CC BY
63
ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
Сер. 6. 2009. Вып. 2
Л. В. Никифорова
РОМАНОВСКИЕ КЕЛЬИ В КОСТРОМСКОМ ИПАТЬЕВСКОМ МОНАСТЫРЕ: МУЗЕЙ В СЦЕНАРИЯХ ВЛАСТИ РОССИЙСКОЙ МОНАРХИИ*
В Костромском Ипатьевском монастыре посетителям показывают палаты Романовых, в которых Михаил Федорович со своей матерью жили накануне наречения на царство. Не существует исторических источников, указывающих именно на эти палаты как на место пребывания в Ипатьевском монастыре будущего царя. По мнению современных исследователей, строение, названное в XIX в. Романовскими палатами, могло служить гостиными кельями, предназначенными для почетных гостей, возможно, для пребывания во время богомолья ктиторов монастыря Годуновых. В этом корпусе мог жить будущий царь Михаил Романов1. Причиной мемориального отношения к палатам послужили не документы. Палаты были «узнаны» в начале XIX в. в качестве царского жилища, «назначены» на роль мемориального объекта. Их статус в дальнейшем только укреплялся и никакими сомнениями уже поколеблен быть не мог.
Сохранилось сообщение о том, что великий князь Михаил Павлович в 1817 г. осматривал «Романовские кельи» и произнес: «Так вот каковы были царские чертоги!»2 К этому времени вопрос о месте жительства Михаила Федоровича в монастыре уже был поставлен, и ответ на него найден. Представляются важными причины возникновения интереса к месту жительства Михаила Федоровича.
Долгое время память о воцарении Романовых связывалась отнюдь не с жилищем, а со Святыми воротами монастыря, где инокиня Марфа Иоанновна и Михаил Федорович встретились с Великим Посольством Земского собора, и происходило многочасовое «умоление» принять скипетр, с Троицким собором, где состоялся чин наречения на царство, и, наконец, с Западными воротами, откуда происходило «исшествие» нареченного государя в Москву. Почитанием пользовалась чудотворная Федоровская икона Божьей матери, хранившаяся в Успенском соборе Костромы, — перед ее ликом инокиня Марфа Иоанновна не смогла более упорствовать и благословила сына. Только в начале XIX в. в число Ипатьевских святынь оказались включены т. н. Романовские кельи.
Вплоть до рубежа XVIII-XIX вв. память о воцарении новой династии была частью христианской традиции почитания святынь. Да и нельзя сказать, чтобы эта память была отчетливо выражена. Ипатьевский монастырь жаловали деньгами и землями, он стал к концу XVII в. одним из самых богатых монастырей, но специальных паломничеств не совершали, лишь один раз в 1619 г. там побывал Михаил Федорович — на обратном пути из Макарьево-Унженского монастыря. Следующей после него царственной гостьей стала только Екатерина II.
Внимание государей, точнее государынь, XVIII в. к Ипатьевскому монастырю было связано с явлением, которое, используя выражение Р. Уортмана, можно назвать личным сценарием власти. Если в XVII в. православное благочестие было само собой разумеющимся
* Работа выполнена в рамках проекта РГНФ № 08-04-00370а. © Л. В. Никифорова, 2009
и единственно возможным способом манифестации власти, то в XVIII в. ситуация коренным образом изменилась. «Семиотическая реформа» Петра I принесла новые формы репрезентации, апеллирующие к триумфальной мифологии античного (европейского) мира. Каждый монарх, начиная с Петра, имел в своем распоряжении два значимых языка власти — триумфальный европейский (петербургский) и благочестивый (московский). Создавая свой сценарий власти, монарх или монархиня то усиливали европейский компонент языка репрезентации, то акцентировали православный. Так, строгое соблюдение постов и «русские обычаи» при дворе Елизаветы Петровны были «ответом» на возвышение «курляндского двора» и бироновщину. В царствование Елизаветы регулярные паломничества к Троице превратились в важнейший государственный ритуал. Елизавета же проявила явно выраженную заботу и об Ипатьевском монастыре.
