CC BY
62
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №6/2015 ISSN 2410-700Х_
своих взглядов от взглядов источника цитации. Глагол kowtow, несущий культурные ассоциации11 обыгрывается автором статьи для усиления иронического эффекта.
Итак, рассмотрев вышеприведенные фрагменты публицистического дискурса, содержащего цитацию, мы можем сделать вывод, что в данном типе текста можно наблюдать явление слияния чужого и авторского слова. Иногда это может быть целая фраза, но чаще это одно слово или словосочетание, принадлежащее третьему лицу и цитируемое автором. Скрываясь за чужим словом и не выдавая себя, автор тем самым присутствует в тексте, выражает свою позицию (согласие - в примерах №1, №2 и №4 или несогласие - в примере №5), а также свое отношение (в примерах №3 и №5 - ироничное). По Н.Д.Арутюновой, «как только оценочное определение попадает в косвенный контекст, т.е. речь, имеющую двух авторов, оно становится <...> двояко ориентированным». Таким образом, цитация в публицистическом дискурсе является одним из средств создания диалога.
Список использованной литературы:
1. Арутюнова А.Ю. Диалогичность текста и категория связности.: Дисс. ... канд. филол. наук. Ставрополь, 2007. - 188 с.
2. Арутюнова Н.Д. Диалогическая цитация (К проблеме чужой речи) // Вопросы языкознания. - М., 1986. №1. - С. 50 - 64.
3. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М.: Искусство, 1979. - 424 с.
4. Валюсинская З.В. Вопросы изучения диалога в работах советских лингвистов // Синтаксис текста. - М.: Наука, 1979. - С. 299 - 313.
5. Ирисханова К.М. Фактор адресата как реализующий параметр стиля // Сб. науч. трудов. МГЛУ. - Вып.309. - М.1988. С. 9 - 16.
6. Лингвистический энциклопедический словарь / Отв. ред. В.И. Ярцева. - М.: Научное издательство «Большая российская энциклопедия», 2002. - 507 с.
7. Солганик Г.Я. Свой текст - чужой текст [Текст] / Г.Я. Солганик // Словарь и культура русской речи. К 100-летию со дня рождения С.И.Ожегова. - М.: Индрик, 2001. - С.327 - 335.
8. Якубинский Л.П. О диалогической речи / Избранные работы. Язык и его функционирование. - М.: Наука, 1986. - С. 17 - 58.
© А.П. Гусева, 2015
УДК 80
Тауснева Александра Сергеевна
Аспирант г. Калининград, РФ E-mail: alexandratausneva@gmail. com
РОМАН Т. МАККАРТИ «КОГДА Я БЫЛ НАСТОЯЩИМ» В АСПЕКТЕ ТЕОРИИ ТРАВМЫ
Аннотация
В данной статье рассматривается роман современного английского писателя Тома Маккарти «Когда я был настоящим» с точки зрения феномена травмы. Анализ романа осуществляется при помощи комплексного подхода, включающего применение аппарата философии, психологии, психоанализа.
Ключевые слова травма, посттравматический синдром, постмодернизм
11 Коутоу — обряд тройного коленопреклонения и девятикратного челобитья. который по китайскому
дипломатическому этикету было принято совершать при приближении к особе императора.
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №6/2015 ISSN 2410-700Х_
Травма - не только объект исследования естественных наук. В аспекте социально-гуманитарного знания, травма - подробно изучаемое явление, стоящее на стыке таких дисциплин как психология, психотерапия, социология. В последнее время наблюдается повышенный интерес к травме как к культурному и коллективному феномену, и во многом причина этому - память о двух мировых войнах первой половины XX века, а также опыт вооруженных конфликтов XX-XXI века. Особенно остро проблема травмы обсуждается в России в свете исторического прошлого страны, о чем свидетельствует большое количество научных конференций и семинаров, в которых задействованы также многие видные зарубежные исследователи.
