CC BY
197
РОМАНТИЧЕСКИЙ МИФ О ТАВРИДЕ В ТВОРЧЕСТВЕ БАТЮШКОВА И ПУШКИНА
Л.А. Ходанен Кемерово
Античные истоки крымской темы русская поэзия открывает на рубеже ХУШ-Х1Х веков. В творчестве С.С. Боброва, В.В. Капниста, И.М Муравьева формируется образ Крыма-Тавриды, хранящей черты древнего античного мира. Эстетические идеи неоклассицизма, ранние, романтические веяния создают благоприятную почву для обогащения образа Тавриды за счет расширяющейся рецепции античного культурного наследия. Примечателен в этом отношении спор между В.В. Капнистом, членом оленинского кружка, и С.С. Уваровым, филэллинистические интересы которого заметно проявятся в 1820-е годы. В ответ на предложение Капниста - переводить Г омера русским народным тоническим стихом - Уваров предлагает выбрать более близкий греческому размеру гекзаметр и подчеркивает: «Представить отлепок творения Омерова в духе оригинала, с его формами и со всеми оттенками, таким образом, чтобы мы имели... Омера в чистейшем созерцании природной красоты его, Омера в том виде, в каком он пленял законодателя Спарты, победителя Азии, александрийских мудрецов,...чтоб достигнуть сей цели, ...необходимо нужным признать первым правилом, что формы в поэзии неразлучны с духом, что между формами и духом поэзии находится та же самая таинственная связь, как между телом и душою [1]. Рассматривая особенности освоения античности в данное время, современный исследователь подчеркивает, что это был переход от ее нормативного восприятия, рожденного рефлексивным традиционализмом, к новому, более конкретному постижению ее подлинной сущности. На рубеже ХУШ-Х1Х вв. завершается период развития музейно-антикварного отношения к античности, начавшийся в эпоху Возрождения, «...происходит ... изучение, обновление, оживление античности, увлечение всем античным, в ветхое вливается новая жизнь, ...новая эпоха соревнуется с древностью, т.е. с своими скрытыми, погребенными, а теперь открываемыми началами, ...оттого прощание с античностью совершается как ее возрождение и полное торжество» [2]. Среди произведений, посвященных античной Тавриде, эта восходящая линия от неоклассицизма к романтизму в открытии новой подлинной античности, о которой пишет А.В.Михайлов, ярко проявляется в перекличке двух стихотворений - любовной элегии К.Н.Батюшкова «Таврида» (1815) и романтической элегии А.С.Пушкина «Редеет
облаков летучая гряда...» (первоначальное название - «Тавридская звезда»), ноябрь-декабрь 1820 года, созданной в контексте антологического цикла «Эпиграммы во вкусе древних», и замыслов поэмы «Таврида». Творческие связи Пушкина и Батюшкова подробно изучались в отечественной науке [3]. Известно, что Пушкин высоко ценил ее. Перечитывая сборник «Опыты в стихах и в прозе», он написал: «По чувству, по гармонии, по искусству стихосложения, по роскоши и небрежности воображения - лучшая элегия Батюшкова» [4]. В журнальной заметке он назовет Батюшкова «певцом Пенатов и Тавриды». В связи с циклом, в который вошла элегия «Редеет облаков летучая гряда», сам поэт считал, что «отзываются стихами Батюшкова» строки «Музы» [5]. Эти признания самого Пушкина позволяют более пристально рассмотреть крымские образы в развитии антологических форм у обоих поэтов.
Отдельного сопоставления «Тавриды» Батюшкова и элегии Пушкина «Редеет облаков летучая гряда», насколько нам известно, в этом плане не проводилось, тогда как типологическая близость элегий позволяет увидеть развитие образа Тавриды от мифологической утопии о счастливой сельской аркадской любви до романтического мифа о Тавриде, природа которой вечно хранит в себе память об античности, в своей гармонии противостоящей кризисному сознанию человека христианской культуры нового времени.
