Россия как «Общество риска»: контуры теории Текст научной статьи по специальности «Социологические науки»

О. Н. Яницкий

РОССИЯ КАК «ОБЩЕСТВО РИСКА»: КОНТУРЫ ТЕОРИИ

1. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ

Последнее десятилетие общественные науки были озабочены угрозами и страхами, переполнявшими российское общество- Политологи разрабатывали концепции национальной безопасности. Со-циологи говорили о «социальной патологии». Социальные психологи укалывали на *эпидемиологический уровень* страхов в стране. Культурологи назвали этот феномен «экзистенциальным».

Собственно социологическая литература была отмечена нарастающим использованием катастрофической и медицинской терминологии: * распад*, «агония* (Н, Моисеев), «прогрессивный паралич* (Ю. Давыдов), «бифуркации», «хаос* (В, Ильин), «астенический синдром» (Ю- Левада), «социальная патология», «взаимоуничтожение» > «распад» (Л. Ахнезер), «страхи», «катастрофическое сознание* (Л, Гудков, В, Шубкин, В, Ядов) — этот список можно продолжить.

Казалось бы, сегодня, в условиях политической стабилизации и наметившегося экономического роста, интерес к этой проблематике должен был угаснуть, Однако появились новые тревоги, которые социологами еще не интерпретировались. Я имею в виду так называемый феномен 2003 г., когда в одной времен ну й точке сойдутся несколько неблагоприятных тенденций — демографический кризис» предел эксплуатации технических систем и инфраструктур, огромные платежи по внешним долгам.

Указанные выше терминологические заимствовании свидетельствуют о недостаточности теоретических ресурсов отечественной социологии для анализа долговременной динамики российского общества. Нужна некая общая теоретическая «рамка», которая позволяла бы интерпретировать озабоченность социологически. Представляется, что способом введения означенного «катастрофами» мышления в русло нормального социологического дискурса является концепция «общества риска».

На Западе рискологические исследований являются сегодня одним из магистральных направлений развития социологического знании, Начавшись два десятилетия назад как «вычисление* степени риска (п&к азьезьтети) тех или иных событий и действий,

22

о н йницкий

эти исследования обрели ныне статус самостоятельной дисциплины, претендующей на роль нового объяснительного инструмента в отношении сои летальной динамики. Вопрос состоит лишь в том, что на Западе подобные концепции интерпретируют проблему со-ци стальных рисков как момент перехода от простой к высокой (поздней) модернизации, тогда как применительно к нашему обществу приходится скорее говорить о рисках и опасностях незавершенной индустриализации или даже демодерннэации. Тем не менее ключевые теоретические подходы западной социологии риска вполне применимы к российской ситуаций.

Риск» & понимании западны* теоретиков (У* Бек, Э, Гидденс) — »то не исключительней случай, не «Последствие» и не «побочный продукт* процессов общественной жну ни. Риски постоянно про из&одятсл обществом, причем это производство легитимное, осуществляемое во всех сферах его Жизнедеятельности [8—10]. Риск, полагает Ей к, может быть определен как систематическое взаимодействие общества с угрозами и опасностями, индуцируемыми и производимыми процессом модернизации как таковым. Современный риск, в отличие от опасностей прошлых эпох, есть неустранимый момент динамики современной модернизации и порождаемых ею чувств неуверенности и страха.

«Общество риска» — это фактически новая теория общественного производства. Ее суть в том, что господствовавшая в индустриальном обществе «позитивная* логика общественного производству заключавшаяся в накоплении и относительно справедливом распределении богатства, все более перекрывается епег&тивной» логикой производства и распространения рисков. Если производство рисков будет расширяться и далее, то может быть подорван сам принцип рыночного хозяйства и частной собственности, поскольку происходит систематическое обесценение произведенного общественного богатства. Речь идет не об «обычных» рисках, сопровождающих предпринимательскую и иную деятельность. Они — норма всякой социальной динамики. Речь о рисках, которые, как правили + невидимы» неконтролируемы и трудно предсказуемы. Ска-Жем, риски некоторой инновационной деятельности можно просчитать. Но последствия глобального потепления, разрывов озонового слоя или предстоящего демографического кризиса до сих пор не поддаются исчислению. Именно неопределенность масштабов и последствий подобных рисков, впрочем, как и рисков становления нового (глобального) миропорядка« угрожает основам рационального поведения общества и индивида — науке и демократии-

К тому же производство рисков весьма «демократично»: оно создает эффект бумерекга, поражая в конечном счете тех, кто нажи-

вался на производстве рисков или же считал себя от них застрахованными* Отсюда другой вывод: производство рисков — мощный фактор изменения социальной структуры общества., перестройки его по критерию, отражающему степень подверженности рискам, в частности по социально-экологическому критерию.

Существенно изменяется и роль науки в общественной жизни и политике. Дело в томт что большинство рисков, порождаемых успехами научно-технической модернизации, равно как и «длинными волнами» изменений состояния биосферы или демографи-ческой ситуации, не воспринимаются непосредственно органами чунстн человека♦ Эти риски существуют лишь в форме Знания о них. Потому и специалисты, ответственные за определение степени рнскогенности новых технологий, и средства кассовой информации, распространяющие знания о них, «приобретают ключевые социальные и политические позиции*. Следовательно, говорит Бек, «политический иотенциол общества риска должен быть проанализирован социологической теорией в терминах производства и распространения знаний о рисках». И далее он делает вывод, имеющий непосредственное отношение к российской политике: риски «политически рефлексивны», т.е. вызывают к жил ни новые политические силы и оказывают влияние на существующие социальные институты общества [8, р. 23—24].

Современное научное знание не может быть использовано непосредственно в политическом процессе. Необходим перепад этого знания на язык политического диалога и решений.. Сегодня это г перевод осуществляет политически ангажированное научное сообщество, которое «превращается в фактор, легитимизирующий глобально е промышленное загрязнение, равно как и всеобщий подрыв здоровья и гибель растительности, животных и людей» [8, р* 59]. Формируется институт экспертов, который приобретает самодовлеющее политическое значение, поскольку именно эксперты определяют уровень социально приемлемого риска для общества. Разделение общества нд экспертов и вссх остальных вызывает у населения стойкую реакцию недоверия к науке и технологической сфере, В конечном счете, наука как социальный институт разделяется ка две; академическую, или лабораторную, «пробирочную» (науку фактов), и науку опыта, которая, основываясь на публичных дискуссиях и жизненном опыте рядовых граждан, «раскрывает истинные цели и средства, угрозы и последствия происходящего* [9* р. 15],

Еще три положения этой теории представляются мне социально и политически значимыми для России. Во-первых* зто пересмотр основополагающей нормативной модели общества. Если

24

О. н. яницкий

главным нормативным идеалом прошлых эпох были равенство и социальная справедливость, то (теоретически) нормативный идеал общества риска ■— безопасность. Естественно, цели достижения равенства и социальной справедливости не исчезают, однако социальный проект общества риска имеет явно выраженный защитный характер. Иными словами, системе ценностей «неравноправного общества» все более замещается системой ценностей «небезопасного общества», а ориентация на удовлетворение новых потребностей — ориентацией на их самоограничение» [8, р. 49]* Во-вторых, в обществе риска возникают новые общности — «жертв рисков», их солидарность на почве отчужденности и страха может породить мощную политическую силу. В-третьих, общество риска политически нестабильно. Недоверие к существующим политическим институтам и организациям нарастает — не только у нас, но к по всему миру. Эти нестабильность и недоверие закономерна вызывают в обществах поиск точки опоры — «твердой руки». Таким образом, периодический возврат к прошлому, в том числе авторитарному и даже тоталитарному, теоретически не исключен.

