CC BY
21РОССИЯ В ЭПОХУ БЕЗВРЕМЕНЬЯ (4 февраля 2014Г., ИНИОНРАН с участием Института Кеннана)
И.И. Глебова (ИНИОН): Добрый день, коллеги. Наши сегодняшние гости - Лев Дмитриевич Гудков и Эмиль Абрамович Паин; откроет семинар Юрий Сергеевич Пивоваров. Говорить мы будем о России в эпоху безвременья. Эту тему предложил Э.А. Паин. Но и для нас она не случайна. Наш Центр уже проводил семинары, содержательно и интонационно к ней близкие. К примеру, мы слушали доклад Ю.Н. Афанасьева с характерным названием «Закат России?». Недавно о «ловушках исторического тупика» рассказывал И.Г. Яковенко.
Тема предполагает не просто обсуждение современного состояния России, но взгляд на наше прошлое и настоящее с весьма определенных позиций. Безвременье - это эпоха вне времени, главная характеристика которой отсутствие перспектив, отсутствие будущего.
Надо сказать, что это проблема не только России. Европейская культура осознала данную темпоральную аномалию - «утрату будущего» -еще в 70-е годы XX в. Это связано прежде всего с крахом крупнейших идеологий, в том числе коммунистической, которые обещали прекрасное будущее, основывались на вере в него. С политической точки зрения исчезновение глобальных утопий - вещь, безусловно, положительная. Но это тяжело переживается обществом, затрудняет его самоидентификацию.
Что же касается России, то когда Эмиль Абрамович эту тему предлагал, я подумала: а когда у нас были другие времена? Есть емкая метафора, предложенная одним современным писателем-философом: «бесконечный тупик». Это состояние - «зависание» вне времени, утрата перспективы -постоянно воспроизводится в России. Скажем, застой 1970-х, который у всех еще на памяти, тоже можно трактовать таким образом. Тогда в чем специфика сегодняшнего тупика? Чем он опаснее («тупиковее», что ли), чем предыдущие? И как отличается от нынешней европейской ситуации? Вот этими вопросами я хотела бы предварить наш семинар.
С4 Ю.С. Пивоваров (ИНИОН): Я скажу буквально несколько слов, выступив на «разогреве» у двух замечательных ученых. Прежде
446
всего, я не чувствую никакого тупика, никакого безвременья. Конечно, времена меняются. Два года назад Андрей Борисович Зубов проводил в этом зале серию семинаров, в которых участвовали и присутствующие здесь коллеги. Помню, какое царило эйфорическое настроение. Теперь, конечно, ситуация резко переменилась.
В последние годы мы все время спорили с Андреем Борисовичем относительно того, ушло ли советское из нашей жизни. Он настаивал на том, что советское в ней все-таки присутствует, а мне казалось, что мы распрощались с этим прошлым. Теперь я понимаю, что эмансипация советского общества, которая началась после XX съезда, имела и негативные стороны, негативную отдачу. Известна метафора (ее приписывают де Гол-лю, использует в своей известной книге Э. Морен1): «Сталин не остался в прошлом, он растворился в нашем будущем». Речь ведь здесь идет не о Сталине, хотя он - квинтэссенция и символ советского строя, того тоталитарно-насильнического, что изначально было в его природе. Мы не провели черту между тем, что было, и тем, к чему хотели бы идти, не отделили прошлое от настоящего. Россия - по-прежнему советское общество по преимуществу: не по форме правления, не по институтам, а по духу. Последние двадцать пять лет - очередной этап развития советского общества.
Определяющими для меня являются три качества советского. О первом писал покойный Алексей Михайлович Салмин в работе 1987 г. по тоталитаризму: все тоталитарные общества разные, но их объединяет одно -отсутствие религиозной идеи, идеи первородного греха. Тогда я не понял, как точно это наблюдение. А теперь вижу: оно верно и для нашего общества.
Второе качество - упрощение. Известны слова Георгия Валентиновича Плеханова о Ленине: это гений упрощения. Все его действия были направлены на то, чтобы до элементарности упростить ситуацию - не искать сложных решений, не использовать сложных конструкций. По существу, эту склонность можно выразить формулой: «Кто не с нами, тот в Гулаг».
Третье качество - понимание власти только как насилия («я начальник - ты дурак»). В западной же политической традиции власть - это конвенция плюс насилие.
Что еще кажется мне важным для характеристики современного общества?
Я долго не понимал, что было главным в советской власти, в чем сокрушительность ее удара против собственного народа. Теперь могу сказать: она осуществлялась не в пользу какого-то класса, группы или сословия, как сама о себе говорила, но была направлена против всех классов, сословий и групп. То есть целью советской власти являлось уничтожение всякой дифференциации в обществе. Настоящая социология советского
1 Морен Э. О природе СССР: Тоталитарный комплекс и новая империя / Пер с фр. -М.: РГГУ, 1995. - 218 с.
447
общества дана в «Архипелаге ГУЛАГ»: Александр Исаевич Солженицын показал, какие категории населения сажали. В этой негативной социологии -ответ на вопрос, почему в России после Манифеста 17 октября 1905 г. стали появляться партийные, профессиональные, даже сословные организации, а сейчас - ничего. Пустота. Общество распахано настолько, что нет вырастающих изнутри социальных групп (никаких - ни плохих, ни хороших).
Если характеризовать современное состояние России как безвременье, то для меня показательна история с Академией наук. Я по роду своей работы знаю не только о том, что сделано, но и как это сделано. И в это трудно поверить. Я не помню ничего подобного за всю свою некороткую жизнь. Понятно, что это был наезд на русское гражданское общество - на один из его важнейших элементов. Но я по сей день не могу понять: зачем так - с таким открытым цинизмом? Поразительно и менее заметное «происшествие» - уничтожение Книжной палаты1. По существу, ликвидируется вся библиотечная система страны. Зачем? Чтобы завладеть активами, зданиями? Какими? Кто их получит?
Еще одно знаковое событие 2013 г. - появление проекта новой концепции российской истории: Историко-культурного стандарта, разработанного под руководством Александра Огановича Чубарьяна и высочайшим образом одобренного президентом Российской Федерации2. Одна из главных новаций этого документа - трактовка революций 1917 г.: отказ от Февраля и Октября как от самостоятельных явлений. Эти переломные события объединяют в Великую российскую революцию, пролонгируя ее на Гражданскую войну (1917-1921). Собственно, это калька с Великой Французской революции. Вроде бы все правильно. Но за этим скрывается принципиальное различие двух наших революций. Февраль - это попытка русского общества (пусть неудачная, глупая и даже преступная в момент мировой войны) продвинуться по направлению к свободе, демократии. В Октябре все было ровно наоборот. Но я понимаю, почему две эти революции теперь объединяют. В ближайшее время наше государство (а оно все-таки уже не советское) должно будет выразить свое отношение и к Октябрю, и к Февралю. Принимая такую концепцию, оно от многого себя освобождает.
1 В соответствии с указом Президента РФ В.В. Путина от 9 декабря 2013 г. № 894 «О некоторых мерах по повышению эффективности деятельности государственных средств массовой информации» ликвидировано федеральное государственное бюджетное учреждение науки «Российская книжная палата». Его имущество и основные функции переданы в ведение ИТАР-ТАСС.
2 Концепция Историко-культурного стандарта была предложена Минобрнауки России для обсуждения 1 июля 2013 г. Подробнее см. - Режим доступа: Минобрнауки РФ/документы/3483.
448
Или тема Первой мировой войны. Через сто лет после ее начала в России утверждается такое к ней отношение - в целом великий подвиг народа. Но завершить войну «решено» Брест-Литовским миром. И здесь возникают вопросы. Этот мирный договор заключила не историческая Россия, а группа заговорщиков, захвативших власть. Тогда почему принята именно такая трактовка конца войны? Понятно: для того, чтобы связать все России - царскую, большевистскую, нынешнюю - вместе. Как сейчас выяснилось, Россия не проиграла ту войну - мы празднуем победу. Русские, конечно, были героями, но кого Россия победила? И зачем тогда половина европейской части страны была отдана побежденной Германии? В конечном счете Брест-Литовский мир «подтягивается» для того, чтобы получить легитимность у дореволюционной России. В новом Стандарте 1930-е годы названы советской модернизацией; при этом не отрицаются ГУЛАГ, преступления сталинского режима. Вот и получается неразрывная преемственная цепь: цари начали, большевики подхватили - поехало дальнейшее развитие. И все как-то неплохи - и белые, и красные. И Колчак - хороший, и Фрунзе, и царь, и Троцкий. В целом с историей имела место продуманная, выношенная акция.