Мифологическое ядро обеих элегий связано с семантикой слова «Таврида». Во времена Батюшкова и Пушкина в нем соединялись два ряда значений. В переводе с древнегреческого корень этого слова означал 1аип8 - бык [6]. Архаическое значение подчеркивало земледельческий и пастушеский род занятий людей, населяющих ее. Новое, современное для Пушкина и Батюшкова наименование Крымского полуострова Тавридой возникло после его завоевания Г.А.Потемкиным, ставшим князем Таврическим. Таким образом, антологическая художественная семантика поддерживалась идеологической установкой. Крым-Таврида выступал своеобразным знаком связи русского и античного миров, открывая возможность не только музейно-книжного, но и реального, через природу и археологию, прикосновения к античным древностям.
Антологический художественный вкус Батюшкова, сформированный «легкой поэзией», а также чтением и переводами любимых римских авторов - Вергилия, Горация, Тибулла, Проперция,
- в «Тавриде» проявил себя во всей зрелой полноте. Хотя при этом отметим, что «полуденный край» был ко времени написания элегии знаком Батюшкову скорее по мечтам и, конечно, по книгам и
рассказам друзей. Побывает он в Крыму уже больным, в 1822 году, уже после публикации «Опытов». (1821), где впервые была напечатана «Таврида». Как считают исследователи, элегия «Таврида» связана со временем увлечения иной Фурман [7]. Героини «фурмановских» стихотворений часто выступают в античном узнаваемом облике. Одна из них - это «пастушка несравненная» («Мой гений», 1815), другая, «милая, незабвенная сердцу», как Делия из элегии Тибулла, с поэтом «и в мире, и воине, во всех земных краях» («Воспоминание», предположительно, 1815). Элегия «Таврида» - одно из самых глубоких выражений чувства лирического героя и одновременно обобщение всего прожитого любовного романа, его драматичный и прекрасный эпилог. Особую функцию выполняет в элегии художественное время. По отношению к другим «фурмановским» стихотворениям отчетлива его футурологическая направленность, это не воспоминание, а призыв к героине убежать «сокрыться» в другие края, обрести обетованную землю, где любовь и счастье будут вечны.
Жанровая поэтика элегии актуализирует две мифологических структуры - это пастушеский аркадский миф о наивной любви среди природы и мифологическая утопия о «золотом веке», который заменит «мраморные палаты Пальмиры Севера». Временные характеристики утопии слиты с пространственным миром идиллии. Герой призывает свою возлюбленную бежать в Тавриду, чтобы найти там существующий «золотой век», которого нет на Севере.
Можно предположить несколько античных источников мифологической утопии, на которую ориентирован образ Тавриды у Батюшкова. Одним из самых узнаваемых выступает поэзия Тибулла, герой которой мечтает о сельской жизни вместе со своей возлюбленной. Именно так представлена сельская идиллия в раннем вольном переводе Батюшковым XI элегии из 1 книги римского поэта (1809-1810). Но она отличается тем, что представлена как воспоминания о прошлом в другой, драматический период жизни и, что не менее существенно, не носит обобщающего характера, не содержит противопоставления, очень локальна и вдобавок жизнь в сельском мирке так и не осуществилась. В связи с этим можно предположить, что более ярким по жанровой структуре источником мифологической утопии могла стать знаменитая IV эклога из «Буколик» Вергилия, в которой предсказано наступление «золотого века», века Аполлона. Как отмечает М.Л. Гаспаров, «в этой эклоге перед нами картина не былого, а будущего золотого века, наступающего по предсказаниям сивиллы», когда закончится круг Дианы и наступит круг Аполлона. До Вергилия золотым веком всегда было прошлое» [8]. Эта эклога получила особое распространение в христианскую эпоху в связи с многочисленными толкованиями образа младенца, появление которого ознаменует наступление мира и всеобщей любви. Новое время увидело в нем образ Христа. С мифологической утопией Вергилия элегию Батюшкова связывает не только будущее время «золотого века», наступление которого