Подчеркну, что мой интерес К «негативу» долговременней динамики нашего общества обусловлен не тем, что в ней нет «позитива», а тем, что «негатив» недостаточно осмыслен социологически.

2. КОРНИ НЕРАЗВИТОСТИ ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ РИСКОЛОГИИ В РОССИИ

В западной культуре и социологической традиции, сфокусированных на человеке, с их культом рациональности, постоянными подсчетами приобретений и потерь, оценка риска любых социальных действий является делом не только привычным, но и необходимым. Более того, налаженный рыночный механизм вообще не может существовать без высокой культуры счета, развитой рефлексии по поводу своих и чужих действий. Советская культура была иной.

Так, очевидно, что первая — это культура калькуляций, тогда как вторая — культура затрат, вложений. Первая гораздо более рефлексивна в смысле учета изменения условий социального действия, причем эта рефлексия носит обычно публичный характер; вторая же — не столько рефлексивна, сколько реактивна, причем реакция» как правило» имеет келейный, замкнутый характер, вследствие чего не способствует выработке обществом специфических культурных стереотипов, готовящих и адаптирующих его субъектов к действиям в рискогенной среде.

Внимание западной социологии к проблеме рационального выбора отнюдь не случайно — определение «цены риска» есть неотъемлемый элемент культуры конкурентного (рыночного) обществе. Планово-централизованное общество, сконструированное в соответствии с некоторой идеологической доктриной и достигавшее своих целей путем массовых мобилизаций, в рациональной оценке последствий собственной деятельности не нуждалось.

Для западной культуры характерно понятие «обыграть» (с максимальной выгодой и минимальными потерями), тогда как для нас более привычной была «наука побеждать» (как правило, любой ценой)* Моральная цепа наших побед — будь то индустриализация, коллективизация, покорение целины, строительство БАМа или же войны «локальные», как в Афганистане и Чечне, — до сих пор не стала предметом систематического изучения политологии и социологии. Кстати, это еще одно свидетельство того, что общественные науки стремились уйти от концептуализации производства рисков, стараясь интерпретировать их лишь как «моменты» (конфликты, кризисы) процесса реформ. Наконец, в реформируемом обществе появились позитивные — «трансформационные» — риски (адаптации к новым условиям, конкуренции, изменения ценностных ориентаций), требующие социологической интерпретации.

3. АКТУАЛЬНОСТЬ РИСКОЛОГИИ

Длительное пренебрежение к двойной, созидательно-разрушитель-ной, природе общественного производства» исключение проблемы его потенциальной и актуальной рискогенности из сфер государственной политики и научной рефлексии, привело сегодня К тому, что риски и опасности, десятилетиями «сбрасываемые» в среду обитания и накапливаемые там, стали серьезным препятствием на пути реформирования российского общества.

Слово «среда» следовало бы написать с большой буквы, потому что нет в современном мире — ни теоретически, ни практически — разделения на среду природную, техногенную и социальную. Природа социализирована, социальная жизнь технизирована, технологии все более очеловечиваются и т. д. Поэтому лишь условно и в сугубо аналитических целях можно разделять эти понятия. Только нашим невниманием к строгости собственно теоретического мышления можно объяснить употребление в трудах иных социологов бессмысленного словосочетания «окружающая среда*.

Теоретически и практически важно, что среда конкретного общества всегда обладает некоторым запасом прочности (поглоща-

26

о. H, яныцкий

ющей способности), позаоляющей аккумулировать «сбрасываемые» в нее риски без изменения принципов ев организации и функционирования. Эту устойчивость среды, ее резистентность к негативным внешним воздействиям я называю несущей способностью. Перед началом реформ несущая способность собственно социальной среды была достаточно высока. Несмотря на импульсы унификации, постоянно исходившие от партий но-государстве ни ой машины, среда советского общества была уже достаточно разнообразной, хорошо структурированной и имевшей несколько степеней социальной защиты (общественные фонды потребления, патронаж предприятий над системами жизнеобеспечения, развитая сеть официальных и неофициальных общественных организаций и групп взаимопомощи и др.)- Однако по мере углубления рефорч два процесса развивались параллельно: «сбросы» рисков в социальную среду росли, а ее несущая способность истощалась вследствие интенсивной эксплуатации ее ресурсов и отсутствия средств для их воспроизводства.

В конце концов ата среда, состоящая из множества хрупких микромиров межперсональных общностей, идентификаций и со-лидарностей, соединенных паутиной слабых взаимодействий, рухнула под напором двух названных процессов* Порог несущей способности среды был преодолен, что имело несколько последствий. Прежде всего социальная среда перестала играть роль поглотителя рисков. Напротив, интенсивно атомизируясь, она стала источать их во всевозрастающих масштабах. Далее, эта атомиэированная среда явилась ресурсом для быстрого распространения влияния старых и формирования новых рнскогенных солидарностей (теневых, криминальных и других патогенных структур). К тому же эти асоциальные структуры* используя ресурсы* полученные от процесса конвертирования власти в собственность, стали подчинять своим интересам креативные общности и солидарности, сохранившиеся от прежних времен. Наконец, интенсивное формирование общностей» целиком зависимых от притока ресурсов с Запада и поэтому не укорененных в российской среде, также явилось потенциальным источником рисков. Итак* первая причина, стимулировавшая наш интерес к проблеме производства рисков* — это изменение характера социальной среды, ее растущая риско-ге ни ость и агрессивность,

Вторым стимулом к изучению данной проблемы является феномен, названный мною парадоксом модернизации. Он заключается в ее «риск-симметрии», Коль скоро российское общество вступило однажды на путь модернизации по западному образцу, его откат назад (демодернизацня) и даже просто задержка* «стояние»

на этом пути чреваты интенсификацией производства рисков. Де-модеркнзация так же рискогенка, как и недостаточно отрефлек-сиро ванный переход общества к последующей фазе модернизации. Это фундаментальная закономерность развития современной техногенной цивилизации: чем более мир нашей жизни становится искусственным, рукотворным, тем более он нуждается в уходе, «профилактике», поддержании его в рабочем состоянии. Следовательно, в инвестициях. Данное утверждение в равной мере справедливо по отношению к земледелию, индустрии, городскому хозяйству, инфраструктурам жизнеобеспечения, военно-техническим системам и всему остальному.