Наконец, последнее. Я думаю, продолжатся попытки внести серьезные изменения в Конституцию. Хотя, насколько я понимаю, этого нельзя сделать, если не пересматривать Основной закон в целом. Например, постоянно воспроизводится идея: внести в преамбулу положение о православных ценностях. Вектор движения понятен. Хочется спросить: а что же общество? Но об этом сегодня скажут докладчики.
Если так будет продолжаться, я не сомневаюсь, куда все пойдет. С ухудшением экономической ситуации, с падением цен на нефть в России возможен дикий вариант националистической (этнической) диктатуры. Только так можно будет удержать ситуацию. Если, конечно, не возникнет общественного сопротивления, т.е. легальной оппозиции. Я убежден: ее главным лозунгом должно стать изменение Конституции -легально и мирным путем. При нынешней системе власти, где президент стоит над разделением властей, обладает всеми полномочиями, в стране ничего не произойдет.
Л.Д. Гудков (Левада-центр): Я хотел бы вам представить результаты наших систематических опросов, характеризующих основные тенденции массового сознания. Подчеркну: речь идет не о поведенческих характеристиках, не о реальном поведении, а о массовых установках.
После волны протестов зимы 2012 - весны 2013 г., сосредоточенных в основном в крупных городах и не захвативших основную часть населения, настроения пошли вниз. Общество потеряло перспективу. Я не со-
449
всем согласен, что мы имеем дело с тупиком. Скорее, следует говорить о неопределенности будущего, которая по-разному ощущается в различных социальных средах. Сегодня протестные настроения - на самом низком уровне за все время наших наблюдений. С экономическими, политическими протестами готовы выступить (во всяком случае, декларируют такое намерение) не более 8% населения. В 2000-е годы те настроения, которые долгое время господствовали в России: депрессия, прострация, безнадежность, ощущение полной неопределенности будущего, - в связи с ростом доходов уступили место позитивным установкам. Но после экономического спада они сменились на противоположные. Сейчас все опять вернулось к неопределенности, депрессии, прострации - не личной, а коллективной. Это общий фон оценки и понимания происходящего.
Переструктурировалось представление о собственных возможностях. У населения никогда и не было особой перспективы на будущее. В начале 1990-х годов доминировала полная неопределенность; все очень смутно представляли, что делать и куда идти. Сегодня неопределенность опять растет: люди не знают, что будет в ближайшие месяцы (в январе 2014 г. доля тех, у кого такая «узкая» перспектива, подросла до 52%). При этом изменилась структура этих настроений: если раньше они характеризовали в основном провинцию, то сегодня в большей степени охватывают наиболее продвинутые, обеспеченные группы населения. То есть те, кто выходил с протестами или их поддерживал. Судя по опросам, на митингах выдвигались требования не экономического порядка. Люди требовали институциональных реформ: независимости суда, честных выборов, обеспечения ответственности власти через механизм ее смены, свободы прессы и отмены цензуры (т.е. возможностей для формирования публичного поля). Понятно, что в провинции, живущей от зарплаты к зарплате, нет ресурсов -в отличие от мегаполисов, где уже сложилась рыночная инфраструктура и появилось нечто, напоминающее средний класс. Его представители и выступили с моральными претензиями к власти, поскольку понимают, что сохранение авторитарного режима - угроза их дальнейшему существованию. Сегодня состояние депрессии, неопределенности перекинулось и на эти группы. Они дали в 2012 г. всплеск миграционных настроений - от сознания полной бесперспективности жизни.
За последние пять лет в нашем обществе выросло ощущение свободы, но стало меньше солидарности, активности, справедливости, взаимного доверия. Можно говорить о состоянии разрыва социальных связей, отсутствии идеи общего блага. Массовые настроения в основном таковы: жить трудно, но можно терпеть. Механизмы пассивной адаптации, приспособления являются всеобщими и доминирующими, пронизывают все. Если взять очень важный для нас показатель - индекс социальных настроений, который комбинирует целый ряд параметров, касающихся ма-
450
териального положения семьи, экономического положения страны, отношение к власти, то видно, что после пика (август - сентябрь 2008 г.) идет устойчивый спад: растут настроения бесперспективности. При этом увеличивается разрыв между экономическими оценками и отношением к власти. А вот положение семьи, если не считать провала в кризисном 2008 г., оценивается довольно стабильно.
Весьма заметна тенденция падения доверия к власти (к персонифицированной власти) - то, что я назвал бы делегитимацией авторитарного режима. Тенденция к делегитимации проявляет себя очень любопытно. Уменьшается число твердых сторонников - одобряющих, группы поддержки Путина (речь идет о «коллективном Путине», т.е. о персонифицированном образе режима), несколько выросла (особенно после кризиса 2008 г.) доля оппонентов. Но несущей конструкцией режима являются настроения апатии и безразличия. Подтверждается то, что когда-то писала Ханна Арендт по поводу идущих в Иерусалиме процессов против нацистских преступников: общественная апатия равносильна поддержке авторитарных режимов.
Несмотря на довольно высокий электоральный рейтинг президента (63-65%), от 47 до 54% опрошенных считают выборы грязными, нечестными, несправедливыми. То есть притом что твердый электорат Путина (число сторонников) в основном сохраняется, имеет место растущее разочарование в выборах. Снижение явки было заметно на прошлых региональных выборах: официальная цифра - около 30%, в среднем явка была 25-27%, а в некоторых местах доходила до 12-14%. Население отказывается участвовать в выборах, если нет специального давления или принуждения. Однако делегитимация режима не приводит к смене картины (образа) реальности. В обществе нет авторитетных групп, а оппозиция, движимая моральным протестом, не смогла выдвинуть политической программы и создать организацию. Протестные настроения, которые, конечно, не исчезли и не перешли в поддержку режима, в условиях давления быстро сошли на нет.
В Интернете постоянно появляются критические материалы; они проскакивают и в открытой прессе, подрывая доверие к власти. Но от этого не меняется политическая конфигурация, основа которой - безальтернативное положение центральной фигуры. Даже обвинения в причастности к коррупции, непрерывные коррупционные скандалы наверху не меняют отношения к власти. Всего 13% опрошенных говорят, что Путин свободен от всяких подозрениях в коррупции; 18% отвечают: если даже это правда, важнее, что при нем стало лучше жить. Основная масса не отвергает подозрений, но это не подталкивает к сопротивлению. Однако такое восприятие свидетельствует: происходит диффузное разложение авторитета власти. Это отношение «опрокидывается» и на весь режим.
451
Усиливается негативное отношение граждан ко всему «политическому классу». Людей «наверху» считают корыстными, коррумпирован -ными, озабоченными проблемами собственного обогащения или удержания власти. Это «ответ» на коррупционные скандалы. А кроме того, обратная сторона государственного патернализма. Государство не обеспечивает людей необходимым минимумом жилья, работы, социальных благ, медицинского обслуживания, не гарантирует терпимые условия жизни. Разочарование проявляется в самых примитивных объяснениях: воруют, коррупционеры. Отсюда - отвращение к политике, явное нежелание участвовать в ней (об этом говорят более 80% опрошенных). Объясняют так: ничего нельзя сделать, политика не для обычных людей, нет времени ею заниматься.
Апатия, неучастие в общественно-политической жизни - это и есть обратная сторона разрушения механизмов солидарности. Компенсация этого - представление о том, что нужна «твердая» рука, авторитарный лидер, который способен навести порядок: не для того, чтобы подавить оппозицию, а чтобы установить равенство всех перед законом, общие правила игры, убрать мафиозную бюрократию, административный произвол. Одновременно усиливается ностальгия по советской системе: люди не хотят туда вернуться - просто отсутствует другая картина реальности, иное понимание того, как действуют институты, как работает западная демократия. Поэтому и усиливаются идеализированные представления о советском строе (как тогда все было правильно и хорошо), поддержанные пропагандой.