подчеркнуто анафорой «Забудем слезы лить о жребии жестоком, Забудем имена фортуны и честей...» [9], но и общие приметы Тавридского мифологизированного пейзажа: «...сокроемся туда, где волны кроткие
Тавриду омывают, и Фебовы лучи с любовью озаряют Им древней Греции священные места». Покровительство Феба-Аполлона выступает животворящим источником гармонии моря и суши, «кротких волн» и «сладостного неба полуденной страны». Пейзажная идиллия Тавриды развита в пространственных характеристиках, с которыми сочетается общее состояние природы. Это прохлада - «прохлада ясеней», «студеные струи», «говор древес, спасающих путника от зноя». Центр идиллического мира - «простая хижина, домашний ключ, цветы и сельский огород». В поэзии Батюшкова «хижина», начиная с ранней лирики, всегда выступает символом уединенной простой жизни на лоне природы, противостоящей порокам города, идеалам богатства, славы, карьеры. Сельско-земледельческий характер идиллии подчеркнут во фрагменте, который, по воспоминаниям Пушкина, особенно любил сам поэт, в нем представлен последовательный ход годового круга. В смене времен года связаны астральный календарь («...урну хладную вращая, Водолей Валит шумящий дождь. Седой туман и мраки...») и сезоны земледельческих обновлений природы («Весна ли красная блистает средь полей, Иль лето знойное палит иссохши злаки»). Но этот образ звездного круга расширяет рамки идиллии, делает мир Тавриды более объемным, объединение астрального и земного придает буколике более обобщенный характер, соединяет идиллию и утопию.
Движение внутреннего психологического времени в элегии связано с ожиданием будущего счастья любви. Созвучная природной, любовная идиллия Батюшкова близка буколике, хотя ею не исчерпывается. Она расцветает среди труда, забот, трапез. Повторяющиеся часы любовного романа
- это «денница» и «час вечера», «кров тихой ночи» - подчеркивают неумирающее чувство, отсутствие драматизма. Чувственная буколика заметна в первом портрете героини - «румяна и свежа как роза полевая». Но в последней части элегии ее сменяет созерцательное восхищение идеальной красотой героини, мгновенное явление которой оказывается выше и значительней сельской идиллии, открывает целомудренно-духовный характер переживаний героя. Ее «прелестны очи» всегда ему видны, ее голос слышен всегда, ее рука путеводительна («рука в твоей покоится всечастно»). Обращение «ангел мой», «друг милый» разрушает монолитность антологического мира элегии, в котором эротическая идиллия античности соединена с переживанием любовного чувства, близкого благоговейному отношению к женщине-ангелу, путеводительнице, которое характерно для Романтического возвышения христианского идеала женственности. Сиротство, отверженность, жестокий жребий героев приобретают в связи с этим черты христианских определений жизни человека, удел которой страдание и надежда на возможное в будущем счастье и блаженство. В контексте «Опытов в стихах и прозе» миф о «полуденной стране» приобретает драматизм, становясь одним из выражений нарастающих мотивов одиночества, жестокости судьбы, свойственных зрелой лирике поэта.
Миф о Тавриде возникает у Батюшкова из готовых художественных форм, связан с определенными жанровыми образованиями и даже с узнаваемыми авторами древности. Как поэт переходной эпохи он видел в античности идеал и, говоря словами Винкельмана, учился у нее. Но вместе с тем, создавая миф о Тавриде, Батюшков интуитивно ощутил богатство мифологической семантики для выражения тонких оттенков неповторимого индивидуального чувства личности, в которых свободно соединялись гармония античности и томление по идеалу, характерное для нового времени. В выражении этого сложного комплекса чувств Батюшков, несомненно, близок романтической философии любви и эстетическим формам ее выражения.