Если же подобная профилактика не осуществляется или осуществляется, но частично и е запозданием, то рискогенными становятся не только атомные реакторы и склады химических бог-припасов, но и самые мирные, «бытовые» устройства. Люди начинают погибать от взрывов элеваторов и газопроводов, размораживания отопительных систем, проваливаться к кипяток озер под улицами и тротуарами. Парадокс модернизации всеобщ, ему в розной мере подчинены и гражданские, и военно-технические системы — к тому же, взаимопроникая, они повышают совокупный риск для природы и человека. Более того, производство и ликвидация многих современных средств массового поражения не симметричны: специалисты владеют технологиями их создания, но не знают рецептов сколько-нибудь безопасного и одновременно экономически приемлемого способа избавления от них!

Дискуссия, развернувшаяся сегодня в российском экспертом сообществе, чрезвычайно показательна. Одни уповают на начав-шийся экономический рост, другие его боятся, справедливо полагая, что предельно изношенная российская индустриальная си с-тема не выдержит роста и породит серию техногенных катастроф. Третьи надеются на зарубежные инвестиции, забывая при этом, что просто «бросить* старую индустриальную систему никак не удастся. Эта дискуссия есть еще одно (публичное) подтверждение моего тезиса о «риск-симметрки* современного общества. С теоретической точки зрения, за этой дискуссией стоит (так и не преодоленная) идея свободного и неограниченного экономического роста к всегда сопутствующая ей мысль о безряамерности «среды обитания«, как бы странно это ни звучало в вынешних условиях всеобщего дефицита,

Долее, между техногенными катастрофами, с одной стороны, и состоянием общественной морали, с другой, есть непосредственная связь. Подавление этики честного и напряженного труда, показуха., стяжательство, атмосфера вседозволенности к всеобщей

26

О Н Яницкий

безответственности, достигшая сегодня обп\енациональных масштабов, есть прямой и непосредственный источник малых и больших катастроф. «Технический порядок*, т. е. соблюдение работником технологической дисциплины, и социальный порядок взаимообусловлены и взаимозависимы*

4. ОТЗМПИРИКИ —КТЕОРИИ

И все же — не является ли введение новых понятий (риски, риск-рефлексия, рефлексивность, энергия распада) в аппарат теоретической социологии своего рода «умножением сущностей», г, е, избыточным, излишним? Нельзя ли при помощи устоявшегося понятийного аппарата социологии схватить суть интересующего нас явления?

Возьмем для начала наиболее близкое, казалось бы* понятие — «кризис». Кризис, несомненно, может трактоваться как результат воздействия многих рисков (опасностей), равно как и пренебрежения ими. Но кризис как состояние общества не раскрывает механизма производства рисков, Социальный конфликт как столкновение интересов, результат ошибпчнмх решений и т. п, — это опять же некое состояние, результат. Можно, конечно, говорить с «воспроизводстве» конфликтов некоторой социальной системой и их динамике, однако понятие «конфликт» не дает возможности раскрыть суть понятия «производство рисков»* Последнее является гораздо более фундаментальным, если угодно, субстанциональным* Сказанное можно отнести и к понятиям «борьба» ♦ «еоцнольпые противоречия*.

Обратимся теперь к таким фундоментальным понятиям социологии, как социальный порядок и социальные изменения. Несомненно, нарушения социального порядка, в особенности революции и другие сдвиги радикального свойства, суть мощные генераторы социальных и иных рисков. И наоборот — риски, порождаемые и накапливаемые в ходе функционирования некоторой социальной системы, могут провоцировать социальные изменения и геополитические сдвиги. Однако и в этом случае механика производства рисков остается как бы за сценой,

«Отклоняющееся поведение», «ценностный вакуум», «отчуждение», «аномия» — эти и родственные им понятия содержат в себе понятие риска как бы в скрытом, свернутом виде как причину или следствие названных состояний и процессов, но содержат именно в качестве подчиненного момента или побочного результата, а

не имманентного качества социального действия — всеобщего и неустранимого.

На этом фоне кажется удивительным, что понятия риска и опасности чрезвычайно широко используются в обыденной жизни. Можно смело утверждать, что рефлексия индивида, группы, профессионального или территориального сообщества по поводу рисков их собственного поведения или контекста, в котором оно осуществляется, является неотъемлемы» моменточ планирования и структурирования деятельности этих социальных субъектов. В чем Же Здесь дело?

Во-первых, как представляется, российская социология долгое время была весьма мало озабочена ролью «отходов* общественного производства, равно няк и проблемой их социальной «цены*. На периферии социологического интереса остался и феномен «позитивного риска», т. е. риска, сопряженного с позитивными социальными и экономическими преобразованиями. Во-вторых, норма и патология производства рисков изучались достаточно обособленно, Фактически предполагалось, что патология всегда может быть «конвертирована» в норму средствами социальной терапии или же локализована и вытеснена на периферию социального прогресса. Тезис о производстве «негативного элемента» (контрреволюционеры, вредители, сябптажники) в ходе «обострения классовой борьбы» принадлежал коммунистической доктрине, но никак не научной социологии. В-третьих, риски и опасности стали восприниматься И, главное, осмысливаться как постоянный и неустранимый компонент любой человеческой деятельности (как созидательной, так и разрушительной) только недавно, когда темя пределов развития человеческого общества в целом, и прежде всего пределов, налагаемых средой его обитания, встала во весь рост.

Тектонические социальные сдвиги (распад СССР, разрыв сложившихся социальных и экономических связей, изменение форм собственности и пол итического устройства) побуждают К поискам адекватных инструментов их социологической интерпретации, В частности, именно поэтому мне представлялось необходимым ввести термин «знергия социального распада» (о нем — ниже), поскольку научный аппарат современной социологии не позволял в достаточной мере схватить глубину и характер происходящей в России реструктуризации социально освоенного пространства. Эмиссия этой энергии — не социальная патология какой-то части «здорового» общества, ко результат систематического разрушения сложившегося в течение многих десятилетий социального пространства* привычных форм социального порядка и образа жиэни [7],

30

о, н, яницкий

Вообще становление рыночного общества (практически в любой его форме) требует не только постоянной калькуляции вложений и потерь, но и способности контролировать и нейтрализовать эмиссию анергии распада. Наличие действительных, а на символических рыночных структур, открывающих новые возможности для «лишних» людей, создание государством и частным капиталом системы институтов, локализующих риски распада и даже трансформирующих их в формы креативного поведения, — все это необходимые условия для уменьшения рискогенности переходного периода.