При примитивизации массового сознания и усилении пропагандистского давления резко растет негативная идентификация через «врага», через образ враждебного окружения, т.е. усиливается негативизм по отношению к внешнему миру. Однако, когда мы спрашиваем, кто такие враги, то большая часть ответов - о «пятой колонне». Здесь нет определенности, но само ощущение внутреннего врага крайне важно. Диффузность раздраженного сознания выливается в ксенофобию, показатели которой осенью прошлого (2013-го) года достигли максимума за все время наших наблюдений. Причем, если в 1990-х носителями ксенофобии были пожилые и малообразованные люди, жители периферии, то сегодня лидерами ксенофобских настроений являются те, кого раньше называли интеллигенцией. Это высокостатусные, образованные жители Москвы, директорат, менеджеры - иначе говоря, люди, близкие к средствам массовой информации, способные транслировать свои представления на общество в целом. Рост ксенофобии проявляется через поддержку «идеи» «Россия для русских». Здесь самый высокий показатель - 66%, но в Москве он - 71%, а среди людей с высшим образованием - 68%. С формулой «Хватит кормить
452
Кавказ» примерно такая же картина, только более интенсивная: в среднем ее поддерживают - 71%, в Москве - 84%.
«Внешняя» ксенофобия выражается в антизападных настроениях, в ощущении угрозы для национальных ценностей и традиций, исходящей с Запада. Антизападная пропаганда укрепляет этот тренд, придает ему устойчивость. «Негативизм» нацелен прежде всего на США. Здесь выделяются три пика: весна 1999 г. и бомбежки НАТО Сербии, начало войны в заливе в 2003 г. и война с Грузией. Но не только. Рост негативных настроений наблюдается и в отношении Евросоюза. Буквально провал в восприятии (правда, более спокойный) - «грузинская кампания». Грузия, Украина воспринимаются в основном отрицательно.
Итак, во-первых, в стране нарастает массовое ощущение неопределенности, а вместе с ним страх. Отсутствует представление о том, какие общественные силы и группы могли бы вывести из нынешнего состояния. Усиливаются социальные опасения произвола властей, возвращения к массовым репрессиям. Во-вторых, под воздействием пропаганды, консервативного курса власти упрощаются, все больше архаизируются представления о социальном устройстве, о социальной жизни. В-третьих, растрачиваются надежды на то, что авторитарный режим в состоянии обеспечить постоянный рост жизненного уровня. А это было очень важное основание для его поддержки. С 2002 по 2008 г. реальные доходы населения росли на 6-7% в год. Такого прежде никогда не было. Люди терпели, примирялись и даже одобряли эту политику. Сегодня иллюзии еще сохраняются (а иллюзии - самый прочный материал социальной жизни), но они не подтверждаются социальной практикой. Раздражение «опрокидывается» на действующую власть.
Наконец, усиливается убеждение, что институты, особенно институты власти, работают как механизмы негативной селекции человеческого материала. Во власть отбираются люди с подчеркнутым аморальным складом мышления; политика оттягивает на себя не просто людей без принципов, но и не умных - в отличие от таких сфер, как наука. На январский опрос этого года: «Что, по-вашему, характерно для большинства российских политиков»? - ответы сплошь негативные: в стремлении к власти не гнушаются самыми грязными средствами - 44%; корыстолюбие - 41; неуважение к рядовым гражданам - 37; пренебрежение к закону - 36; непорядочность - 30; безнравственность - 7; непрофессионализм - 23; нелюбовь к России - 12; скудоумие - 11%. Среди позитивных характеристик: высокий интеллект - 9%, высокий профессионализм - 11%. Повторю, представление о действии в политике механизма негативной селекции само по себе очень важно. Но это не заменяет картины реальности - до каналов влияния на общество не допущены влиятельные группы,
453
которые могли бы дать другое понимание, иные ценности, другой тип отношений.
Э.А. Паин: Я продолжу и постараюсь добавить немного оптимизма - в соответствии с принципом, который исповедовал герой Роберта П. Уоррена: «Если нет добра, то нам не из чего его сделать, иначе как из зла»1. Собственно, эту мысль я и хочу продекларировать. Ирина Игоревна <Глебова> уже сказала: Институт Кеннана и ваш покорный слуга были зачинщиками серии семинаров с ИНИОНом. Тогда нам и в голову не могло прийти, что это наш последний семинар. Без объявления войны враг коварно закрыл наш институт. Мы прошли чистилище прокурорской проверки, которая не выявила в деятельности Института Кеннана признаков агента других держав, но получили удар в спину - нас закрыли иностранные спонсоры. Не буду на эту тему распространяться - просто хочу показать, что ситуация намного сложнее, чем, скажем, думает Юрий Сергеевич <Пивоваров>. Тот, кто нас закрывал, не прошел горнило сталинских застенков. Это типичный эффективный менеджер - таких много и у нас. Они равным образом могут управлять овощебазой и Академией наук, с одинаковой решимостью закроют любую организацию. Спрашивать: почему? - не нужно, бессмысленно не только у соотечественников, но и у несоотечественников. То есть наше безвременье осложняется еще и тем, что крайне неблагоприятен мировой фон.
Не только Левада-центр, но и социологические службы, близкие к Кремлю или идеологически с ним солидарные (скажем, ВЦИОМ), регистрируют утрату нашим обществом ориентиров, ухудшение образов будущего, отсутствие общего позитивного образа будущего. При этом, однако, все как один настаивают: это не застой, не безвременье, а абсолютно необходимый этап стабилизации - потом будет лучше. Заместитель главного редактора «Известий» Борис Межуев, к примеру, сравнивает наше время с эпохой после разгона Фронды: затем начинается спокойная жизнь, потому что падает интерес к политике. Народ наконец рационально устроил свою жизнь и зажил счастливо.
Пафос моего выступления - в разоблачении этой всеобщей убежденности в российской стабильности, этой мифологии стабильности. У меня три основных тезиса.
Во-первых, я утверждаю, что действует закон сохранения энергии: протестные настроения не исчезают, но лишь постоянно меняют форму, проявляясь в виде то политических движений, то этнических погромов, бунтов.
1 Имеется в виду роман: Уоррен Р.П. (1905-1989). Вся королевская рать. — М.: Ас-трель, 2010.
454
Тезис второй. Об ужасах демографии у нас все наслышаны; по-моему, они даже преувеличены. Я же рискну говорить о слабо еще осмысленных демографических последствиях. Существует связь между определенным образом будущего и состоянием старения, смертности населения, чреватым переходами к ксенофобии. Вот эту связь я и хотел бы прояснить.
Наконец, самое главное: о противоречивой роли национализма и ксенофобии в настоящее время. До какого-то момента и национализм, и ксенофобия укрепляют власть, поддерживают состояние безвременья. Но при некоторых условиях они будут ее главными разрушителями.
Недавно Центр стратегических разработок выпустил доклад, в котором указывается: власти удалось успокоить население, но, несмотря на резкое снижение интереса к политике и прекращение политических выступлений, по всей стране пошли, как нарывы, непонятные бунты, погромы и другие формы реакции. Да что же тут непонятного? До Болотной ведь была «Манежка». Эта форма выражения недовольства предшествовала политическим выступлениям. Она и взяла свое после того, как подавили политический протест. Если вы загоняете политические процессы в то состояние, в котором они находятся сегодня, то недовольство будет прорываться в этнических, религиозных формах, через антимигрантские фобии и протесты.
И здесь очевидно: ксенофобия сознания (нервозность, тревожность, фобии) переходит в ксенофобию действия. В 2006 г. за пределами Северного Кавказа произошел один крупный погром - Кандапога, - и о нем говорили несколько лет. А в одном только 2013 г. погромов такого масштаба было уже пять: Пугачево, Нурла, Среднеуральск, Бирюлево, Апраксино. Еще мы знаем о вёшинском происшествии - и то только потому, что там родился нобелевский лауреат. Но о десятках погромах в селениях, районных центрах попросту ничего не сообщается. Зато генеральный прокурор Чайка недавно сказал, что число экстремистских действий за девять лет выросло в России в 5 раз. Это свидетельствует о подъеме соответствующих настроений, о безумном росте всех видов фобий (прежде всего ощущения, что враг здесь, рядом). Конечно, «западная» фобия наиболее выгодна, удобна для властей.
Социологические опросы (прежде всего Левада-центра - это мой основной поставщик сведений) показывают, как поразительно пластично массовое сознание. Вот, была Кандапога - и после нее наступило затишье. Массовое сознание быстро пришло в состояние покоя. С 2007 по 2009 г. резко падают ожидания конфликтов. Народ успокаивается. Но в 2010 г. поднимается «Манежка» - и резко идут в гору ожидания неприятностей, крови. В 2013 г. почти две трети населения опасались чего-нибудь тревожного. Понятно, почему возникают такого рода тревоги, как они перерабатываются в этнические конфликты.