Обращаясь к пушкинской крымской элегии «Редеет облаков летучая гряда», напомним, что ее основу составили воспоминания о Гурзуфе, где поэт находился в августе-сентябре 1820 года вместе с семьею Раевских. С ними соединились впечатления от окрестностей Каменки, имения братьев Давыдовых в Чигиринском уезде Киевской губернии, где Пушкин гостил с ноября 1820 по февраль 1821 года. Посылая А.А.Бестужеву «Элегию» (название журнальной публикации - Л.Х.), Пушкин просил не печатать трех последних стихов, опасаясь за предание огласке своей давней любви и «имени элегической ...красавицы»: «Одной мыслию этой женщины дорожу я более, чем мнениями всех журналов на свете», - писал он Бестужеву 29 июня 1824 года [10]. В связи с этими признаниями поэта в пушкинистике возникла распространенная трактовка элегии. Вместе с эпилогом «Бахчисарайского фонтана» ее часто включали в тему «утаенной любви» поэта. В «деве юной» узнавали одну из дочерей генерала Н.Н.Раевского [11]. В последнее время в связи с «сердечными думами» героя стихотворения была названа Екатерина Андреевна Карамзина, жена Н.М.Карамзина [12]. Эти разыскания несколько оттеснили рассмотрение мифопоэтики. элегии, тогда как обращение к ней помогает увидеть новые аспекты пушкинского романтического элегизма.
Жанровая поэтика стихотворения «Редеет облаков летучая гряда» соединяет черты антологии и романтической элегии [13]. Антологизм рожден, как и у Батюшкова, восприятием Крыма в образе античной Тавриды, «мирной страны» кипарисов и «полуденных волн». Но мифологема присутствует не как завершенная жанровая форма, а как структура, организующая композиционный строй элегии. Она развертывается в двойном обращении героя и героини к звезде, вероятно, Венере, восходящей на вечернем небосклоне, которое обрамляет стихотворение: («Звезда печальная, вечерняя звезда... И дева юная во мгле тебя .искала И именем своим подругам называла»). В первом случае двойное называние похоже на заклинание, продолженное в легких аллитерациях последующего текста. Во втором -напоминает об античной астральной мифологии, соотносящей судьбы человека и богов со звездами. По предположению Д.П.Якубовича, Пушкин использовал в стихотворении мотив из VIII идиллии Биона «К Гесперу» в переводе Н.Ф.Кошанского, лицейского профессора, учителя поэта. Герой античной идиллии приветствует звезду Венеры и просит ее, когда зайдет луна, осветить его путь на любовное свидание, быть другом ему и ей [14]. Пушкин
не сохраняет жанровую завершенность любовной идиллии Биона, а из ее фрагментов создает свой романтический миф о «звезде», о «восходе знакомого светила», в котором соединились прошлое и настоящее, в серебряном луче которого одушевился мир.
Приметы романтической элегии создает в трех первых двустишиях ситуация воспоминания. Она многообразно развита во второй части элегии, где сквозь воспоминание преломлена тонкая чувственная идиллия таврического пейзажа. «Сладостный» шум моря сливается в ней с дремой «нежных мирт и темных кипарисов», «ночной тенью на хижинах» и «полуденными волнами». Звуковая и цветовая гармония завершена объемными образами небесной высоты («летучая гряда, облаков», «луч, осеребривший равнины», залив, скалы) и горизонтальной раскинутости пространства, соединяющего равнины, залив, долины, горы, море, которые дважды обрамляют пейзаж. В каждой из частей центром является восход вечерней звезды. Но слиянности с «мирной страной», с тавридской идиллией у героя не происходит. Это подчеркнуто в контрасте. Созерцательнопечальная отстраненность героя, полного «сердечных дум», с его «задумчивою ленью» противостоит непосредственности «юной девы» в ее обращении к звезде, которую она «именем своим подругам называла». Но единение происходит позднее, образ юной девы и южной звезды сливаются в воспоминаниях. Как отмечал М.О. Гершензон, - в передаче Вересаева, двойное наполнение образа звезды у Пушкина, в связи с христианской символикой, отмечал Вяч. Вс. Иванов: в средневековых католических гимнах дева Мария называется Stella maris /звезда морей/, Stella maris- название планеты Венеры. Знакомство Пушкина с этими названиями подтверждает черновик «Акафиста К.Н.Карамзиной»: «звезде морей, небесной деве» [15]. Мифопоэтика стихотворения «Редеет облаков летучая гряда», таким образом, имеет двойную природу. Миф о Тавриде запечатлел вечно юную античную гармонию, которая объединяет человека с небесами, с природой, даруя счастье. Элегический мир героя отмечен его развитием от чувственнопрекрасного образа страны, где «все для сердца мило», к созданию идеального образа прошлого, к томлению о его недосягаемости и новому его воплощению в восходящей звезде южного неба.