Наконец, рискологнческие исследования сегодня стали особо актуальными потому, что, по моему мнению, Россия, преодолев некоторый качественный барьер, превратилась в «общество всеобщего риска«*

5, МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕОСНОВАНИЯ КОНЦЕПЦИИ "ОБЩЕСТВА ВСЕОБЩЕГО РИСКА*

Эту гипотезу я выдвинул в своих предыдущих работах [6; 7; 11]. Здесь же прежде всего я хотел бы четко артикулировать собственные методологические предпосылки, лежащие 8 основе концепции «общества всеобщего риска»* Это следующие предпосылки:

— социальная деятельность имеет двойственную, созидательно-разрушительную природу. Поэтому всеобщность понимается мною как потенциально равные возможности — накопления и растраты, подъема и спада, позитивных и негативных социальных изменений« в конечном счете, эволюции и деволкшин;

— всеобщность понимается мною как детерминированность социальных фактов всеми условиями бытия, а не только другими социальными фактами (Дюркгсйм);

— процессы социального производства и воспроизводства действительно являются всеобщими (всеохватывающими), поскольку они замыкаются через среду — природную, техническую, социальную, Дихотомия «производство—отходы» оправдана лишь с частной, утилитарной точки зрения^

— эта среда не пассивна и пространственно не замкнута, Будучи накопителем, производителем и распространителем ресурсов жизнедеятельности и рисков, она является интегральной частью процессов общественного производства;

— производство рисков всеобще и в том смысле, что оно не только «встроено» в природные и технические системы, но явля-

ется также самостоятельным видом социального производства. Риски социально конструируются, а затем «он то логизируются* в экономических, политических и других структурах и процессах;

— теоретически существуют два качественно разных типа «переходного общества»: созидательный и разрушительный. В обоих из них производство богатства и производство рисков идут бок о бок. Однако способ зтих производств резко различен. Несмотря на риски и опасности, общества созидательного типа осуществляют переход к высокой (на обязательно западного типа) модернизации, наращивают свой творческий потенциал. Общества противоположного типа отмечены прогрессирующей демодернизацией. Расходуя и просто расхищая свой креативный потенциал и ресурсы, необходимые для жизни, подобные общества могут вообще исчезнуть с исторической арены.

Предметом моего изучения являются процессы производства рисков в особом (российском) типе «переходного общества«. Запад озабочен «радикализацией модернизации», мы — выживанием, а затем — стабилизацией экономического и социального порядка. Там идет осмысление рисков эволюционного характера, здесь — революции, демодерниаации и распада империи. Наше общество было создано в соответствии с социальным проектом, в основе которого лежала коммунистическая доктрина. Оно явилось полигоном для самых разных моделей форсированной (насильственной) модернизации. Попытка «большого скачка» в открытый мир рыночной экономики привела к откату в мир насилия, отчужденности и архаизации. Ю. Н. Давыдов назвал это «отступательно-дезинтегратинное* движение «необратимостью распада» [2, с, 112].

По моему убеждению, предшествующий этап «перехода» был, в сущности, последней фазой деградации той системы, основы которой были заложены еще в эпоху тоталитаризма. «Мы являемся наследниками жизненного строя, который нельзя перевести в принципиально новое состояние, оставаясь в его пределах* [1, с. 272]. Поэтому анализ рисков «переходного общества* следует начинать со времен тоталитаризма.

Тоталитарная система была рискогеына по своей сути, так как была сконструирована, повторю, искусственно, исходя нз утопического социального проекта, основанного на идее полного разрушения существовавшего российского общества и государства и пла-ново-центролизованной мобилизации энергии его распада. Тоталитарная система отличалась «генетической* агрессивностью и экспансионизмом, которые были легитимизированы идеями создания общества справедливости и бесконечного прогресса. Отсюда

32

О н яницкий

трактовка любых рисков как необходимой цены такого прогресса, как платы за выживание Системы, Следовательно, производство рисков и расхищение природных и интеллектуальных ресурсов было нормой функционирования этой Системы, Наконец, ее становление означало превращение государства и его институтов во всеобъемлющую среду обитания человека.

Многолетний опыт существования в условиях тоталитарной системы сформировал у советских людей стойкое негативное отношение почти к любым переменам, которые воспринимались как угроза стабильности их жизнедеятельности. Вместе с тем, блокируя импульсы социальных изменений снизу. Система была построена на принципе тотальной управляемости. Этот императив уже был чреват риском, но он опасен вдвойне, когда управление представляет собой не рациональный выбор, а совокупность социотехниче-ских приемов, подчиненных неким идеологическим принципам.

Наконец, «средовые» риски — всепроникающие, накапливаемые и не локализуемые — суть наиболее трудно преодолимое наследство тоталитарной системы. Она удерживалась в минимально устойчивом состоянии путем все новых мобилизаций сил и ресурсов природы и общества. Доктрина «мобилизационного общества», практиковавшаяся в советские времена и вновь возрожденная, хотя и в измененном виде, в ходе реформ имела по крайней мере два следствия, Первое, о чем уже говорилось, — это накопление рисков в среде, сокращение ее несущей способности (ее воспроизводственного потенциала). Второе — привыкание к жизни в экстремальных, «мобилизационных* условиях, каждодневная борьба за выживание создали в обществе чрезвычайно еыСОкий уровень соци алъно приемлемого риска. Когда катастрофиэм становится доминантой общественного сознания россиян, когда безразличие и апатия возрастают, когда, наконец, жизненное пространство воспринимается людьми как непригодное для жизни [3], возникает порочный круг: чем выше рис ко ген ноет ь среды, чем больше сил нужно положить на удовлетворение первоочередных (витальных) потребностей, тем менее общество чувствительно к этому угрожа-ющему состоянию.