«Сценарий власти» начала царствования Екатерины II создавался в рамках стратегии персонального утверждения в династии Романовых. Для него значимы были оба языка власти — триумфальный петербургский, свидетельствовавший о преемственности Петру, и благочестивый московский, благодаря которому она утверждалась как преемница династии московских царей. Важную роль в процедуре семиотической легитимации власти Екатерины II сыграл Ипатьевский монастырь. В путешествии по Волге 1767 г., которое рассматривается как ритуал, воспроизводящий базовый миф о происхождении власти, посещение Костромы и Ипатьевского монастыря должно было знаменовать утверждение на троне законной наследницы русской земли. Посещение Костромы символизировало объединение программы императорского триумфа и поклонения святыням, связанным с началом династии. Если первый сюжет был задан Екатерине российской императорской традицией, то второй она создала самостоятельно.
Триумфальным было само путешествие на судах «распещренных флагами», под гром пушечной пальбы и духовую музыку, полковые смотры с преклонением знамен и барабанным боем, фейерверки, триумфальные ворота. На ступенях Успенского собора «девицы в белых пастушеских платьях сыпали цветы к стопам Ее Величества»3.
Особый церемониальный ряд был посвящен Ипатьевскому монастырю. У стен монастыря Екатерину приветствовал епископ Дамаскин, в речи которого Михаил Федорович был назван предком императрицы. Литургию в Троицком соборе императрица слушала на царском месте — том самом, которое в 1613 г. было прислано в монастырь новонареченным царем. До середины XVII в. оно стояло в старой Троицкой церкви. Потом церковь разрушилась, отстроили новую, а царское место осталось в монастырской кладовой. Его извлекли на свет по случаю прибытия Екатерины. «Тогда на сем достопамятном, искусною резьбою украшенном месте видела Кострома приемлющаго Державу к обновлению сил изнемогшия России кроткаго Государя, и потом на том же самом древнем и священном месте узрели Великую Его Правнуку», — писал мемуарист4. Костромские триумфальные ворота украшала «картина, представляющая избрание на престол Государя Царя Михаила Феодоровича, c иносказательным изображением о избавлении России от злоключений; c надписью: Слава Империи»5.
Исследователи полагают, что вопрос о том, где именно жил Михаил Федорович в монастыре, мог быть задан Екатериной. Это весьма правдоподобное предположение, подтвержденное не документами, а основными сюжетами мифологии Екатерининского царствования. Для него среди прочих был очень важен сюжет обретения права на трон. Значение его объясняется и конкретными обстоятельства воцарения, и риторической оппозицией простоты, бедности и знатности, богатства, в которой положительным значением наделена
первая составляющая, и просветительская идея достоинства, не зависящего от сословного происхождения. «Записки» Екатерины, составленные в самом конце ее жизни, являются развернутым комментарием к мифологеме получения трона по заслугам; они служили не только оправданием начала царствования, но, возможно, приуготовлением к следующему — Екатерина намеревалась вручить трон внуку, а не сыну. «Счастие не так слепо, как обыкновенно думают. Часто оно есть не что иное, как следствие верных и твердых мер, не замеченных толпою, но тем не менее подготовивших известное событие. Еще чаще оно бывает результатом личных качеств, характера и поведения»6.