Подытоживая сделанные наблюдения, можно отметить, что мифотворчество Пушкина в создании образа Тавриды, по сравнению с Батюшковым, основано на более свободном переживании его как явления Античной гармонии, выраженном в пластике объемного пейзажа. Мифологическая утопия и любовная идиллия, объединенные в «Тавриде», сменятся в элегии Пушкина глубинным соотнесением с природной идиллии Тавридского пейзажа с разными периодами бытия - юности и зрелости, разными периодами внутренней жизни души - наивная и радостная слиянность с миром и рефлексивная погруженность в себя.
Примечания:
1. Чтение в Беседе любителей русского слова СПб., 1815 чт. 15. 56-
S1
57. Цит. по кн.: Гиллельсон М.И. Молодой Пушкин и арзамасское братство. Л., 1974. С. 25-26.
2. Михайлов А.В. Идеал этичности и изменчивость культуры. Рубеж XVIII-X1X веков // Михайлов А.В. Языки культуры. М., 1997. С. 528-529.
3. См.: Фридман КБ. Поэзия Батюшкова М, 1971. С. 315-358. библ.
4. Пушкин А.С. Поли. собр. соч.: В 10т. М.-Л., 1951.С.579.
5. Барсуков А. Альбом автографов Н.Д. Иванчина-Писарева // Старина и новизна. 1905. Кн. X.C. 482.
6. Древнегреческо-русский словарь. Под. ред. ИХ. Дворецкого. Т. 2. М., 1958. С. 1605.
7. См.: Кошелев В.А. Константин Батюшков. Странствия и страсти. М., 1987. С. 194-200, библ.
8. Гаспаров М.Л. Вергилий - поэт будущего //Вергилий. Буколики. Георгию» Энеида. Пер. с лат. М. 1979. С. 17.
9. Батюшков К.Н. Опыты в стихах и прозе. М, 1977. С. 232. Издание подготовила И.М Семенко. Все цитаты приведены по этому изданию.
10.Пушкин АС. Собр. соч.: В 10 т. Т. 9. М., 1962. С. 104. Все цитаты приведены по этому изданию с указанием тома и страницы в скобках за текстом.
11.См.: Утаенная любовь Пушкина. Сост. Р.В. Иезуитова, Я.Л. Левкович. СПб., 1997, библ.
12. Есипов В. Имя звезды//Вопр. лит.. 1993. Вып. 111. С. 140-142.
13. См.: Кибальник С.А. Русская антологическая поэзия первой трети XIX века Л, 1990. С. 182,186-187, библ.
14. Якубович Д.П. Античность в творчестве Пушкина // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.-Л, 1941. Вып. 6. С. 92-159. Перевод идиллии приведен по книге Н.Ф. Кошанского «Цветы греческой поэзии». СПб.. 1811. С. 97.
15.Пушкин и его современники. Вып. XXXVII. С. 124. Цит. по ст. В. Есипова. С. 140-141.