455
Гораздо меньше известно о демографических аспектах таких «переворотов». В начале семинара нас спрашивали, чем нынешнее безвременье отличается от других. Конечно, это состояние характерно для России; вся русская поэзия - об этом. Но оно не поддерживается каким-то вечным двигателем. У безвременья всегда есть ресурсы, в том числе демографический, территориальный. Причем эти ресурсы каждый раз разные. Сейчас главный «источник» безвременья - в том, что сжимаются территория, население. Давайте посмотрим, что в связи с этим происходит.
Демографические показатели трудно использовать для анализа актуальных экономических, политических процессов, потому что они волнообразны, не всегда напрямую соотносятся. Нынешняя власть говорит о том, что ее великие усилия привели к росту рождаемости. Но демографы знают, что сегодняшний всплеск связан с эхом бэби-бума 1980-х годов. Уже в ближайшие годы основную долю матерей составят женщины, родившиеся в 1990-е годы, - и это будет уже совсем другая ситуация. Однако существуют все-таки показатели, четко связанные с социально-экономическими и политическими реалиями, с качеством жизни. Если взять продолжительность жизни населения в мире, то вы увидите 100% корреляцию между уровнем доходов, качеством жизни в стране и долей в ней людей определенного возраста. В Швеции, например, средняя продолжительность жизни мужчин и женщин свыше 80 лет. А Россия в этом рейтинге на 129-м месте - вместе с африканскими странами: 66 лет средняя продолжительность жизни у женщин и 59 лет - у мужчин.
Согласно международным критериям, население страны считается старым, если доля людей в возрасте старше 65 лет превышает 7%. В России, по данным Минтруда на 2013 г., эта цифра составляет 13% и продолжает увеличиваться. Если оценить возрастную структуру российского населения по показателю ожидаемой продолжительности жизни, то оно окажется одним из самых старых в мире. По этому признаку 50-летний россиянин в 2013 г. был на 21 календарный год старше своего ровесника в Швеции: тому еще жить почти 30 лет, а этому через 9 лет уже на тот свет. С США разрыв по этому показателю составляет 15 лет, даже с Польшей -9 лет.
Тут я перехожу к самому важному - для чего, собственно, я и взял всю эту статистику. Основной причиной высокой мужской смертности в России является алкоголизация. Но ведь Польша - тоже страна спиртовой культуры: водка - польское изобретение. До середины 1980-х годов демографическая ситуация в России и Польше были тождественными. Но в период с 1990 по 2006 г. перспективный медианный возраст мужского населения в Польше снизился, а в России вырос на десять лет. У нас постоянно рассказывают про ужасы 1990-х, но в других-то странах, где в те времени тоже было тяжело, процессы пошли в противоположную сторону. Оказы-
456
вается, с переходом из «режима доживания» в «режим развития» в обществе растут ценности самореализации, достижений, усиливаются стремление к активной жизни, интерес к здоровому образу жизни. Сознание перспектив и готовность бороться за них стимулируют развитие. Отсутствие же перспектив глушится средствами, снижающими стресс. А это ведет к падению продолжительности жизни.
Безвременье стимулирует рост смертности, способствует старению населения. Даже ВЦИОМ признает, что в стране расцвело недоверие (всех -ко всему и всем). Это просто ахиллесова пята нашей социальной системы. Люди потеряли почву под ногами; раньше были хоть какие-то ориентиры, перспективы - теперь они потеряны. Что из этого следует? Если рассмотреть возрастно-половую структуру, к примеру, Курчалоевского района Республики Дагестан, она покажет типичную для Кавказа демографическую ситуацию: огромный рост рождаемости. А вот анализ типичной структуры русского по преимуществу города (к примеру, Норильска) даст обратную картину. Детей мало, прирост дает миграция, т.е. переток населения. В 2013 г. мои студенты из Высшей школы экономики в рамках курсовых работ изучали таким образом население ряда российских регионов. Оказалось, что самый депрессивный из них - Нечерноземная зона. Возьмем, к примеру, Костромскую область: на трети территории (даже немного больше) убыль населения составляет свыше 60% - это уже не восстановимо. Зоны, которые были освоены в ХУ1-ХУ11 вв., опустели - оттуда ушли люди. Там хорошо жить какому-нибудь дачнику - на десятки километров вокруг ни души. Вся территория Нечерноземья - пространство, теряющее население. А вот другой пример: Курская область - один из лучших черноземов в стране. Ситуация почти такая же. Только вокруг Курска осталась живая зона - остальная территория теряет население. Примерно та же картина в Алтайском крае, еще одной житнице страны. Правда, там чуть поменьше зона полной убыли населения - еще живы какие-то райончики (Рубцовский, Бийский, село Белокуриха).
Опираясь на эти данные, мы можем сказать, как долго протянется наша стабильность: до полного вымирания людей на сельских пространствах. Вот потом - стабильность станет абсолютной. Помимо прочего, это означает: наши города, которые сегодня вроде бы растут, имеют весьма ограниченный резерв пополнения населения. Приток возможен из северокавказских республик, да еще из Средней Азии. Других вариантов нет. При таком ресурсообеспечении рост ксенофобии в стране неизбежен. Даже если вдруг властям удалось бы реализовать национальную программу по росту рождаемости, наладить мощнейшую систему воспитания толерантности, ситуация не изменилась бы.
В России сосуществуют два типа ксенофобии. Во-первых, антизападные настроения: если выключить пропагандистский сигнал, то на дру-
457
гой день они улетучатся. А вот «внутреннюю» ксенофобию трудно остановить самым мощным сигналом, даже подключив всю систему информации и пропаганды. Нынешнее перераспределение населения неизбежно будет только усиливаться. В таких условиях «внутренняя» ксенофобия станет образом жизни населения, абсолютно возобладает. Ее пока что пытается использовать власть. В Москве, на Северном Кавказе, в огромном количестве регионов «верхи» перехватывают лозунги националистов. Примеров могу привести массу. На московских выборах власть была самым активным игроком на поле использования ресурса ксенофобии1. Даже русские националисты обиделись. Лидер националистического объединения «Русские» обвинил мэра С.С. Собянина в плагиате (мигранты и Собя-нин - последний месяц я только это и слышу; они присвоили несколько пунктов нашей программы).
Русский национализм имеет имперский характер, не может предложить ничего такого, чего не предлагала бы власть. У националистов и режима одни и те же враги: Запад, либералы, демократы, «чурки», которые должны знать свое место. У них одни и те же цели: территория - всё, остальное -ничто; за территориальное величие можно пожертвовать чем угодно. У них немного различий. Поэтому-то массовый русский национализм и не конкурентоспособен. При гигантском росте ксенофобии в обществе нет массовых националистических организаций. Все социологические данные указывают: влияние русских националистических партий крайне низкое, неразличимое в микроскоп. Самым успешным таким проектом была «Родина». А вот «Русский марш» не растет. Поэтому и меняется русский национализм. Все больше националистов (среди них, например, -Константин Крылов, один из теоретиков) считают, что национализм в России только сейчас и появляется. Я склонен согласиться с этим мнением.
То, что было в России до недавнего времени, все эти перепевы Союза русского народа базировались на имперской охранительной идеологии. Сегодня она, безусловно, имеет массовый характер. Разница между «сознательными» имперскими националистами и «бессознательными», которые по всем признакам даже большие ксенофобы, только в том, что для массы слово «националист» бранное, а для «немассы» - нет. Но теперь набирает силу новый национализм, осознающий себя антиимперским.
Самые известные теоретики русского национализма выступают с антиимперской позиции. Тот же Крылов, по существу, утверждает, что национализм может уживаться с демократией («не народ для страны, а страна для народа»). Для большей части русских националистов авторитарность, авторитаризм всегда были основой. Сегодня националисты выступают не только против конкретных властей: «вы - власть от Кавказа»,
1 Речь идет о выборах мэра Москвы 8 сентября 2013 г.
458
«Путин - президент от Кавказа», «какой герой, такая и Россия» (про Кадырова). Они понимают: пока есть империя, не может быть русской нации, невозможно национальное сплочение. Империя будет разделять и властвовать. Более того, в НДП (Национал-демократической партии) появилась группа, которая называется Национал-демократический альянс А.А. Широпаева и И.В. Лазаренко. Они уже не выступают за государство русскообразующей нации, но выдвигают лозунг - в Европу: в единой Европе наше место, остальное - тупик. А ведь эти люди были уличными русскими националистами, в том числе радикального направления. Все это, на мой взгляд, свидетельствует: происходит переход от этнического национализма к национализму гражданскому.