Не только литературными аналогиями может быть объяснен интерес Екатерины к месту, где жил будущий государь. К моменту посещения Ипатьевского монастыря Екатерина уже воздвигла своеобразный монумент простому жилищу мудрой и кроткой девы, которой сама судьба уготовила императорский трон. Во время путешествия по Волге завершалось строительство Китайского дворца в Ораниенбауме. Нам уже приходилось писать о том, что строительство Китайского дворца имело актуальный политический подтекст, связанный с задачей семиотической легитимации права на престол7. Эта мемориальная суть Китайского дворца была очевидна еще и в середине XIX в. «Как бы провид свое высокое призвание в будущем, Екатерина по-возможности, удалилась от придворного шума и 17-ть лет провела в этом уединенном жилище, посвящая большую часть своего времени науке, чтению и размышлению»8. Под семнадцатью годами уединения подразумевалось время от заключения брака с великим князем Петром Федоровичем до «принятия» российского престола. Для Китайского дворца была важна не историческая достоверность жилища — он и построен-то не великой княгиней, а императрицей, — но общий легендарный фон, зафиксированный «Записками» и, надо полагать, неоднократно пересказанный в беседах с гостями, которых Екатерина возила из Петергофа в Ораниенбаум.
Словом, Екатерина действительно могла проявить интерес к жилищу «юного сына, воспитанного в мирном уединении и не знакомого с великой наукой — царствовать»9; этот интерес соответствует законам исторического «автопортрета», который Екатерина творила сознательно и активно.
Тогда же, в екатерининское время, складывается т. н. «сусанинский сюжет». Под этим понимается сложение литературной версии подвига костромского крестьянина, ее канонизация и превращение в идеологический аргумент, подтверждающий национальный характер монархии10. До рубежа XVIII-XIX вв. история Сусанина существовала только в юридических документах — указах, подтверждавших привилегии его потомков.
Сусанинский миф создавался из материала своей эпохи. Для его становления отправной точкой служит посещение Екатериной Ипатьевского монастыря. В приветственной речи архиепископа Дамаскина воцарение Михаила непосредственно связывалось с подвигом Сусанина; в том же 1767 г. Екатерина подтвердила указ о привилегиях потомков Сусанина. Тем самым, как пишут М. Велижев и М. Лавринович, «сусанинская история» оказалась включена в контекст идеологии екатерининского царствования. В беллетризации сусанинского сюжета сыграла роль не только идеологическая задача, но и романтизация отечественной истории, поиск примеров, соответствовавших античному героическому канону (Сусанин стал русским Горацием), сентименталистская популярность сюжетов о благородном поведении простых людей.
Для нашего рассказа важно следующее: образ Сусанина и «убежище царя-отрока, самопожертвованием Сусанина спасенного»11 оказались теснейшим образом связаны. История Сусанина, со всеми ее героическими и чувствительными коннотациями, стала
в XIX в. основным объяснением тому, почему Михаил Федорович оказался в Ипатьевском монастыре накануне прибытия Великого посольства. Спасение будущего царя было понято как действие Промысла, а «романовские кельи» превратились в живого свидетеля подвига. Не случайно накануне визита в Кострому Николая I костромское дворянство выступило с инициативой установить памятник Сусанину в монастыре.
Настоящее внимание к Романовским палатам проявил Николай I. Его посещение Костромы в 1834 г. воспроизводило в основных чертах визит Екатерины II с одним существенным дополнением — осмотром палат Романовых — и стало сценарием всех последующих посещений. В дальнейшем визиты в Кострому вошли в программу воспитания великих князей и государевых наследников. Начиналось посещение всегда с Успенского собора и поклонения чудотворной иконе Федоровской Божьей матери. После богослужения протоиерей вручал царственным гостям список иконы (малую икону Федоровской Богоматери) с объяснениями древности иконы, ее чудотворений и роли в воцарении династии Романовых. Затем следовал отъезд в Ипатьевский монастырь. Настоятель монастыря встречал высоких гостей приветственной речью, которая в основных сюжетах повторяла речь епископа Дамаскина 1767 г. Затем следовало богослужение в Троицком соборе, осмотр ризницы и «романовских келий». Программы визитов разнились в деталях. Так, юные гости оставляли собственную подпись на «благовременно приуготовленном листке» с записью о посещении. Первым это сделал цесаревич Александр Николаевич (1837), затем великие князья Николай и Михаил Николаевичи (1850).