6. РОССИЯ КАК "ОБЩЕСТВО ВСЕОБЩЕГО РИСКА*

Мои аргументы в пользу этой гипотезы следующие:

— производство и распространение рисков приобретает всеохватывающий И экстерриториальный характер, пронизывая в рав-

ной мере индустриальную систему, социальные институты, повседневную жизнь и природу;

— в обществе нет согласил (консенсуса) относительно базовых ценностей и целей. Его характерными чертами являются всеобщий дефицит доверия, выживание одних за счет других и всех — за счет природы и проедания богатства, созданного трудом предшествующих поколений;

— сама среда жиани, природная и социальная, все более превращается в производителя и распространителя рисков;

— негативные «побочные эффекты* прошлой деятельности, аккумулированные в среде обитания, все более определяют настоящее;

— коль скоро социальный порядок обременен бесконечной чередой больших и малых рисков, риск превращается в норму повседневной жизни- Поэтому не развитие, а безопасность становится главным ориентиром деятельности социальных акторов;

— подобное общество, не имея средств для поддержания систем своего жизнеобеспечения в относительно безопасно» состоянии, теряет контроль над их функционированием. Управление превращается в «тушение пожаров», в деятельность по ликвидации аварий и катастроф;

— * общество всеобщего риска», направляя все больше материальных и Интеллектуальных ресурсов на ликвидаторскую деятельность, истощает ресурсы, необходимые для адекватной рефлексии но поводу собственной динамики;

— привыкание к жизни в экстремальных условиях и чрезвычайно высокий уровень социально приемлемого риска суть две стороны одной медали;

— в итоге ключевой характеристикой «общества всеобщего риска* является опасный сдвиг к «перемене знака»: производство рисков угрожает вытеснить производство общественного богатства, будь то здоровье общества, его интеллектуальный потенциал, товары или услуги (табл. 1).

С моей точки зрения, «переходное общество» — это лишь политически удобный эвфемизм. Сущность изменений, происходи эших в России в течение полутора десятилетий, — это двуединый процесс целенаправленного разрушения советской системы и возникновения на ее развалинах новых социальных макросубъектов. Точнее, до последнего времени мы наблюдали три параллельно идущих процесса. Первый — разрушение централизованного государ-ства-общества новыми элитами и строительство ими кланово-кор-поратнвных структур, отвечающих их меркантильным интере-

2 - 4601

34

о н, яницкий

Таблица J

Парадигма «общества асепКкцего рнска*

ОсноаНЫе jjlïMïHTU

Доминирующий взгляд на инр

Способ нроиаапдстна

Вектор социальной динамики (институциональное измерение)

Состояние СОПНАДЫЭОК и природной среды

Со и нал ьнис у правление

Тип социальной рефлексии

Модель повседневного существования

Содержание

Не существует, Есть несколько конкурирующих мировоззрений (парллнги)

Производство рисков постепенно вытесняет производство богвтства. Производстве! рисков Имеет бсеоК1Л" ты веющий и экстерриториальный характер. Эмиссия анергии распада есть неи^жяый результат разрушения существовавшего ГОГ(Нумя н ТОТАЛЬНОЙ реструктуризации соцнвльно освоенного пространства

Демолерниэаикя, архаизация« ру ралиjûukh . Прошлое детерминирует будущее, Безопасность — ОСНОВНОЙ ориентир- Процесс институционального обучения ориентирован главным образом на самосохранение

Их несущая способность многократно превышена, Постепенно оии прев ран 1.веотгя на поглотителей в производителе к рисков. Идет формирование обширной коктрмолерни^яаионной среды

Сила гаслодствует над пацпнпм и манипулирует рациональным выбором и научно обоснованными решениями, ТСНСВЫС И Криминальные соо&сцествв претендуют на участив в решения*- Производство рис-нов нвлягтея инструментом ПОЛИТИЧЕСКОЙ борьбы

На ключевых уровнях социальной организации об' тества — преимущественно реактивный

Выживание ja счет сверхзнсплуатнции человеческого потенциала к природных ресурсов. Недоверие и негативная установка по отношению h социальным изменениям Cfiepxy. Уровень социально приемлемого рнека л обществ? очень высок

сам, Второй — разрастание атомизнрованной (люмпенизированной, маргиналии ров айн ой) социальной среды. Третий — формирование внутри этой среды ноных коллективных и индивидуальных акторов. В лучшем случае это была самоорганизация для выживания, в худшем — тенерая и криминальная самоорганизация*

РОССИЯ КАК «общество РИСКА*: контуры теории

7. ИНСТИТУЦИОНАЛЬНОЕ ИЗМЕРЕНИЕ

Историко-культурный контекст российских реформ был представлен мною ранее как доминирование «парадигмы переходного общества* [б, с, 27], т. е. совокупности ценностей и норм, служащих сохранению сидопого кар коса и мобилизационно-ресурсной ориентации институциональной системы.

Процесс институционального обучения был преимущественно ориентирован на самозащиту конкурирующих кл а ново-корпоративных структур. Наращивание институтов безопасности продолжается, ^Оборонное сознание», характерное для советских времен, культивируется государственными и частными средствами Массовой информации.

Переход России к рынку в 1992—1996 гг. был осуществлен антигуманным и социально деструктивным способом. Производство рисков часто оказывалось прибыльным делом. Чем менее «новые русские» уважали законы, лимитирующие производство рисков, тем больше была прибыль. Не случайно «беспредел», г. е. самозваное право на неограниченный риск, был долгое время интегральной характеристикой их социального повсдениЯ| Производство рисков не только стало инструментом борьбы к ла ново «корпоративных структур, но превратилось в ценность и предмет торговли между государством и частными агентами производства. Оборотная сторона «шоковой терапии-* и ряда последовавших за нею конфнекпционных мер — это формирование социальной среды (контекста), сопротивляющейся социальным изменениям,

Российское общество приобрело новый стратификационный признак: оно разделилось на производителей и потребителей рисков, Последние, однако, также могут извлекать пользу (если только это можно назвать пользой) из такого производства. По некоторым подсчетам, сегодня до половины территории страны представляют собой зоны экологического бедствии, населению которых полагаются льготы,

Другое измерение того же явления — разделение населения России на сверхбогатое меньшинство и обнищавшее большинство — рискогенно, социально взрывоопасно само по себе. Но оно опасно дважды, поскольку сверхбогатое меньшинство понуждает большинство следовать недостижимым для него поведенческим стандартам.

Нараставшее отчуждение населения от государства и продолжающаяся демодернизация постепенно привели к ситуации, когда семья и к.ланово-корпоративные структуры стали едва ли не центральными институтами общества. Сейчас предпринимаются целенаправленные усилия для укрепления «властной вертикали»

36

о. н, яницкий

и восстановления доверия населения к государственным институтам. Проблема в том» чтобы ати усилия не снизили потенциал самоорганизации общества, который является важнейшим ресурсом для снижения рискогенности во всех сферах жизнедеятельности общества.

Что касается культуры попой России, то она рискогенна в том смысле, что «не успевает* осваивать стремительно меняющуюся ситуацию. Чтобы «успевать*, необходима интенсификация процессов социокультурной рефлексии и рефдекти&писти. В нашем случае социокультурная рефлексия — это перманентное критическое осмысление меняющейся ситуации и публичный диалог по поводу современного состояния общества. Под рефлективностью мы подразумеваем трансформацию старых и возникновение новых социальных акторов и институтов н ответ на «вмаоям* общества риска. Заметим, что одна из главных причин формирования «общества всеобщего риска* состояла именно в неспособности правящей элиты к критическому и концептуальному мышлепию* Не обладая такой способностью, 9та Элита взяла на вооружение модели и рецепты перестройки, навязанное ей западными советниками.