Я полагаю: национализм, которого, как огня, боятся либеральные прозападные движения, может стать в России той самой «повивальной бабкой» перемен, каким он был в Польше, Чехии, Венгрии и сегодня на Майдане. Очевидно: выход из авторитаризма невозможен без обретения национальной идеологии (в той или иной форме). Чем отличаются люди, которые поддерживают Майдан, от тех, кто на него выходит? Те, кто в России сочувствуют Майдану, исповедуют идеологию космополитизма. А те, кто стоит на Майдане, преимущественно националисты. Космополитизм предполагает, что человек может реализовать свои ценности там, где сегодня удобнее, демократичнее, сытнее. А те, кто исповедует националистические идеи, выйдут под пули. Вчера я прочитал в «Фейсбуке» слова очень известной журналистки: «Я не люблю Родину, я давно не люблю Родину». А ей в ответ: «Да! Какая умная, смелая, замечательная! Патриотизм - последнее прибежище негодяев». Слово любовь применительно к политическим институтам звучит очень странно. Это как если бы сказать: «Я люблю принцип субсидиарности, я люблю разделение властей»... Вопрос не в том, что ты любишь или не любишь, а в том, будешь ли ты только наблюдать за происходящим или действовать.
Если исходить из того, какой тип политической культуры преобладает в обществе - догражданская, «зрительская» или культура участия, то разница между Украиной и Россией огромная. У нас ведь все определяет старая идея: «Россия - страна рабов» - и ничего с этим не поделать. Но тогда какое будущее? Только вечное безвременье - у исторического лузера нет и не может быть перспективы. А вот украинцы выходят с идеей -и их невозможно победить.
Правильно сегодня говорили о Конституции. Конечно, без изменения конституционных рамок, только в надежде на хорошего руководителя ситуацию не переломить. Но работать нужно не только с Конституцией. Еще важнее иметь общие установки по отношению к будущему. От них в значительной мере зависят выживание общества, процессы старения и смертности. Главное ведь - в том, на что ориентируешься: на доживание
459
или на развитие и совершенствование. Необходимы серьезные меры по изменению перспективных общественных установок, необходимо воздействовать в этом смысле на элиту, какая уж она есть. И важно не только националистам изживать из себя империю, но и нашему обществу преодолевать некие устойчивые стереотипы, с которыми невозможно идти вперед.
И.И. Глебова: Неожиданное завершение, спорное. Спасибо.
Коллеги, есть ли вопросы к докладчикам?
(у Т.Г. Пархалина (ИНИОН): У меня вопрос к Л.Д. Гудкову. В Вашем исследовании поражает одна цифра: в последние годы число людей, которые считают, что свободы в России стало больше, стабильно составляет 55%. И это тогда, когда свернуты мирные оппозиционные движения, разгромлены НКО, ликвидирована Академия наук, принято множество антидемократических законов. Я просто физически ощущаю сужение пространства свободы. Кажется, что откачивают воздух и начинаешь задыхаться. Как это объяснить? Неужели наши сограждане считают все это нормальным?
И сразу хотела бы прокомментировать выступление Эмиля Абрамовича <Паина>. Я отчасти согласна с Вашим тезисом о том, что антизападные настроения выключаются по «сигналу». Могу привести пример. В 2002 г., перед подписанием Декларации между Россией и НАТО, была очень позитивная пресса, соответствующим образом работала пропаганда. И 56% населения говорили, что у нас с НАТО все хорошо. Ровно через полгода был Пражский саммит, который назвали саммитом расширения: в НАТО приняли восемь стран из бывшего соцлагеря, пресса была негативной. И ровно 56% отреагировали: НАТО - это враг России. Однако есть достаточно устойчивая часть населения, которая не выключается по сигналу. Стереотипы стары. Да и не только наше поколение воспитано на том, что Запад - враг. В публичном пространстве эта формула повторяется все последние годы.
Затем, по поводу тезиса о национализме как «повивальной бабке» транзита от тоталитаризма к демократии. Так было в Чехии, Словакии, Венгрии, теперь в Украине. У нас, кстати, многие не могут понять, что это теперь другая страна, что это иной народ. Не считаете ли Вы, что в России, многонациональной и традиционно имперской, национализм может сработать иначе?
Л.Д. Гудков: Речь идет о разном понимании свободы. Для Вас свобода - это гражданские права, политические свободы, возможность участия в общественной жизни, в политике. А для большинства людей свобода связана с потребительским поведением, потребительскими
460
возможностями. И здесь пока все хорошо, здесь бум. Мелкое кредитование довольно сильно стимулировало потребительские возможности. Впервые ощутив, что могут что-то приобретать, люди почувствовали себя гораздо лучше. Исследования показывают, что по населению идут просто волны удовлетворенности. Так работает голодное подсознание родителей нынешних детей, для которых это очень важный способ самоудовлетворения.
При отсутствии четкой социальной морфологии, стертости границ между группами, отсутствии связи между достижениями и статусом потребительское поведение стало главной общественной маркировкой. Приобретение машины, бытовой техники и проч. дает огромной массе населения ощущение новых возможностей, комфорта. Но у узкой группы - более продвинутых жителей мегаполиса, настроение тяжелейшее: растут ограничения, грядет диктатура. Здесь нарастает депрессия. Обратите внимание на одну цифру: 36-37% населения ждут массовых репрессий. Так проявляются страхи и то ощущение стиснутого пространства, о которых Вы говорили.
Э.А. Паин: На первый вопрос ответить легко, а вот второй глубоко фундаментальный. В любом обществе есть те, кто быстро меняет свои позиции, и консервативный слой, упорно сохраняющий свои идеи и ценности. Вопрос в том, каково их соотношение. Исследования показывают, что подавляющее большинство населения - и это характерная особенность России - отличает высочайший уровень конформизма. По сравнению с конформистами все остальные группы ничтожно малы. Поэтому мы постоянно и видим просто фантастические перемены по любому поводу. 1995 г. - чеченская кампания: 60% населения ругают власть и поддерживают чеченцев. Прошло какое-то время - те же люди занимают ровно противоположную позицию. И т.п.
Меня занимает другой вопрос: каково соотношение факторов, которые исторически, устойчиво определяют культуру, и тех, что влияют на нее актуально, в соответствии с сегодняшней ситуацией? Украина в этом смысле - потрясающе интересный объект. Там есть две территории, различия которых заданы исторически: Запад и Восток. Но все забывают о центре - о Киеве. Я - киевлянин и могу вам сказать: изменения последних 20 лет оказали гигантское влияние на людей. Они перевернули мои настроения, настроения моих одноклассников. Несколько свободных выборов изменили это общество настолько, что оно просто не может вернуться сегодня в прежнее состояние (опять стать таким, как мы сейчас).
Теперь вопрос о роли национализма. Кто же станет отрицать, что в странах Центральной и Восточной Европы национализм был основой для демократизации: они ведь спорили с империей. У них империя была вовне. А в России империя внутри. Выдавить из себя империю тысячекратно
461
сложнее, чем бороться с ней. Но в этом случае мы говорим о трудностях, а не о необходимости. Это разные вещи. Сложно, но надо. В Вашем вопросе слышен отголосок привычного, узкого, как в танке, представления о национализме: когда один этнос считает себя превосходным (выше, лучше) по отношению к другому. Но национализм рождался как явление гражданское - понимался как народный суверенитет. Кому должна принадлежать власть? - Нации. Вот что изначально было в национализме. И эта основа в нем осталась. Идея народного суверенитета не связана только с Конституцией. Чтобы выйти из безвременья, наше общество должно параллельно осваивать и конституционные нормы, и эту идею.
Ю.С. Пивоваров: Я хотел бы получить разъяснения от Э.А. Паи-на. Вот, Вы отделяли русских либералов от идеи национализма. Но либералы в России всегда были националистами. Пример - П.Б. Струве, Кадетская партия всегда была и национальной, и имперской (в Вашем смысле этих слов). Это факт.
Э.А. Паин: Да, но там на первом месте был человек, а империя мыслилась как средство, как способ самореализации человека. И в этом отличие тогдашних «общественников» от тогдашней власти.
Ю.С. Пивоваров: Вы связываете какие-то надежды с «национализацией» современного русского либерализма - в смысле его ухода от космополитизма. А я, хотя и не социолог, не вижу в нашем обществе (даже в обществе московском) ни одного националиста-либерала или либерала-националиста. По первой специальности я германист. И могу сослаться на этот опыт. В начале XX в. немецкие либералы, либеральные партии тоже были националистами. Но после поражения в Первой мировой войне и установления республики от их национализма ничего не осталось. Зато немецкие националисты превратились в национал-социалистов.
