CC BY
92
ОБЩЕСТВО ВЧЕРА, СЕГОДНЯ, ЗАВТРА
КУМУЛЯЦИЯ РИСКОВ СОЦИАЛЬНОЙ СРЕДОЙ
Ульяновский М.П. г Армавир
Исследования институциональных основ социальных практик занимают важное место в теоретической социологии. В рамках общей теории действия социальные институты выступают и в качестве особых ценностно-нормативных комплексов, регулирующих поведение индивидов, и в качестве устойчивых конфигураций, образующих статусно-ролевую структуру общества. Институциональной структуре придается важнейшая роль, поскольку именно она призвана обеспечить социальный порядок в обществе, его стабильность и интеграцию1. Специфика социальной среды производна от следующих элементов институциональной структуры общества: от характера властных отношений и норм, регулирующих рутинные социальные практики, от конфигурации сфер повседневной деятельности, от процедуры разрешения конфликтов и регулирования насилия.
Социальная среда современного российского общества, будучи интегральной частью как процесса социального воспроизводства, так и процесса институциональной трансформации, сама по себе все более превращается в производителя и распространителя рисков. Перестав играть присущую ей роль поглотителя рисков, она сама кумулирует и воспроизводит их во всевозрастающих масштабах. Необходимо сказать, что вообще средовые риски, всепроникающие, мигрирующие, накапливамые и, главное, трансформирующиеся непредсказуемым образом, суть наиболее трудно преодолеваемое наследство прошлого. Негативные побочные эффекты прошлой деятельности, аккумулированные в социальной среде, во многом продолжают сказываться на нынешнем состоянии российского общества, несмотря на то, что преобразования, осуществленные в ходе реформ, внесли существенные изменения в его институциональную структуру.
С другой стороны, и само по себе стремительно модернизируемое общество - предельный случай нестабильного состояния развивающейся социальной системы. Для человека такое состояние общества реально выступает как неожиданное, резкое, быстрое, т. е. тяжелое изменение социальной среды. Здесь речь идет не просто об усложнении адаптации, но о более глубоких и специфических реакциях индивида на разрушение той сети социальных связей и норм, которые регулировали его социальные действия раньше. В процессе повседневного принятия решений, саморегулирования поведения человек попадает в ситуации новой неопределенности, более высокого порядка. Однако с трудом приспосабливаясь к резким и неожиданным переменам в макросреде, большинство акторов сохраняет в целостности непосредственную среду. Микросреда - это своего рода социальный капитал, пользуясь которым люди решают свои повседневные проблемы и, тем самым, пусть и ценой огромных усилий, приспосабливаются к переменам, принесенным уходящим десятилетием. Под социальным капиталом обычно подразумевают связи и отношения, регулируемые нормами реципрокности - взаимности в признании прав и в исполнении обязанностей между людьми. Следуя этим нормам, акторы проникаются доверием друг к другу, а также охотнее вовлекаются в общие дела. В относительно неизменной микросреде подобные связи обеспечивают выживание целым семьям.
Социологические исследования многих авторов свидетельствуют о том, что нынешние россияне высокоактивны в обустройстве своей собственной жизни, жизни своей семьи и в этом обнаруживают поражающий воображение оптимизм. Но они, согласно Ядову, предельно пессимистичны по части будущего страны и общей ситуации в России. Наиболее емкое объяснение этого казалось бы противоречия состоит в том, что люди не видят для себя возможности контролировать ситуацию за пределами узкого жизненного пространства. Самоидентификации в кругу близких на порядок выше идентификаций с большими социальными общностями. Эта ломка идентичностей - эффект постсоветского периода: резкий переход от идентичности «прежде всего мы - советские люди, что звучит гордо» к самоопределению «мы - это мои близкие, и ни государству, ни другим до нас нет дела». Польский социолог С. Оссовский назвал это «эффектом лилипута»2. Таким образом, постсоветское российское общество крайне дезинтегрировано. В то время как на макроуровне развиваются процессы аномии, на микроуровне можно обнаружить скрытые структуры стабильности
1 См.: Parsons T. Essays on sociological theory. N.Y., 1964. P. 231-232.
2 См.: Ядов В. Россия как трансформирующееся общество: резюме многолетней дискуссии социологов // Куда идет Россия? М., 2000.
22
и потенциальной интеграции.