Другая сторона рискогенности культуры новой России — то, что риск, в том числе риск отчужденггости, заброшенности маленького человека, став нормой его жизни, еще не приобрел характера культурного императива. Даже Чернобыль и другие мегариски последних десятилетий все еще осваиваются в терминах традиционной культуры — как «беды*, «несчастья» и «напасти*. Долготерпение, эта основа устойчивости прежнего российского общества, гибельно в современных условиях.

Наконец, о науке как социокультурном феномене. Конечно, сегодня его роль двойственна, С одной стороны, инновации, возникающие в недрах Этого института, всегда чреваты риском. История XX в, — это история производства знании и ноу-хау, обращенных во вред человеку и природе. Произошедшее гигантское падение доверия к науке совсем не случайно. С другой стороны, в современных условиях наука и научные сообщества — важнейшие источники ресурсов и инструменты для преодоления (смягчения) рисков, необходимые средства достижения устойчивости социальной динамики- Но для этой функции научного сообщества нужны определенные социальные и моральные предпосылки, которых нет в современной России.

Традиционно точные и естественные науки, будучи подчиненными интересам военно-промышленного комплекса, были отгорожены от общества. Общественные науки также находились в зависимости от коммунистической идеологии и ее институтов. Б ре-

аультате в пред реформенной России не было публичного пространства, на котором ученые могли бы открыто взаимодействовать с обществом. С начала перестройки это пространство начало складываться, но очень скоро было раздроблено системой грантоиска-тельства. В ходе реформ наука, оказавшись в самом низу шкалы н&ционалыгых приоритетов, была политически маргиналнзирова-на и обречена на прозябание* Кланово-корпоративные структуры обзавелись собственными (т. е. политически ангажированными) экспертами и службами. 5 нынешней России нет социальных институтов, которые систематически социально и политически интерпретировали бы для широкой публики достижения естественных (экологических) наук. В стране постепенно формируется институт «адвокативной», т. е. обслуживающей непосредственно интересы граждан, науки. Но ее голос еще чрезвычайно слаб, Однако глав* ное — общество перестало «слышать» голос ученых. Даже самых выдающихся из них — М. Бахтина, Д. Лихачева, Ю. Лотмана — современные СМИ подают как «последних могикан», морализаторов из прошлого. Обществу риска нужны комментаторы текущих катастроф и политических столкновений, но никак не аналитики «длинных волн» динамики российского общества.

8. НЕКОТОРЫЕ

ФУН К ЦИ ОН АЛ ЬН Ы Е ХАРД КТ ЕРИ СТ И КИ

Дезинтеграция советского государства-общества в ходе его форсированной реструктуризации, приведшая к разрушению сложившихся институтов безопасности и социальной защиты, сопровождалась выделением энергии распада, т. е, массовыми действиями, разрушающими любой социальный порядок, его нормативно-цен-ностную и институциональную структуры. Выделение энергии распада — это актуализация социального риска в форме неконтролируемых действий атомнэированных социальных акторов, Эмпирически эта энергия существует в форме потоков вынужденных переселенцев, беженцев, бездомных, безработных, а также выступает в форме местных войн, криминальных разборок, заказных убийств и массового терроризма.

Теоретически эмиссия этой энергии есть процесс, противоположный мобилизации ресурсов. Если креативное социальное действие требует мобилизации «полезных» ресурсов (людских, финансовых, информационных), то распад как деструктивное действие есть превращение зтнх ресурсов и их носителей в «отходы», их рассеивание в среде. Если мобилизация «полезных» ресупсов

36

о. н. яницкий

ведет обычно к повышению уровня организованности коллектив^ ного социального актора> то выброс энергии распада есть признак резкого снижения этого уровня, а в пределе — превращение всей организации в «отходы», в ноль организованности.

Эмиссия энергии распада (как форма социального риска) — неизбежный продукт социальной динамики всякого общества. Любые его форсированные структурные н функциональные изменения сопровождаются потерями — появлением «ненужных» социальных ячеек и «лишних* людей. Подобные потери — обратная сторона любого модерн н за цн он ного процесса, Однако при нормальном ходе вещей эта эмиссия осуществляется я таких объемах и формах, что общество способно ее контролировать и даже нейтрализовать. Она, в частности, поглощается рыночными структура-ми, постоянно порождающими новые возможности и новые организационные формы. Вместе с тем государство создает системы институтов, локализующих риски распада (в определенных зонах и ля организациях), поглощающих (системы социальной защиты) и даже трансформирующих их в формы креативного поведения (системы переподготовки, психологической поддержки и т. п.). Особую роль в поглощении или нейтрализации рисков играет социальная срЕда.

Сегодня государство пытается ней трал изоватъ эмиссию энергии распада путем создания все новых и новых силовых защитных структур. Другое средство видится в восстановлении «вертикали* исполнительной власти и тем самым — дальнейшем снижении возможностей самоорганизации снизу* Вместе с тем инерция прошлого очень сильна. На поверхность социальной жизни все еще продолжают выходить и даже набирают силы традиционные социальные структуры. Отсюда парадокс «переходного общества»2 путь к его модернизации лежит на данном этапе через демодерни-;щцин}у традиционализацию и восстановление политических структур» весьма напоминающих советское время, поскольку именно они позволяют снизить производство рисков* Почему так происходит, станет понятным» если, как уже отмечалось, рассмотреть этот процесс исторически*

9< ПРИЧИНЫ НАКОПЛЕНИЯ ЭНЕРГИИ РАСПАДА

Распад советской системы, с точки врЕния концепции общества риска, был предопределен преодолением некоторой совокупности пороговых значений ее сохранения. Во-пЕрвых, порога баланса

интересов между центральным ядром Системы и ядрами вкоднаших я нее подсистем. Проще говори, последним стал выгоднее развал Системы, нежели ее сохранение* Эту ситуацию можно квалифицировать как риск утери консенсуса. Во-вторых, порога ис-полыяемости решений. Исполнительская дисциплина на местах продолжала ухудшаться, вплоть до прямого уклонения от следования директивам Центра. В-третьих, происходило накопление потенциала массовых движений локалнетского характера, их перерождение из креативных, именовавших себя движениями в поддержку перестройки Системы, в деструктивные, разрушающие Систему, В-четвертых, это достижение порога сложности — деградирующая правящая »лита Центре более не была способна управлять сложным конгломератом, называвшимся Советским Союзом. Все эти процессы вели к накоплению энергии социального распада, которую до поры до времени Центру удавалось нейтрализовать за счет социальной и природной среды,