По распоряжению Николая I начались работы по реставрации палат или, точнее, «по их обновлению в древнеподражательном виде»12. Он же прислал в монастырь из Оружейной палаты посох и серебряный ковш царя Михаила Федоровича, закрепив мемориальный статус. В 1863 г. палаты были освящены, в них были помещены иконы, прежде всего, в покоях — Федоровская Богоматерь «в меру чудотворного образа», да в передней хромолитографические Федоровские иконы.
Для Николаевской эпохи важны были новые значения уединенного жилища. В это время эстетически значимой стала оппозиция приватного и публичного. Ни в Екатерининскую, ни в Александровскую эпоху она такого значения не имела — жизнь при дворе была исключительно публичной. Николай I стал монархом, который начал выстраивать сценарий семейной дружбы, семейной идиллии. Декорацией частной жизни царской семьи стал Коттедж в Петергофе — «Сельский домик ея Величества», построенный в 1826-1829 гг. Большой дворец в Петергофе превращался отныне в официальное публичное пространство, где Николай выступал в роли императора; Александрия стала семейным домом, где император становился любящим супругом и заботливым отцом.
Романовские палаты в Ипатьевском монастыре, открытые после реставрации в 1863 г., были осмыслены именно в роли частного жилища. Они делились на две половины: левая часть стала половиной Михаила Федоровича, правая — его матери. Дальняя большая комната на половине матери стала столовой. Палаты обставили мебелью, были устроены изразцовые печи во вкусе XVII в., и мемориальный музей получил свой законченный образ, а весь мемориальный ансамбль приобрел необходимую завершенность и полноту.
Со времени Николая I зазвучала метафора «колыбели дома Романовых». В Указе Св. Синода 1842 г. Ипатьевский монастырь был назван «колыбелью необъятной славы»13. А. Н. Муравьев назвал его «первоначальным гнездом, отколе с такою славою воспарил птенец орлий»14, в речи настоятеля монастыря, обращенной к цесаревичу Николаю Александровичу, он именовался «колыбелью дома царственного ко благу, величию и славе
России» (1863). Одновременно с обновлением Романовских келий шла работа над созданием еще одного династического музея — палат бояр Романовых в Москве на Варварке. Среди экспонатов была резная люлька в детской — собственно «колыбель».
1 Рогов И. В., Уткин С. А. Ипатьевский монастырь. Исторический очерк. М., 2003. С. 61.
2 Вознесенский Е. П. Воспоминания о путешествиях высочайших особ благополучно царствующего Императорского Дома Романовых в пределах Костромской губернии в XVII, XVIII и текущем столетии. Кострома, 1859. С. 44.
3 Протасьев Н. Пребывание Екатерины Второй в 1767 году в Костроме [Публ. А. Н. Протасье-вой] // Русский вестник. 1810. Ч. 9. № 2. С. 92.
4 ПротасьевН. Указ. соч. С. 83.
5 Там же. С. 98.
6 Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А. И. Герцена и Н. П. Огарева. Записки императрицы Екатерины II. Репринтное воспроизведение. М., 1990. С. 1.
7 Никифорова Л. В. Дворец в истории русской культуры: опыт типологии. СПб., 2006. С. 112-119.
8 Иллюстрация, еженедельное издание всего полезного и изящного. 1847. Т. IV, № 7. С. 102.
9 Островский П. Ф. Указ. соч. С. 61.
10 Киселева Л. Н. Становление русской национальной мифологии в николаевскую эпоху (сусанинский сюжет) // Лотмановский сборник 2. М., 1997. С. 279-302; Велижев М., Лавринович М. «Сусанинский миф»: становление канона // Новое литературное обозрение. 2003. № 63. С. 186-204; Булкина И. О случаях и характерах в русской истории: Мужество киевлянина // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. VI (Новая серия): К 85-летию П. С. Рейфмана. Тарту, 2008. С. 43-53.
11 Самарянов В. А. Указ. соч. С. 6.
12 Там же. С. 51.
13 Там же. С. 9.
14 Муравьев А. Н. Мысли о православии при посещении святыни русской. СПб., 1850. С. 127.