Об устойчивости порядка повседневной жизни свидетельствуют и некоторые данные опроса, проведенного по общероссийской выборке. Респонденты не делали упора на явлениях беспорядка, их непосредственно не касающихся (конфликты между ветвями власти, между Центром и регионами, отсутствие атмосферы общественного согласия). Их отметили только 10-20% опрошенных. Около 2% россиян обеспокоены непорядком во дворе или на улице, чуть больше (4%) озабочены им на работе, у себя в области или регионе. Обстановка в своем городе или селе волнует около 9% респондентов. Зато беспорядок на общегосударственном уровне большинство жителей России (65%) переживают как наипервейшую личную проблему. Таким образом, проявления аномии имеют место преимущественно на макроуровне общественной жизни, в то время как повседневный порядок в микросреде остается относительно стабильным1.
Особого внимания заслуживает безразличие россиян к отсутствию согласия в большом обществе и между ветвями власти. Как типичное проявление аномии это указывает на разрыв между уровнями социетальной (макросреда) и социальной (микросреда) интеграции. Сохранение относительно интегрированных и потому более стабильных общностей людей на уровне микросреды позволяет снижать разрушительный потенциал аномии, препятствует ее экспансии из макросреды. Итак, в современном российском обществе сосуществуют разнонаправленные тенденции -социетальной дезинтеграции макросреды в процессе масштабных социальных изменений и сохраняющейся социальной интеграции микросреды.
Проблема модернизации сегментарных социумов, которые расколоты на множество относительно обособленных микросред, демонстрирующих устойчивое недоверие к институтам и носителям власти, вряд ли может быть осмыслена вне рамок институциональной теории. И дело не только в том, что с точки зрения этой теории процесс интеграции любого общества следует рассматривать в двух планах - социетальном (на уровне макросреды) и социальном (на уровне микросреды отдельных групп), но и в принципах структурации общностей разного уровня. Так, микросреда образуется из одной или нескольких групп лично знакомых людей, между которыми складываются доверительные отношения, построенные на принципах взаимности и исключающие нарушение моральных норм среди «своих». Иное дело - интеграция макросреды. Она предполагает распространение норм взаимности на людей, которые в повседневной жизни той или иной микросреды непосредственно не участвуют, но своими решениями или действиями могут повлиять на ее организацию. Непродуманные политические решения, неверные действия «в верхах» способны накалить обстановку, привести к хаосу, столкнуть интересы отдельных людей или их общностей, не имеющих опыта взаимодействия.
Однако изъяны реформаторской политики, в особенности ее непредвиденные последствия, хотя и дестабилизируют повседневную жизнь людей, но вовсе не обязательно приводят к распаду их коллективов, ко всеобщему разобщению и маргинализации. Сотканная из довольно устойчивых взаимосвязей микросреда помогает индивидам более или менее успешно совладать с темпом происходящих изменений и приспособиться к ним.
Исследователи определяют аномию, возникающую в связи с ускоренной модернизацией, как состояние социально-экономических структур, возникающее в периоды их быстрого изменения, когда системообразующие процессы, способствующие социальной интеграции, утрачивают свою роль и влиятельность, усиливая рассогласование между социальной и культурной структурами. Социальная макросреда стремительно меняется, в то время как более инертная ценностно-куль- турная составляющая общества препятствует изменениям, прежде всего, на уровне микросреды, непосредственного жизненного мира индивидов. Однако несмотря на то, что микросреда в значительной мере поддерживает индивида «на плаву», указанное расхождение затрудняет процесс индивидуальной адаптации, способствует снижению общей социальной ориентации, росту ощущения ненадежности и маргинальности, кризису индивидуальных ожиданий, социальной резиг- нации и сомнению в легитимности основных социетальных ценностей макросреды.
Поэтому имеет место не просто конфликт ценностей, о котором пишут исследователи, но формируется особое качество модернизационных процессов. Характеризуя состояние порефор-
1 См.: Заславская Т.Н. Современное российское общество: Социальный механизм трансформации. М., 2004.