Впервые травма получила всестороннее описание в трудах З. Фрейда по психоанализу, а также в работах Ж. Лакана. Теория травмы развивалась в американском литературоведении и философии в 1990-х годах в исследованиях К. Карут и Р. Лейс. Среди зарубежных ученых также стоит выделить Д. ЛаКапра, С. Крапса, Р. Лакхерста, Д. Митчел, М. Ротберга, А. Уайтхед. В последнее время выходит большое число публикаций и сборников, освещающих травму как явление индивидуального и коллективного порядка, среди которых обращает на себя внимание сборник «Травма: пункты», составленный С. Ушакиным и Е. Трубиной.
Данная статья предполагает рассмотрение творчества современного английского писателя Тома Маккарти в ракурсе заявленной темы. Феномен этого автора заслуживает пристального внимания ввиду того круга экзистенциальных и культурно-философских проблем, которые он затрагивает в своем творчестве. В центре его культового романа «Когда я был настоящим» - безымянный герой, переживший травму и прошедший длительный курс реабилитации. Цель данной статьи - показать как травма, будучи двигателем сюжета ("event that triggers the novel's plot" [7, p. 550]), превращает этот сюжет не во что иное, как в «восполнение», в желание вернуть прошлое настоящему, заполнить пробел: "to plug the gap-the crater-that the accident had blown" [5, p. 5]. Согласно теории Ж. Деррида «восполнение — не "ничто", а "нечто": если имеется восполнение, значит, целое уже не есть целое, а нечто, пронизанное нехваткой, внутренним изъяном» [2, с. 57]. Как отмечает исследователь Р. Лакхерст, травма за последние десятилетия стала для литературы скорее рычагом для развития сюжетной линии, нежели событием, тормозящим ее: "Contemporary culture is saturated with stories that see trauma not as a blockage but a positive spur to narrative" [4, p. 83].
Маккарти, перед написанием романа, скрупулезно изучал труды психологов, публикации, посвященные посттравматическим явлениям и влияниям травм на человеческое сознание. Большинство ученых, как он выяснил, сходятся на фрейдистском объяснении посттравматического синдрома, в том, что травма обычно связана со стремлением к повтору, а воспоминания о травме приносят наслаждение.
Маккарти, по своему собственному признанию, даже вставил в роман цитату из своей беседы со специалистом: "Reasonably intelligent laboratory animals will return again and again to the source of their trauma, the electrified button or whatever it is, although they know they'll get the shock again. They do it just to get that fix: the buzzing, the serenity" [5, p. 204].
Более того, травма вызывает в герое то, что Фрейдом было названо как «влечение к смерти». Данное понятие является одним из основных в классическом психоанализе. Оно было введено Фрейдом для обозначения стремления к разрушению, присущему всему живому, наряду с влечением к жизни. В одном из интервью Маккарти подтверждает вышесказанное: "he's completely tethered to his trauma, and the patterns of repetition it bequeaths. In Freudian terms, he's living out the death drive. He's also tethered to the world: he's a poetic materialist" [9]. Герой романа сам оценивает свое состояние, как схожее с наркотической тягой к повторной дозе: "The realness I was [...] it was a state, a mode-one that I needed to return to again and again and again. Opioids, Trevellian had said: endogenous opioids. A drug addict doesn't stop to ask himself: Did it work? He just wants more-bigger doses, more often: more" [5, p. 223].
С точки зрения философа М. Бланшо, повторение сопровождается разрушением настоящей реальности, уходу в инобытие: "the ultimate over and over, general collapse, destruction of the present" [3, p. 42]. Сам автор в одном из интервью отметил: "[... ]the moment of trauma, this is absolutely Blanchotian - the event -is always erased. [...]So you have this gap that demands to be substituted or supplemented, as Derrida would say, with other data" [6, p. 2].
_МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ» №6/2015 ISSN 2410-700Х_
Таким образом, тот пробел ("gap") в сознании, который остался у главного героя после травмы, та руина его памяти жаждет быть восстановленной, наполненной содержанием. Единственный способ вспомнить или припомнить для героя - воссоздать, реконструировать ("re-enact") нужный и желаемый момент жизни, погрузившись в скрытые отсеки памяти ("chambers of the vision" [5, p. 140]), «удержать прошлое» подобно герою М. Пруста.