Германский опыт показывает, что заигрывание с национализмом даже в такой форме, о которой говорите Вы, в конечном счете приводит к тому, что настоящий либерал не становится либерал-националистом, а вот националист заключает союз с национал-социалистами. Ваша гипотеза представляется мне интересной, но крайне опасной для России. Мне кажется, что единственно возможная здесь форма национализма - это этнический национализм: против мигрантов и проч. Я несколько ошарашен Вашей идеей о каком-то новом, гражданском национализме. И программа его создания слишком сложна, чтобы состояться. Это все игра ума.
Э.А. Паин: Конечно, идея требует обсуждения. Я постараюсь ответить кратко. Во-первых, не вижу никакой опасности в том, что-
462
бы что-то обсуждать. Грешно не поговорить в научном кругу о роли национализма.
Конечно, эту тему невозможно обсуждать на абстрактном уровне. Смотрите, как по-разному относятся к этническому национализму политики - и что он с ними делает. Вот, А. Навальный - абсолютный прагматик: когда было надо, использовал националистическую идею/лозунги, а потом вдруг забыл о них. Не всегда разумно поступает, но можно показать на фактах, как он управляет этническим и политическим, как соотносит эти дискурсы. Другой герой, которого мы с моими студентами изучали, -В. Милов: начинал как либерал, но хотел позаигрывать, поупражняться, поиспользовать в электоральных целях этнический национализм1. Кончилось тем, что рехнулся - теперь не он управляет национальной идеей, а она управляет им. Он утонул в ней, заразился, как гриппом. И стал чистейшим этническим националистом, по сравнению с которым Крылов -супер-либерал, демократ.
Очень важно, с какой позиции мы подходим к теме национализма, как понимаем это явление: с политической, культурной, этнической стороны, с точки зрения взаимодействия народа и власти. Ведь о чем говорит сегодняшний опыт, анализ проблем мультикультурализма в мире? Там, где показалось, что уже победила гражданская нация и можно наплевать на национальное самосознание, на национальное государство, сразу начинаются проблемы. Большие проблемы. Вследствие такого отказа происходят распад общества, его раскол на общины. Очевидно, что проблема наций не просто не решена - мир к ней только подошел. Не было еще народного суверенитета - он рождается только сейчас.
Вопрос о роли национализма интересен мне не только в теоретиче-ско-аналитическом плане. Я не занимаюсь технологиями, не пишу Конституцию или программу для какой-то партии. Но я - член Совета фонда «Либеральная миссия». И могу сказать: перемены в сознании либерального сообщества, к коему я себя отношу, абсолютно необходимы. Оно тоже переполнено фобиями, стереотипами, слабо рефлексирует по поводу себя. Нужно пересмотреть привычные взгляды, - и я не знаю, как это делать. Но думаю, что какие-то элементы национализма будут освоены и либералами.
С.А. Магарил (РГГУ): У меня вопрос к Эмилю Абрамовичу <Паи-• ну>. На одном из слайдов, который Вы демонстрировали во время доклада, была такая фраза: «Религиозно-окрашенный терроризм: протест меняет форму, видоизменяется». Как это понимать?
1 В.С. Милов - председатель партии «Демократический выбор».
463
¿¿ф Э.А. Паин: Собственно, я об этом говорил. Могу добавить только одно: в стране, где один из самых высоких в мире показателей числа погибших от терроризма, нельзя говорить о стабильности. При этом существует прямая связь между ростом ксенофобии и распространением терроризма.
С.А. Магарил (РГГУ): Что касается декорирования в стабильность, тут я с Вами совершенно согласен. Но дальше возникают вопросы. Трансформировались ли за XX в. базовые черты национального характера русских или идентичность все-таки сохранилась? Если да, следует ли ожидать всплеска массового низового террора, как в конце XIX -начале ХХ в.? Или, как опасался Достоевский, народ распустился в этнографический материал - утратил волевое начало со всеми вытекающими отсюда последствиями. Что Вы думаете? Может быть, оба предположения некорректны?
Э.А. Паин: Это большая тема, но я Вам вот что скажу. Недавно смотрел на канале «Культура» передачу «Тем временем», в которой участвовали Лев Дмитриевич <Гудков> и известный историк Феликс Разумовский. Гудков говорит: «Какие традиционные ценности - все теряется, уходит». А тот: «Как так - все заложено, абсолютно неизменно, пристало, как с кровью; берешь анализ крови - и видишь традиционные ценности». Я - противник такого подхода. Существует, конечно, определенная инерция. Когда я говорил про запад, восток и центр Украины, то именно это имел в виду. Мы видим там влияние разных инерций - в том числе имперской. Но какие гигантские изменения произошли за короткое время! Проблема России в том, что импульсов, определяющих изменения, было мало. Как была империя, так и осталась, как был сырьевой придаток, так и остался, как торговали нефтью, пенькой и проч., так и торгуем. В этих условиях трудно чего-то ожидать.
Моя позиция состоит в том, что в принципе перемены не неизбежны, но возможны. И громадные возможны перемены, насколько я знаю из этнографии. Что происходило с французами, когда они были галлами, когда «огерманились», «ороманились», как язык менялся у кельтов, роман-цев, германцев. Это же поразительно! Культурный код, о котором все сегодня говорят, - это мифология, мистика. Не отрицаю, у любой культуры есть некие определенности. Но я - большой противник того, как загоняют нам сегодня под ногти эти духовные скрепы.
Ю.С. Пивоваров: Я думаю, что ситуация в начале XX в. принципиально отличалась от той, что сложилась в начале XXI в. Тогда подъем - сейчас упадок, тогда рост населения - сейчас спад. Показательно
464
(я часто привожу этот пример), что экономика не «упала» даже во время Первой мировой войны. Россия - единственная из воюющих держав, которая не ввела карточки на продовольствие. Я не говорю, что тогда все было отлично, но империя была принципиально другой.
Э.А. Паин: Это абсолютно невозможный разговор - абстрактно, * об истории. В культуре ведь есть разные пласты. Вас не удивля-
ет, что различные культуры ушли от традиционного жилья, костюма, а язык в основе своей сохранился? Разные элементы культуры в различной степени подвержены переменам. Чем дальше укрыты от непосредственного прикосновения времени культурные пласты, тем дольше они могут жить. Скажем, самоназвания народов живут тысячелетиями, а другие элементы культуры изменяются быстро. Причем микроперемены, которые происходят в культуре, трудно различить - здесь нужна особая оптика. Многое из того, что мы полагаем устойчивым или изменчивым, таковым не является. Сквозь призму исторического анализа рассмотреть динамику разных культурных слоев, на мой взгляд, невозможно.
Ю.С. Пивоваров: Я только хотел зафиксировать, что мы имеем
дело с абсолютно разными странами: в начале XX в. Россия была одной - сейчас она другая. Речь в данном случае не идет о переменах в духе Н.Я. Данилевского. Он, как известно, выделял «качественные» народы, способные создавать цивилизации, и так называемый этнографический материал типа финнов. Это отвратительная расистская концепция, хотя прежде я восхищался ее автором. Мы (неважно кто - историки, этнологи и проч.) должны понимать, что в случае с Россией и СССР имеем дело с принципиально разными типами общества, с разными странами, с разными народами. Они только называются одинаково.
Л.М. Дробижева (Институт социологии РАН): Эмиль Абрамович <Паин> приводил высказывания Крылова, Тора, объявил о появлении нового национально-демократического направления в национализме. Но ведь это анализ дискурса, а не действий. Нельзя через слова оценивать состояние национализма, тем более что-то прогнозировать. Понятно ведь, что за «новыми националистами» нет значительных слоев населения. Да и национализмы есть разные: существуют отдельные разрозненные группы, а также те, кто имеет опору в «отрядах» силового действия, есть военная организация. Националистические убеждения можно обнаружить в среде болельщиков, мотоциклистов и проч. Все они, кстати, через сеть легко объединяются. Но я хотела в Вашу, Эмиль Абрамович, сторону бросить мячик. Мне кажется то, что Вы называете гражданским национализмом, следовало бы определять как национальную солидарность. Будучи граж-
465
данской в своей основе, она может стать прорывной силой в нашем негативном застое. Опыт, к примеру, Татарстана показывает, насколько может быть солидаризировано общество, как в нем возможна массовая мобилизация через национальную идею. Говорить следует о солидарных действиях нации. Слово «национализм» мне кажется неподходящим - у нас, во всяком случае.