23
менного российского общества, Л. Бызов1 утверждает, что в современной России сложился своеобразный тип модернизации, происходящей за счет разрушения социальной ткани. Инертность микросреды не дает возможности равномерных модернизирующих изменений. Некоторые индивидуальные пространства социального взаимодействия модернизируются достаточно быстро, другие - и большинство - выпадают из этого процесса. Таким образом, при быстрых темпах модернизации внутри отдельных групп социальная ткань общества на уровне микросреды в целом оказывается вне модернизации. Более того, чем интенсивнее проходит «точечная модернизация», тем сильнее разрушается общая социальная структура. Согласно Бызову, проблема не в том, что в России плохо идет модернизация, а в том, что она здесь разрушает национальную идентичность и горизонтальные связи. Такое разрушение горизонтальных связей препятствует созданию того, что принято называть «гражданским обществом». Именно в этом проходящая на наших глазах российская модернизация кардинально отличается от европейских модернизаций, взятых за шаблон, и рискогенность заключена в особом характере российского варианта модернизации.
Нам представляется, что не модернизирующие социальные изменения как таковые, а их неконтролируемое ускорение, вызываемое неравномерностью развития, неспособностью правящей элиты и общества овладеть темпом перемен таят в себе риск дестабилизации и распада общественного порядка. Социальные изменения поддаются контролю до тех пор, пока затронутые ими люди способны осмыслить и истолковать перемены в позитивном духе, придать им положительный смысл. Утрата контроля над изменениями означает вхождение общества в состояние аномии, которая порождает чреватое кризисом ощущение опасности и риска у широкого круга людей, поскольку созданные и передаваемые культурой способы объяснять действительность, надежные прежде нормы поведения, личный жизненный опыт обессмысливаются, а вместе с этим теряет силу и социальная интеграция общества.
Подвергшиеся аномии структуры становятся источником дестабилизации. По мнению О. Яницкого2, начавшаяся в ходе реформ дезинтеграция советского государства-общества сопровождалась выделением гигантских масс энергии распада. Эта энергия воплощена в массовых действиях, разрушающих социальный порядок, его нормативно-ценностную и институциональную структуры. Выделение энергии распада - это актуализация социального риска в форме неконтролируемых действий атомизированных (или политически сконструированных) социальных акторов. Эмпирически энергия распада существует в форме потоков вынужденных переселенцев, беженцев, бездомных, безработных, действий неопознанных вооруженных формирований, носителей афганского, чеченского и других синдромов, выступает в форме межэтнических конфликтов, локальных войн, криминальных разборок, заказных убийств и массового терроризма.
Теоретически эмиссия этой энергии есть процесс, противоположный мобилизации ресурсов. Если креативное социальное действие требует мобилизации полезных ресурсов (людских, финансовых, информационных), то распад как деструктивное действие есть превращение этих ресурсов и их носителей в отходы, их рассеивание в среде. Если мобилизация полезных ресурсов обычно ведет к повышению уровня организованности коллективного социального актора и общества в целом, то выброс энергии распада есть признак резкого снижения этого уровня, а в пределе - превращения всей социальной организации в отходы, в ноль организованности.
Как подчеркивает Т.И. Заславская3, на практике трансформация большинства посткоммунистических обществ, по крайней мере, на первых этапах, сопровождается не созиданием, а разрушением. Об этом свидетельствуют свертывание высокотехнологических производств, кризис науки и образования, депрофессионализация ценных кадров, утечка лучших умов за рубеж, ухудшение качества жизни и условий развития личности, возвращение многих общественных групп к традиционному образу жизни, широкое распространение неправового поведения, коррупции,
1 Бызов Л. Социокультурная трансформация российского общества и перспективы формирования неоконсервативной субъектности. В сб.: «Базовые ценности россиян: социальные установки. Жизненные стратегии. Символы. Мифы» / Отв. ред. А.В. Рябов, Е.Ш. Курбангалеева. М.: Дом интеллектуальной книги, 2003.
2 Яницкий О.Н. Социология риска: ключевые идеи (www.sociologica.ru); Яницкий О.Н. Модернизация в России в свете концепции «общества риска» // Куда идет Россия? Общее и особенное в современном развитии / Под ред. Т. Заславской. М.: Интерцентр, 1997; Яницкий О.Н. «Критический случай»: социальный порядок в «обществе риска» // Социологическое обозрение. 2002. Т. 2. № 2. (www.sociologica.ru).
Заславская Т.И. Современное российское общество. Социальный механизм трансформации. М.: Дело, 2004. С. 92-94.