Сам Т. Маккарти в одном из интервью говорил о повторении как о способе вернуться к событию, осветить его с точки зрения нового дня, нового прочтения, увидеть детали, которые ранее не бросались в глаза. Примечательна в данной связи сцена реконструкции убийства: "Then I got up and we did it again, and again, and again. After running through the shooting for the fifth time I was satisfied we'd got the actions right: the movement, the positions. Now we could begin working on what lay beneath the surfaces of these-on what was inside, intimate" [5, p 197].
Говоря о повторении Маккарти, приводит в пример работы американского художника и дизайнера Энди Уорхола, представляющие собой ряд копий, где каждое новое повторение является копией другого повторения и где утерян первоисточник: "nothing is real, this is all fake" [6, p. 2]. Цепочка повторений ведет к забыванию истоков, к потере аутентичности, к утрате оригинала: "the actions we'd decided to perform had all happened already[...]They'd never stopped happening, intermittently, everywhere, and our repetition of them [...]was no more than an echo-an echo of an echo of an echo" [5, p. 259]. По М. Бланшо повторение ведет к нивелированию роли сиюминутного события: «the ultimate over and over, general collapse, destruction of the present" [3, p. 42].
Тяга к повторению в романе воплощается в мотивике круга, символизирующего непрерывный созидательный процесс: "thinking about the re-enactment, knowing that it was continuing, constantly, on a loop" [5, p. 168]; "I shall require them to run through this event constantly, round the clock" [Там же, p. 162]; "my people crawl round the same area in an endlessly repeating circuit, unearthing the same evidence, the same prints, marks and tracings again and again and again, recording them as though afresh each time" [Там же, p. 175]; "I liked the process, liked the sense of pattern. There were people running through the same, repetitive acts-consulting their mobiles" [Там же, p. 91].
Герой жаждет ухватить ощущение истинности и неподдельности своего бытия, стремясь закрепить его в бесконечном круговороте вещей. Как пишет М. Бланшо о непрекращающемся процессе созидания: «человек изгнания вынужден превращать заблуждение в способ быть истинным, а то, в чем он без конца обманывается, в последнюю возможность ухватить бесконечность» [1, с. 78].
Знак бесконечности становится графическим символом: "a figure of eight" [5, p. 167]; "if I were a head investigator, I'd plump for a figure of eight, and have each of my people crawl round the same area in an endlessly repeating circuit" [Там же, p. 174-175]. В конце романа рисуется образ идеальной восьмерки, но с половинкой, подобно половинке к восьми миллионам выплаченной ему компенсации, которая казалась лишней для героя, фрагментом, оторванным от целого: "Our trail would be visible from the ground: an eight, plus that first bit where we'd first set off-fainter, drifted to the side by now, discarded, recidual, a remainder" [Там же, p. 283]; "The eight was perfect, neat: a curved figure infinitely turning back into itself." [5, p. 9]. В заключительных фразах романа герой заставляет пилота все время делать виражи на одном месте, рисуя опять же знак бесконечности.
Однако, что бы ни предпринимал герой в надежде окунуться в ощущение гармонии и завершенности, ему этого не удается. Его преследуют раздробленные, вывернутые наизнанку предметы, обнажающие свои внутренности. Его притягивает все ненатуральное, безжизненное, лишенное целостности: будь то киногерой или обломки эскалатора. В его голове то и дело всплывают образы вторичной реальности: сцены из фильма, фрагменты опыта реконструкции. Слова долетают до него в расчлененном виде, оторванные от контекста и соединяются в его сознании с другими лексическими единицами: происходит процесс прироста семантики: "Speculation," I said; "contemplation of the heavens. Money, blood and light. Removals. Any Distance" [Там же, p. 271]. Ж. Делез описал этот процесс распада сознания и языка в труде «Логика смысла», где объектом его философских размышлений стали люди, страдающие шизофренией.