Однако такой способ сдерживания этой эмиссии указывал на главный порок Системы — ее неспособность к самоизменению, что, в свою очередь, указывало на присущий ей характер социальной рефлексии. Главным недостатком была неспособность ядра Системы к самостоятельному концептуальному мышлению, эклектическое заимствование западных рецептов и схем (когда это единое ядро распалось на множество «удельных княжеств», между ними возник не диалог, а борьба с целып вытеснения и уничтожения). Это и отсутствие интереса властвующей элиты к углубленному анализу прошлого многонациональной страны, в том числе критическому осмыслению собственных решений. Прошлое проявилось в ином — в крайней дихогомичности мышления («или — или»), а неумении рассчитывать и делать рациональный выбор, в приверженности к чрезвычайно политизированному мышлению, опирающемуся исключительно на данные рейтингов и «черный пиар»*

Эту рефлексию можно назвать также технократической, инструментальной, С полным пренебрежением К ценностной. Этической стороне осуществляемых реформ (судорожные поиски национальной идеи в Недавнем прошлом, как известно, с треском провалились)* Рефлексия, присущая правящей злите ельцинской япо-хи, была ограниченной и в том смысле, что не создала стратегии существования России в системе глобального миропорядка. «Оборонное« сознание хотя и несколько трансформировалось, но сохранилось: внутренние и впешпне риски Системы предполагалось нейтрализовать путем возведения все новых защитных структур. Необходимость трансформации самой модели социальных измене «ий, позволяющей снизить опасность эмиссии энергии распада, даже не обсуждалась.

40

О н. яницкий

10. риск ЕСТЕСТВЕННЫЙ И КОНСТРУИРУЕМЫЙ, ПУТИ НЕЙТРАЛИЗАЦИИ

Итак» производство рисков может быть результатом как сознательно разрушающих действий, так и самораспада некоторой организации (института) вследствие резкого изменения условий ее существования. Закономерно, однако, что во всех случаи* на начальном этапе выживают архаические социальные структуры, т, е, распад сопровождается демодернизацией. В самом деле, в ходе деструктивных процессов первыми в России деградировали структуры ^всеобщего труда» — наука и высокие технологии» За ними последовали индустрия» городская и сельская. Затем — городские и иные социальные и социотехнические структуры► Однако слой клаиово-корпоратиеных структур^ прежде всего тех, что владели источниками сырья или имели к ним доступ, не только сохранился, но значительно расширился.

Последнее наблюдение подтверждает нашу гипотезу о том, что производство рисков может быть экономически прибыльным делом или орудием борьбы против политических противников. Так, Чернобыль, аварии с массовыми жертвами в армии и на транспорте, случаи массового террора в Буденновске, Москве и других городах использовались антагонистами правящей элиты как подтверждение ее неспособности контролировать ситуацию в стране, Политические риски (массовые протесты, забастовки» акции гражданского неповиновения), реально существовавшие или инспирированные, использовались Клансяо-корпоративными структурами для расширения поля своих политических возможностей. Не менее выгодными для главных и местных олигархов, структур были ситуации «на грани* риска. Они отвлекали ресурсы общества и государства, предназначенные для стабилизации экономической ситуации и позитивных социальных изменений. Риск становился предметом торга с государством^ Социальные и политические риски (реальные и конструируемые) использовались также кланово-корпоративными структурами для расширения своего экономического влияния (выбивания льгот, кредитов и т. п.).

Таким образом, разрушение некоторой социальной системы с последующей эмиссией энергии распада может в определенных пределах контролироваться. Подтверждение тому — «скрытый распад» большинства промышленных предприятий страны. Ситуация хорошо известна: производство резко сокращено или остановлено вовсе, часть персонала уволена, другая месяцами не получает зарплаты, но предприятие (организация, институт, больница) как некоторая скорлупа, оболочка сохраняется, в частности, поте-

му, что является контейнером энергии распада, препятствующим ее эмиссии в окружающую социальную среду. Заметим, однако, что параллельно, внутри этой скорлупы, стали создаваться кооперативы, торгово-посреднические фирмы и другие ячейки, представлявшие собой формы начальной самоорганизации» частично купирующие риски распада.

Бели мы посмотрим на ситуацию изнутри предприятия, то обнаружим уже известную закономерность: распад социальной организации данного типа есть последовательность ступеней ее демо-дернизации с сохранением наиболее архаичных организационных структур. Распад, как правило, начинается с отказа от ячеек и связей, обеспечивающих модернизацию производства, потом следует отказ от систем, контролирующих выброс отходов в среду. Затем — отказ от социальных инфраструктур, обеспечивающих нормальную жизнедеятельность персонала, т. е. прекращение инвестиций в воспроизводство и накопление «человеческого капитала». Следующий шаг представляет собой селекцию персонала, скачала по «объективным» показателям (пол, возраст, квалификация, состояние здоровые), затем уже по критерию приближенности к управляющему клану. Наконец — отсечение целых производственных единиц или структурных подразделений. Все это на начальном этапе стимулировало накопление энергии распада и ее трансформацию в формы асоциального поведения. Я называю зтот процесс негативной (рискогенной ) мобилизацией, способствовавшей созданию теневых структур и криминальных организаций.

Как показывают новейшие исследования, в данном вопросе Россия сегодня находится на распутье. С одной стороны, усилия государства по наведению порядка выдвинули на первый план тех коррупционеров и теневиков, которые способны работать в «зоне больших рисков»; возрастут и ставки, так как страхование теневых рисков — дорогостоящее дело. Но с другой - внутри самой •тени» наблюдается явное стремление положить конец «бесиреде-лу*> формируется установка на создание квазигражданского общества [4, с. 280, 315], т, е, на уменьшение рисков.

Выброс негативной социальной энергии после распада СССР есть факт, зафиксированный всеми общественными науками. Это был «взрыв* общества изнутри, неуправляемый выход разрушительной социальной энергии, за которым последовали общее понижение уровня организованности общества и распад многих его социальных ячеек. Менее очевидно, что эта энергия есть «ползучий риск» с трудно контролируемыми и плохо прогнозируемыми социально-политическими последствиями. «Ползучие риски* для

42

о. и. яницкий

их устранения (смягчения) требуют кооперирования усилий в региональном и планетарном масштабах. В таких случаях интересы российской национальной элиты и международного сообщества, казалось бы, должны совпадать: необходима стабилизация экономического и социального порядка любой ценой.

Однако практика десятилетнего периода реформ показывает, что подобная стабилизации Чаще всего носила негативный характер. Под консервирующей, или негативкой, стабилизацией я подразумеваю разновидность политики, имеющей целью сохранение общества или некоторой его части путем перехода на более низкий уровень социальной организации, возврата к традиционным формам социальных отношений (натуральный обмен, бартер, использование местных денег и др.). В России негативная стабилизация общества была способом уменьшения эмиссии энергии распада путем традиционной самоорганизации отдельных ячеек общества.