24
нелегальщины и преступности, разрушение общественной морали. В ряде посткоммунистических стран социальная трансформация сопровождается обострением межнациональных конфликтов, перерастающих в затяжные войны.
Эмиссия энергии распада как форма социального риска является неизбежным продуктом социодинамики всякого общества. Любые его форсированные структурные и функциональные изменения сопровождаются потерями - появлением «ненужных» социальных ячеек и «лишних» людей. Подобные потери - обратная сторона любого трансформационного процесса. Однако, если в обществе превалирует созидательная ориентация, эта эмиссия осуществляется в таких объемах и формах, что ее можно контролировать и даже нейтрализовать. Она, в частности, поглощается рыночными структурами, территориальными или общественными организациями, постоянно порождающими новые возможности и новые организационные формы. Создаются специальные институции, локализующие риски распада (в определенных зонах или организациях), поглощающие (системы социальной защиты) и даже трансформирующие их в формы креативного поведения. Общество, в котором возобладали деструктивные тенденции, тяготеет к прогрессирующему распаду и демодернизации. Оно вступает в фазу, когда основным способом его существования становится расходование и расхищение наличных ресурсов, иначе говоря, превращается в сырьевой придаток более развитых в производственном отношении обществ, обрекая себя на периферийный статус в глобальной экономической системе или даже на окончательную реинтеграцию.
На это указывают тенденции демодернизации, проявляющиеся в деиндустриализации российской промышленности. Существенная группа рисков связана с переделом собственности (так называемые риски реструктуризации). 1991 г. дал старт откровенно варварскому первоначальному накоплению капитала, что не было исторически неизбежным и оправданным. Оно, как правило, сопровождалось снижением эффективности производства, расхищением ресурсов, уничтожением социальной инфраструктуры и снижением человеческого потенциала. Эта тенденция усиливалась ростом регионального сепаратизма и авторитаризма. Реализуемая модель социальной трансформации в атмосфере общества раннекапиталистического типа отдаляла достижение декларируемой цели формирования гражданского общества и правового государства. Созданный в годы индустриализации и ориентированный главным образом на внутреннее потребление сектор крупного промышленного производства оказался неконкурентоспособным в условиях «открытой» экономики. Развал промышленности повлек за собой развал социальной сферы, которая финансировалась за счет государственных средств и средств предприятий (по некоторым данным, расходы предприятий на социальные программы в регионах составляли от 25 до 30%). Снижение объемов производства, сокращение числа работающих привели к появлению большого числа социальных проблем, прежде всего, проблемы снижения уровня жизни населения.
Кумуляция риска в социальной среде российского общества дополняется рисками, непосредственно связанными с трансформацией общества и изменением государственных границ. Сюда следует отнести обострение национальных отношений, противостояния и соперничества между различными протогосударствами. Общеизвестны затраты государства на чеченскую войну и попытки восстановления разрушенного хозяйства после первой войны 1995 г.
Отмеченный выше точечный характер российской модернизации приводит к росту сегментированности общества, а недостаток социокультурной рефлексии - к размыванию поведенческих ориентиров и возникновению деформаций социального поведения у различных групп. Удовлетворение частноэгоистических интересов ценой производства рисков стало доминантой поведения. Чем менее новые русские уважали законы, лимитирующие производство рисков, тем больше была их прибыль. Не случайно беспредел, т. е. самозванное право на неограниченный риск, долгое время был интегральной характеристикой их социального поведения. Как подчеркивает О. Яницкий, производство рисков стало инструментом борьбы кланово-корпоративных структур, постепенно превратилось в ценность и в предмет торговли между государством и частными агентами производства. В современном российском обществе производство рисков приобрело тотальный характер: рисковый и нерегламентированный правом тип отношений внутри отечественного бизнеса долгое время определял уровень получаемой прибыли; риск стал нормой социального поведения; роль формальных норм и правил социального взаимодействия, сокращающих уровень риска и ограничивающих его сферу в обществах созидательного типа, резко снизилась за счет развития неформальной регламентации. Как составляющая силового типа управления обществом и элемент экономической стратегии, основанной на насилии («шоковая терапия»), а также орудие борьбы кланов
25
и группировок, риск превратился в доминанту, определяющую качественные характеристики формирующейся социальной среды. Последняя отличается в значительной степени неправовым характером, взаимоотношения в ней основываются на праве сильного, а отсутствие каких-либо гарантий для социально незащищенных категорий граждан и вообще для «маленького человека» как такового делает риск неотъемлемой чертой повседневности. Пространство рисковых, не регламентируемых правом отношений и практик - «теневое» пространство - постоянно и неуклонно расширяется, и соответственно сокращается сфера легальных отношений, строящихся на основе правовых гарантий.