Э.А. Паин: Да, у слова национализм в России есть негативный
шлейф. Что касается солидарности, то она может быть имперской или патриархальной, как в Татарстане. У батьки Лукашенко - тоже солидарность. И в Казахстане. Но меня эти солидарности совсем не восхищают. И говорил я не об украинской, а о майдановской солидарности, которая имеет определенный политический смысл. Как и у нас - солидарность с Майданом. К примеру, большая часть русских националистов категорически против Майдана: «Это русофобия, это против нас, это антиимперское явление». Но какая-то часть националистов в разной степени солидаризируются с Майданом. В сети появился даже материал с символическим названием «Похвальное слово Майдану». Да, Вы правы, эти националисты имеют небольшое влияние. Но перемены в русском национализме все-таки происходят. Люди, еще вчера выходившие с лозунгами: «Бей жидов!», сегодня от них отказываются. А мы об этом ничего не знаем, эти изменения не фиксируем. Может быть, в первый раз сегодня об этом говорим. Очень важно указать на тренд, который может быть более или менее поддержан, на изменение в сознании.
Мы живем в безвременье, но не в застывшей ситуации. Россия вступила в эпоху кризиса, огромных потрясений. Сегодня, к примеру, хозяин может достать из тумбочки 15 млрд и подарить кому угодно. Но завтра-то тумбочки не будет - она доживает последние дни, неоткуда будет достать. Юрий Сергеевич <Пивоваров> говорит, что мы живем в другой стране. Да, конечно. Следует учитывать и глобальные перемены, драматическое исчерпание всякого рода ресурсов. Россия включена в этот глобальный мир - причем в принципиально иной мере, чем прежде. Степень зависимости от него другая. Можно сильно не любить Запад, но деньги-то там. Премьер-министр Украины не хотел ни в какой Европейский союз, а как стало плохо, индивидуально в него вступил. Сын его из «Партии регионов», оказывается, там и жил. У всех, кто заинтересован в активизации антизападной риторики, деньги там. Это радикально меняет ситуацию.
^ В.П. Булдаков: Конечно, Юрий Сергеевич <Пивоваров> прав: мы живем в другой стране. Но в том, что касается отношения к власти, меняемся очень медленно. Я согласен, нынешняя ситуация неопределенна. Но насколько она устойчива - вот вопрос? Несколько лет назад меня
466
«допрашивали» на НТВ о том, что такое революция. После записи ко мне подходит один из операторов, молодой парень, и спрашивает: а когда будет? Года полтора назад после большого перерыва я был в Киеве. Удивительно спокойный город, народ доброжелательный, по-русски говорят. Какие-то палатки на Майдане стояли. То, что произошло потом по пустяковому, вроде, поводу, удивительно. Отсюда и вопрос: можно ли как-то оценить, насколько устойчива нынешняя ситуация, прогнозировать, как она будет развиваться?
Л. Д. Гудков: Очень конкретный вопрос. Тут не поможет разговор
о культуре: важно не только и не столько то, какой набор культурных представлений существует в головах (и в каких головах, в каких социальных группах). Главное, какие возможности предоставляют действующие институты. А они в очень большой степени стерилизуют накопленный потенциал разнообразия. Ведь культурные, идеологические ориентации населения заметно поменялись. Теперь никому не надо доказывать, что на Западе жизнь лучше, выше уровень социальной защиты, действует правовое государство. Когда мы задаем вопрос, в какой стране вы хотели бы жить: в большой, мощной, которую все боялись бы и уважали, или в маленькой и уютной, с высоким уровнем социальной защищенности и спокойной, то динамика совершенно предсказуема и понятна. Более 60% опрошенных предпочитают второй вариант. Многие понимают, что демократия - лучшее устройство для России. Вот только как ее построить при собственном неучастии и отвращении от политики?
Повторю, институциональные возможности стерилизуют культурные изменения. Когда мы начинали проект «Советский простой человек», Ю.А. Левада написал статью: «Уходящая натура»1. Предполагалось, что тип советского человека сформирован институтами советской системы; если система рухнула, уйдет и этот тип. Придет новое поколение, не знающее условий советской жизни. А нам останется наблюдать, как все меняется. Нашему проекту уже двадцать пять лет, пришло другое поколение. И оказалось, что дело не в том, как меняются установки, а в том, что делают с этим более либеральным поколением институты. Этот эффект описан Гончаровым в «Обыкновенной истории»: среда стерилизует любые другие культурные возможности.
Нестабильность в стране растет. Провинция - консервативная, реакционная, просто заповедник социализма с сильными государственно-патерналистскими установками. Государство не выполняет своих обязательств, не обеспечивает жизнь, т.е. нарушает советские «нормативы», поэтому и недовольство там растет. Но в провинции нет сил, которые мог-
1 Левада Ю.А. Уходящая натура?.. // Знамя. - М., 1992. - № 6. - С. 201-211.
467
ли бы это диффузное напряжение организовать. В крупных городах уровень удовлетворенности и спокойствия гораздо выше. Но там иные представления о качестве жизни и другие требования. Конечно, протестный потенциал стерилизуется электоральными средствами. В целом же баланс становится все менее устойчивым.
Подчеркну: там, где доминирует государственный патернализм, никакая идея нации невозможна. Назови такое сознание имперским или советским, но оно склонно только к ксенофобии, чему-то антисистемному, разрушительному. Повторю, напряжение растет, - и к 2018 г. мы можем получить другой баланс. Возможно, даже победит на выборах условный либерал. Но что он сможет сделать в такой ситуации? Не имея институциональной опоры, он будет слабым, и в момент трансформации его неизбежно постигнет неудача.
Мы имеем дело с костной, по существу не изменяемой структурой власти и тех институтов, на которые она опирается. Правоохранительная и судебная системы, образование и проч. воспроизводят советские образцы. На них строится и социализация следующего поколения (в идеологическом смысле). Массовая культура, потребительская культура, технологии, системы коммуникаций меняются чрезвычайно быстро. Технологическая грамотность населения растет. Подвижность в некоторых сегментах высока, но 54% населения живут там, где родились. Общество становится косным, когда нет ресурсов. Кроме того, нарастают цинизм и аморализм - в значительной степени вследствие воздействия институтов власти на мораль. Технология сохранения власти состоит сегодня в поддержании апатии и неучастия. Уже не нужны лояльность и чистая преданность - вполне достаточно держать всех в состоянии равнодушия.
Разложена и оппозиция (не будем ее в данном случае персонифицировать). Опросы элиты дают чудовищную картину самооценок. Я даже не стану говорить, как оценивают нашего национального лидера: это за гранью нормативной лексики. Поэтому дело вовсе не в изменениях общественных настроений, предпочтений. - Они есть. Вопрос в том, кто будет консолидировать общественные движения, с какой программой, с помощью доступа к каким каналам. Ведь если оппозиция не имеет доступа к средствам массовой информации, ее попросту не существует. Две трети населения проживают в малых и средних городах, а там нет другого авторитетного источника, кроме телевидения.
Наконец, последнее. Эмиль Абрамович <Паин> прав, волны антизападничества неустойчивы. Это всегда эхо пропаганды. Но другой картины реальности в обществе не появляется. Моральный протест, с которым вышла на улицу оппозиция, конечно, очень важен. Однако это впечатление быстро стирается, уходит. Ничто не задерживается в общественном сознании. Сейчас просто необходим хотя бы какой-то образ общества - неважно
468
даже либеральный, националистический. Но и он ничто без организации, которая могла бы консолидировать и воспроизводить соответствующие настроения.
Э.А. Паин: А я ведь забыл о своем главном, завершающем тезисе:
«эпоха безвременья заканчивается». Конечно, никто не располагает аппаратом, способным точно прогнозировать. К примеру, никто не мог предсказать в 2010 г. «Манежку», выход массы людей в центр Москвы, к Кремлю. Сегодня даже идут разговоры, не организовал ли все КГБ. Мы и теперь не можем сказать, что будет. Ясно пока одно: состояние покоя заканчивается - наступает время взрывных изменений. Безвременье держится на пассивности, на массовой незаинтересованности в общих делах. А сейчас эта ситуация меняется: ощутимо растут тревожность, напряжение. При этом в обществе не заметно хотя бы какого-то организующего начала.
>> Ю.С. Пивоваров: Вот, Лев Дмитриевич <Гудков> говорил о косности власти. А мне она кажется весьма адаптивной, изменчивой. Такую власть, как сейчас, мы имеем впервые в русской истории. Прежние были ограничены: царская - сакральным происхождением, что зафиксировано даже в Конституции 1906 г., советская - идеологией, социалистической идеей, марксизмом-ленинизмом. Впервые мы получили власть чистую, беспримесную, которая что хочет, то и делает. Ее обслуга, желающая вернуть в Конституцию положение о государственной идеологии, не понимает, что творит. Это ведь попытка «сузить» эту власть, вернуть ей ограничитель.