Соответственно, тип массового поведения, доминировавший в нашем обществе на протяжении 90*х гг., был резистентным♦ сопротивляющимся, Его суть — в стремлении сохранять уклад жизни и поведенческие стандарты, присущие доперестроечным временам. И это еще одно объяснение сопротивления массы населения социальным изменениям, навязываемым сверху, Оборотной стороной медали в той ситуации был феномен негативной солидарности!, т. е. взаимной поддержки производителей и потребителей рисков, которые, несмотря на противоположность их положения и интересов, вынуждены были поддерживать друг друга, чтобы сохранить свои экономические и социальные позиции.

Сегодня ситуация меняете?!, но опить же неоднозначно. С одной стороны, государство и наиболее активная часть населения стремятся сблизить внутренние и международные стандарты экономической и социальной практики, С другой — былые «негативные солидарности« разрушаются, уступая месте социальному протесту, как традиционному (рабочее движение), так и новому (объединения солдатских матерей, бывших военнослужащих, родителей против наркотиков и др.).

В общем И целом. По моему глубокому убеждению, пока никакой «догоняющей» или «рецидивирующей» [5] модернизации в России нет. Нет даже проекта такой модернизации, не говоря уже о ее идеологии. Есть очевидные результаты по стабилизации текущей ситуации. Но есть и другое — то, что сегодня эксперты обозначают как «феномен 2003 года», когда в одной временной точке сойдутся разные ветви деволюцин общества, т. е. его нисходящего демографического, экономического и технического развития.

11. ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Мижно ли переломить эту негативную динамику? Социальные процессы достаточно инертны, поэтому было бы амбициозным предлагать в данной статье рецепты конкретных решений. Предлагаемая мною интерпретация долговременной динамики российского общества, естественно, пе единственная. Но она* как представляется, обладает тем несомненным преимуществом, что позволяет свести в рамках одной концепции разделенные ранее в социологической теории ц практической политике «прогрессивное развитие* и его * негативные последствия*. И тем самым - увеличить теоретический ресурс российской социологии. Риски, страхи, катастрофы могут и должны быть осмыслены в рамках общесоциологнческой концепции динамики российской действительности.

Конкретно, по моему убеждению, необходимо двигаться в трех направлениях одновременно.

Прежде всего основные структуры и сферы жизнедеятельности российского общества должны быть проинтерпретированы в терминах производства и распространения рисков. Какого рода устойчивость этого общества может быть достигнута в условиях его продолжающегося ухода в «тень», растущей коррумпированности и криминализации, а также усиливающегося давления глобального миропорядка — вот первоочередные исследовательские задачи. Исследовательские усилия должны быть одновременно сосредоточены на деятельности тех акторов, групп и институций, которые производит риск, и тех, которые способствуют поддержанию устойчивости российского общества и его позитивной дина-мике, В частности, теоретическая рискология должна создать модель «коридора устойчивости», г, е. структуры внутренних и внешних ограничителей и возможностей, детерминирующих эту динамику,

Второе направление — институциональная динамика, Культура переходного периода как форма социальной рефлексии до сих пор систематически не изучена. Между тем культурная детерминанта «перехода» является критически важной. В современных условиях способность общества к рефлексии и рефлективности становится критическим культурным ресурсом, абсолютно необходимым ему для самосохранения и выживания как экономического, политического и социокультурного целого. Понять, как российская культура осваивает, интерпретирует современные риски, это значит выявить культурный компонент производства рисков и его влияние на целостность и устойчивость российского общества. Возникает вопрос: совместимы ли в принципе идея устойчивого развития России и навязываемая ей мораль «дикого капитализма»?

44

о н яницкий

Кто должен быть в нынешней России носителем и распространителем норм и ценностей устойчивого развития? Каковы те базовые поведенческие и организационные структуры устойчивости, которые сегодня продуцирует «культура выживания»? Насколько новые социальные институты чувствительны к культурный вызовам? Иными словами, социолог должен интерпретировать институциональные реформы с точки зрения культурной динамики.

Наконец, не менее существенно политическое измерение риско-логического анализа. Каковы те правовые, социальные и социально-психологические основания политических структур и процессов, которые обеспечивают сегодня относительную политическую стабильность общества в условиях продолжающейся демодерни-зацим? Замена концепции «сдержек и противовесов» доктриной «укрепления властной вертикали* — единственный ли это инструмент достижения согласия в «обществе всеобщего риска»? Задача социологии состоит здесь в поиске способов и ресурсов, позволяющих совместить цели укрепления государства с процессами самоорганизации общества.

ЛИТЕРАТУРА

I. Гефтер \4. i 4 октября 1993 эгшиод или Рубикон?//Куда идет. Россия1.' Альтернатам общественною развития / Пол ред. Т. И. Заславской. М: Аспект Пресс. 1995

2- Давыдов Ю- ff. Куда пришла Россич0 //Журннл соииолигни и социальной антропологии, 1499, № 4,

3. Катастрофическое сотнание в современном мире е кипut XX нека (но материалам международны* жтлелоианнй)/Под ред. В. Э. Ш.зяпентоха, В. Н. Шуб-кипа, В. А. Ядова. Мл Московский научный фона, 1999,

4. Ктмкин И М.. Тимофею Л. М. Тенекая Россия: Экономико-социологнчс-ское исследование. М.: РГГУ, 2000.

5. Наумова И. Ф. Рецидивирующая модернн^алия а России: бела. вина, ре* сурс человечества? М.: Здиториад УРСС, 1999.

ЯницкиЬ О И. Экологическое дн нже и йен России: Критическим анализ М,; Ин-т социологии РАН, I99(i.

7. Ятцкий О ft Модерн maun и н России я снеге концепции лобшест&а рискам // К* да Iijc I" Россия? Ofiuiee я особенное в современном раз&игин I Под ред. Т И. Заславской. М.: Интериенгр, 1997

S Beck V Ecological EnUghienmcnt. Essays ол (he PolHics oftfie Ri^k Sociel). New Jersev Humanities Press. 1995

9, Beck I Risk Socieiy. Toward a New Modernity. L,;SAGF, 1992.

10 Beck £', Giddens A . Lush S. Fcllexive Moderui/aiion. Politics, Tradition arid Aesibriic* in ihe Modern Sncial Order. Üianiord. CA: Stanford Un^er«it> Press, 1994.

h. Yittutsk) O. Susiainabdii> and Risk, The Case of Russia H Innovativ The European Journal of Social Scicnces. 20(10. Vol. 13. .Ve- 3,