Такая социальная среда представляет собой нерасчленимую целостность, для которой любая инициатива является обратимой в своих последствиях: риск, который она в себе несет, обязательно возвращается к субъекту действия, затрагивая его так или иначе и становясь элементом единой жизненной среды настоящего и будущего. Представления, согласно которым рисковые последствия того или иного позитивного по своим ожидаемым результатам действия могут не коснуться его инициаторов, ушли в прошлое. Для российского общества это означает, прежде всего, всеобщий характер доминирующих процессов распада и деструкции в социетальной динамике и сопутствующее его осмыслению нарастание атмосферы всеобщей неуверенности, беспокойства и страха. Степень предсказуемости повседневной жизни становится все ниже, причем это касается всех социальных слоев и групп. Современный российский обыватель напуган и недоверчив - об этом свидетельствуют запертые кодовыми замками двери подъездов жилых домов, пустеющие улицы в не столь уж поздние вечерние часы, рост взаимной отчужденности и равнодушия, в том числе и на уровне политической индифферентности. Если советский человек при всех негативных характеристиках окружающей его социальной среды сохранял ощущение экзистенциальной безопасности, был уверен в том, что завтрашний день будет если не лучше, то не хуже сегодняшнего, то человек постсоветский это чувство утратил. Российское общество риска, в отличие от современного западного, не выработало необходимых способов и институций для ограничения, канализации, профилактики нарастания тревожности и страхов.
Данный порядок всеобщ и в том смысле, что не имеет системы сдержек и противовесов. Вместо разделения властей, присущих демократическому обществу, на теневом рынке «такие понятия как обеспечение безопасности и угроза безопасности, могут быть связаны с деятельностью одних и тех же субъектов...»1. Иными словами, в обществе риска производство рисков и защита от них находятся в одних и тех же руках. Становится весьма проблематичным, поскольку существенной функцией теневого рынка является торговля общественной безопасностью, которая продается частным потребителям за деньги. Ресурсами этой торговли являются невыплаченные налоги, непредоставленные услуги, недоученные студенты, т. е. доля общественного блага, незаконно присвоенная агентами теневых отношений2. Коль скоро государственный служащий во время своей работы получает «левые» деньги, то он продает часть бесплатных общественных благ, которыми государство доверило ему распоряжаться. Таким образом, в обществе риска общественное благо не является способом гарантии общественной безопасности или формой социальной защиты, равно как и не обеспечивает равенства граждан перед законом. В этих условиях общественное благо представляет собой конкретное ограниченное благо, предоставляемое за плату некоторой теневой структурой, узурпировавшей это право3. Нет нужды говорить, что обратной стороной институционализации криминала и тени является деинституционализация государства и его функций.
Таким образом, состояние социальной среды современного российского общества характеризуется неправовым в целом характером повседневных практик, деинституционализацией и формированием специфического рискогенного социального порядка.
Этот порядок и соответствующая ему социальная среда генерируют риски в расширенном масштабе. К традиционным рискам (болезни, несчастные случаи, стихийные бедствия, а они тоже возросли за последние 10 лет) добавились риски, связанные с постоянным выбором того или иного решения, от которого может зависеть жизненный успех, техногенные риски в связи с
1 Клямкин И. М., Тимофеев Л. М. Теневая Россия: Экономико-социологическое исследование. М.: Рос. гос. гуманит. ун-т, 2000. С. 126, 130.
2 Там же. С. 203.
3 Там же. С. 141.
26
износом оборудования предприятий и транспортных средств, депрофессионализацией персонала.
Растут и политические риски: итоги политических и экономических реформ сформировали пессимистические настроения, способствовали нарастанию авторитарных тенденций, интерпретируемых как неготовность российского общества к демократии, непригодность западной модели демократии для России. Не оправдались надежды, связанные с формированием гражданского общества, превращением России в правовое государство, призванных гарантировать права и свободы гражданам России, активно содействовать социальному прогрессу страны. Формальные демократические институты и правила игры создали довольно мало возможностей для значимого политического участия основной массы населения, для эффективного контроля над властью и ее подотчетности обществу. Это вызывает растущее отчуждение общества от власти, народа от политики.
