здравомыслова // Общественные науки и современность. 2000. №4.
13. Рябов, О.В. «Mother Russia»: гендерный аспект образа России в западной историософии / О.В.Рябов // Общественные науки и современность. 2000. №4.
14. Шпенглер, О. Закат Европы / О.Шпенглер // М., 1998. Т.2.
15. Schubart, W. Religion und Eros / W/Schubart // Munchen, 1966.
16. Степанов, Ю.С. Язык и метод. К современной философии языка / Ю.С.Степанов. М.: Языки русской культуры, 1998.
17. Эпштейн, М.Н. Ирония стиля: Демоническое в образе России у Гоголя / М.Н.Эпштейн // Новое литературное обозрение. 1996. №19. С. 129 - 147.
18. Воронова, О.Е. Эпитеты к слову «Русь» в поэзии С. Есенина /О.Е.Воронова // Русская речь. 1996. №2. С. 3-7.
Сведения об авторе: Черенкова Юлия Владимировна, аспирант кафедры современного русского языка, риторики и культуры речи Оренбургского государственного педагогического университета. Оренбург, ул. Пушкинская, д. 18, ауд. 401, [email protected]
UDC 8R2
BBK 83.3 (2Rus) C-46 Cherenkova Y.V
The Orenburg state pedagogical university; [email protected]
RUSSIA IN THE POETRY OF THE SILVER CENTURY: FEATURES OF THE GESTALT STRUCTURE OF THE LOCUS
In this article are investigated antropomorph Gestalt of a locus «Russia» on a material of poetry of the beginning of XX century. It is revealed antropomorph mainly «female» type. Traditional and individual Gestalt are designated, ways of their lexical explication are analysed. Key words: locus, the poetry of Silver Age, Russia