>> Л.Д. Гудков: Я имел в виду косность системы, не допускающей возможностей контроля над собой общества. Вертикальное устройство власти предполагает, что все строится сверху вниз, вышестоящие подбирают исполнителей. При этом ощущается острейший дефицит средств легитимности. Отсюда обращение к традиционным скрепам, поиски любых символических средств. Власть беспринципна: ей все идет, все годится. В этом смысле она не очень устойчива, да и не очень в себе уверена. Держится в той мере, в какой может навязать народу свое представление о суверенитете, о допустимости собственного произвола. И из истории ведь отбирается то, что позволяет увязать коллективные ценности с насилием.
А.Б. Зубов (МГИМО): важаемые докладчики говорили о том, что • апатия проходит. Мне кажется это верным; сегодняшнее собрание -тому доказательство. В связи с этим вот что еще следует отметить. Все
469
чувствуют, что рядом с нами, в западной диспозиции от Москвы, начинают происходить очень важные события. Наше безвременье особенно очевидно при сопоставлении с началом времени в Киеве. Поэтому у меня такой вопрос к докладчикам: как вам кажется, если сравнить события в Украине 2004 г. с 2013-2014 гг., фиксируются ли изменения в характере национализма?
Э.А. Паин: Элементы гражданского национализма там были и в
2004 г. Напомню: одним из знамен той революции был грузин Гангадзе. А сегодня первые жертвы - армянин, белорус, еврей (при всех разговорах, что на Майдане орудуют антисемиты.) Что изменилось? Осознали, что нельзя допустить повторения 2004 г., что ошибочны тогдашние надежды: придут добрые, умные люди и все улучшат - при старой конструкции власти. Сегодня все больше требований изменить эту конструкцию. Там поняли: личность вторична - первично устройство власти. Россия это осознает позже.
Но и у нас скорость перемен фантастическая. В обществе сегодня идет обсуждение вопросов, которые еще несколько месяцев назад были малодоступны (об антиимперском фронте, гражданском этническом национализме, перемене Конституции). Лев Дмитриевич <Гудков> говорил о косности низового слоя, о тяжелом многопроблемье. Я с ним абсолютно согласен. Но все-таки у нас сейчас очень образованное население, быстро осваивающее Интернет (больше 51% - в сети). К примеру, наш национализм, по большей части, явление виртуальное - все происходит в сети. На Украине с 2004 г., конечно, произошли большие идейные перемены, изменилось видение будущего. Сейчас образ будущего совершенно ясен. Понятно, чего там хотят. Но и здесь ситуация не безнадежна.
! А.Б. Зубов (МГИМО): Я просто хотел подчеркнуть: там, как мне
кажется, произошел явный переход от украинского к Украине. Они не за украинство - скажем, против русского. Они - за Украину.
Ю.С. Пивоваров: Конечно, 50% населения в Интернете - хорошо.
У нас и в советские времена была самая образованная страна в мире. Более образованная, чем США, но почему-то самое большое количество лауреатов Нобелевской премии - там. Вот ведь загадка.
! В.Л. Шейнис (ИМЭМО РАН): Несколько подправлю Эмиля Аб-
рамовича <Паина>. На Украине произошел разрыв: именно результатом 2004 г. были такие изменения в Конституции, которых они и теперь добиваются. Тогда ведь Конституцию изменили, но потом эти изменения «сдали». То есть предлагаются типологически сходные институциональные
470
шаги. Что касается нынешней Украины, то она расколота: Донбасс, который за Януковича, за нынешнюю власть, - это примерно половина страны. То, что в национальном течении возобладали малосимпатичные формы, затрудняет достижение мира. Перспективы в связи с этим представляются крайне неопределенными и даже опасными.
Э.А. Паин: Я говорил лишь о некоторых тенденциях. Прежде всего о намерении вернуться к Конституции, которую потеряли в 2004 г. Потом: заблуждение, что на Майдане доминируют крайние формы национализма. Все намного сложнее: помимо О. Тягнибока1 там есть и другие силы. Все пока непонятно.
Л.Д. Гудков: Главное ведь - не то, какие идеологические течения представлены на Майдане и смогут ли они взаимодействовать, создав консолидированный таран для разрушения нынешней системы. Вопрос в том, есть ли возможность обсуждения, выработки каких-то компромиссов, создания чего-то вроде устойчивого предпарламентского состояния. Для меня в этом смысле моделью являются наши 1990-е годы. Тогда российская демократия держалась на слабости центра и противоречивых интересах региональных «баронов». Ни один из них (как тот же М.Ш. Шаймиев2) не был демократом. Но сама ситуация пространственного разнообразия подводила их к необходимости взаимодействовать, договариваться. На этом и держалась наша неустойчивая демократия. Ликвидация этой модели начиналась с упразднения медиаолигархов, установления цензуры в связи с военными действиями на Кавказе. Под этим предлогом провели потом и административную реформу, изменили модель функционирования региональных властей. И все. Не так важна была идеология, как институциональная практика. Большой вопрос, сумеют ли договориться на Украине. Потому что легитимность Януковича несомненна: он выиграл выборы без фальсификации. Единственный путь -предложить новое понимание, новый вариант легитимности.
И.И. Глебова: Я предлагаю украинский вопрос обсудить на отдельном семинаре. Что же касается нашей сегодняшней темы, то мне кажется: специфика нынешнего безвременья в том, что это форма, в которой разлагается советское. В начале нашего семинара Ю.С. Пивоваров сказал: нынешнее время - очередной этап жизни советского общества. Я бы уточнила: это время его разложения. Очевидно, что есть субъект безвременья,
1 О.Я. Тягнибок - председатель партии Всеукраинского объединения «Свобода» и ее фракции в Верховной раде Украины в 2012-2014 гг.
2 М.Ш. Шаймиев - первый президент республики Татарстан (1991-2010).
471
т.е. «класс», которому выгодна консервация ситуации безвременья/разложения. Но не видно субъекта конца безвременья, т.е. «класса», в интересы которого входила бы ликвидация безвременья. Нет класса, нацеленного на развитие: все так или иначе вписаны в ситуацию безвременья. Но тогда всем нам грозит плохой конец.
! Э.А. Паин: Какой Бог даст - никто ведь счастливого конца не обе-
щал.
И.И. Глебова: Да. Но все-таки вопрос о перспективах открыт.
И выбор понятен: застой/деградация или оживление потенциалов развития. Понятно также, что будущее надо заслужить - необходимо создавать его сейчас. Сегодня были сказаны важные слова: Украина выбрала свой путь, остановившись на определенном образе будущего. А наше безвременье во многом связано с отсутствием внятной перспективы.
Но зачем будущее в ситуации разложения? В ней естественны «проигрывания» прошлого («игры» с историей - с разными эпохами, различными интерпретациями), разные виды ностальгии. Это уводит от настоящего и в то же время позволяет моделировать его по старым лекалам. Так преодолевается время - как движение, развитие; так «организуется» (конструируется) безвременье как тип социального существования.
Пожалуй, уникальность 2000-2010-х - в том, что они исчерпываются этой характеристикой: бесперспективность. Все-таки раньше будущее (в социальном смысле) было: в дореволюционной России (вплоть до краха) - капиталистическое, европейское, в советской - социалистическое, в постсоветской России (1990-х) - демократическое, общее со всем цивилизованным миром. Из образов будущего рождались образцы идеального (желаемого) мироустройства. В этом смысле исторически близкие к нам общества были обществами развивающимися. Сейчас потенциалы «застоя» (того «бесконечно тупикового», чего в избытке в российском социальном естестве) подавили потенциалы развития. Все проживается - не накапливается, не вкладывается в будущее. С этой точки зрения ситуация безнадежная.
Я согласна с докладчиками: без проработки перспектив, без четких концепций развития «безвременье» не закончится. Разложение продолжится, а в таком состоянии никакое внутреннее обустройство невозможно. Беспокойство и агрессия станут разряжаться во внешних акциях, в поиске врагов внутри. И национализм здесь - не выход. Из ситуации разложения/спада выйдет только агрессивно-реваншистский национализм. Его победа приведет к окончательной ликвидации потенциалов развития.
Наш семинар завершен, коллеги. Спасибо.
472