Рост коррупции, сращивание властных и преступных структур превратили государство в криминальное, а не правовое. Либерализация политической власти, наряду с расширением личных прав и свобод граждан, привела к ослаблению государства. Реформы сузили реальную область прав и свобод людей, сделали население менее защищенным. Они заметно усилили различия в социальных статусах младших и старших поколений, мужчин и женщин, жителей малых, больших городов и сел, увеличили неравенство не только в достигаемом уровне жизни, но и в стартовых возможностях молодежи, создали реальные препятствия для перемещения рабочей силы. Произошло углубление социальных различий.
Психологические риски обусловлены усложнением требований социальной адаптации, предполагающих теперь более высокую степень овладения социальными отношениями и обстоятельствами. Реформы породили у наших современников постоянное состояние тревоги, сомнений. Возникновение чувства утраты внешней опоры, детерминирующей поведение человека, неуверенность в завтрашнем дне, связаны также с утратой каких-либо авторитетов, разрушением традиций.
Интегральным показателем всего комплекса факторов, определяющих человеческое развитие, начиная от уровня жизни, эффективности системы здравоохранения, экологии, ценностных ориентации и кончая переживаемыми стрессами, является продолжительность жизни. После беспрецедентного в послевоенный период падения продолжительности жизни российского населения (в 1994 г. она сократилась до 64 лет) в 1995 г. начался ее медленный устойчивый рост - и у мужчин, и у женщин. Средняя продолжительность жизни в 1997 г. составила у мужчин 61,8 лет, у женщин - 72,9 лет (средний показатель 66,6 лет). Это может свидетельствовать о некоторой адаптации россиян к новой системе экономических и политических отношений. Но для обеспечения дальнейшего прогресса, с нашей точки зрения, необходимо принятие серьезных мер по улучшению российской системы здравоохранения, восстановлению социальной инфраструктуры, а также изменению поведенческих стереотипов населения. При этом отметим, что снижение рождаемости и сохранение высокого уровня смертности по-прежнему влекут снижение численности населения России1.
Хозяйственные риски обусловлены углублением дифференциации инновационного и традиционного секторов экономики. Если крупные корпорации и фирмы осваивают методы современного менеджмента и эффективно организуют производство, то средний и мелкий бизнес развивается крайне медленно. Значительная часть сделок осуществляется на основе бартера; возрождаются доиндустриальные формы труда; квалифицированные кадры депрофессонали-зируются.
Важнейшим условием расширенного воспроизводства населения России является возможность получения качественного образования, соответствующего потребностям общества и человека. Ключевыми тенденциями развития образования в России в 90-е гг. являются его децентрализация, адаптация к новым условиям складывающегося рынка, сокращение бюджетного финансирования. Фундаментальная наука, многие области которой составляли российскую национальную гордость, практически переведена на «самофинансирование», исключающее возможность даже простого воспроизводства. Лишенные доступа к современным исследовательским технологиям, новейшим приборам, дорогим материалам, оставшиеся в России ученые не столько живут, сколько доживают, а перспективная научная молодежь при первой возможности уезжает на Запад. Наиболее квалифицированные преподаватели университетов также не держатся за свою работу. Часть из них организует собственный бизнес, другая ищет работу в фирмах, третья эмигрирует из страны.
1 Осадчая ГИ. Социальное знание и социальная практика. М., 2003.
27
В столь тяжелом положении наука и образование не находились даже в годы войны. У правительства, поглощенного решением сиюминутных проблем, нет программы научно-технического и социальноэкономического прогресса на будущее.
Таким образом, влияние институциональной трансформации российского общества на его социальную среду проявилось:
в сегментизации последней;
в развитии аномии на уровне трансформирующейся социетальной макросреды при сохранении немодернизируемых анклавов в микросреде повседневных практик; в разрушении единства социальной ткани.
Деинституционализация старых норм и институционализация иллегальных правил игры в неформальный социальный порядок приводят к формированию специфического типа социальной среды с высокой степенью неопределенности и риска, способной к аккумуляции и расширенному воспроизводству рисков, при отсутствии эффективных институциональных механизмов обеспечения социальной безопасности.
28