Над героем все время веет запах кордита - бездымного взрывчатого вещества, все существование его проходит под знаком смерти, в ожидании момента - когда все оборвется. Несмотря на то, что герой достигает
МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ ЖУРНАЛ «СИМВОЛ НАУКИ»
№6/2015
ISSN 2410-700Х
мнимого бесконечного рая, кружась в вихре безупречной восьмерки, он думает о конце: "Eventually the sun would set for ever-burn out, pop, extinguish-and the universe would run down.[...] Or maybe, before that, we'd just run out of fuel" [Там же, p. 28].
Примечателен выбор названия романа - в оригинале «Remainder», что переводится как «остатки», «обломки». Именно постмодернистский роман, с его установкой на бинаризм, на игру смыслов, алогичность дискурса, с его тягой к фрагментарности, как довлеющему принципу организации пространства, будь то реального или художественного, - наиболее точно может отразить процессы, происходящие в поврежденном травмой сознании героя: "literary techniques and devices[...]mirror at a formal level the effects oftrauma" [8, p. 84].
По мнению некоторых зарубежных исследователей, Т. Маккарти задумывал свой роман как заведомо «апсихологичный», лишенный эмоций и эмпатии, как роман, который должен был преодолеть все сложившиеся каноны жанра и традицию психологического реализма: "It challenges this tradition's reliance on psychological realism and feeling[...]the novel is an attempt to debunk the customary pieties of trauma fiction" [7, p. 550]. Отсутствие субъективно-психологической составляющей - особый прием, который использует автор: Remainder renders visible the absence of emotional fullness and centered subjectivity, and generates affect by making this absence visible [Там же, p. 563].
С одной стороны Маккарти сознательно избегает упоминаний как о психологической, так и о фактической стороне травмы, сводя ее к навеки утраченному памятью событию: "I don't even remember the event. It's a blank: a white slate, a black hole" [5, p. 5]. Однако, с другой стороны, именно травма становится тем поворотным пунктом, который навсегда отрезает прошлое героя от его настоящего. Его сознание превращается в руины, которые он безуспешно пытается воссоздать в бесконечном вихре повторений и репетиций: "The narrative borrows the "grammar" of post-trauma, which thrives on repetition and re-enactment" [7, p. 550]. Список использованной литературы:
1. Бланшо М. Пространство литературы. М.: Логос, 2002. - 283 с.
2. Деррида Ж. О грамматологии. М.: Ad Marginem, 2000. - 511 c.
3. Blanchot M. The writing of the disaster. Lincoln: University of Nebraska Press, 1995. - 152 p.
4. Luckhurst R. The Trauma Question. London: Routledge, 2008. - 256 p.
5. M^arthy T. Remainder. Richmond: Alma Books, 2007. - 284 p.
6. Orwell R. What's Left Behind: An Interview with Tom McCarthy. London: London Consortium, 2008. - 5 p.
7. Vermeulen P. 'The Critique of Trauma and the Afterlife of the Novel in Tom McCarthy's Remainder.' Modern Fiction Studies. Baltimore: Hopkins University Press, 2012. - P. 549-568.
8. Whitehead, Anne. Trauma Fiction. Edinburgh: Edinburgh UP, 2004. - 192 p.
9. McGirk J. Interview with Tom McCarthy. [Электронный ресурс]. URL: http://moreintelligentlife.com/blog/james-mcgirk/qa-tom-mccarthy-author (дата обращения: 05.06.2015)
© А. С. Тауснева, 2015
УДК 811.134.2
Топоркова Юлия Александровна
канд. пед. наук, доцент СевГУ г. Севастополь, РФ E-mail: yulia.toporkova2014@yandex.ru
ПРЕДЛОГ КАК ФАКТОР УСТОЙЧИВОСТИ И МНОГОЗНАЧНОСТИ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ
ЕДИНИЦ В ИСПАНСКОМ ЯЗЫКЕ
Аннотация
В статье рассматривается проблема функционирования испанских предлогов в структуре
210
